Детский сад моей веры

— Папа, можно мне кое-что у тебя попросить? Только не переживай, хорошо? — тихо спросил Костя, стягивая кепку с головы и прижимая ее к груди обеими руками. — Попросить-то, конечно, можно, — хмыкнул Игорь, — а вот волновать нельзя. У меня понимаешь ли, и так работа нервная. — Приметив, как погрустнел сын после этих слов, Игорь отвесил себе мысленную пощечину и протянул к нему кулак. — Так, не кукситься! Я пошутил, парень. Говори, что хотел. Костя неуверенно отбил кулак и отвел взгляд, собираясь с мыслями. Что-то сильно волновало его, но Игорь боялся сбить настрой: зная сына, Костя мог перестать произносить любые звуки, кроме тяжелых вздохов, если надавить. Если пришлось бы стоять так и глядеть в потолок с получаса, ну, что теперь делать… никто не говорил, что дети — это легко. Тем более их с Ирой общие дети. — Папа, я, кажется, собрался, — напряженно сморщив лоб, заговорил Костя. — Но ты должен разрешить. Наверное, это самое-самое важно, что было в моей жизни. Я не очень взрослый, но понимаю это. А ты понимаешь? У Игоря и мысли не было засмеяться. Он серьезно кивнул: — Не откажу, если это только не угрожает твоей жизни. И, надеюсь, ты не хочешь стать полицейским. — Зачем, есть же ты? — удивился Костя. — Нет-нет, все не то, папа. Просто я хочу… в музыкальную школу. — Да? — удивился Игорь. — Почему бы и нет, парень? Ты и вправду неплохо поешь, а в детстве любил бить по пианино пальцами. Единственное что, я не понимаю, почему ты так опасался мне об этом сказать. Завтра же запишем тебя в музыкалку, как раз каждый день проезжаю ее на машине… — Нет! — отчаянно вскричал Костя, да так громко, что Игорь не ожидал и вздрогнул. Волосы сына словно наэлектризовались, брови пошли молниями, глаза вспыхнули. — Мне не нужно в эту музыкалку. Мне нужно в одну, другую. Я знаю, в которую мне нужно, папа! Я знаю! И в другую я ни за что не пойду, хоть убивай! Ни за что не пойду! Если ты не разрешишь, нам с тобой придется очень сильно поругаться, и все тут. — Костя, высказав все, что он думает об Игоре, выдохся и быстро натянул кепку так, чтобы не было видно большую часть его лица. Гром отчего-то подозревал, что речь была заготовленная, — иначе он не мог представить, чтобы его сын умудрился так складно экспромтом на него накричать. — Так, — заговорил он, поднимая брови и неловко покашливая, — значит, все действительно серьезно. То есть, это твое осознанное волевое решение. — Да. Мужское. — Можно и такое. И ты не станешь просить меня забрать тебя обратно, если тебе что-то не понравится… если тебе разонравится Алиса? — Как ты узнал?! — охнул Костя, смотря на Игоря круглыми от изумления глазами. — Ну как-как, — улыбнулся он не без бахвальства. — Не зря ж я лучший мент Питера за сколько-то там лет… Я тебе разрешу, Кость, но только с условиями. Полгода ты отходишь несмотря ни на что: училка вредная, гаммы сложные, мороженое есть не дают, чтобы голос не испортить… короче, все последствия своего же решения будут полностью на тебе, без мамы и папы. В обмен на это я покупаю тебе инструмент, везу, куда хочешь, и не препятствую общению с Алисой. Но. Никаких хождений в гости — раз, — Игорь принялся загибать пальцы. — Это касается и ее дома, и твоего. Никаких разговоров с ее родителями — два. Никаких отчаянных джентльменских поступков — три. Розу на восьмое марта подаришь. Может быть, даже не в целлофане. Умалишенно носиться по детскому миру, чтобы только ей угодить, не будешь. Не забывай, что мне эта идея все еще не нравится. У меня была очень, очень давняя нехорошая история с Алисиным отцом… Костя, слышишь? Прошу тебя. Не больше друзей по парте. Обещаешь? — И на день рождения позвать нельзя? — Нет, — терпеливо отказал Игорь. — Даже если очень хочется. — Наверное, ей будет обидно. — Кость… — Ладно, я понял, — закивал Костя. — Я буду ходить. В конце концов, у сына действительно были способности к музыке, — совсем необязательно было в тысячный раз прогонять мысль, что попытки Кости попасть в еще одну образовательную кабалу — это только ради дочки его врага, которая училась там же. Все это было так по-книжному героично, что сложно было поверить в возраст названного Ромео. Но все же… Игорь мог сто раз не разрешить и нарваться на непонимание и обиду. Мог понадеяться на короткую память ребенка и переключить его внимание на что-то другое… мог. Но у Кости совсем не было друзей, кроме Тани — и то, они знали друг друга с раннего детства и выросли братом и сестрой, у которых не было шанса не сдружиться за неимением других детей. Как только появилась эта Алиса, сын впервые поиграл в компании одногодок. Развлекался от души, смеялся и почти не стеснялся: для Игоря этот день был отмечен красным в календаре, он подолгу рассказывал о нем Ире, радовался вместе с ней, гордился Костей — и ясно видел, что негативные воспоминания о несостоявшейся стрельбе у него быстро вытеснились полнейшим счастьем от осознания, что теперь у него есть аж пятеро друзей: Алиса, Таня, Шама, Лева, ну, может быть, Эрди, если перестанет его задирать… у Кости слезились глаза и не сходила улыбка — и Игорь руку бы себе отгрыз, если бы радость сына не растянул. Пускай учится с Алисой. Тогда минимизировать контакт с Разумовскими будет легче, чем если бы он прицельно вез сына погулять в их район. Пускай. Как бы то ни было, за любой подозрительный жест Разумовского и его подпевалы в сторону сына Игорь разорвет на куски. Он мог успокаивать себя только тем, что Разумовским в таком же зависимом и раскрытом положении, как и сам Игорь, — его дети у него прямо под носом, кради сколько хочешь. Тем более, очевидно после ситуации с пистолетами, что Разумовский за свою семью волновался чрезвычайно. Так что кто кому еще палки в колеса вставляет. Тянуть Игорь с музыкальной школой не стал, потому что сам понимал, что стоит прождать несколько дней, и он пожалеет о решении. Так что, расправившись с работой, он повез сына к небольшому двухэтажному зданию, как на убой. Игорь ожидал, что встретит их целая коллегия из милых тетушек бальзаковского возраста, но, к его удивлению, в импровизированный зал ожидания, похожий на зал ритмики с пианино, вошел молодой мужчина. — Как тебя зовут? — начал он слету, обратившись к Косте. — Костик… — Хорошо, Костик. Тебя так называет мама? — Я себя так называю сам, — оскорбился Костя. — Точно, прости-прости! Действительно, что это я? — он молниеносно обернулся к Игорю и пожал ему руку, не отрываясь от разговора с ребенком. Только уточнил: «Игорь Константинович?» — и остался доволен одним лишь кивком. — К людям ведь надо обращаться так, как они вам представились. Вот я, например, Сергей Моисеевич. Приятно познакомиться, — он протянул руку, и Костя, прежде чем пожать ее, глянул на поддерживающе закивавшего Игоря. — Вот, молодец! Мне очень приятно познакомиться с тобой, Костик! Ну-ка, скажи мне, на каком… ммм… инструменте ты бы хотел играть? — На скрипке, — твердо ответил Костя. — К сожалению, это невозможно. На скрипке у нас, понимаешь ли, аншлаг, солд аут, в этом году все мамочки повально потащили своих отпрысков на скрипку. Наверное, не хотели волочить в квартиру пианино. Тебе я могу предложить духовые инструменты… ты знаешь, какие это, Костик? — Знаю, — вздохнул он, — но это теперь неважно. — Что ж так? — спросил Сергей Моисеевич, и брови его взметнулись и разошлись в разные стороны так, что чуть не налезли на виски. — Я хотел к подруге. — И подруга на скрипке? Все понятно… — Игорь Моисеевич очень прочувственно поджал губы и покивал: — Хочешь сидеть с ней в классе. Давай посмотрим, что сможем сделать, но для начала пройдем небольшую проверку. — Экзамен? — испугался Игорь. — Он не готовился, извините. — Да нет, нет, — учитель махнул рукой, — говорю же, проверка! Терпеть ненавижу, когда это называют экзаменом и заставляют готовиться к нему. Мне не нужно от вас знаний нотной грамоты, хотя и это, конечно, важно! — выделив последнее слово, сказал Сергей Моисеевич, косясь на Костю. — Но не сейчас. Судьба не решается, пол из-под ног не уходит, малыш. Уверен, ты справишься. Костя в полной готовностью нахмурился и надвинул на глаза воображаемую кепку. Игорь видел, как у сына тряслись кончики пальцев, но не влез и сел на указанную табуретку. Проверка началась. Все выглядело так, как задание на отдельном уроке музыки в школе: прихлопывание, притопывание, способность пропеть хотя бы одну ноту… у Игоря бы все это действо не вызвало ни капли интереса, если бы участником событий не был его собственный сын. А справлялся он как будто неплохо, судя по цветущему выражению лица учителя. Гром быстро загуглил его имя, пока было время: музыкальный педагог, дирижер, хормейстер, и лет ему чуть больше, чем Игорю, а выглядит-то как холено… тьфу, мысленно растрынделся, как бабка с лавки. Сын в это же время запел «В лесу родилась елочка», резко прервался, завидев восхищенную улыбку на губах учителя, и совсем стушевался, опустив глаза. — Костик, нельзя так прерывать песню. Нет ничего хуже, чем незаконченное произведение. Это как оборвавшаяся молодая жизнь, — заверил он спокойно. — Ну да ладно. Как же хорошо ты пел, дружок! Мне очень понравилось. Давай-ка попробуем так: я сыграю ноту, а ты попробуешь угадать, какая она. Всего у нас семь нот. При их помощи записывают музыкальные звуки. Без их знания мы далеко не уйдем. До-ре-ми-фа-соль-ля-си… — Сергей Моисеевич последовательно зажимал клавиши пианино, проговаривая ноты. — А теперь я зажму только одну. — Пианино издало высокий звук, и Игорь подумал — «ля». — Это «си», — ответил Костя. — Правильно! А это? — «До». — А?.. — Фа-До-Ре. Ля-Соль-Си-Ля. — Так… — Ля-Ре-Фа-Ля-Ля-Си-Ля-Фа-Соль-Ля-Ля… — вдруг запел Костя, удивляясь самому себе. — Стоп, — тихо прервал его учитель чуть охрипшим голосом. Он некоторое время смотрел перед собой, но быстро пришел в себя. — Костик, теперь отвернись, послушай и скажи, сколько ноток я сыграл: одну, две или три, — наставительно поручил Сергей Моисеевич, выставляя указательный палец. Его глаза разгорались и блестели безуминкой с каждым Костиным ответом. У него даже начинали подрагивать руки и переставала сходиться челюсть — Игорь хорошо подмечал все детали и начинал переживать. — У вас все в порядке? — не удержался он от вопроса. — Игорь Константинович! — раздраженно вскричал хормейстер. — Пожалуй, единственное к вам требование, которое я запамятовал озвучить — не влезать в учебный процесс! О… — он осекся, встретившись с угрозой во взгляде Игоря. — Извините великодушно, что-то я заигрался. Вы же понимаете, что… — он глянул на мнущегося Костю, нервно поджимающего пальцы, и кивнул его отцу на выход: — Думаю, нам стоит поговорить наедине, пока Костик пробует пианино. Мальчик с удовольствием подбежал к инструменту, на секунду позабыв даже о том, что останется совсем один в незнакомом пространстве. Этот факт удивил Игоря даже больше, чем предстоящий разговор по душам со странным и, видимо, будущим Костиным педагогом. Игорь мог бы описать его одним словом — влажный. Водянистые бесцветные глаза, обрамленные очень темными, словно подкрашенными ресницами, жирный блеск на разгоряченных щеках, переливчатость слов и жестов, воспроизводимых аристократично-тонкими пальцами профессионального дирижера — ногтями его можно было вспарывать шкуры зверей, занесенных в красную книгу. — Ваш сынишка очень одарен, — радостно поделился Сергей Моисеевич, — я не совру, сказав, что он практически гений для своих лет! — Не надо громких слов, — поморщился Игорь. — Не бывает шестилетних гениев. Родительские амбиции — может быть. Если так уж хотите похвалить моего сына, скажите, что он способный. — Ну несомненно, что вы, — посерьезнел хормейстер. — Разбрасываясь словами «одаренный» и «гений», я, однако, отнюдь не считаю, что он не способен развиться, прижатый собственной гениальностью. Я говорю о том, что алмаз надо огранить, мрамор отполировать, иначе способности, данные ему, пропадут пропадом, а этого нельзя допустить клянусь господом! Вопрос Игоря слетел с губ раньше, чем он мог его обдумать: — А в бога вы веруете? — Признаться, я человек советский, — доверительно сообщил ему Сергей Моисеевич, придвигаясь ближе, — и верую разве что в Понтия Пилата. Гром невольно улыбнулся. — Ну что ж, — подхваченный волной воодушевления, хормейстер хлопнул ладонями и сцепил их между собой. — Думаю, все решено. Принимаем Костика в наше учебное заведение на хоровое отделение. — Хоровое? — удивился Игорь. — Он хотел на скрипку и был бы не против пианино. — Ну конечно же, Игорь Константинович, он сможет перейти туда, куда он хочет, когда кто-нибудь из детишек вылетит из школы. Многие уходят после первого же года обучения, не справляясь с параллельными нагрузками в школе или еще по каким причинам… например, отсутствия перспективы к развитию слуха. — Какая школа? Костю же отправят в нулевой класс? — Нулевой? Помилуйте! Не важно, сколько ему лет! Это совершенно не важно! Он уже различает ноты, дело лишь в его способности запомнить их начертание. Он чисто интонирует, ритмический рисунок повторяет с этакой ленцой, искусно скоординирован и понятлив. Пойдет в первый класс. Почему вы расстроены? — участливо поинтересовался Сергей Моисеевич. — Нужно радоваться, что вам не предстоит покупать инструмент. — Я думаю о том, нужно ли это лично ему. — Ну, помилуйте. Ему всего-то шесть лет, он еще десять раз передумает, что ему нужно или не нужно. На то и есть родители, чтобы мягко направить ребенка. Он еще мал и незрел, чтобы выбирать самостоятельно и чтобы этот выбор имел вес. Да если бы родители позволили мне выбирать род деятельности в детстве, я стал бы визажистом, — рассмеялся хормейстер. «И тебе бы пошло, — пронеслось в голове у Игоря. — Сначала ты говоришь, что мой сын гениален, а потом отказываешь ему в возможности осознанного выбора. Нет, все же здесь что-то…» — Папа! — Костя отпер тяжелую дубовую дверь и подбежал к нему с воодушевленной улыбкой и глазами, увидевшими не иначе как чудо. — Я хочу здесь остаться! Я хочу ходить сюда всегда! Мне нравится, как здесь можно дышать, а еще нравится, что здесь все поет! — он расставил руки, отпустив рукав отца, и словно заставил его прислушаться: из соседних кабинетов действительно доносилось пение, притом совершенно разных жанров — от эстрадного до оперного. Голоса чудаковато сплетались и вились вокруг Игоря, создавая притягательный хаос: перед глазами у него почему-то блуждал хоровод бумажных чертиков, подсознание фонтанировала образами и на самое мельчайшее мгновение переняло Костин восторг. Он заметно растерялся. — Ну, значит, решено? — улыбнулся Сергей Моисеевич, и эта улыбка отстраненного предвосхищения алкала его сына побольше всяких слов.