Завод

      На утро же озадаченный Костя пил чай на Юриной кухне. Он, без чувств дрыхнувший на диване, должен был скоро проснуться, и очень надеялся, что объяснить. Как-то это странно всё.       Отпрыгнул, испугался, нервничал, а потом вернулся и напал, по другому и не сказать. Костя вроде и хотел разбудить его в восемь утра для серьёзного разговора, но время себе на подумать оставил. Смиловаться решил над спящим. Судя по реакции, наверное, ему будет нужно какое-нибудь плечо рядом или что-то типо такого, в любом случае Уралов и сам не знал, как такое объяснять. Чем дольше Юра спал, тем тревожнее становилось, вчера всё показалось таким искренним и близким, сегодня же, отойдя от приятных чувств и влюблённого флёра, соединив все паззлы целиком, включая всё их общение и некоторые оговорки, откровенно говоря начал нервничать. Ну угораздило же тебя, Уралов! Костя не знал, был ли это его первый такой раз, или же он из этих, которые «сто процентов не геи, а мужчины имеющие половые контакты с другими мужчинами», короче говоря, ситуация складывалась не из лучших. Хоть бы мнение для начала спросил…хотя кто же знал, что так выйдет…       Еще его утреннее немного помятое лицо приобрело оттенки вины, которую почувствовал, когда утром снимал свою одежду с батареи. А сам-то чего не остановил, а? Был бы он хоть на долю уверен, что Юра не хочет — остановил бы не задумываясь, но в его взгляде и руках читались такие вещи, от которых просто так отмахнуться не получилось. И головой, впервые в жизни, соображалось очень плохо, хотя это так себе оправдание. Ничего теперь с этим не поделаешь. Остается ждать последствий. Своего распущенного полового поведения. Так всё, хорош! Сейчас сам себя накрутишь, он одной твоей морды испугается.       Из зала послышалось тихое шуршание, а затем звук потягушек, сопровождаемый утренним постаныванием, на что Костя невольно затих и прислушался. Резкий шумный выдох, шлепок ладоней об какую-то другую часть тела, резкие короткие выдохи, как при смехе или плаче, а затем резкое вскакивание и шаги до ванной. Шуршание пачки сигарет по полу. Тихий мат. Хлопнул дверью и включил воду.       У Кости немного вздрогнула рука, отпил еще глоток чая и, решив, что без этого никуда, подлил себе горячей воды. Заодно чайник поставил. Подъедал Юрины печеньки-рыбки, чтоб как-то убить те десять-пятнадцать-двадцать минут, пока он был в ванной. Вошел, в тех же домашних шортах, но где-то нашедший свою футболку, растрепанный, с сильно выпрямленной спиной и напряженным лицом. Несло запахом мокрого табака, как будто покурить решил прям в душевой кабинке. В проходе не остановился, коротко бросил взгляд и прошел к чайнику, потрогал его внешней стороной ладони, тут же отдернул, коротко кхмынул и налил себе кофе. От нежелания ждать — растворимый. Бахнул сахара, молочка, твердо поставил напротив Кости, разлив пару капель по столу, и приземлился, как-то резковато отодвинув стул, чуть не опрокинул. Пачка, смятая до появления заломов, из руки не выпустилась. — Давно встал? — хмуро пробурчал он, шумно пододвигая к себе печенье. — Часа три назад, может. — мягко и негромко ответил Костя, посмотрев на него, отворачивающего свой взгляд. — Мгм. Ясно. — отпил кофе. Шумно и резко. Кружка с танком стукнулась об стол, с громким хрустом прожевывал печенье. Костя молчал, потому что из продолжения светской беседы вертелся только вопрос «Как спалось?», что в данной ситуации было бы ну мягко говоря неуместно. Поглядывал на Юру, который, за попытками не смотреть всё же иногда задерживал глаза и пялился, он сидел с такой прямой спиной, будто макушкой до потолка достать пытается. Крошечный засос над ключицей выглянул из края футболки, заставляя немного розоветь щеки. Костя отпил чай. Юра повторил с кофе. За всем их неловким молчанием и попытками не смотреть друг на друга не заметили, как одновременно потянулись к чашке с рыбками и, почувствовав касание мизинца, Юра резко отодвинул руку и припечатал обе к своим щекам и глазам. — АААААЪ! Не могу я так! Что блять вчера случилось?! — вскрикнул он в свои ладони, с силой надавливая пальцами на глаза. — Мы переспали. — ответил Костя, но поняв, что вопрос был риторическим, покраснел и закусил губу. Татищев от этой реплики, кажется, захотел взорваться на месте, иначе как объяснить этот вскрик-вой непонятно. — Еще че поочевиднее сказать не мог?! — злобно и громко сказал, убрав ладони от лица и сильно хлопнув ими по столу. Решился посмотреть прямо. Костя, хоть и ни капли не испугался такого выпада, всё же немного отодвинулся назад. Посмотрел в ответ. Нахмурено, но не строго, скорее так, словно всё понимает. — Ой блять пиздец какой, а… — Согласен. Юр, ты?.. — Татищев издал еще один звук умирающего тигра, так что Костя решил, что лучше заткнуться. — Кость, уйди, а… — промямлил он в свои руки, на которые свалился лбом. Уралов, посерьёзнев, поднялся со стула. — Да не сию же секунду, господи. Доделай что тебе там нужно. Я щас за себя вообще не в ответе. — Хорошо. — сказал. Сам услышал, как его голос прозвучал холодной сталью, на что Юра взгляд поднял, посмотрел в глаза, но за своими собственными чувствами лишь смог свалиться обратно. — Не торопись. — но Костя уже решил поторопиться. Понятнее не стало, зато стало ясно, какое чувство сопровождало Татищева. Сам его испытывал не раз, но, если честно, оно прошло как-то само, не скоро, но стихло под его попытками смириться с тем, кто он. Вполне всё очевидно. Костя оставлять в одиночестве не сильно хотел, но понимал, что Юра, во-первых, сам знает лучше, а во-вторых это ему нужно, так что постарался быстро, но спокойно допить чай. Съел еще пару рыбок, обошёл Юру, всё еще лежащего на столе, нашёл свои вещи, оделся, глянул на комнату и твёрдой походкой удалился в коридор. Через секунду послышался скрип стула об пол, в проходе зала показался Юра со страданием на лице. Молча следил, как Костя одевается, сжав свои плечи, дождался, пока откроется входная дверь, и только потом подошёл, вроде как и провожая даже. Когда уже одной ногой переступил порог вдруг остановился и крепко сжал ручку. Чувствовал, что Юра стоит где-то поодаль, и все вопросы, которые хотел задать утром, уже не имели такого значения, наверное, и без ответов всё ясно. Облизнул губы и немного обернулся, посмотрев через зеркало сбоку на него. Немного сжатого, но выпрямившегося, с напряженной челюстью и руками, объятыми крупными венами. — Юр…могу сказать? — уточил прежде, чем начать, у того немного шире распахнулись глаза, отшатнулся назад и кивнул, сопроводив это глухим «мгм». — Ты только…не злись на себя, ладно? — приоткрыл губы и похлопал глазами, прошептал «ладно», пока Костя выходил за пределы квартиры и толкал дверь к Юре.

***

      А Юра-то и не злился. Понимал, что был должен. Ну должен чувствовать, что это была ошибка, должно было быть отвращение или скривлённое ебало от воспоминаний, но даже заставить себя это чувствовать не мог. На самом деле было что-то другое. Какая-то нервозность вперемешку с лёгким испугом и невозможностью усидеть на месте. Ничего объясняющего своё поведение с какой-нибудь другой точки зрения, кроме самой очевидной, не мог найти, поэтому, чтоб отвлечься от мыслей, сначала решил подмести пол от пыли в коридоре. Затем показалось грязным зеркало. В ванной тоже. И помыть всё надо. Так, постепенно перебираясь из одной комнаты в другую, сам не замечал, что в попытках отвлечься драил до блеска те поверхности, на которых он не предусмотрен. Тело отвечало дрожью на каждую мысль, с упреком вылетавшую шёпотом «Да это же ты начал! Да тебе даже не стыдно за это! Да тебе даже понравилось!», и, чтоб их прогнать, уже добрался до балкона, неясно зачем протирая каждый металлический прут c наружной части.       Расправленный диван своим видом настораживал, но проходу мешал, особенно рьяно посягая на бедные Татищевские мизинцы. Смятая подушка, раскинутая простынь… Решил, что пора бы и покурить. Как так, с последней-то уже полчаса прошло. Со своей табуретки на сияющем чистотой балконе косился через окно на это место. Заметил кое-что еще в ту его ночёвку — подушка буквально пропитывается его запахом. Шампунем и тем гелем для душа, теплотой какой-то, и если тогда знатно хыхнул, найдя себя принюхавшимся, то сейчас откровенно говоря корёжило. И от факта, и от воспоминаний. Куда его руки вчера тянулись. Не злился, однако, описать это чувство не вышло бы и под прицелом. Просто что-то. Чирикнувшему с ветки яблоньки воробью прилетело грозное «да иду я, блять». Поднялся, задержал дыхание, и, пока не посинел, не шибко аккуратно засунул все в шкаф с максимальной скоростью. На ближней к краю части красовалось пятно. Очень даже понятно, чего именно. Судорожно вздохнув и закрыв рот ладонью, диван отдраил лучше, чем в любой химчистке. Заправил. Бухнуться сверху не решился, пошёл вещи в шкафу перебирать.       Злость появилась только где-то к глубокому вечеру, за то, что не может узнать, как доехал и всё ли в порядке.       Вело ли всё к этому еще тогда, когда сам решил позвать выпить? Когда захотел приехать в Екб, когда переписывался, хотел встретиться, интересовался, какого цвета волосы и чего так неохотно о себе рассказывает, когда сам почувствовал, что можно ему доверять, когда делали ремонт, когда увидел его рисунок, полный красок и чувств, или когда увидел его восторженный умилённый тёплый взгляд и улыбку, которую хотелось как можно дольше оставить на его лице, предложив сыграть песню? Свалить это всё можно было на что угодно. На любопытство, на благодарность, на строгое суровое «ты заебись мужик», на то, что впервые почувствовал себя в своей тарелке, и не стрёмно было, ни разу, ни от одной шутки или действия. Потому что он смеялся и отвечал.       Но от всех этих причин не случается ни поцелуй, ни секс.       А, стало быть, дело в другом.       И Юра знал название. Знал слово, которого так сторонился. Знал, что ночью, когда кидал пачку и шёл к нему, точно хотел и точно был готов сделать это, не оглядываясь ни на свою жизнь, ни на клеймо, которое после этого получит. Теперь-то точно. Этому нет оправдания. Но, если честно, пытаясь найти, всё больше понимал, что оно не нужно, его не хочется искать.       Смелости додумать до конца не хватило, так что ожесточенно принялся тереть внутреннюю поверхность духовки.

***

      Поездка на работу сопровождалась какой-то нереальностью происходящего. Деревья, позеленевшие и медленно покачивающиеся на ветру словно нашёптывали, что ты, мужик, знатно проебался. Всю жизнь отнекиваться и говорить, мол, просто я такой, я так общаюсь, я так интересуюсь, а потом тебе на голову как снег в мае сваливается вот такой вот прикол. С разноцветными волосами и всё-понимающим взглядом. Костя не писал. Ни слова, даже, казалось, в телегу не заходит. Юра тоже не писал и старался особо не следить. Пока что слегка было стрёмно. Он же должен чувствовать эту стрёмность, да? День проходил как-то туманно и непонятно, тянулся, как резинка, почему-то на этот раз все занятия кончились максимально быстро, а встав за фрезеровку понял, что сейчас лёгкость и быстрота его работы оказывали ровно противоположенный эффект, заставляя думать обо всём этом еще больше. Ну как так-то… — Иваныч! Чё, как выступил? — с силой хлопнул коллега по плечу, Юра вздрогнул и резко обернулся. — Блять, я чуть пальцы там не оставил! Ты знаешь, что так нельзя делать? — недовольно, но не слишком эмоционально буркнул Юра. Сделал так, как гласила еще наверное советская табличка: «Не отходи от станка до полной остановки». … «сердца», в очередной раз добавил про себя Татищев, немного отступив назад. Коллега, закинув руку к нему на плечу, толкнул к курилке. — Ну так как? — немного ёкнуло в груди. В смысле «как»? Он что-то знает? По Юре видно? Засос вылез? На ебле написано? Ну что?! — Да норм. Заложал кое-где, но никто не заметил. — Эххх, Юрка, тебя б такого, да в тур по России… — протянул, хлопнул по плечу с силой и отпустил, следуя за ним. — Да нахуй?.. — так же не по доброму пробурчал, остановившись под навесом, поджёг сигарету. — Все бабы твои… — со смешком протянул, переводя взгляд на хмурую серость Татищевского лица. — Ты чё такой пасмурный? — А… да так. Личное. — Ли-ичное. Чё мы с тобой, не два дня же вместе работаем, выкладывай! — Юра покривил губы и увёл взгляд. — Бабы, да? — Да ну какие бабы! — немного взорвался Юра, но, в целом, голос почти не повысил. — Мужики? — Да я тебе сейчас врежу. — сказал каким-то очевидно-спокойным тоном, от которого сам рассмеялся. Напряжение от собственного хохота спало, загруженность слегка подутихла, поэтому коллега, привыкший к тому, что Юра такие шутки не любит и сказавший это скорее на автомате, потому что с другими мужиками так шутил, поднял бровь и уставился. — Охх, бля. Насмешил. — Иваныч затянулся и шмыгнул носом, выпрямляясь. — Да всего понемногу. Там тюкают, тут тюкают, заебался. В отпуск хочу.       Лёгкая беседа под сигарету отвлечься помогла очень хорошо. Юра даже подумал, что стоит снова собрать кого-нибудь, да пойти развлекаться, однако как только разговор кончился понял, что нет сил быть весёлым и забавным, потому что мысли, всё же, никуда не ушли. Вот сказал он «мужики?», а лишь слегка в груди сжалось. Он же знает, что это шутка, он привык к таким выпадам, отвечал-то уже почти на автомате. Привык к тому, что на заводе его уже самого хлопают и обнимают. Так привык казаться таким же, как все, что сам не заметил, что тоже влияет на окружение.       А вот с Костей. Может, это всё-таки он так повлиял? Своим спокойствием и пониманием, может, это реально был единичный случай, такое ведь бывает?       Через день-другой от него все еще не прилетело ни одного сообщения, а Юра всё еще думал. Пытался разложить это по полочкам, но полочки как будто делал рукожоп, кривые-косые и все под наклоном.       Подумал о том, чтобы проверить на практике. Найти красотку, которая не против такого расклада, и… и здесь остановился, потому что а что «и…». Что он собрался? Он отлично знает, что ему нравятся девушки, что тут проверять-то. А где-то в глубине души догадывался, что дело не только в этом. Просто, все его моральные установки не позволяли, диалог так и не состоялся, все точки не расставлены, и, кажется, поговорить всё-таки необходимо. Юра эту мысль немного прогонял. Потому что не знал, на какое завершение диалога надеялся и какого хотел, поэтому было проще оставить сладенькое на потом.       Почему он не пишет?! А я-то ему почему не пишу…       Он наверняка думает, что ты еблан какой-нибудь. Интересно, он мог согласиться только потому, что растерялся и…и надо же было так растеряться, ага, чтоб так делать… А вот эту мысль Юра не то, чтоб пытался прогнать, она просто яркой красной вывеской в золотых огнях светилась в его башке днём и ночью, тупо игнорировал. Тебе понравилось. И даже не столько то, что он вытворял своей ладонью, сколько то, как он прижимался и обнимал тебя. У Юры был секс в жизни, как минимум доказательство уже ходит в школу, но, должен он признаться, такого не было. Помимо очевидного, такого, где бы на него смотрели с таким непередаваемым восторгом и обнимали с таким бесповоротным желанием… Если Юра это почувствовал значит ли это, что оно там было? Или он просто так соскучился по прикосновениями, что сам себе всё придумал.       Настроение всю неделю скакало от попыток заставить блестеть пластиковый тазик до грустно-злого управления станком, потому что непонимание и собственная неспособность разобраться удручали. Что непонятного? Ты это знал всю жизнь, тебя переполнили эмоции, вот ты и… А чё именно Костя? Почему раньше не переполняло? Как будто у него никогда не было удачных выступлений. А почему сам полез? Раньше же не лез. Накрутил себя, может, сам себе придумал, что твоё поведение значит именно это, вот и получилось… Такое же тоже возможно.       Два часа проболтал с Серёжей. С Аней решил не говорить, боясь, что из-за своего настроения выдаст что-нибудь похуже простого «Ждать тебя в августе?», а вот сын всегда одним своим видом успокаивал. Помогал мыслить яснее и спокойнее, или отвлекал от проблем, ну потому что что в этой жизни может быть важнее, чем он? Собственно, ничего. Пять четвёрок в четверти схлопотал. Поругавшись на систему образования и отстав только когда сын уже высказал твёрдое желание лечь спать, выключил экран и уставился в потолок.       Спинка дивана невольно напоминала о мужике, который недавно тут был. Юра прикрыл глаза, стараясь отмахнуться, но перед ними картинкой пронеслись его виноватое лицо, осторожный голос и поджатые плечи. Что-то из этого заставило его поцеловать снова? Да нет. Точно помнил, не хотел, чтобы он уходил. Хотел именно того, что случилось. От мысли, всё же, скулы напряглись и кулаки сжались, хотя кадры продолжились, напоминая, какими горячими были его ладони.       К концу рабочей недели был уже не в себе явно. Руки дрожали почти постоянно, от неопределенности и нервов, которые он тратил, так долго думал. Бесило не получать от него сообщений, хотя точно знал, почему их нет. Раздражало, что не может уложить это всё в своей голове, почему он и почему сейчас, и неимоверно злило, что не испытывал всех тех чувств, которые должен был. Наверное, про эту злость Костя тогда сказал. Ему должно быть неловко, немного противно, непонятно — это всё помогло бы дать однозначный ответ, но этих чувств не было, погрузившись чуть глубже, находил там удивление, возбуждение и спокойствие.       Наверное, всё же, ответ однозначный, но ровно противоположенный.