Надеюсь, ты меня простишь

Конечно, было бы лучше, если бы Арамис был в сознании или, по крайней мере, находился без сознания не по его, Атоса, вине. Но разве требуют у судьбы второй шанс, когда жить остаётся не более получаса? Арамис тихо дышит, сраженный его подлым ударом и навряд ли видит в своем насильственном сне что-нибудь помимо черного непроглядного небытия. Атос же видит это небытие каждый день, за редким исключением, когда в его жизни случается что-то хорошее. Хорошего в его жизни немного, но больше, чем он того заслуживает. Он протягивает руку и несмело касается темных кудрей на голове Арамиса. Сердце его замирает — сколько лет он отказывал себе в этой прихоти, но теперь терять больше нечего, а значит незачем и бояться. Кудри мягкие на ощупь, хоть и выглядят неподатливыми. Крупные, красивые, густые — такие носят амуры — ангелы с колчаном стрел на спине, которыми и поражают сердца простофиль вроде Атоса, и простофили тогда уже ничего не могут с этим поделать, только хлопать изумленно глазами и пытаться понять, почему в сердце так больно, в груди туго, на губах горько-сладко, и галопом стучит в висках… Он самозабвенно гладит эти кудри, мягко прижимая их к красивой голове мушкетера, бессознательно пытается представить, как бы отреагировал на его ласку сам Арамис, но не может. Скорее всего, улыбнулся бы ему, пытаясь не выглядеть удивленным, и вежливо, стараясь не оскорбить, отстранился. Если бы Портос потрепал Арамиса по волосам, тот бы не повел и бровью — дружеские прикосновения у этих двоих в ходу. В отличие от них Атос практически никогда не позволяет себе такую роскошь как физический контакт, тем более такой, который мог бы выдать его секрет. Секреты для него — тяжёлый груз, и Арамис мог бы облегчить его душу, если бы чувствовал хотя бы толику того, что испытывает к нему Атос… Упругие кудри тут же возвращают себе форму, когда дрожащая рука оставляет их, но серые глаза видят это движение замедленным — фиксируют каждое мгновение, чтобы было что вспомнить в аду. Веки мушкетера прикрыты, густые ресницы не шелохнутся, дыхание ровное — Атос наклоняется, чтобы послушать его, почувствовать на щеке. Из этого же положения поворачивает лицо, и теперь губы Арамиса в паре дюймов от его собственных… Арамис в обмороке, но, будь он в сознании, позволил бы он Атосу даже помышлять об их поцелуе? Позволил бы ему касаться своих губ дыханием и осязать их посредством отраженных порывов воздуха? Позволил бы смотреть себе в глаза и самонадеянно представлять их близость? Невинную для начала. Атос не уверен, что у Арамиса не было мужчины до него, но он не станет спрашивать. Разве он имеет на то право и разве ему станет лучше, если тот скажет, что был. Это не даст Атосу покоя, никогда не отпустит его. Рано или поздно он вынудит Арамиса назвать его имя, затем употребит все свое влияние, чтобы найти, а дальше… Дьявол, как далеко уносят мысли, думает мушкетер, хмурясь своему воображению и разжимая кулак. Ему нужно спешить, спасать брата от смерти — сколько ещё тот продержится в позе Христа, сколько еще его грудь выдержит пытку, и страдания позволят ему дышать. Но уйти отсюда Атос может только единожды, второго шанса не будет. То, о чем он грезит, уже никогда не получить с согласия, но он готов унизить себя преступлением, жалким воровством того, что ему никогда не принадлежало и уже никогда не будет. Слегка отстранившись, он приобнимает лицо Арамиса, огибая ладонью его правые скулу и щеку, чувствует их горячее тепло, гладкость загорелой и лучащейся золотом кожи… Двухдневная щетина колет подушку ладони, но Атос почти благословляет эту неприятность — она напоминает, что все происходит взаправду. И тогда, касаясь большим пальцем теплых губ Арамиса, он слегка раздвигает их, и те расцепляются с лёгким причмокиванием, Атос едва не смеётся — он вовсе не так все это представлял, но выбирать не из чего. Он медленно склоняется к Арамису, вглядываясь в него и рассматривая его лицо во всех подробностях, изучает форму бровей, линию ресниц, носа, скул… В груди все сжимается от благоговения. Только впитав полностью увиденную картину, он закрывает глаза и трепетно касается губ Арамиса, ощущая в их первом и последнем поцелуе солоноватый привкус собственных слез. Когда он выходит из палатки вид у него решительный, непримиримый, но на сердце и в глазах пусто. Он оставил у бессознательного тела Арамиса свои привязанности, свои мечты и грезы, которым никогда уже не стать явью, теперь дорога, проложенная родственным долгом, ведёт его к смерти, и он примет ее с достоинством как положено дворянину. Атос не знает, что через пятнадцать минут Арамис, д’Артаньян и Портос нагонят его и все, что он возложил у ног возлюбленного друга, вернётся к нему обратно, и в этот момент он будет счастлив вопреки грозящей уже им всем опасности. Его взгляд коснется губ Арамиса, и тот почему-то улыбнется.