Normal, Abnormal

      В первые часы после Бруно все всегда было по-другому.       Пальцы Абаккио скользили по простыням, словно разматывая нити, рассказывая истории прошлой ночи, а не запирая застрявшие сны и тени.       Сквозь занавески пробивался свет, немного раздвигаясь, чтобы Абаккио понял, что он проснулся, в какое бы время это ни было. Свет скорее ощущался теплым, чем обжигающим, пробегающим по обнаженной руке. Обнаженной, испещренной отпечатками пальцев Бруно, обхватывающих, сжимающих, целующих запястье.       Слова, которые терзали его, были статичными. Шум, что распространялся с головы до ног, не в силах найти опору.       Совсем ненадолго.       Абаккио все еще чувствовал, как они подпрыгивают, скребутся, но лишь ненадолго слова Бруно припадали сильнее, высекая фундамент с каждой правдой и приказом, смехом и ложью.       Даже ложью. Прозрачной, но сказанной непроницаемым языком и умудренным опытом сердцем.       Все, что говорил Бруно, имело смысл. Все, что говорил Абаккио, смыслом было обделено.       Он коснулся места, где в последний раз видел Бруно, лениво растянувшегося на спине, линии его татуировок погрузились в ночь. Лицо Абаккио было прижато к его груди, его тело свернулось у Бруно под боком, ноги сцеплены. Сможет ли он вспомнить, что чувствовал, когда он ушел?       Тени снова начали обретать форму, и Абаккио приподнялся на локтях, расчесывая свои белые волосы. Они отросли, кончики вздымались у поясницы. Он подумывал о том, чтобы подстричь их, но Бруно любил играть с ними, пока Абаккио притворялся спящим, и его холодные пальцы были похожи на струйки воды, стекающими по коже.       Но прошлой ночью он не притворялся, а спал, приняв форму, которая каким-то образом показалась ему подходящей.       И как бы легко она ни ложилась, Абаккио часто просыпался поздно и в одиночестве.       Бруно был утром. В нем было что-то такое интимное в те тихие минуты перед началом дня, когда он сидел у окна в одном из халатов Абаккио, слишком большом, свисавшем с его плеча и просившем руки. Такой сокровенный и одинокий. Он смотрел в никуда, но всегда что-то видел: что-то новое, что-то старое, что-то уже рассказанное. Кистью он медленно рисовал вид из дома Абаккио.       Он всегда оглядывался на Абаккио, когда вешал халат и уходил. Его картина была самой трудной из всех.       Но сегодня его халат не был повешен. Он валялся у изножья кровати, рукав был перекинут через его ногу.       Абаккио сел. Часы показывали 09:16 утра. Он протер усталые глаза и подтянулся на край матраса, натягивая халат. Давненько он не был по эту сторону девяти утра.       Его дом казался странным в такую рань. Как будто он не должен был находиться здесь, ходить по коридорам, освещенным под непривычным для него углом, свет ловил забытые вещи, стирал незнакомые предметы, пыль дышала сквозь полосы света.       Странно, но успокаивает.       Бруно видел его дом именно таким. Утренним видением. И какое-то время Абаккио просто медленно спускался по лестнице своего городского дома, видя что-то так же, как и Бруно, и край его светло-лилового халата прижимался к ступенькам. Так часто ему хотелось увидеть все глазами Бруно: решения, хорошее в людях и…       Самого себя.       Но он боялся спросить. Слова были бы напрасны для такого человека, как он, даже если бы они были созданы для него.       Лязг.       Абаккио приостановился и провел рукой по перилам, улавливая звук. И еще раз. За ним последовало шипение воды. Именно туда он и направлялся — на кухню. Moody Blues коснулся его кожи, готовый помочь, если понадобится. Но пока что был только Абаккио, его халат и его босые ноги, ступающие по старому дереву дома, скрипящему под его широким телом. Если кто-то и услышал его, то не остановился и не попытался сделать шаг. Вода продолжала течь, негромко шипя, напоминая ему о том, как он слушал, как Бруно принимает душ по ночам и по утрам, полусонно представляя, как вода омывает изгибы его тела.       Он дотронулся до приоткрытой кухонной двери, лишь слегка надавив ладонью, чтобы она не скрипела. И просто прислушался. Нежный джаз сопровождал стук, воду, движение внутри.       Он просто смотрел.       Бруно в черных перчатках вытирал лоб, пряди его челки прилипли к коже. Он стоял у раковины, белый фартук свободно завязан на талии, спина обнажена. Он не заметил открытой двери, или это его не беспокоило. Абаккио не мог решить, что делать: он просто наблюдал за ним, касаясь края халата.       Бруно снова подставил руки под кран, переплетая пальцы в перчатках, и мышцы его спины отозвались на каждое движение, морщась от утреннего солнца. Вода остановилась, и Бруно медленно повернул шею, наклонившись к раковине. Он посмотрел вверх. Бруно поймал взгляд Абаккио, когда тот откинул голову назад. Распущенные пряди, выбившиеся из небрежного хвоста, который не успел заплестись в прическу, затеняли его губы. Но это не могло скрыть его улыбку, подхваченную светом.       Абаккио коснулся своей шеи, переводя дыхание. Бруно был фигурой, пришедшей откуда-то извне, раздвоенной между «здесь» и «там», недостойной этих глаз. И все же Абаккио не мог отвести взгляд, даже если бы это было все, что у него осталось.       Капля воды стекала по шее Бруно, переходя по натянутым мышцам с тела на пол. — Ты рано встал, — мягко сказал Бруно. — Ты все еще здесь.       Бруно некоторое время молчал, разглядывая Абаккио с ног до головы, его взгляд задержался на очертаниях полутвердого члена, упирающегося в халат. — Я вернулся, — просто сказал он.       Абаккио посмотрел на раковину, где на разделочной доске сушились чистые ножи, лимон, газеты, разбросанные возле мусорного ведра, измазанные кровью и рыбьими костями, следы губ Бруно на его стакане воды с лаймом, мягкие ноты джаза коснулись стен, окно было приоткрыто настолько, чтобы можно было услышать гул проезжающей здесь и там машин. Это было так нормально и так ненормально. — Я решил приготовить сегодня на ужин леща, — Бруно произнес почти вопрос, ища у Абаккио ответа, поскольку тот не двигался с места с тех пор, как вошел в дверь, — или… на обед, раз уж ты рано встал.       Нормально. Ненормально.       Часть Бруно ожидала этого. Согласие было достигнуто, оно росло. И он не находил времени, чтобы сдвинуться с мертвой точки, как бы ему этого ни хотелось. Знакомство было опорой, особенно для Абаккио, но было ли этого достаточно?       Бруно оглянулся на желание, прижавшееся к халату Абаккио. Может быть, это было что-то другое?       Он согнул колено, еще больше ссутулившись у раковины, и сжал конец одной из своих перчаток, готовый потянуть. — Не снимай их, — сказал Абаккио, его голос был едва слышен, но для Бруно он был восхитителен, и он выдавил сквозь зубы «Пожалуйста», закусив губу.       Проведя пальцем по руке, от кожи к коже, он поднял взгляд, и голубые глаза, затененные намерением, смотрели на своего возлюбленного. Словно зачарованный. — Иди сюда.       Абаккио послушался. Босые ноги ступали по холодной плитке, с которых стекала влага, Бруно ждал, протянув руку, чтобы Абаккио взял ее.       Абаккио взял. Длинные пальцы скользнули по влажной коже, черной с вкраплениями лимона, резкой, почти ощутимой на коже.       Он глубоко вздохнул, когда Бруно притянул его к себе, крепко, но медленно, его хватка была неумолимой, пока он сокращал брешь, тело к телу.       Почти.       Недостаточно было прикоснуться. Достаточно, чтобы край его шелкового халата разошелся, прижимаясь к фартуку Бруно. Ухмылка тронула губы Бруно, когда он поднял взгляд на Абаккио, глаза двух тонов, широкие, неподвижные, застывшие — точно такие же, как в тот день под дождем, когда он впервые посмотрел, по-настоящему посмотрел, на Бруно.       Он откинул халат, шелк задрался, спустился по плечу, задев несколько шрамов там и сям, пока не скатился в сгиб локтя. Палец Бруно, два, проследил за тем, как он падает. От шеи к уголку. Он посмотрел вниз, наблюдая за дрожью тела Абаккио, желая прикоснуться, заставив краснеть.       Бруно шагнул, упёршись коленом между бедер, край фартука был холодным.       Абаккио всхлипнул. — Давай сначала позавтракаем, — губы Бруно пролепетали слова по подбородку Абаккио, прежде чем он захватил нижнюю губу между зубами и потянул.       Абаккио двигался вместе с Бруно, терся об его бедро, когда укус перешел в поцелуй, нуждающийся, грызущий, а Бруно скользил руками вверх по груди Абаккио, к шее, захватывая утреннюю прядку его волос, такую резко выделяющуюся на фоне черной кожи перчаток.       Бруно отстранился. Абаккио попытался поймать его, но Бруно двумя пальцами сжал его подбородок, удерживая возлюбленного на месте. — Колени.       Это было простое слово, простой приказ.       Когда слово коснулось ушей Абаккио, Бруно увидел, как поникли его плечи, как приоткрылись губы, как прозвучало что-то, когда он, один, скованный, скользнул под властью Бруно. Он был почти одурачен тем, что Абаккио почувствовал безмятежность, что, возможно, Бруно позволил ему прикоснуться к краю. Хоть раз.       Абаккио опустился на колени, проведя руками по груди Бруно, наполовину обнаженной от фартука. Руки остановились на талии, прижимаясь к очертаниям его возбуждения, скрытого под слоями одежды.       Глухой стук. Бруно оперся обутой ногой о край стола, зацепив икрой белые пряди волос Абаккио. Он расстегнул фартук, позволив ему соскользнуть вниз и накрыть руки Абаккио. Он отбросил его в сторону, пальцами цепляясь за пояс Бруно.       Абаккио поднял глаза. Бруно, увенчанный полутьмой своих необычайно беспорядочных волос, был обнаженным богом, с которого капали последние струйки воды, блестевшие при дыхании. Он натянул перчатку, пока Абаккио за ним наблюдал. — Чего ты ждешь? — Бруно провел рукой по щеке Абаккио, кожа была холодной, и заправил волосы за ухо. — Пока проснусь.       Бруно улыбнулся, не сводя глаз с его лица. — Я жду тебя.       Он был готов объясниться, но вместо этого стянул с Бруно брюки, ровно настолько, чтобы освободить его член, горячий и твердый, и опустился ниже, обхватывая полными губами то, что нужно, а ладони крепко прижались к животу Бруно, не давая опомниться. Он чувствовал, как тот дышит. Резко, остро. Его мышцы двигались под руками Абаккио, Бруно ухватился за раковину, едва не расколов фарфор.       Бруно запрокинул голову назад, волосы прилипли к его губам, когда Абаккио провел языком, когда его губы сжали кончик, когда он царапнул его живот, прижимая Буччеллати к месту, пока Леоне двигался. Чем быстрее он двигался, тем сильнее Бруно чувствовал, как его волосы щекочут кожу, и он прижался к столу, застонав от прикосновения. Оно было легким, но словно огненным. — Леоне.       Бруно знал, что тот предпочитает «Абаккио», но в такие моменты, как этот, «Леоне» не сходило с его языка. Оно было прекрасным на вкус, и он хотел, чтобы тот знал, что Бруно всегда любил его имя; Бруно всегда любил…       Абаккио на мгновение замер, услышав стон Бруно, и его ногти вонзились тому в живот. Но Леоне не остановился. Он просто скользнул дальше, вбирая в себя столько Бруно, сколько мог, кончик упирался ему в горло, пока ему не становилось трудно дышать.       И Бруно расслабился.       Его голос отражался по стенам вместе с джазом, запечатлевая воспоминания на потом; его руки скользнули к раковине, но хватка Абаккио спасла его. Он поднял голову, увидев туман; он посмотрел вниз, увидев красоту.       Бруно дрожал быстрее, пока Леоне быстрее двигался, стоны становились все громче и громче, и только Абаккио узнавал их. Рефлекс заставил Буччеллати укусить себя за руку, перчатка заскрипела, когда он подавил стон. — Подожди… — выдохнул Бруно, оттаскивая Абаккио за волосы от раковины за мгновение до того, как он кончил. Он держал голову Абаккио на расстоянии вдоха от своего члена, влажного, касавшегося его дыханием, холодным и быстрым.       Абаккио умолял взглядом, Абаккио умолял стоном, его большие пальцы нащупывали кончик члена Бруно.       Бруно ответил на его мольбу и, задыхаясь, поднял его на ноги, толкнул обратно на стол с силой, о существовании которой Абаккио иногда забывал, при его-то телосложении и росте по сравнению с ним. Его спина ударилась о дерево, наполовину обнажённая, наполовину в шелке.       Бруно забрался на стол, встав на колени, заслоняя собой утренний свет, лучи которого падали ему на макушку. Он провел руками по бокам Абаккио, сминая шелк его халата, тот лежал в луже воды, шаль его волос рассыпалась вокруг него ореолом, потрескавшись. Если бы он только знал.       Он поцеловал живот Абаккио, раздвинув коленями его бедра. — Хотел бы я, чтобы ты видел, что я сделал, — сказал он, прижимаясь к коже Леоне, с придыханием. — Я вижу, — Абаккио коснулся его плеча, проведя по мышцам, — я вижу это в тебе.       Поцелуй, такой сильный, такой грубый, что причинял боль. Но Абаккио хотел большего. Их тела скользили друг по другу, обнаженные и не совсем. Твердые члены, соприкасающиеся друг с другом, вырывали стоны, которые терялись между губами, влекомые руками, нащупывающими знакомые, но как будто забытые грани их тел. Шрамы требовательно давили, напоминая, что они живы, живы. И Абаккио невольно толкнулся бедрами к Бруно, прося большего. — Подожди, — выдохнул Бруно ему в губы, продолжая медленно растирать. Абаккио вздохнул.       Опустив ладонь на стол, Бруно оглядел кухню, затем поднял взгляд, протянул руку и позвал Sticky Fingers, его рука разжалась и протянулась к соседней двери в ванную, принеся именно то, что ему было нужно. Абаккио уставился на стенд Бруно, нависший над его спиной, пока он лежал, обнаженный, интимный, но не чувствовал ни малейшего дискомфорта. Это был не первый раз в такой компании. Когда рука Бруно сомкнулась, а Sticky Fingers исчез, Бруно нежно провел пальцами по колечку мышц Абаккио.       Пальцы ног впились в дерево под прикосновением Бруно. И его пальцы тоже, когда холодная смазка пропитала руку Бруно и покрыла Абаккио. Сладкая, удушающая. Сначала один палец, потом два, все толще, в кожаных перчатках, все грубее, чем его кожа, и это заставило Абаккио схватиться за стол, но вместо этого он вцепился в шелк, почти разрывая его в клочья своими черными ногтями.       Бруно целовал его бедро, проводя клыком по коже, ощущая биение сердца.       Он задрожал. Ему стало интересно, чувствует ли Абаккио его руку. Чем больше он чувствовал, чем больше наблюдал, тем меньше мог выдержать. Раз, два, он вытащил пальцы и быстро обхватил свой член, а затем подтащил Абаккио ближе и поднял его выше, так что колени Бруно ударились о дерево.       Потерявшись в силе Бруно, Абаккио запрокинул голову назад, волосы белым веером обрисовали дерево, когда тот навалился на него и толкнул через стол. Кончики пальцев впились в его бедро, удерживая на месте, и Леоне выгнулся дугой, когда Бруно задвигался быстрее, чем ему хотелось. Но все терпение было исчерпано. Исчезло. Абаккио поддавался под ним, для него, ему, и Бруно принадлежал ему. Абаккио давно обхватил свой член, ритмично повторяя толчки Бруно. В этом почти не было необходимости, но он знал, что Бруно нравится наблюдать за его прикосновениями.       Ладонь Бруно прижималась к его груди, когда он толкался, а его член был таким твердым, что Абаккио никогда не чувствовал себя таким наполненным, а его возлюбленный возвышался над ним, вспотевший, с растрепанными прядями волос, рассыпавшимися по его лицу, что выглядело как множество молний, готовых расстегнуться.       Абаккио поднял руку и коснулся. Бруно поцеловал влажными губами его большой палец, посасывая. — Леоне, — его имя, отчаянно прозвучавшее в его же пальцах, повторилось, и он посмотрел на Бруно, прося повторить. Оно вырвалось со стоном, глаза Бруно крепко зажмурились, когда он задвигался быстрее, соскальзывая коленом.       И когда он коснулся глубокого шрама на груди, надавливая, нажимая, слыша стон Бруно, такой громкий; чувствуя, как напрягаются его мышцы, как бьется его сердце, такое живое, живое…       Бруно кончил, толкнув Абаккио через стол и крепко схватив его за запястье рукой в перчатке.       Абаккио выгнулся навстречу возлюбленному, чувствуя, как сперма заполняет его и растекается по бедрам, по столу. Он провел пальцами по губам Бруно, и тот облизал их, царапая зубами кожу, когда Абаккио снова и снова ласкал свой член, в последний раз, прежде чем выплеснуть облегчение себе на живот с глубоким стоном.       Бруно упал вперед, привалившись к боку Абаккио, горячий, влажный, остатки шелкового халата Абаккио прилипли к его бездыханному телу. Он ухватился за конец перчаток и потянул, отбросив их в сторону. — Если бы я знал, что поход на рыбный рынок приведет к этому, я бы пошел раньше, — Бруно снова взял руку Абаккио, пальцы нежно обхватили его запястье, вокруг толстого шрама, ощущая неровности и изменения кожи, когда тот восстанавливал дыхание. Он целовал шрам, снова и снова. — Или остался раньше… — Это из-за перчаток.       Бруно рассмеялся.       Абаккио повернулся, и уголки его губ озарила улыбка, которую никто больше не видит. Нежная. Непринужденная. Она находит его глаза. Глаза, которые видят солнце, потому что оно прямо здесь. — Тебе идет утро, — сказал Бруно, холодными пальцами играя с кончиками его белых волос, прилипших к коже. — Быть такого не может, — Абаккио заправил его темные волосы за ухо, наблюдая, как свет целует его щеку, заставляя ее светиться. — Ты — утро.