Сапфировый восток

Солнце клонится к закату, постепенно окрашивая небо в кровь и золото. Шальной ветер носится по полю боя, взметая песчаные вихри. Подобные балдахинам из тончайшего бежевого атласа, они то и дело ловят и впитывают в себя багровые всплески. Кровь из рассечённых глоток бьёт фонтанами во все стороны. Алые капли переливаются, будто драгоценные камни. Обагряющие землю и людей вокруг потоки похожи на взмахи прозрачного алого танцевального платка. Дилюку кажется, он слышит перезвон монисто, когда его клинок в очередной раз сталкивается с чужим. В его глазах - марево, кровь кипит в его жилах, соль и песок щиплют на редких, но существующих ранах. Солнце всё ещё палит, припекая голову и плечи. Дилюк чувствует себя мокрым насквозь, только не знает, чего на нём больше: пота или крови. Потому что последняя льётся рекой, превращая некогда жёлтую пустыню в красную. Где-то вдали воют шакалы. Им вторит звон встречающегося тут и там железа. И снова, эхом из памяти - тихий перезвон. - Ну, это будет весело, - жадно улыбнулся Чайльд в самом начале, когда они стояли на утёсе перед пустыней, наблюдая за тем, как войско Каэнри'аха приближается к их границам. - Как думаете, кто из нас на этот раз убьёт больше? - Меня не интересуют пошлые игры, - холодно бросил Сяо, поправляя маску на своём лбу. - Правильный зануда, - фыркнул Чайльд, переводя взгляд на него. - Дилюк? Что думаешь? - Мне безразлично, кто убьёт больше, - бросил Дилюк, обращаясь не только к нему, но и к войску за своей спиной. - Я хочу, чтобы до заката эта равнина превратилась в песчаную гробницу. - Вот это настрой! - восторженно воскликнул Чайльд и обернулся, одаривая воинов хищным оскалом. - Вы слышали приказ. Не оставлять в живых, никого. Ропот пошёл от первых рядов до последних, передавая приказ, но Дилюк, который должен был отдать последние наставления, так и не обернулся. Его взгляд был нацелен на добычу в лице войска Каэнри'аха, которые восстановили своё благосостояние после предыдущего разгромного падения. Жаль только, что лишь для того, чтобы снова пасть. И, казалось бы, стоило научиться на своих ошибках после того, как замахнулись на земли Богов и были почти начисто уничтожены, но нет. Снова войско, снова стремится к чужой земле, и снова эта земля принадлежит Богам. Однако Дилюк поклялся стереть их с лица земли не ради Барбатоса и не ради заключившего с ним союз Моракса. Дилюк поклялся стереть их с лица земли ради Кэйи. Острое лезвие чужой секиры проносится прямо перед лицом, и Дилюк уворачивается, но - недостаточно быстро. Скулу обжигает болью, перед глазами вновь взметаются алые капли, и лезвия клинков сталкиваются, грохоча раскатами грома, а Дилюк слышит тихий смех сквозь грохот пульса в ушах, видит прозрачную ткань танцевального платка и чувствует игривый, но болезненный щипок за щёку. У оказавшегося на его пути воина ромбовидные зрачки и чёрная радужка. Дилюк видит её синей, переливающейся подобно сапфиру. Дилюк видит иссиня-чёрные ресницы, линии золотой и синей охры на веках и шёлковые пряди волос, обрамляющие красивое лицо. - Медленный, - проносится мимо него с хохотом Чайльд, весь покрытый росчерками крови; дикий пустынный лис. - Перестань мечтать и покажи им уже, на что способен. Дилюк раздражённо хмурит брови, выхватывает из-за пояса подобный серпу луны хопеш и с силой бросает его вперёд. Чайльд чувствует - он всегда чувствует - и с новым приступом громкого хохота уходит в сторону, проскальзывая на коленях по песку и попутно всаживая нож в чей-то живот. Хопеш проносится мимо него, и во все стороны летят отрезанные головы, пока лезвие не находит свою цель в одной из сотен вражеских грудных клеток. Те, кто видел этот чудовищной силы бросок, шараются от Дилюка в стороны. Он не даёт им уйти. Кровь снова льётся, льётся и льётся, рекой... Даже странно, что кровь воинов Каэнри'аха красная, а не чёрная. Настолько гнилую нацию ещё поискать. Дилюк знает об их гнили доподлинно. Он никогда не сможет забыть тот вечер, когда Кэйя явно нехотя, но рассказал ему о своей родине. Так много плохого и ни единого слова в оправдание или защиту. Впрочем, не то чтобы Дилюк был удивлён, потому что Кэйя никогда не скрывал своей ненависти к родному дому. В Мондштадте он был засланцем, шпионом. Отец привёл его и бросил малым ребёнком в пустыне в районе Долины Ветров, где Кэйю должен был подобрать возвращающийся в стены города воинский отряд во главе с отцом Дилюка. Вот только разведка Каэнри'аха не учла песчаную бурю, которая неожиданно решила накрыть пустыню. Кэйя выжил тогда лишь чудом. Если бы отец Дилюка не торопился вернуться в город из своего похода, чтобы поскорее увидеть любимого сына, войско встало бы на стоянку, чтобы переждать бурю, и пески стали бы для Кэйи безымянной могилой. - Вы не должны мне доверять, - заявил Кэйя, как только пришёл в себя и оказался под прицелом двух пар одинаково вишнёвых глаз. - Я - шпион Каэнри'аха. Он не хотел и не собирался выполнять план своего отца по приближению к влиятельным лицам, чтобы подглядывать, подслушивать и передавать информацию. Быть может, используй его отец другие методы воспитания, Кэйя и проникся бы его идеалами, но всё, что он знал с малых лет, это жестокие тренировки и постоянное хождение по грани между жизнью и смертью, потому что в попытках вылепить из него достойного бойца и шпиона его отец не чурался никаких методов. Дилюк знает, Кэйя до сих пор порой просыпается от кошмаров, в которых его снова и снова толкают без оружия в полный голодных тёмных тварей лабиринт Бездны, чтобы «оттачивал» скорость и чутьё. - И что же мне с тобой делать? - сверлил его изумрудным глазами закутанный в белоснежные одеяния сам Барбатос, восседая на золотом троне Главного Дворца и глядя сверху вниз; а после глаза его сверкнули озорством, и он вскинул руку под перезвон браслетов на по-мальчишечьи узком запястье. - Придумал! Подарю тебя сыну Крепуса. Тому часто одиноко в отсутствие его отца. - Хочешь сделать его рабом? - вскинул брови находящийся подле его трона Моракс, потому что вопрос Каэнри'аха касался и его из-за союза Мондштадта и Ли Юэ. - Какого ты обо мне мнения? - тут же возмутился Барбатос. - Я бы никогда не унизил так выбравшего свободу и правду потенциального наследника престола Каэнри'аха! Кэйя и в самом деле был почти что золотых кровей. Его отец стал регентом Каэнри'аха после его первого падения и смерти предыдущего правителя. Кэйя был его наследником, его всем. Тем удивительнее было узнать, что Кэйю бросили в землях Мондштадта ради шпионажа и доноса. Сяо, названный младший брат Моракса, вызвался проверить боевые навыки Кэйи, чтобы узнать, так ли тот хорош, как нехотя признался. Кэйя оказался на лопатках через десять минут и навёл этим шумиху. Обычно Сяо хватало одной минуты, чтобы сбить любого противника с ног. После этого Кэйю и в самом деле передали под опеку Крепуса, но так как тот почти постоянно находился в походах вместе с другим воеводой, Варкой, Кэйя практически оказался на попечении Дилюка. И пусть тот поначалу относился к новому лицу в доме весьма настороженно, постепенно они сблизились и смогли подружиться. И чем больше времени они проводили вместе, тем крепче становилась их связь. Они были неразлучны: куда один, туда и второй. Учёба, воинское дело, отдых и развлечения - они всё делили на двоих. Так продолжалось до тех пор, пока Дилюк не отправился с отцом в поход. Его не было дома три года. Когда же он вернулся, Кэйя... На его плечо опускается горячая тяжёлая ладонь, и Дилюк резко разворачивается, занося оба клинка для удара. Со звонким стуком они врезаются в древко чужого копья, и Дилюк шумно выдыхает, когда видит прямо перед собой украшенную нефритом и золотом залитую кровью чёрную маску. Мгновение, и она оказывается сдвинута на макушку. Чистое и светлое кожей лицо Сяо на контрасте с его залитым кровью телом и одеждой выглядит поцелованным самой Госпожой Луной. - Я захватил его отца, - негромко бросает он без лишних пояснений. - Чайльд вот-вот закончит с самыми стойкими. - Хорошо, - глубоко вдохнув запах песка и крови, чтобы хоть немного успокоиться, цедит Дилюк. Опустив оружие, он поворачивается к полю боя и понимает, что всё и в самом деле близится к завершению. Землю вокруг устилают трупы. Песок побагровел от пролитой крови. Налетевший порыв ветра треплет его забранные в высокий хвост красные волосы, что неприятно липнут вьющимися прядями к голой спине. Из-за этих волос и их цвета, из-за цвета его глаз, Дилюка прозвали посланником Бога Войны. Когда Кэйя узнал об этом, долго смеялся, а после обвил руками его шею и прошептал о том, что это очень точное прозвище, ведь Бог Войны также покровитель чужеземцев и издревле ассоциируется с мужской сексуальной силой. - Посланник Бога под стать Богу, - провокационно промурлыкал он тогда в губы Дилюка, заставив его вспыхнуть до самых ушей. Та пора... Дилюк не может поверить, что когда-то был невинным скромным юнцом. Они с Кэйей осознали свои чувства, когда им было по восемнадцать. В то время Дилюк изо всех сих старался добиться одобрения отца и разрешения от Барбатоса отправиться с ним в поход. Кэйе же воинское дело было неинтересно, даже если он постоянно тренировался с Дилюком, желая иметь силу и способность защитить его, если вдруг грянет беда. Он больше интересовался глупыми книжными романами и цветочными садами Аделинды. Поэтому они не зашли далеко в познании друг друга. Достаточно было просто проводить редкое свободное время вместе, держась за руки и обмениваясь поцелуями. - Жалею о том, что не познал тебя, - бесстыдно признался ему Кэйя под покровом позднего вечера, когда Дилюк нашёл его в саду и радостно сообщил, что заветный день наконец-то настал, и он уходит вместе с отцом на рассвете. - Что, если ты не вернёшься? - Ты так мало веришь в меня? - фыркнул тогда Дилюк, отчаянно игнорируя свои заалевшие щёки. - Нет, - покачал головой Кэйя; а после стрельнул в него лукавым взглядом. - Но прошу тебя, не увлекайся в битвах, ладно? Ты слишком легко теряешь голову. Прикрыть твою спину там, - кивок в сторону пустыни, - будет некому. Кэйя не отправился в поход вместе с ним, потому что это было частью взросления, почти ритуалом для каждого воина Мондштадта. Несмотря на то, что прижился и стал своим, Кэйя был родом из Каэнри'аха и не мог быть благословлён Барбатосом, потому что между ними не было духовной связи. Люди в Мондштадте впитывали веру в своего Бога с молоком матерей. О том, что он и в самом деле ходит среди них в человеческом обличие, знали единицы. Дилюк узнал только после того, как ему исполнилось тринадцать лет, поэтому его сердце успело пропитаться верой в процессе воспитания и взросления. Кэйя же пришёл из безбожных земель и сразу узнал о том, что правитель Мондштадта не наместник Бога на земле, а сам Бог и есть, поэтому в нём и не было веры - она просто не могла прорасти там, где поселилось знание. - Я буду ждать тебя, - пообещал Кэйя, обхватив его лицо ладонями и прижавшись лбом ко лбу. - Пожалуйста, вернись ко мне целым и невредимым, Дилюк. - Обещаю, - поклялся Дилюк, накрывая его ладони своими; и спустя три бесконечно долгих, опасных, изнурительных и невероятно выматывающих года он сдержал своё обещание, вновь шагнув на беломраморный порог родного дома. - А вот и я! - сладко тянет полный эмоционального - впрочем, не только - возбуждения голос за его спиной. - Разве мы все не славно потрудились? Только посмотрите на это! Закат, и пустыня превратилась в песчаную гробницу! Приказ выполнен! Дилюк раздражённо цыкает, когда на его ноющие плечи вновь опускаются чужие ладони. Только на этот раз его силком разворачивают к себе, и он тут же оказывается нос с носу с Чайльдом. Синие глаза того шалые, блестящие, почти дикие. Красная маска пустынного лиса из граната, что, по слухам, подарена ему самим Мораксом, лучшим воином и фаворитом которого он является, сдвинута на бок. Облизнув сухие губы, Чайльд скользит ладонями по покрытому разводами крови и пыли торсу Дилюка до пояса схенти и снова вверх, цепляя пальцами массивные золотые пластины пекторали. - Разве исполнение приказа не заслуживает награды? - шепчет он почти в самые губы Дилюка, блуждая горящим взглядом по его лицу. - И ты получишь свою награду, когда мы вернёмся в Мондштадт, - отвечает Дилюк, оставаясь безразличным к ласкающим его пальцам. - Ну-ну, всегда так серьёзен, - мурлычет Чайльд, подаваясь ближе. - Может, я не хочу денег и признания. Может, я хочу личную награду, от тебя. - Ты не позволишь и пальцем к себе прикоснуться тому, кто не Моракс, - отбивает подачу Дилюк; и склоняет голову к плечу. - Или я не знаю, и что-то изменилось? Чайльд какое-то время сверлит его лисьим прищуром, а после усмехается и отстраняется плавным текучим движением, будто волна воды решила отступить от берега. На его лице так и читается обвинение в том, что Дилюк совсем не весёлый. Что ж, Дилюк, как он и думал, оказался прав, и его это нисколько не удивляет. Чайльд любит играть, любит флиртовать и кружить головы, оборачивать вокруг своих пальцев, но правда в том, что он скорее сдерёт с себя кожу живьём, чем позволит прикоснуться к себе хоть одному постороннему, потому что его душа и тело принадлежат Мораксу с тех самых пор, как зазнавшимся из-за своей силы юнцом Чайльд вызвал Бога Ли Юэ на бой и проиграл. Другой смертный испугался бы и молил о пощаде своей жалкой жизни - если бы вообще посмел бросить вызов Богу - но Чайльд отреагировал на впившееся в его горло до крови остриё копья блаженной улыбкой и глубоким сожалением о том, что он вот-вот умрёт и больше никогда не сможет познать такой же замечательный бой. - … а потом Моракс влюбился в то, как красиво на моей коже смотрятся потёки крови, и забрал меня себе, - закончил он свою историю, когда впервые рассказывал её Дилюку и Кэйе, оказавшись в гостях у Барбатоса за компанию с Мораксом. Дилюк уверен, что всё было иначе, и одарённый пощадой за свои навыки - Моракс всегда ценил достойных воинов - Чайльд просто преследовал Бога, чтобы добиться его внимания, пока не начал вызывать у того мигрень и желание хоть на секунду заткнуть его разглагольствующий о битвах и оружии рот. Но он также не может отрицать, что Чайльд умеет обвивать вокруг своих пальцев не только простолюдинов, но и самого Моракса, который порой выглядит так, будто это он - смертный, а Чайльд - Божество, которому он хочет поклоняться. С другой стороны, кто такой Дилюк, чтобы судить? Если бы можно было усадить на золотой пьедестал Кэйю, он давно бы это сделал, да простит его Барбатос. - Возвращаемся, - звучно роняет он, вновь оборачиваясь к полю боя. Выжившие - почти все - воины подтягиваются к нему и Чайльду со всех сторон. Дилюк находит взглядом волокущего к ним пленника с тряпьём на голове Сяо и сжимает челюсти, когда видит пряди длинных синих волос. Человек, который мучил Кэйю всё его детство. Человек, который чуть не стал причиной его медленной и мучительной смерти в пустыне. Человек, который стал причиной его непрекращающихся даже спустя годы кошмаров. Человек, которому Дилюк с радостью вырвал бы сердце. - Берегите нашу добычу, - бросает он вместо этого Сяо и его ближайшим воинам-помощникам. - Правитель хотел бы лично побеседовать с этим человеком.

***

Несмотря на глубокую ночь, Мондштадт встречает их распахнутыми главными воротами и ликующей толпой. Ветра донесли Барбатосу благую весть о полной победе, и тот поспешил поделиться своим довольством с народом. Эта ночь - ночь торжества, ночь чествования вернувшихся воинов, поэтому нет ничего удивительного в том, что везде горят огни, а люди перемещаются от одних открытых заведений до других, то и дело выбегая из них, чтобы поднести движущемуся к Главному Дворцу потоку воинов воду, вина, фрукты и прочие угощения. - Обожаю эти моменты, - самодовольно улыбается Чайльд, идущий рядом с Дилюком плечом к плечу с закинутыми за голову руками. На его голове поверх ушей маски красуется врученный какой-то краснеющей девицей венок из белоснежных сесилий - самого любимого, а потому священного цветка Барбатоса. Смотрится дико, потому что глаза у Чайльда всё ещё шалые, и он весь в крови и грязи по самые уши. Впрочем, все вернувшиеся воины такие, потому что бой и в самом деле был кровопролитным и жестоким. Стоит отдать Каэнри'аху должное, у них хорошая разведка, и они отлично подготовились. Но никакая разведка не сравнится с вездесущим присутствием Бога Ветров. Нечестно? Возможно, но Дилюка, как главнокомандующего в этой битве, это не волновало. Он может уважать честность и открытость на поле боя, где всё решают личные навыки бойцов, но когда речь заходит о Каэнри'ахе, его кровь кипит. Так было всегда и - даже после их очередного поражения - так всегда будет. Главный Дворец встречает их ярким огнём в осветительных чашах и звуками льющейся изнутри музыки. Дилюк знает, что внутри присутствуют сами Боги в обличье правителей Мондштадта и Ли Юэ, а также все знатные вельможи, главные советники и много кто ещё помимо прочих гостей. Являться пред их очи в пыли и крови почти неловко - Аделинда сошла бы с ума, если бы увидела его сейчас - однако Дилюк входит внутрь с гордо поднятой головой. Сейчас он не наследник одной из древнейших семей Мондштадта, которому должно выглядеть подобающим образом на подобном мероприятии. Сейчас он - воин, что вернулся с поля боя, неся с собой победу, и его раны, и кровь, и грязь, и песок, и терпкий запах железа и жара, что он несёт на себе - его лучшее одеяние, украшение. - А вот и наши герои, - громко возвещает Барбатос, как только они показываются в распахнутых золотых дверях, и вскидывает руку с кубком с вином. - Слава нашим доблестным воинам! Дилюк вовсе не тщеславен, но в его грудной клетке собирается жар, когда сотни глаз устремляются на него и его воинов, и руки взметаются вверх, поднимая за них золотые и серебряные кубки. Жар этот вскоре рождает трепет, потому что Барбатос даёт знак приблизиться, и Дилюк... Что ж, он знает тайну Венти - так все зовут правителя Мондштадта - с малых лет, однако это не отменяет того факта, что он испытывает перед ним затаённый трепет. И трепет этот становится только глубже, пока он продвигается по узкому проходу меж столами к ступеням, что ведут к возвышению, где стоят в настоящем троны Барбатоса и Моракса, который для всех является правителем Ли Юэ Джун Ли. - У меня мурашки по коже, - тише шуршания песка усмехается идущий рядом с ним Чайльд. И уж если проняло даже такого человека, как он, что может Дилюк? Он бывал в Главном Дворце и не раз, видел правителя и Бога в одном лице вместе с отцом и в одиночку, однако в настоящем всё ощущается иначе, потому что на этот раз это не просто встреча Господина и наследника знатного рода и талантливого молодого воина, который однажды может стать великим. Дилюк уже велик, прославив не только свой род вслед за отцом, но и лично своё имя. И в настоящем он приближается к священным ступеням не как Дилюк Рагнвиндр - наследник и надежда своего отца, но как Дилюк Рагнвиндр - верный подданный и воин своего Господина и Бога в одном лице. Поэтому всё и ощущается иначе. Поэтому ступени, возвышение и стоящие по обе стороны от него гигантские статуи воинов со звериными и птичьими головами рождают в нём волнение. Поэтому вдруг ощущаются тяжелее взгляды невидящих глаз чернокаменных шакалов в золотых ошейниках, что высятся возле тронов потусторонними защитниками Барбатоса, дарованными ему в честь их союза Мораксом. Потому что это больше не о повседневном и рутинном. Это о его долге, о его верности и его вере. Достигнув ступеней возвышения, Дилюк опускается на колени и склоняет голову. Рядом с ним то же самое делает Чайльд, позади них - те из воинов, кто решил отправиться во Дворец, прежде чем воссоединиться со своими любимыми и семьями. Когда Барбатос начинает спускаться вниз, повисает тишина. Это часть приветствия, часть ритуала очищения, и Дилюк нисколько не удивляется, когда видит показавшиеся перед ним босые ноги и полы белого одеяния. Он никогда не участвовал в этом сам, но часто наблюдал за своим отцом, поэтому не вздрагивает, когда его головы касается лёгкая рука. - Выпей, - едва слышно предлагает Барбатос, протягивая ему свой кубок с вином. Так странно слышать у него такой серьёзный и глубокий голос. Так странно поднимать взгляд и видеть вблизи подпоясанную широким золотым кушаком будто светящуюся белоснежную закрытую тунику и нефритовую лисью маску с длинными заострённым ушами, что скрывает верхнюю часть лица Барбатоса. Считается, что наместнику Бога на земле не нужно зрение, ибо его ведёт рука Божества, поэтому в ней нет прорезей для глаз, однако Дилюк смотрит на чужое лицо снизу вверх, поэтому видит светящиеся торжеством зелёные глаза, и как Барбатос весело подмигивает ему, одаривая тёплым приязненным взглядом. - Выпей, - слышится рядом такой же тихий, но всё равно звучный голос Моракса. Дилюк невольно переводит на него взгляд и наблюдает за тем, как украшенная широким чёрным наручем рука протягивает кубок с вином ухмыляющемуся Чайльду. Тот выглядит так, будто хочет сказать какую-нибудь глупость, дабы породить смуту и негодование в сердцах всех присутствующих, однако в последнюю секунду явно передумывает. Взгляд его, откровенно жадный и жаждущий, скользит по всей фигуре возвышающегося над ним Моракса: по его расшитой золотом белоснежной схенти; по его тунике, верхняя часть которой прикрывает плечи и бёдра, но оставляет открытыми бока и часть грудной клетки, будто песочные часы; по украшенным резными золотыми узорами чёрным наручам на его запястьях и по двум широким золотым браслетам на правом плече. А после Чайльд... Не говорит, но делает глупость. Вместо того чтобы принять кубок, он обхватывает Моракса за запястье и подносит его руку вместе с кубком к своему лицу. Кто-то позади них в зале буквально задыхается от ужаса, возмущения и попытки не упасть в обморок от этой вопиющей фривольности. Но Чайльду откровенно наплевать. Продолжая ухмыляться, он прижимается губами к кубку и делает медленный глоток. Его взгляд как нашёл, так и остаётся прикованным к лицу Моракса. И пусть то тоже скрыто маской - такой же, как у Барбатоса, только ониксовой, чёрной - Чайльду явно нравится любоваться едва заметной улыбкой, что притаилась в уголках тонких губ, выдавая не гнев и недовольство, но подтверждая позабавленность Моракса тем, насколько неуправляем порой Чайльд. «Наверное, Богам время от времени тоже становится скучно, вот и заводят сомнительные знакомства», - мимолётно думает Дилюк, возвращая взгляд Барбатосу и тоже делая глоток вина. Собственно, на этом церемония и заканчивается. Разделение вина со своим Господином считается высшей формой признания, поэтому после этого Барбатос приказывает им с Чайльдом подняться с колен и насладиться праздником. Затем он радушно приветствует остальных воинов и одаривает их своей благодарностью за проявленную доблесть, обещая не забыть о каждом из них, что обычно означает достойную звеняще-золотую награду. И как только его голос стихает, по велению его же руки музыканты в центре зала на пересечении проходов из-за всех столов наконец-то начинают играть. - Ужасно, - тут же не скрываясь скулит Чайльд, зная, что поднявшийся гомон заглушит его нытьё. - Я хочу принять горячую ванну и запереться в покоях Моракса, чтобы есть виноград с его рук до рассвета. Как долго всё это будет продолжаться? - До самого утра, - монотонно сообщает непонятно как и когда оказавшийся рядом с ними Сяо, заставляя Чайльда почти отпрыгнуть в сторону. - И прошу не говорить о моём брате при мне в таком тоне. - Святые Врата, ты и в самом деле Бог Теней, - кривится Чайльд, притворно хватаясь за сердце; а после скалится. - И я могу и буду говорить о Мораксе в каком угодно тоне. Смирись, я проведу с ним годы, и даже когда моя смертная жизнь оборвётся, он подарит мне вечную жизнь, так что считай, что ты проклят моим присутствием в своей жизни. - Никогда не отрицал, что карма существует, - морщится Сяо, будто учуял запах разложения, а после отворачивается от ухмыльнувшегося Чайльда к Дилюку. - Я позаботился о пленнике. Он ждёт своего часа в темнице. - Тебя не было во время церемонии, - негромко замечает Дилюк. - Люди начнут болтать. - Не начнут, - чуть склоняет голову к плечу Сяо, переводя взгляд на празднующую толпу. - О том, что я приму участие в бою, знали только четверо: ты, Чайльд, Барбатос и Моракс. Для остальных я был не более чем тенью, и они едва ли смогут с уверенностью сказать или вспомнить, был я там или не был. После этого их пути расходятся. Сяо поднимается на возвышение, имея на это право, будучи братом Моракса, чтобы о чём-то переговорить с ним. Недовольный невозможностью сию же секунду воссоединиться со своим возлюбленным, Чайльд отправляется на поиски флирта, ревности и склок. Дилюк же какое-то время переговаривается со своими воинами, отдавая должное их смелости и стойкости, а после начинает бродить по залу, шаря цепким взглядом по толпе в надежде отыскать заветное лицо. Когда в какой-то момент толпа расступается, и в центр выходит несколько закутанных в воздушные ткани танцовщиц, Дилюк замирает как перед подобравшейся гадюкой, мысленно молясь всем Богам, чтобы того, кого он мечтает увидеть, не было среди них. И, должно быть, улыбнувшийся на своём троне Барбатос слышит его мольбы, потому что все танцовщицы - женщины, и среди длинных волос нет ни одной иссиня-чёрной пряди. Когда раздаются первые звуки флейты, Дилюк невольно прикрывает глаза. Его взгляд прослеживает взметнувшиеся в воздухе цветные платки - ни одного красного - а после всё вокруг будто подёргивается туманом, и он проваливается в воспоминание о том вечере, когда вернулся из своего трёхгодичного похода вместе с отцом. Тогда они точно так же явились в зал, и точно так же была проведена церемония, во время которой его отец разделил вино с Барбатосом. А после для услады взоров гостей в зале появились танцовщицы. Разодетые в воздушные ткани, гибкие и подвижные, они заворожили всех вокруг плавностью своих движений и красивыми телами и лицами, зазывающими взглядами. Вот только не все они оказались женщинами. Когда вперёд вышел разодетый под танцовщицу молодой мужчина, все зароптали: удивлённо, негодующе, заинтригованно, но - очень быстро замолчали, потому что танцовщик определённо знал своё дело. Он заворожил, очаровал, пленил каждого в зале. Не обладая знойной женской фигурой, он, тем не менее, был достаточно гибок, а ещё обладал самыми ладными бёдрами из всех, что только было подчёркнуто алыми шароварами и поясом с монисто. Лицо танцовщика было закрыто прозрачной алой вуалью снизу, взъерошенной чёлкой - сверху, но сидящий с замершим в груди сердцем Дилюк понял, кто это, стоило ему только увидеть длинные пряди собранных в хвост иссиня-чёрных волос. - Что... Что ты творишь? - сипло, едва слышно, таким слабым голосом прошептал он, когда Кэйя вдруг оказался прямо перед ним, застывая в откровенно провокационном наклоне с выгнутой спиной и горячими сухими ладонями на его едва ли прикрытых пекторалью плечах. - Заговор, - промурлыкал Кэйя ему в самые губы. - Терраса второго этажа с выходом на первый, прямо под покоями нашего Господина. Будь там после того, как мы закончим танцевать. Дилюк едва ли осознавал тогда смысл этих слов. Он мог только смотреть в сияющие азартом глаза Кэйи, дышать его запахом, по которому успел неимоверно соскучиться за три года в разлуке, и изо всех сил контролировать свои руки. Потому что хотелось прикоснуться к Кэйе в ответ. Хотелось обхватить его украшенные множеством золотых браслетов запястья и дёрнуть его на себя. Хотелось огладить его голые плечи и торс, смазывая узоры из золотой охры, а после сжать бёдра до боли от впившихся в ладони золотых монеток монисто. Хотелось сдёрнуть с лица Кэйи вуаль, чтобы увидеть его целиком, родное и любимое. Хотелось... На самом деле ему много чего тогда хотелось. Танец Кэйи и его непривычный внешний вид взбудоражили Дилюка так сильно, что его руки дрожали, когда Кэйя поцеловал его сквозь вуаль в щёку и с озорством в глазах откинулся назад, вскоре вновь оказываясь в центре зала, пока воины вокруг бросали на Дилюка откровенно завистливые взгляды. Но когда Дилюк заметил, что Кэйя не просто так приближается и флиртует с отдельными личностями, и что его руки слишком часто плывут в воздухе над чужими кубками с вином, явно подсыпая яд лидерам заговорщиков среди знати, его разум наконец-то очнулся от дурмана, и он осознал, о чём именно предупредил его Кэйя. Заговор. Кто-то сговорился убить Венти. С учётом того, что Дилюк и его отец вернулись из своего похода несколько раньше намеченного срока, они определённо спутали кому-то все карты. Значит, заговорщики будут действовать быстро и решительно. Значит, Дилюку нужно успеть оказаться в нужном месте в нужное время, чего бы ему это ни стоило. В тот вечер Дилюк впервые увидел, как Кэйя убивает, и это зрелище навсегда отпечаталось в его памяти чем-то невообразимо жестоким, но при этом прекрасным. Потому что, когда Дилюк прибыл на террасу, он всё же немного опоздал, и резня уже началась. Хотя можно ли так назвать то изящество, с которым Кэйя убивал наёмников? Всё ещё разодетый в алый костюм одалиски, он будто танцевал, пока клинки в его руках проливали кровь. Монисто звенело, украшенные золотыми браслетами босые ноги ступали быстро, бесшумно и мягко, а в каждом движении было столько силы, ловкости и плавности, что Дилюк невольно залюбовался. Именно эту картину он после вспоминал и видел не в одной своей битве, как увидел её и на поле боя против войска Каэнри'аха. Призрак карающего заговорщиков Кэйи преследовал его в каждом взмахе хопеша и меча, в каждом звоне столкновения клинков, в каждой пролитой капле крови. - Нравится то, что видишь? - спросил Кэйя уже после, когда они на пару расправились со всеми наёмниками и застыли друг напротив друга на разных концах террасы. Дилюк ответил не словами, делом. И пусть он до сих пор не гордится тем, что впервые прикоснулся к Кэйе посреди заваленного трупами и залитого кровью открытого предкоридора, где их мог заметить любой проходящий мимо человек, вплоть до его собственного отца, что было бы весьма неловко, это воспоминание всё равно самое сладкое и горячее в его памяти из всех. «Мой милый, милый Дилюк. Эти три года изменили тебя, не так ли? Такой жадный и смелый... Быть может, мне теперь всегда встречать тебя с поля боя вот так?» - звенит в памяти насмешливый, но откровенно довольный голос. Именно поэтому Дилюк и разнервничался, когда показались танцовщицы. Потому что Кэйя и в самом деле несколько раз повторял этот трюк, почти доводя его до сердечного приступа распутными танцами при всех этих жадных хмельных глазах вокруг. На этот раз угроза и вовсе была куда серьёзнее: Кэйя поклялся, что подготовит нечто особенное и окажет ему «самый достойный приём». Вот только правда в том, что Дилюк оказался тем ещё собственником в отношениях. Он сам от себя не ожидал, ведь никогда не ревновал Кэйю ни к кому вокруг, веря и доверяя ему, как не верил и не доверял даже самому себе. Однако после того, как они начали официально состоять в отношениях, всё изменилось. А может, Кэйя прав, и Дилюк просто жадный до его внимания и присутствия настолько, что не хочет делиться им, ни с кем. Поэтому он всегда немного сходил с ума из-за выходок Кэйи в прошлом, что оканчивалось их полным изнеможением к рассвету. И поэтому он чувствует изрядное облегчение, когда понимает, что на этот раз Кэйя не воплотил свою задумку в жизнь. Однако где же он тогда может быть?.. - Дилюк... - слышится совсем рядом с ним негромкий тёплый голос. Обернувшись, Дилюк замирает, потому что перед ним оказывается Итэр. Служитель Храма Барбатоса и Глас Бога Мондштадта, он считается неприкосновенным, потому что несёт в народ волю их Бога. Однако на деле он спасённый Барбатосом от гибели в пустыне луч павшего на землю звёздного света, что остался в городе, предчувствуя, что именно в Мондштадте однажды повстречает свою потерянную сестру. Со своей светлой кожей и золотыми волосами, в белоснежном схенти и золотом ускхе, с янтарно-медовыми глазами и в белоснежной лисьей маске, закрывающей верхнюю часть лица, он и в самом деле похож на мерцающую в ночи звезду. Его кожа в полумраке всегда издаёт эфемерное сияние. Если не присматриваться, и не заметишь, но оно есть, и люди чувствуют это, из-за чего Итэр всегда светится в их глазах. - Итэр, - почтительно склоняет голову Дилюк. - Я поздравляю вас с победой, - улыбается Итэр, и пусть его глаза скрыты, Дилюк всё равно чувствует его лучащийся приязнью и радостью взгляд. - Благодарю, - отзывается он, невольно отвлекаясь на зазвучавшую громче флейту и вновь окидывая пристальным взглядом зал. - Вы хотели просто поздравить меня лично или? - Я хотел поговорить с вами о Кэйе, - помолчав, негромко сообщает Итэр; и поспешно продолжает, как только Дилюк весь подбирается, обращая на него напряжённый взгляд: - Нет, нет, не волнуйтесь! Ничего страшного не произошло, и он в полном порядке. - В самом деле? - уточняет Дилюк, цепко отслеживая, как Итэр начинает мяться на одном месте. - Вам может это не понравиться, - выдержав ещё одну паузу, почти виновато отвечает Итэр, отворачивая голову, как если бы пытался отвести сокрытый маской взгляд. - Но я сделал это ради всеобщей сохранности здравомыслия и не только. Пожалуйста, поверьте, когда я скажу, что подсыпал снотворное в его вино из самых благих побуждений! На мгновение в Дилюке взвивается вспышка злости. Как кто-то, пусть даже Итэр, посмел что-то посыпать Кэйе? Но как только он замечает яркий румянец на чужих щеках, все кусочки мозаики соединяются вместе, и картина, которую видит Дилюк... Что ж, с учётом планов Кэйи и определённо весьма отчаянного поступка Итэра чужое желание оказать ему «самый достойный приём» и в самом деле могло обернуться абсолютной катастрофой. А это означает, что Дилюку лучше морально подготовиться к тому, что бы он ни увидел в своих покоях, которые они с Кэйей делят на двоих, когда по каким-либо причинам остаются на ночь во Дворце. - Если меня будут искать, сообщи, что я устал с дороги и отправился спать, - просит он, уже отступая в тень колонн. - Ваша купальня готова, - с кивком сообщает Итэр, а после растворяется в толпе. Отмыться от грязи, крови и пыли дороги и боя звучит и в самом деле хорошо, однако Дилюк понимает, что этому не суждено сбыться, когда добирается до своих покоев и проскальзывает внутрь. Его сердце замирает при виде открывшейся его глазам картины, а после начинает пытаться пробить себе путь наружу сквозь рёбра. Все мысли исчезают из его головы. Остаётся лишь возможность созерцать. В покоях горят факелы на стенах, поэтому кровать с балдахином отлично освещена. На столике возле неё стоит кувшин с вином, один полупустой кубок, в который Итэр, судя по всему, и подсыпал снотворное, и огромная чаша с фруктами и сладостями. Украшением же самой постели служит спящий на ней Кэйя. Он лежит по центру на боку с вытянутыми перед собой руками. На его запястьях обилие звенящих цепочек и золотых браслетов. Скользнув по ним взглядом, Дилюк переводит взгляд на лицо Кэйи, которое вновь прикрыто прозрачной вуалью с крошечными монетками монисто. Закрытые веки раскрашены чёрной и красной охрой. Во взъерошенной чёлке, как и в распущенных волосах, запутались золотые нити. Иссиня-чёрные пряди лежат шёлковыми завитками на голых плечах Кэйи и стекают вниз по его мерно вздымающейся грудной клетке. Почувствовав неимоверно сильное желание рассмотреть его лучше, Дилюк неторопливо подходит ближе, попутно пытаясь понять, что же так взволновало Итэра, что тот решил усыпить Кэйю, лишь бы тот не показался на людях. Причина раскрывается перед ним во всей красе, когда он обходит кровать, и резной столбик больше не прячет от него нижнюю часть Кэйи. Если прозрачный алый платок, свободно обёрнутый вокруг торса Кэйи на манер тоги и не столько прикрывающий, сколько дразнящий всеми остальными открытыми участками кожи, не стал для Дилюка открытием, то когда он видит нижнюю часть «одеяния»... Что ж, Итэр определённо принял верное решение, и Дилюк позаботится о том, чтобы отплатить ему. Правда в том, что Кэйя позволяет себе очень много вольностей, несмотря на своё воспитание и принадлежность семье Рагнвиндр. Он не пошёл служить Господину в лице Венти, решив стать помощником Аделинды по цветочному хозяйству. Он не чтит половину законов и правил Мондштадта. Он никогда не склоняет головы перед знатью, потому что считает их всех бесполезными толстосумами с песком в головах. Помимо этого он позволяет себе свободно говорить что о Венти, что о Барбатосе в присутствии других, не испытывая никакого трепета перед обоими ликами Божества, что в глазах набожных мондштадцев делает его не то блаженным, не то непочтительным шакалом. И поверх всего этого его житьё в одном доме с Крепусом и Дилюком и постоянные спарринги с последним, хотя большинство тех-кто-постоянно-суёт-нос-не-в-своё-дело считает вопиющим тот факт, что чужеземец имеет доступ к оружию и, более того, пусть и в тренировочных боях, но выступает с ним против наследника семьи Рагнвиндр. - А ты тоже считаешь меня недостойным? - как-то раз с ухмылкой спросил Кэйя, всегда в полной мере наслаждающийся всем тем негативом, который пробуждает во всех закостенелых старых идиотах вокруг. - Если кто-то назовёт тебя недостойным в моём присутствии, я вырву им языки, кем бы они ни были, - флегматично ответил Дилюк, продолжая выбирать оружие для их спарринга. Который так и не состоялся, потому что, услышав ответ - и прекрасно зная, что Дилюк никогда не бросает слов на ветер - Кэйя зажал его у стены, а потом уже Дилюк зажал его у колонны, и в итоге они провели весь вечер и всю ночь, не выходя из спальни. И вот теперь к шепоткам и недовольствам за спиной Кэйи прибавились танцы одалисок. Дилюк не знает, радоваться ему, что его отец постоянно в походах, или нет. С одной стороны, Крепус ещё ни разу не застал Кэйю в подобном образе, потому что тот всегда умел скрываться в тени, когда это необходимо. С другой стороны, слухи гуляют по всем возможным коридорам, и Крепус отлично знает о том, что творят в его отсутствие его сыновья: родной и подопечный. Но он ни разу не сказал и слова о том, что Кэйя порочит его имя, и ему нужно остановиться. С учётом того, что Крепус всегда терпеть не мог высшую знать с их раздутым самомнением и желанием подмять всех под своё личное «правильно», возможно, ему просто доставлял удовольствие тот факт, что Кэйя действует им на нервы каким бы то ни было способом. И так, с молчаливого попустительства их отца, у Кэйи появилось несколько нарядов для своих выходок. Шил он их вместе с одалисками, совершенно очарованными его красотой и манерами, а также озорством и желанием устраивать красочное шоу, и Дилюк видел и запомнил каждый наряд, потому что абсолютно каждый из них становился для него маленькой - и очень сладкой - смертью. Жёлтые, зелёные, белые, золотые и фиолетовые ткани навсегда отпечатались в его памяти флёром желания, однако только два костюма отпечатались в его памяти не столько жадностью и жаждой, сколько искренним восхищением: красный и синий. В красном Кэйя встретил его из похода в самый первый раз в тот вечер, когда они на пару вырезали многочисленный отряд наёмников. Память о том вечере преследует Дилюка и по сей день. Синий же костюм отпечатался в его памяти нежной мелодией флейты, лениво покачивающимися бёдрами, ароматом лилий калл от золотисто-оливковой кожи и чистым эстетическим наслаждением, потому что в этом костюме Кэйя был похож на сына Госпожи Луны. В его волосах были серебряные нити. Его веки и скулы, его плечи и торс, и руки - всё было покрыто серебряными узорами. На нём было множество серебряных браслетов, а в прозрачном синем платке в его руках мерцали серебряные звёзды. В своём текучем плавном танце он сам был подобен звезде: будто одно из созвездий сошло с Небес и приняло облик человека. Однако в настоящем Дилюк не видит ничего возвышенного и ничего, что можно было бы сравнить с искусством. Потому что на бёдрах Кэйи не прозрачные юбки с более плотной тканью в районе паха и ягодиц и не шаровары из тончайшей мерцающей ткани. Если быть точнее, на его бёдрах вообще нет как таковой ткани, и Дилюку открыт прекрасный вид на обнажённое бедро и чуть подтянутую к животу согнутую в колене ногу. Лодыжка Кэйи украшена несколькими звенящими браслетами. На ляжке красуется ещё несколько широких золотых браслетов, с которых свисают тончайшие мерцающие в свете факелов цепочки. На поясе Кэйи красуется золотой шнур, украшенный крупным монисто. К этому шнуру прикреплена плотная ярко-красная шёлковая ткань, похожая на вытянутый прямоугольный платок в пол, которая прикрывает Кэйю спереди. Как быстро понимает Дилюк, такая же по форме ткань тянется от шнура за спиной Кэйи, прикрывая его ягодицы. Но эти куски ткани никак не соединены между собой по бокам, и пусть тяжёлое монисто придавливает их своим весом, Дилюк может без труда представить, как вся эта текучая лёгкая ткань то оборачивается вокруг обнажённых ног Кэйи, то разлетается в разные стороны, открывая жадным - а во время пиров они всегда такие - взглядам слишком много кожи. - Самый достойный приём? - бормочет себе под нос Дилюк, протягивая руку и отводя с лица Кэйи пряди чёлки и золотые цепочки. - Быть может, ты прибыл из Каэнри'аха не для того, чтобы подкрасться к Барбатосу, а для того, чтобы свести меня с ума? Потому что Дилюк определённо сходит с ума, когда забирается в постель и мягким толчком в плечо переворачивает Кэйю на спину. И стоит только увидеть его во всей красе, как его руки вновь начинают дрожать от желания прикоснуться. И Дилюк не отказывает себе, опуская ладони на плечи Кэйи и не без удовольствия растирая пальцами покрывающие кожу тончайшие золотые узоры из охры; чувствуя жар, что собирается в животе, бёдрах и груди. Кэйя красивый, это неоспоримый факт, но Дилюк не устаёт поражаться тому, как сильно он пленён чужой красотой. Кэйя ведь нисколько не похож на девушку. У него острая линия челюсти и мужественное в целом лицо. У него тонкие вечно сухие губы и один глаз постоянно закрыт повязкой. Его плечи не широкие и не узкие, но очень крепкие. Кожа золотисто-оливковая, медовая, и вся в мелких росчерках шрамов помимо одного-единственного крупного на боку - этот шрам Кэйя получил в детстве в Бездне, и с его взрослением белая полоса растянулась по рёбрам длинным рубцом. Руки у Кэйи сильные из-за постоянного обращения с оружием, запястья широкие, а ладони сухие и почти грубые от мозолей. Взгляд Кэйи всегда прямой, чуть насмешливый и чуть свысока. Когда в его руках зажато оружие, взгляд этот приобретает тон безумной дикости и тайной жажды крови. И всё же Кэйя самый красивый из всех и когда нежится лохматый в постели, и когда идёт рядом с Дилюком по улицам Мондштадта в самой обычной схенти, и когда наряжается для праздников по всем мужским канонам, и когда обливается потом во время их спаррингов, и когда решает стать центром внимания в кругу одалисок. Дилюк совсем не такой. По сравнению с Кэйей он чуть ниже ростом, более широкоплечий и крепкий. Кэйя похож на виноградную лозу. Дилюк похож на свой любимый меч с широким секущим лезвием. Не скрытый повязкой глаз Кэйи всегда светится озорством и лукавством. Дилюк смотрит на мир глазами, в которых многим видится запёкшаяся кровь. Кэйя быстрый, ловкий и неуловимый для чужого внимания, когда это нужно. Дилюк - пламя и само воплощение силы, что сметает всё на своём пути. На его плечах, на спине под правой лопаткой, на бёдрах и на левой скуле несколько очень заметных и не самых хорошо заживших шрамов, которые не так уж и красят его, в отличие от Кэйи. И тогда как Кэйя тянется к солнцу и чистому небу над головой, Дилюк предпочитает Госпожу Луну и окутывающий его плечи чёрными шелками сумрак. - Дилюк... - едва слышно шепчет Кэйя, когда ладони Дилюка достигают его обнажённых бёдер и крепко их сжимают. Его ресницы трепещут, веки приподнимаются, и свет пламени факелов находит искрящееся отражение в радужках его глаз. Только после этого Дилюк понимает, что повязка Кэйи лежит на столе возле подноса, и он ничего не может с собой поделать: склоняется и прижимается губами к тут же вновь опущенному веку, что прикрыло чуть светящуюся в полумраке его покоев янтарно-золотую радужку левого глаза - наследие крови Каэнри'аха. «Вернись ко мне, Дилюк», - слышит он отчаянный шёпот в своей памяти. - «Прошу тебя, что бы ни случилось на поле боя, вернись ко мне, живой». Правда в том, что Кэйя не хотел, чтобы Дилюк возглавлял войско против его родины, но для Дилюка добиться этого стало едва ли не смыслом его жизни. Когда Барбатос сообщил о том, что Каэнри'ах решил повторить свою ошибку, Дилюк сразу потребовал, чтобы его выпустили на поле боя. И, видимо, провидение было на его стороне, или же Барбатос понимал, насколько для него это важно - и что он справится, чего бы ему это ни стоило - потому что выбрал его, несмотря на недовольство знати, которая считала Дилюка выдающимся воином, но всё ещё неопытным юнцом. Для их спокойствия - и для того, чтобы не зудели над ушами, вызывая головную боль, как после пояснил Барбатос - к Дилюку приставили Сяо и Чайльда, как мостик помощи со стороны Моракса и Ли Юэ. - Думаю, что мне нет нужды давать тебе какие-то напутствия, - улыбнулся ему после, во время аудиенции Барбатос. - Ты и сам понимаешь, почему Моракс прислал ко мне своего брата и своего самого лучшего воина, что после смерти имеет все шансы озолотить свою кровь. Что Дилюк услышал тогда между строк и прочитал в сверкнувших зелёных глазах, было: «Уничтожь эту грязную кровь. Сотри их всех в пепел, смешай с кровью и закопай в песок». И Дилюк сделал именно это, но лишь для того, чтобы подарить Кэйе покой. Каэнри'ах сам по себе ещё стоит, не пал, но без своего войска он ничто. Кэйе больше не нужно опасаться ни шпионов, ни доносчиков, ни отравителей, подосланных со стороны отца. Его отец в настоящем томится в темнице в ожидании, когда пожелавший узнать, что творится в голове этого безумца, Барбатос посетит его в компании Моракса, после чего этот человек навсегда исчезнет, и даже воспоминания о нём сотрутся из памяти людей. Сам Кэйя в настоящем свободен как птица. Покинет ли он когда-либо Мондштадт ради путешествий или навсегда останется в нём, теперь ему никогда не придётся оборачиваться, чтобы проверить, нет ли хвоста за спиной. - Ты вернулся... - едва слышно шепчет Кэйя, и его руки тут же обвивают за шею. - Когда ты вернулся? Что происходит? Я что, уснул? - Это я должен тебя спросить, - усмехается Дилюк, отстраняясь, но лишь для того, чтобы начать покрывать поцелуями всё его лицо. - Ты собирался выйти одетым вот так в главный зал? Ты собирался позволить всем вокруг увидеть тебя таким? - Тебе нравится? - тут же сверкает пусть и сонными, но лукавыми, всегда лукавыми глазами Кэйя, вытягивая руки над головой и потягиваясь, красуясь всем телом. - Разве ты не хотел бы, чтобы я станцевал для тебя, одетый вот так? Дилюк ещё раз скользит взглядом по подкрашенным охрой глазам, по украшенным браслетами рукам, по монисто на бёдрах и по самим бёдрам: обнажённым, медовым, украшенным тончайшими золотыми цепочками. Блестящие браслеты на лодыжках, бесшумная поступь босых ног, плавные движения бёдрами, взмахи прозрачным алым платком: он видит всё это так чётко; слышит отзвуки музыки; чувствует аромат цветочного масла и тепло, которым осели бы поцелуи Кэйи через вуаль на его красных от смущения и желания щеках, пока все вокруг сверлили бы их жадными и завистливыми взглядами. - О, ты станцуешь для меня, - негромко, хрипло выдыхает он; и это только кажется или от откровенной жажды в его голосе щёки Кэйи темнеют от румянца? - Но сначала мне нужно принять ванну. И вот оно, эта затаённая вспышка тихой кровожадности в синем и янтарно-золотом глазах. Кажется, Кэйя только теперь обращает должное внимание на его внешний вид и замечает грязную и порезанную ткань его схенти, неснятую пектораль и запёкшуюся по всему телу кровь. Медленно, он подбирается, будто кобра перед броском, но Дилюк всё равно не успевает отследить до конца его движение. Быстрый рывок, и они меняются местами. Теперь Дилюк оказывается вжат в подушки, тогда как Кэйя восседает на его бёдрах. И что это за вид. Как Дилюк и думал, золотой шнур на бёдрах Кэйи совершенно не держит ткань по бокам. Кожа там остаётся открытой, как и часть ягодиц, и ляжки, и ноги целиком. От вида всей этой кожи и контрастирующей с ней алой ткани в пальцах Дилюка рождается зуд. Ему хочется коснуться всего, до чего он сможет дотянуться. Ему хочется вновь подмять Кэйю под себя, сорвать с его бёдер повязку и овладеть им. Вот только ладные и бесконечно мягкие и аппетитные на вид бёдра Кэйи держат его в стальном захвате, придавливая всем не таким уж и малым весом своего обладателя; как и взгляд Кэйи, от которого Дилюк замирает, будто ему в глотку вот-вот вцепятся острые ядовитые клыки. - Ты победил, - едва слышно выдыхает Кэйя, опуская ладони на его грудь. - Я победил, - подтверждает Дилюк. - Это только их кровь? - пальцы скользят по груди; ногти царапают корку запёкшейся крови. - Это только их кровь, - шумный выдох, когда пальцы выводят узоры над самым поясом схенти. - А он? - В темнице. В глазах Кэйи мелькает не такое уж и затаённое злорадство. Дилюк думает, что может понять, потому что Кэйя успел натерпеться от своего отца, с малых лет ломаемый не только телом, но и духом. И ведь выдержал, вытерпел, выстоял и находит в настоящем силы улыбаться и радоваться жизни, доверять и верить. - Обманщик, - ласково упрекает он, подаваясь вперёд, накрывая своим телом и попутно перехватывая запястья Дилюка и прижимая их к подушкам; шепчет, задевая вуалью и губами скулу. - Вот здесь у тебя тоже кровь, и она явно твоя. Кто посмел коснуться твоего лица? И почему ты опять не закрыл его маской? - Кто посмел, того уже нет в живых, - фыркает Дилюк; и задерживает дыхание, когда снятая вуаль летит в сторону, а по запёкшейся крови поверх пореза на его скуле скользит горячий влажный язык. - А маска... Всё равно бесполезна. К тому же, меня и без неё постоянно принимают за посланника Бога Войны. Нет смысла подогревать людские толки, и так внимания со всех сторон в избытке. - Ах, это назойливое внимание, - грудно смеётся Кэйя, отчего у Дилюка в животе тянет; и непонятно даже, то ли от того, насколько это бархатный звук, то ли от того, сколько в чужом тоне мрачного собственничества. - Вот поэтому я и хотел бы, чтобы ты скрывал лицо за маской, подобно Итэру. Тогда все эти недостойные людишки не смогли бы любоваться твоим прекрасным ликом. У Дилюка нет возможности ответить, что в таком случае Кэйе тоже нужна маска, потому что тот прижимается к его губам поцелуем. Лёгкий поначалу, этот поцелуй становится всё жарче, и Дилюк не может сдержать стона, когда укрывший его собой Кэйя начинает понемногу раскачиваться на его бёдрах. - Купальня, - только и бормочет он, задыхаясь. - Потом, - выдыхает Кэйя в его губы, вылизывая и покусывая нижнюю. - Сначала награда для победителя. Отстранившись, он окидывает Дилюка жадным взглядом и щурит бликующие в полумраке глаза, окончательно становясь похожим на какого-то распутного тёмного Бога. - Даже не думай двигать руками, - приказывает. - Тебе запрещено прикасаться ко мне. Дилюк считает, что это несправедливо, потому что разве Кэйя не пообещал наградить его? Как можно просто лежать и не прикасаться к его коже, не ласкать его бока и крепкие бёдра, не дразнить затвердевшие соски и не сжимать отставленные из-за прогнутой спины ягодицы? Но Дилюк смиряется со своим положением, когда Кэйя вновь наклоняется к нему, втягивая в очередной жадный и властный поцелуй. К тому же, он очень быстро понимает, почему Кэйя так жестоко ограничил его. Возможно, это и неполноценный танец, и музыкой для Кэйи служит только грохочущих пульс в их ушах, однако он всё так же завораживает, когда начинает покачивать бёдрами, гнуться в спине и блуждать руками по торсу и плечам Дилюка. Это откровенная пытка, желанная, сладкая, и Дилюку приходится постараться, чтобы выполнить приказ. Впившись пальцами в простыни, он отслеживает голодным взглядом каждое движение Кэйи на своих бёдрах, и им очень быстро одолевает желание схватить, перевернуть, подмять, разорвать на части. Но тогда он будет лишён этого, не так ли? Всей этой красоты из алого шёлка и золота. Стоит только ему дать себе волю, и браслеты, монисто, цепочки - всё будет разорвано и полетит со звоном во все стороны. Окутывающие Кэйю алые шелка будут содраны. Все эти прекрасные узоры на его коже будут смазаны. «Какая разница?» - рычит подобравшееся внутри него желание, скаля капающие слюной клыки. - «Он твой. Забери его. Отметь его. Заставь его забыть всё кроме твоего имени». Вот только правда в том, что Кэйя не его и не принадлежит ему. Да, они состоят в отношениях, но Кэйя - не добыча и не птица в золотой клетке, ключ от которой находится в руках Дилюка. Несмотря на ощутимо разное социальное положение из-за чужой крови в жилах Кэйи, они с детства держались на равных, и Дилюк привык к тому, что Кэйя стоит с ним плечом к плечу, а не за его плечом. Их личные отношения нисколько не отличаются в этом плане. Дилюк не покоряет, а Кэйя не покоряется, но Дилюку дозволено обладать, пока сам Кэйя хочет, чтобы им обладали. Это о его достоинстве и его выборе, и не Дилюк тот, кто здесь решает. - Такой послушный, - довольно мурлычет Кэйя, просовывая ладони под его шею и расстёгивая, снимая и отшвыривая прочь пектораль. - Мне нравится. - Тогда насладись этим, - склоняет голову к плечу Дилюк, кусая щёку изнутри от ощущения трущихся от его постепенно твердеющий член едва ли прикрытых ягодиц. - Потому что, когда ты закончишь, я превращу тебя в свою гранатовую тарелку. Кэйя задыхается, когда слышит эту угрозу. Его глаза широко распахиваются, зрачки расширяются, а по телу пробегается мелкая дрожь. Его бёдра заикаются в движении, ногти впиваются в грудную клетку Дилюка, а с губ срывается судорожный выдох. Дилюк доволен этой реакцией настолько, что позволяет себе одарить Кэйю откровенно самодовольной улыбкой. Видел бы его в этот момент Чайльд, точно восхищённо присвистнул бы; а после украл его гениальную идею по превращению кого-то в бескостный стонущий и хнычущий беспорядок. - Ты сделаешь это? - почти нетерпеливо уточняет Кэйя, вновь начиная раскачиваться на его бёдрах. - После купальни, - кивает Дилюк, сжимая кулаки, потому что желание оставить на бёдрах Кэйи отпечатки своих пальцев всё сильнее. - Разложу тебя на постели и усыплю гранатовыми зёрнами, а после не успокоюсь, пока не соберу с тебя каждое, попутно зацеловывая каждый участок твоего тела и кожи. Взгляд Кэйи туманится. Он начинает раскачиваться на бёдрах Дилюка быстрее, а после и вовсе приподнимается на трясущихся ногах и неверными пальцами стаскивает с него схенти, после опускаясь прямо на горячий чуть влажный от предэякулята член; но не насаживается, нет, лишь непристойно трётся ягодицами, и Дилюк глухо стонет, когда чувствует, как скольжение быстро становится плавным и влажным из-за масла, которым Кэйя подготовил себя, размазав остатки как раз между ягодиц, где кожа стала жирной, влажной и очень мягкой из-за этого. И, может, ему не разрешено касаться, но Кэйя ничего не говорил про участие, поэтому очень скоро Дилюк опирается на согнутые в коленях за его спиной ноги и начинает толкаться бёдрами навстречу, из-за чего Кэйя теряет равновесие и падает на него всем собой, зарываясь лицом в его шею, кусаясь и томно выстанывая. - Не такой уж и послушный, - негромко смеётся, притираясь грудной клеткой и кусая губы, когда Дилюк особенно сильно толкается бёдрами. - Соскучился по тебе, - признаётся Дилюк, зарываясь носом в его висок и вдыхая привычный аромат лилий калл. - Думал о тебе всё время. Видел тебя среди песков. Кэйя понимает, о чём он говорит, потому что Дилюк честно признался ему в том, какое неизгладимое впечатление он произвёл на него в их первую спустя три года разлуки встречу. Приподнявшись на локтях, он самодовольно усмехается. Его глаза лучатся желанием, жадностью и любовью. Дилюк смотрит в них и не может насмотреться; подаётся вперёд и вновь прижимается губами к веку правого глаза, испытывая какое-то первобытное удовлетворение от мысли о том, что в плане своей военной мощи Каэнри'ах безоговорочно пал, а Кэйя, что когда-то был заслан в Мондштадт шпионом, возвысился и занимает теперь место, что по праву принадлежит ему. - Позволь мне прикоснуться к тебе, - просит он, уже зарываясь пальцами одной руки в волосы Кэйи, перебирая длинные шелковистые пряди и золотые цепочки. Кэйя только невнятно стонет из-за очередного толчка; но не возражает, поэтому Дилюк рывком переворачивает их набок, впивается в его губы поцелуем и просовывает колено между его бёдрами. Алый шёлк приятно холодит кожу, но быстро нагревается, а там, где зажат между бёдрами Кэйи и прижат к его протекающему от возбуждения члену, пропитывается предэякулятом, что расплывается по ткани тёмными пятнами. Протянув свободную руку, Дилюк растирает большим пальцем скрытую головку и чувствует новую вспышку жара в животе, когда Кэйя громко стонет в поцелуй, цепляется за его плечи и несдержанно толкается бёдрами в начавшие ласкать его пальцы. - Дилюк... - лихорадочно шепчет он, вновь кусая и вылизывая его губы, царапая ногтями плечи. - Дилюк, Дилюк, Дилюк... Как будто только что окончательно проснулся. Как будто только что окончательно осознал, что происходящее - не сон, и Дилюк действительно вернулся к нему, а войско Каэнри'аха пало, и его отец в темнице Главного Дворца Барбатоса и уже никогда, никогда не причинит ему боли, не породит в его сердце страх. И Дилюк позволяет ему прочувствовать это ощущение, когда оглаживает ладонями гибкое тело, когда впивается пальцами в ягодицы и прижимает к себе, притираясь бёдрами, когда позволяет себе стечь поцелуями на шею Кэйи и оставить там несколько меток, что расцветут под утро алым, фиолетовым и синим, из-за чего Кэйе придётся носить воротник из золота, чтобы избежать пересудов; когда сжимает его в своих руках так, будто только от одного этого и зависит, наступит ли грядущее завтра.

---

- Это и в самом деле странно... Голос Кэйи эхом разносится по купальне. Откинувшись спиной на грудь Дилюка, он медленно водит пальцами по молочной воде, собирая золотые разводы масла в причудливые завитки и узоры. Его кожа теперь чиста от охры и краски, сияет в свете редких факелов медовой сладостью. Дилюк не отказывает себе в удовольствии оставить несколько поцелуев на так удачно находящемся возле его губ плече, после чего крепче сжимает Кэйю в своих объятиях, прежде чем зарыться носом в его висок. - О чём ты говоришь? - Каэнри'ах. Эта битва. Падение моего отца. Дилюк вспоминает обагрённые кровью воинов Каэнри'аха пески пустыни, пропахший железом жаркий воздух, и как летели во все стороны брызги крови и головы. Для него произошедшее не отпечаталось в памяти ничем помимо глубокого удовлетворения, потому что Дилюк привык участвовать в кровопролитных битвах за те три года в походе со своим отцом. После он несколько раз покидал Мондштадт под предводительством Варки, чтобы осуществить зачистки в Тёмных Землях, поэтому смерть, кровь и боль поля боя его не трогают, не вызывают в нём никакого отклика. Ему не противно, не страшно, но он не испытывает и того удовольствия от битв, которое питает каждый раз заводящийся от крови и криков ужаса вокруг Чайльд. Это, скорее, утомляет, но Дилюк каждый раз идёт вперёд и идёт до конца. Просто потому, что это - его долг. - Ты переживаешь о его судьбе? - спрашивает он, понимая, что каким бы человеком ни был лорд Альберих, он всё ещё остаётся кровным отцом Кэйи. - Не знаю, - пожимает плечами Кэйя. Его пальцы вновь и вновь рисуют узоры на воде. На запястьях позвякивают тонкие цепочки браслетов: Дилюк сумел удержать себя в руках и порвал лишь повязку, так что все украшения остались на своём месте. - Я просто не могу не думать о том, что было бы, если бы он не бросил меня тогда в пустыне, - негромко продолжает он, откидывая голову на плечо Дилюка и устремляя взгляд в темнеющий где-то очень высоко потолок. - Бросил бы он меня в каком-то другом месте? Я бы всё равно стал расходной пешкой? Или я стал бы частью войска Каэнри'аха? А если бы действительно стал, то что тогда? - Вы бы повели войско к нашей границе, и ничего не изменилось бы за исключением того, что тебя убили бы в бою, - помолчав, честно озвучивает Дилюк картину, что рисует ему подобный расклад; хмурится, искренне ненавидя его и радуясь, что когда-то отец Кэйи всё же бросил его в пустыне. - Ты очень хороший воин, Кэйя, но и сам прекрасно понимаешь, что никто не выстоит против Сяо, если раньше до них не доберётся Чайльд. - Или меня убил бы ты, - криво улыбается Кэйя, закрывая глаза, когда Дилюк начинает покрывать его шею мягкими поцелуями. - Ты бы смог, я знаю. Мы с детства тренировались вместе, но ты всегда был физически сильнее меня. Тебе было бы достаточно задеть меня всего один раз, и я тут же лишился бы своей головы. - Или так, - не видит смысла отрицать очевидное Дилюк. Какое-то время они сидят в тишине, неприятной и тяжёлой, а после Кэйя фыркает, разворачивается в его руках и седлает его бёдра, обвивая руками за шею и бормоча что-то о том, что не собирается забивать свою голову мрачными мыслями в праздничную ночь. Дилюк тут же опускает ладони на его бёдра и подтягивает ближе к себе; засматривается. Его голову не в первый раз посещает мысль о том, как странно то, что при своём происхождении Кэйя будто олицетворяет земли Мондштадта: его медовая кожа - пески вокруг, его иссиня-чёрные пряди рассыпавшихся по плечам волос - пронизывающие эти пески реки. Синий глаз Кэйи будто олицетворяет небо, свободу и чистоту. Его янтарно-золотой глаз будто олицетворяет все богатства Мондштадта. Его запах, вечно преследующий его аромат лилий калл - напоминание о том, что среди этих песков благодаря тем самым рекам возможна прекрасная, завораживающая своей краской жизнь. - Я рад, что ты здесь, - негромко признаётся Дилюк; цепляет длинную прядь волос с его плеча, подносит к лицу и прижимается к ней губами. - Я рад, что мы вместе. Я рад, что ты тоже любишь меня. Я рад, что могу разделить с тобой свою жизнь. И я хочу верить, что даже если бы мы встретились на поле боя по разные стороны, я бы не убил тебя, а взял в плен, и после благословением Барбатоса ты смог бы начать в Мондштадте новую, лучшую жизнь. - Ты уверен, что не читал один из моих любимых романов? - вскидывает брови Кэйя, одаривая его насмешливой улыбкой. Но она беззлобная, а его щёки заливает прозрачный румянец, так что Дилюк не принимает эту подколку на свой счёт. Кому как не ему знать о том, как Кэйя плох при всём своём флирте и откровенном и часто непристойном поведении в словесных признаниях чувств. Поэтому вместо ответа он подаётся вперёд, сгребает Кэйю в охапку и втягивает его в мягкий, нежный, затяжной поцелуй. И то, как Кэйя тает, растворяется в его руках, будто нет места лучше и безопаснее на земле - самое лучшее признание в ответ.

***

- У кого-то была горячая ночь? - усмехается Чайльд, когда подходит к Дилюку на следующее утро в столовой и замечает царапины на его плечах. - Меня поцарапала кошка, - с каменным лицом отвечает Дилюк. Не то чтобы у Кэйи нет кошки. На самом деле их три: все как одна чёрные с голубыми глазами и в золотых ошейниках. Они ненавидят Дилюка из-за того, что он постоянно выгоняет их из постели Кэйи, он ненавидит их, потому что они постоянно пытаются разодрать его спину, так что у них всё взаимно. - Конечно, - ещё шире усмехается Чайльд. - Если только у Кэйи не появилась боевая кошачья маска. - У тебя колени дрожат, - не моргнув и глазом, переводит тему Дилюк. - Не понимаю, о чём ты говоришь, - фыркает Чайльд, скрещивая руки на груди. - Определённо дрожат, - кивает сам себе Дилюк, бросая ещё один взгляд на его колени. - И на них ссадины. - Ради всех Богов, прекратите, - шипит непонятно когда оказавшийся рядом с ними Сяо, из-за появления которого Чайльд опять невольно шарахается в сторону. - Вы можете оставлять подобные разговоры для закрытых дверей и просто... - Сяо? Все трое поворачиваются на негромкий и тёплый - всегда такой тёплый - голос. Остановившийся в паре метров от них Итэр неловко переминается с ноги на ногу, из-за чего полы его белоснежного одеяния покачиваются, придавая ему неземной воздушности, а после протягивает Сяо его украшенную нефритом и золотом чёрную маску. - Ты забыл её вчера в Храме, - поясняет он, когда тишина затягивается. - ... Спасибо, - едва слышно отвечает Сяо. Когда он забирает маску, их с Итэром пальцы на мгновение соприкасаются. Итэр тут же отдёргивает руку, неуклюже склоняет голову в знак уважения и спешит удалиться. Закрывающая верхнюю часть его лица белоснежная лисья маска нисколько не скрывает, лишь подчёркивает вспыхнувший на светлой коже его щёк румянец. - Замолчите, - бросает убийственным тоном Сяо, оборачиваясь к ним и сжимая свою маску до побеления костяшек. Дилюк и Чайльд впервые так едины в том, что делают, когда одновременно вскидывают брови. - Замолчите! - шипит Сяо. - Я зашёл к нему, чтобы передать послание от Барбатоса. Мы просто решили полюбоваться звёздами после, и всё! - С твоим затворничеством и ненавистью ко всему земному любование звёздами равнозначно предложению души и сердца, - деланно невинно замечает Чайльд. Ухмылка на его губах совершенно паскудная. Издав раздражённый стон, Сяо растворяется в тенях. Когда Чайльд поворачивается к нему и поигрывает бровями, Дилюк только качает головой. Он не собирается лезть в личную жизнь Сяо и не будет участвовать в происках Чайльда. Как хороший друг, вместо этого он просто порадуется, что блуждающий в вечной тьме Сяо наконец-то нашёл свой собственный свет.

|End|