Моей нежности храм

      Дети, как всегда, забежали в лавку после школы. Леви бросил на них уставший взгляд. Уголок губ чуть приподнялся, когда заметил широкие улыбки на их лицах. Габи держала что-то в ладошках, бережно так.       — Что там у тебя? — поинтересовался мужчина, вставая из-за стойки и опираясь на нее одной рукой: после утреннего «забега» нога разнылась не на шутку. Трость он, идиот, конечно же, не взял. Неужели, чтобы перед ней покрасоваться? Бред какой. Будто это - единственная его проблема.       — Мы сегодня из пластилина лепили, — начала девочка. Щеки раскраснелись от мороза, а волосы выбились из-под шапки — бежала. Фалько рядом застыл такой же: шмыгнул носом и вытер его сырой варежкой, оставляя мокрый след над губой. — И... вот, — она раскрыла ладошки, и Леви не смог улыбку сдержать: в маленьких детских руках была чашка с чем-то коричневым - похоже, что чай – внутри.       — Очень красиво, — похвалил Аккерман и перевел взгляд на мальчика.       Тот отрицательно покачал головой:       — Я сделал самолет, но оставил в школе. Для выставки.       — Мою чашку не взяли, — пожаловалась Габи, — но я и не хотела отдавать ее: тебе несла, — подняла руки выше, пихая поделку почти в нос Леви. Тот аккуратно взял чашку, поставил на стойку.       — Голодные? — получил кивки в ответ и махнул рукой на дверь в служебное помещение.

***

      Он пришел на следующий день и сидел долго. Микаса заметила, что сегодня он с тростью, хотя до этого ни разу не видела, чтобы он передвигался с помощью чего-то, но замечала, конечно, как он хромает. Как-то сразу беседа не задалась, и никто так на нее и не решился. Интересно получалось, потому что молчали по одной причине. вчера       Микаса устало подняла глаза, когда услышала, что дверь открылась. Последние два часа были очень активными: обеденный перерыв - многие захотели согреться напитком за беседой. Но сразу улыбнулась, узнав посетительницу.       — Привет, Микаса, — тепло прозвучал голос темноволосой женщины, одетой в черное. Под ее глазами пролегли глубокие морщины.       — Карла, здравствуйте, — протянула Микаса, выходя из-за стойки и обнимая приемную мать. Девушка росла в семье Йегеров с девяти лет, после гибели родители: Гриша, друг семьи и отец Эрена, оформил над ней опеку. Сам Гриша тоже не вернулся с войны: был врачом и попал в плен к Марлийцам. Обмен пленными затягивался, так что и Микаса, и Карла нервно ждали новостей.       — Как ты тут? Совсем перестала заходить после того, как Эрен... — женщина запнулась, глаза заблестели, и девушка поспешила отвлечь ее, сама при этом еле сдерживая слезы.              — Я в порядке, правда, просто много дел. Давайте, кофе выпьем? Выбирайте пирожное, любое, что приглянется - угощаю, — Микаса поспешила к аппарату и начала молоть зерна.       — Ох, я даже не знаю, — замялась мама Эрена, — все слишком красивое.       — Через неделю будет траурный день. Три года с начала войны, — неловко начала Карла, не поднимая глаз от чашки капучино. — Поедешь со мной на кладбище? Мне страшно быть там одной. Я ведь не была там с того дня, как мы мальчиков… Боюсь очень снова там оказаться.       Микаса отвела глаза. Она тоже не ездила на могилы Эрена и Армина с похорон: слишком тяжело это было тогда. Она, обессиленная, ловила Карлу, бросающуюся на закрытый темный гроб. Обе громко рыдали, сидя на коленях прямо в грязи. Пасмурно тогда было - небо тоже плакало. Родственников у Армина не оказалось, так что Карла с Микасой стояли у могилы Арлерта вдвоем в тот же день, обнимались, пытаясь удержать друг друга в вертикальном положении. После похорон Аккерман старалась поддерживать общение с приемной мамой, но со временем начала отстраняться: так легче было принять, что его больше нет.       — Да, я поеду с вами, — отозвалась наконец, поднимая голову: поняла, что все это время женщина смотрела на нее безотрывно.       — Хорошо, — женщина прикрыла глаза. — От Гриши до сих пор нет вестей, — Микаса едва открыла рот, чтобы ответить, но миссис Йегер ее прервала, — я знаю, что он жив и обязательно вернется ко мне.       Повисла тяжелая тишина. Казалось, даже воздух сгустился, мешал дышать полной грудью, так что девушка положила ладонь себе на солнечное сплетение, попыталась вдохнуть.       — Я позвоню тебе - договоримся о времени, — сказала Карла, вставая со своего места. — Спасибо большое за угощение, — она застегнула потрепанное черное пальто до колен и натянула почти до глаз вязаную шапку, посмотрела на Микасу еще раз, грустно улыбнулась. — Хорошо, что ты его шарф все еще носишь.       Девушка смутилась, машинально ухватилась пальцами за вязаное полотно вокруг шеи. Опустила лицо, зарываясь в шарф носом, кивнула. Пока смотрела вслед уходящей женщине, почувствовала, как сильно устала. Тяжело ей давалось даже думать об Эрене, а говорить с кем-то, кто буквально являлся живым напоминанием, оказалась сродни пытке.

***

      Леви поставил перед детьми по чашке с чаем, нарезал бутербродов и вернулся в торговый зал, сразу сталкиваясь с неожиданным посетителем.       — Решил прикоснуться к прекрасному? — раздраженно произнес он, подходя ближе и отвечая рукопожатием на протянутую руку.       — Хотел узнать, как вы тут, — это был Жан Кирштейн, бывший подчиненный Аккермана. Они не встречались с возвращения. Леви не посещал сходки «выживших». Сначала было легко отмазываться тем, что занят оформлением опеки, потом налаживал бизнес. В конце концов, приглашения перестали присылать, и он успокоился — отпустили, значит, его. Портить всем настроение своим видом он не хотел, да и воспоминания были слишком неприятные.       — Живой, как видишь, — отозвался Леви и выжидающе посмотрел на бывшего солдата, точно зная, что тот не просто так проведать пришел: ради такого обычно звонят, а Жан же явно пришел с чем-то. И Аккерман смутно догадывался, с чем.       — Присядем? — спросил Кирштейн, кивая на столик у стены и косясь на ногу мужчины.       Леви, соглашаясь, кивнул и спросил:       — Разговор, погляжу, не на пару минут. Может, принести что-то выпить?       — Разве что виски, — ухмыльнулся Жан, — уж извините, капитан, но чай я так и не полюбил.       — Ну, раз разговор для виски, — начал Леви, двигаясь к выходу, перевернул вывеску «открыто» и достал ключ из кармана, чтобы запереть дверь, — тогда давай не будем отвлекаться.       Мужчина вышел из зала, коротко велел детям не шуметь и заняться уроками, взял с полки бутылку с коричневой жидкостью, две чайные чашки, на что Габи и Фалько многозначительно переглянулись: им еще не приходилось видеть Леви, употребляющего алкоголь. Девочка вытянула шею, пытаясь разглядеть гостя, и быстро зашептала, когда дверь закрылась:       — Там кто-то очень высокий и светлый. Я его не узнала.       — Может, кто-то, с кем Леви служил? — предположил Фалько и, заметив поникший взгляд подруги, аккуратно сжал ее ладонь своей. Им больно было вспоминать о войне, забравшей всех их родных, и то, что Аккерман держал свою военную форму и награды в запертом шкафу, их сильно успокаивало: хмурый с виду, он оказался отличной заменой их родителям, потому что, хоть и был достаточно строг, давал любви столько, сколько мог.       Жан удивленно поднял брови, глядя на две фарфоровые чашки перед собой. Леви закатил глаза, цокнул.       — Не думал, что открою, вот и нет бокалов, — объяснил он, откупоривая бутылку, разлил по чашкам, — льда тоже нет.       — Да ладно, — отмахнулся Жан, — зато это очень в вашем стиле, — он взял чашку за ручку, оттопырил мизинец и улыбнувшись, протянул фарфор вперед - чокнуться. — За встречу.       — За встречу, — ответил Леви тихо, послышался звонкий «дзинь», оба сделали по большому глотку, поставили посуду на стол.       — Вижу, дела у вас хорошо, — начал Кирштейн, оглядываясь. — А как дети?       — Сходи спроси, — махнул головой в сторону служебного помещения Леви, поймал удивленный взгляд бывшего подчиненного, пояснил, — они после школы всегда приходят.       — Не хочу пугать их, — стушевался молодой человек       — Поверь, их сложно напугать, — буркнул Аккерман. — Меня же не боятся.       — Так вы их спасли и выхаживали, пока вас троих не нашли наши, — возмутился Жан. — Конечно, они вас не боятся. Вспомнить хотя бы, как они себя в органах опеки вели. Бедные дети жили в концлагере для Эльдийцев. Страшно представить, что им пришлось пережить, когда зачистка началась.       — Тише, — шикнул Леви. — Уверен: подслушивают сидят - не надо об этом, хватит.       — Точно. Простите, капитан, — Жан словно сжался весь, опустил голову.       — Я больше не капитан, — сказал Аккерман с грустью. — Это тоже забудь. Выкладывай, зачем пришел.       Кирштейн сделал глубокий вдох и рассказал об объявленном траурном дне, сказал, что товарищи собираются на кладбище, предложил присоединиться.       — Надо с кем-то детей оставить, — протянул Леви. В голове шум был, бардак: как это - пойти на могилы друзей смотреть?       — Могу попросить свою маму посидеть с ними, — сразу отозвался Жан. — Она с радостью согласится: все время от меня внуков просит - вот и пронянчится.       Леви разлил еще виски, подпер подбородок рукой, думая. Выпил, не дожидаясь товарища.       — Хорошо, так и сделаем, — твердо сказал он. — Раз траурный день, значит, не рабочий, правильно понимаю?       — Для всех веселых мест — да, — ответил Жан, недоумевая, почему мужчина задал такой вопрос.       «Веселых мест, значит? — подумал Леви. — Сложно так назвать кофейню, когда смена грустной Микасы.»

***

      Микаса сосредоточенно намывала уже сияющую кофемашину, с силой натирая тряпкой металлическую поверхность.       — Вы собираетесь в ней дырку сделать? — наконец спросил Леви, все это время наблюдавший за действиями девушки.       Она растерялась, посмотрела на него удивленно, будто только сейчас заметила, что он тут. Отрицательно покачала головой, боясь наговорить глупостей, положила руки на витрину с десертами и опустила на них подбородок.       — Как у вас дела? — спросила, не сводя с него глаз, будто решила, что, поговорив с ним, отвлечется от мучивших ее мыслей.       — Ногу тянет, — он кивнул на трость рядом, раскрывая перед ней все карты.       — На погоду? — она приподняла брови в вопросе.       — Скорее на стресс, — усмехнулся он. — Не берите в голову, Микаса: такое бывает.       — А как вас зовут? А то нечестно получается: вы мое имя знаете, а я ваше нет, — прищурилась девушка.       — Леви, — ответил глухо, растерялся, когда губы девушки растянулись в улыбке.       — Приятно познакомиться, — протянула она, отвлеклась на пикнувший телефон и снова поникла, отвернулась, загремела ящиками, создавая видимость деятельности. Вмиг забыла о госте, когда увидела короткое сообщение от Карлы: «Гриша мертв, похоронен там». Микаса поняла, что значит «там», и что это значит для его жены. Это значило, что Карла так и не увидит мужа, что единственная ее надежда тоже ушла, что теперь у нее никого нет, кроме Микасы, но разве могла Аккерман в своем состоянии помочь кому-то, когда даже себе помочь не могла?       За спиной послышались тяжелые шаги, зашуршала одежда.       — У вас все хорошо? — спросил Леви, и Микасу мурашки прошибли от его голоса. Она быстро закивала, не в силах сказать ни слова.       Он попрощался и ушел, девушка прижала ладони к лицу: хотелось позвонить Карле, но она не знала, что сказать. Соболезную? Разве это хоть когда-то помогало? Микаса безумно злилась каждый раз, когда ей такое говорили: ей плевать было на сочувствие других, они никак не могли понять, что она чувствовала, потеряв двух близких сердцу людей. Что ей слова, когда она больше не сможет посмотреть в любимые глаза, почувствовать тепло их тел, услышать родные голоса? Слезы не шли. Казалось, что их не осталось совсем, как и воздуха в груди не осталось.

***

      Два букета из гвоздик тяжко оттягивали руки, Микаса прижала цветы ближе к груди, вгляделась в толпу людей, идущих на кладбище, высматривая среди них приемную маму. Наконец, женщина подошла. В руках у нее тоже цветы были. Они кивнули друг другу и двинулись на погост, осторожно ступая по уже протоптанной в снегу тропинке.       — Ужас, — возмущалась Карла, — могли бы и разгрести — снега по колено. Боюсь, до ребят нам придется самим рыть: вряд ли кто-то, кроме нас, туда придет.       Микаса хмыкнула в ответ, зажмурилась от снежинки, попавшей в глаз, смахнула выступившую слезу одной рукой и удобнее перехватила цветы. Когда они подошли к нужному захоронению, ахнули вместе.       — Это что же, — прошептала вдова, — кто-то уже приходил к мальчикам? Микаса, ты знаешь, кто это мог быть?       — Может, сослуживцы? — предположила девушка, оглядываясь. Следов было много, словно по крайней мере человек десять пришло, да и количество цветов у обоих парней свидетельствовало о том, что посетители были, и не случайные. Казалось, что они не могли уйти далеко. Может, рассказали бы что-то о буднях с ее близкими. И тут она заметила большую компанию неподалеку у высокого гранитного камня. Одна из фигур, та, что в шляпе, показалась знакомой. И сердце ёкнуло, когда девушка заметила трость у мужчины в руке.       — Точно, — отозвалась женщина, положила цветы на могилы. Не замечая, что сопровождающая ее девушка отвлеклась, она присела на корточки и начала шептать сыну слова любви.       Леви был выжат как лимон. Каждое имя на камне словно на теле его вырезано было наживую сразу после того, как он читал его. Собравшись, остатки отряда, прошлись по могилам в порядке от низшего звания — к высшему. Был уже конец «путешествия». Лицо их командира — Эрвина Смита - было крупно выгравировано на неприлично большом камне. Ханджи настояла, сказав, что не может такой великий человек быть похоронен незаметно. Взгляд командующего разведки прожигал в Леви дыру и больше других напоминал о невыполненном обещании: человек, убивший Эрвина и еще множество солдат, до сих пор был жив и более чем хорошо себя чувствовал. В то время, как Смит и другие, гнили в земле. Леви отвел глаза от портрета, стал рассматривать других посетителей кладбища. Людей пришло много, хоть погода и была ужасной (кто вообще придумал, что идти сюда зимой — хорошая идея: мертвым ведь все равно, когда их навестят!). Среди угрюмой толпы заметил ее, точнее, ее красный шарф, ярким кровавым пятном выделявшийся на фоне белого снега. Смутно вспомнил, что был там, где она стояла сейчас, и непроизвольно сделал шаг в ее сторону.       — Леви, ты чего? — обеспокоенно спросила Ханджи, заметив, как друг дернулся.       — Там кто-то к Йегеру и Арлерту пришел, — он помнил этих мальчишек с блестящими глазами, и то, как они погасли, увидев ужасы настоящей войны. Помнил также, что и их он не уберег, и теперь еще большую вину за это чувствовал, ведь Микаса по ним грустила: вот, кладет каждому цветы, а рядом еще кто-то, мать, может быть.       — Пойду, поздороваюсь, — не дожидаясь ответа, начал обходить удивленных товарищей.       Микаса заметила, что он идет в их сторону, напряглась. Неужели, он знал ее друзей? Не сдвинулась с места, стояла с опущенными руками и ждала его. В глаз опять попала снежинка, и зрение чуть размыло, но темный силуэт становился все ближе. Девушка сморгнула слезу и уже могла разглядеть его лицо, уставшее и измученное: лоб испариной покрылся. Похоже, ему еще тяжелее, чем всем остальным, дался путь по сугробам.       — Привет, — сказал, поравнявшись с ней.       — Привет, — в тон ответила девушка, открыла рот в немом вопросе, но ее прервали.       — Микаса? Вы знакомы? — Карла поднялась и подошла к дочери, положила руку ей на талию.       — Меня зовут Леви Аккерман, — представился мужчина, и Микаса вздрогнула: не ожидала, что у них одинаковые фамилии. — Я служил с Йегером и Арлертом.       — Я — мама Эрена, — ответила женщина, расслабилась. — Надо же, у вас с Микасой одинаковые фамилии. Вы не родственники?       Мужчина кинул удивленный взгляд на девушку и покачал головой.       — Леви заходит в кофейню, где я работаю, — пояснила Микаса матушке, снова посмотрела на него. В голове сразу возникла куча вопросов, которые хотелось задать о друзьях.       — Вот как? — улыбнулась Карла. — Хорошо, хоть кто-то в этом ужасе выжил. Давай поедем отсюда, — попросила она Микасу, и девушка, заметившая, как глаза женщины наполнились слезами, поспешно кивнула и двинулась к выходу, коротко прощаясь.       — Я на машине - могу отвезти вас, — предложил Леви.       — Буду вам очень благодарна, — ответила Карла и взяла Микасу под руку.       Леви попрощался с товарищами, пообещав, что приедет позже на ужин, который устраивала Ханджи.       Ехали в тишине. Микаса села на заднее сидение с Карлой и обнимала плачущую женщину. Мужчина кидал короткие взгляды в зеркало заднего вида, замечая пустой взгляд девушки.       — Спасибо, что довезли, — поблагодарила Микаса, выходя из машины, все еще придерживая уставшую Карлу.       — Ты тут останешься? — спросил, когда вышел и подхватил женщину под руку с другой стороны.       — Нет, уложу спать и пойду домой.       — Я помогу. Показывай, куда идти, — прервал ее Аккерман.       Уложив вдову спать, Микаса вернулась на кухню, где ждал ее Леви, спросила шепотом:       — Будете чай?       — С удовольствием, — отозвался он, присел за круглый стол, пока девушка ставила на плиту чайник и доставала заварку.       На удивление Леви, девушка села на стул слева от него, а не напротив, как он ожидал. Может, чтобы избежать зрительного контакта, но ему все равно было приятно ощущать ее так близко. В конце концов, так она не видит его шрамы. Может, это тоже было причиной?       — Я догадывалась, что вы военный, — нарушила тишину девушка, делая глоток, — но даже не подозревала, что вы служили вместе с моими друзьями.       — Я тоже думал, что ты потеряла кого-то, но не знал, что тех же людей, что и я, — ответил, повернув лицо в ее сторону. Девушка всхлипнула, опустила голову ему на плечо, и он замер, боялся, что, если пошевелится, она отпрянет сразу. Выждал и опустил голову поверх ее. Услышал расслабленный выдох - успокоился тоже.       Микаса отпустила ручку чашки, и Леви сразу перехватил ее ладонь своей, накрывая осторожно. Не почувствовал напряжения или сопротивления - не стал убирать руку: пальцы у нее холодные были. И он пытался согреть их, ее саму согреть остатками тепла, что берег в себе для чего-то важного.