civilian

Когда в лицо ему ударяет залп горячего воздуха, смешанного с песком, Икарис инстинктивно наклоняет голову и заслоняет глаза ладонью. Несколько секунд тишины и уже ничего не напоминает о том, что двое Вечных были свидетелями испытания нового людского оружия. Он дергает Маккари за рукав куртки, давая сигнал, что им пора уходить. Она кивает, все еще не в силах отвести взгляд от того места, где недавно поднималось в воздух раскаленное облако взрыва. Икарису же не терпится убраться из этой пустыни. Он берет Маккари за руку и на тыльной стороне ее ладони выводит большим пальцем знак «пора». Вечная наконец сбрасывает оцепенение и кивает ему в темноте, что рассеивается теперь лишь светом звезд. Но увиденное потрясло Маккари намного больше, чем его. Она делает несколько неуверенных шагов и выглядит так, будто бы забыла о своей сверхсиле, и собирается идти пешком. За всю их земную историю Икарис лишь дважды видел ее такой растерянной, хотя за всю историю человечества они видели немало ужасающих вещей. Давно очерствевшее сердце Вечного вдруг екает от нежности и тревоги за свою подругу. Он подходит и крепко обнимает Маккари за талию. Та, поняв, что он хочет сделать, обнимает его в ответ, и Икарис взмывает в небо. Он давно не летал с «пассажирами» под мышкой и поэтому двигается с большей осторожностью и с меньшей скоростью. Но даже так, на берег озера, которое Икарис зовет также, как и местные жители — Ньянза, где давно царит день, они прибывают уже через пять минут. Вспугнув большую цаплю с янтарными глазами, они приземляются в нескольких шагах от спрятанной в зарослях хижины, где Икарис живет последние тридцать или сорок лет. Он бережно ведет Маккари ко входу, скрытому лишь занавеской. Внутри единственной комнаты Маккари идет к глубокому, обитому истершимся бархатом креслу, украденному когда-то из английского клуба в Найроби. По вековой привычке, она садится в него боком, свесив ноги с одного из подлокотников. Вид у нее по-прежнему отсутствующий. Икарис снимает с полки запылившуюся бутылку шотландского виски, разливает по пиалам, столетия назад слепленным Серси. Да, это по-человечески сентиментально, но он таскает за собой десятка полтора вещиц, хранящих воспоминания о его соратниках. Китайский фарфор Серси, серебряную брошь Кинго, длинную шпильку, оставленную Теной возле его ложа много-много лун назад. Он протягивает Маккари одну из чаш. Она послушно опрокидывает виски в горло, возвращает ему опустевший сосуд и нервно жестикулирует: «Эта штука. Эта бомба, она может стереть с лица Земли целый город». Икарис пьет не спеша, смакуя ноты аниса и мускатного ореха. Потом говорит: — Они могут и не применить его. Война на исходе, нет нужды наносить противнику столь сильный и разрушительный удар. Уголки губ Маккари ползут вниз. «Ты и сам в это не веришь. Это оружие… За всю историю нашего пребывания на этой планете я не видела ничего страшнее. И конечно, они используют его. Люди никогда не изготавливают оружие, чтобы оно просто было». Икарис наливает им еще. Он не знал, как Маккари узнала о полигоне и том, над чем именно работают ученые и военные, жившие в нем. Но она всегда была мастером собирать новости и сплетни со всего Земного шара. Всего три часа назад Икарис знать не знал о новом изобретении людей, а уже пятнадцать минут назад едва не ослеп от белой вспышки, что шла перед взрывом. «Думаю, если бы мы стояли ближе, то могли погибнуть», выводят пальцы Маккари в воздухе прежде, чем принять повторно наполненную пиалу из рук Икариса. Он невольно представляет себе эту сцену: сожженная одежда и лопнувшие глаза, оплывшая плоть, обнажающая скелет, выкованный Целестиалами. Нет, вряд ли людское оружие, даже такое мощное, способно причинить им вред. Упоминание Создателей всуе наталкивает Икариса на неприятную мысль. Если это оружие и впрямь начнут применять направо и налево, это значительно сократит рост населения Земли и затормозит созревание Тиамута в ее недрах. А значит и Вечным придется провести на этой планете куда больше времени. Маккари, чье лицо непривычно сурово и напоминает Икарису вырезанную из черного дерева маску богини Йемайя, пишет в воздухе: «Эта планета усеяна руинами империй, чьи государи считали, что будут править вечно. Друиг был прав. Люди на протяжении своей истории куда больше нуждались в развитии философии и этики, чем науки и технологий». Икарис думает, что Друиг — упрямец и пустозвон, но не говорит об этом вслух. Это их с Маккари негласный договор. Он не говорит оскорблений в адрес Друига, а Маккари не рассказывает ему, как мирно и дружно живут Гильгамеш и Тена, которых она регулярно навещает. Они всегда были друзьями, но особенно сблизились после падения Теночтитлана. В ту ночь они оба потеряли куда больше, чем остальные. Их покинул Кинго, который хотел овладеть искусством Спрайт рассказывать истории. Икарис настолько привык к постоянному присутствию друга за своим правым плечом, что ощущал себя так, будто ему отрубили руку. Маккари была разбита драматично-пафосным, в лучших традициях греческой трагедии, уходом Друига. Ее гордость была обожжена, чувства — растоптаны. Случилось то, чего она всегда в тайне боялась: Друиг предпочел ей людей. А Икарис… Икарис знал, что Тена до конца веков не простит ему, что он не возразил, когда Аяк заявила, что Тене нужно стереть память. Как будто он сам мог простить себя за то малодушное предательство. От воспоминаний его отвлекает вновь взлетевшие вверх, как птицы, руки Маккари. «Я устала. Устала. Почему мы все еще здесь? С истреблением последнего девианта, мы лишь наблюдаем… будто сквозь заляпанное кровью стекло, как человечество раз за разом выбирает путь войны и ненависти». — Ты сегодня на удивление мрачна, — Икарис допивает вторую порцию виски. «Знаешь, что я сделаю? Залягу на дно. Забьюсь в какую-нибудь глубокую нору, в которой проведу остаток времени на этой планете. Я не буду знать, что происходит в мире, не буду знать, какой народ истребляется другим, какие города и храмы стираются в пыль. Я буду ждать, когда Аяк объявит, что наша миссия окончена. И мы все отправимся домой», — последнее слово Маккари подчеркивает выразительно и медленно ведя пальцами от губ к уху. — Перестань, ты и дня не выдержишь без того, чтобы не оббежать вокруг Земли, — дразнится Икарис, у которого внутри расплывается неприятный холодок от слов Маккари. «Выдержу», та упрямо кивает. «У меня будут книги и все мои любимые безделушки под рукой». — Ты можешь остаться со мной, — говорит Икарис. — Места здесь глухие, новости из большого мира не доходят. Местные все еще подвержены старым верованиям, считают меня кем-то вроде белого бога и приближаются лишь для того, чтобы оставить подношения у кромки воды. Мы бы гуляли, охотились и рыбачили, жгли костры и пересказывали друг другу истории, которые и так знаем. «Выглядит отлично», — впервые с тех пор, как они вернулись, на губах Маккари забрезжила улыбка. «Но твоя спартанская обстановка не в моем вкусе», — она обводит рукой комнату, в которой помимо кресла только стул, стол, тюфяк в углу для сна и большой сундук. — Ох, ну давай постелим тут персидские ковры и увесим стены картинами, — ухмыляется Икарис. «Лучше совсем снести эту развалюху и на ее месте построить что-то новое», подначивает его Маккари. — Эй, я построил этот дом собственными руками! Маккари смешливо фыркает и выводит быстрое: «Убивать девиантов у тебя получалось лучше». Добавляет, не опуская рук: «И потом, что скажут остальные, когда узнают, что мы живем вместе?». — Они скажут, что давно пора, и что мы идеально подходим друг другу, — он складывает руки на груди и смотрит на собеседницу вызывающе игриво. Как ему это представляется, конечно. Тену его попытки флирта всегда ужасно веселили. Возможно от того, что он выглядит как дурак, Маккари наконец улыбается по-настоящему. «Между нами и правда особенная связь, но боюсь, исключительно платонического характера». — Жестокая красавица, ты разбила мне сердце, — Икарис со страдальческим видом хватается за бутылку и наливает себе еще виски. На самом деле он всегда думал также. Самыми близкими словами, характеризующими их отношения были бы «брат» и «сестра». — И все же мне будет не хватать твоих вторжений в мою жизнь, если ты решишь добровольно замуровать себя в Домо, среди всех твоих «безделушек». Ох, ты думала, я не знаю, что ты превратила наш корабль в музей человеческой истории?.. Я сохраню твой секрет только чтобы посмотреть, как вытянется лицо Верховной, когда она увидит этот бардак. «Ты необыкновенно великодушен», Маккари покидает свое место, ставит на стол пустую пиалу. Выводит в воздухе: «Я не брошу тебя, даже если весь мир сгорит». В этих словах таится отзвук старой обиды и Икарис вновь думает, что Друиг — идиот. «Что вполне вероятно, учитывая, что мы сегодня видели». Икарис мог бы сказать ей, что эта планета обречена с самого начала. Но он промолчит, как и всегда, пока будет обнимать ее на прощание.