A Hunger Still Unraveling

Его отец умирает. Так должно было быть; детям некогда приходится пережить своих родителей. Это и не мешает Джеймсу миновать эти мгновения, пусть они безлики и безмолвны. В глубине его сердца припасено место, куда он может приберечь всё это для того, чтобы однажды обследовать. Или оставить догнивать там навеки. Считать себя сиротой было бы глупо, по-детски слезливо с его стороны. Но в тот внезапно грянувший миг, на него обрушивается то, что никем иным он и не является. Подспудно ему кажется, что он всегда и был таким: краснощёким младенцем, рыдающим от акушерского шлепка при его рождении. Через четыре дня ему нужно отправиться в Нью-Йорк, чтобы завершить альбом. Люди будут жаждать его улыбки, смеха, пения и игры. Посреди сеанса с пивом в постели и беззвучными мультфильмами по телевизору раздаётся телефонный звонок. Он не помнит, что говорил Ларс, не помнит ярости или отчаяния, слёз или опустошения — всего пути туннеля мучений, что он выкапывал годами. Помнит только то, что Ларс оставался с ним на линии, пока он не лёг спать.

-

Мьюзик-Роу душит слякотью, испакощенный сбродом теснящихся людей вокруг витрин с виниловыми записями и инструментами. Среди них и прочих скрывается массивная, неприветная дверь студии Right Track, невзрачная для посторонних с улицы. Примерно через полквартала с одним поворотом направо — Quad. Они совокупно располагают двумя студиями, чтобы вскоре покончить с записью, пока сроки, крадясь, окутывают мглистой дымкой. Боб покаянно пасёт место у пульта, Джеймс тем же временем ковыряется в углу с неподключенной гитарой, наигрывая случайно придуманный им рифф. Длинные ноги закинуты на усилитель рядом с ним, а видение запятнано рябью, поскольку его глаза прикрыты. Боб просит ещё одну попытку. Джейсон подёргивает струны на басу. Джеймс думает о матери, об её пестрящих рисунках на стенах в его детской комнате. О неустанных вопрошаниях об отцовской поездке, которая так несносно волновала его юношескую голову досадой о том, почему эти грузовики отнимают у него столько времени на работе, отстраняя от семьи. О маминых руках, что возлеглись на его плечи, пока она, вперившись в него обречённо, говорила: отец не вернётся домой. В детстве он чувствовал себя непрошенным, бесчестно обманутым. Теперь, будучи взрослым, его колышет вопрос, что именно из ранее случившегося между его родителями могло вынудить отца покинуть их. Любили ли они друг друга? Любили ли изначально? Если так и было, то он не понимает, что послужило этому, как всё нажитое, так тайно и незримо для его детских глаз, обернулось разводом. Ларс проходит в комнату, прыская смехом, переступает через ноги Джеймса, попутно задевая его голень, и обрушивается на диван. Может быть, любви бывает недостаточно. Джеймс морщит нос от приторного запаха табака, шлейфом веющего от его волос. — Ты куришь теперь? — Новый вид деятельности, — Ларс отзывается категорично. Он шурует кипой бумаг на коленях, прячет ноги под себя, садясь в позу оригами. Джеймс улавливает невесомое прикосновение его гладкого бедра, подмечает проглядывающуюся сквозь край шорт ткань нижнего белья, — Мне сказали водрузить кое-что на флагшток. — Мы можем заняться этим позже? — Меня жрут Elektra из-за этой пластинки, — Ларс бросает на него весьма выразительный взгляд; такой, что может выражать либо чуткую скорбь насчёт потери, либо неизбывное смирение. Нелегко определить: у него великолепная манера сбивать Джеймса с толку. Он уводит взгляд к струнам, рассматривая вмятые мозоли на пальцах, что они оставили. — Ладно. — Менш связался с Антоном Корбейном, чтобы узнать, не будет ли он заинтересован в сотрудничестве, — точно, тот самый парень, которого он хочет пригласить для съемки фотоссесии на обложку. Джеймсу плевать, но он продолжает, — С ним не все могут работать, как бы. Он должен сам захотеть. И кто-то ещё из Q Prime пытался его убедить, но он им отказывал. Прикинь? Менш сказал… — Здорово. — Ладно. Вот, заранее, треклист. Четырнадцать песен из двадцати семи, — Ларс протягивает ему бумагу, но Джеймс не принимает её, а просто смотрит, скользя по строчкам и криво начерканным заметкам по краям. Ему точно так же плевать, как бы ни хотелось. Суть только в том, какие песни должны появиться сейчас, а какие — позднее. Для него это, так или иначе, мало что значит, ещё меньше — прямо сейчас: не тогда, когда он жалеет, что следы струпьев отразились не на всех его пальцах, не с его патологическим желанием истязать кожу режущими струнами. — Выглядит неплохо. — И… Да, это. Вот, — Ларс тычет на одну из песен в списке. Джеймс хлопает ресницами, чтобы сосредоточиться, — У меня есть вопрос по поводу этого названия. — Что с ним? — Наверное, я просто не понимаю, что это значит, — он смолкает для паузы, видимо, ожидая его объяснения. Джеймс знает, о какой песне речь — та, что явствовала, как нечто одно, но по итогу депортировалась в иное. Его личные узда и удила, поводья, что шпорят его от одной трагедии к другой, — Что… — Я без понятия, что это значит. Мне насрать на всё это, — слова звенят в воздухе хлёстче, чем он желает; горло сжимается. Откладывая гитару, он нутром чувствует на себе леденящий взгляд Боба, впившийся в затылок клыками гнева. Секунду спустя, почти поверженно, он добавляет, — Поебать. Делай, что хочешь. Его репутация опережает его самого, ибо никто более не мешает ему уйти, стукнув дверью. Он, должно быть, точно так же предсказуем; Ларс обнаруживает его на кухне с пивом в руке через несколько минут после того визгливого фокуса. По позвоночнику карабкается стыд. Ему нужно остановиться, покончить с этим, не дав себе пасть ниже. Он несмело отворачивается, не до конца, пристыженный поимкой. Одно дело — добровольно раскрыть себя, другое — в том, когда разоблачение становится зрелищем, экзекуцией с прилюдным сдиранием кожи с мускулов, прежде, чем его наконец раскроют. Нет-нет, не раскроют — засвидетельствуют. Его голос звучит неубедительно, когда он бормочет: — Прости. — Знаю, ты через многое проходишь сейчас, — Ларс едва слышно воркует, короткими шагами устраняя пространственный интервал между ними. Он даёт пальцам прикоснуться к нему с осторожностью, обвивая бицепс, после чего они ненавязчивым движением потирают кожу, подразумевая утешение, — Но есть решения, которые нужно принять. И рано или поздно ты должен принять в них участие. Джеймс просто удручённо кивает. — Да. Его лицо, прячась, всё ещё повернуто боком, но слепо он воссоздаёт то, как выглядит его отражение в глазах Ларса — трусливое, отречённое подобие. — По-моему, ты не готов быть здесь. — В смысле? — То, как всё случилось, когда Клифф умер… — хватка Ларса слабеет до того момента, пока рука не сползает вниз. Джеймс хотел бы вернуть её на место, — То игнорирование проблемы, с которой ты не справляешься. В этот раз ты не можешь так поступить. — Я не один так делал, — его брови неумышленно смежаются к переносице, взгляд закосневает на бутылке. Она теплеет в его ладони, бисеринки конденсата скатываются по ней к этикетке, — Ты тоже. — Я знаю, что да, — Ларс вклинивается меж слов. Его вид такой, словно в нём есть недоговоренность, намерение выпалить нечто заносчивое, но в кратчайшее время это обличие распыляется и исчезает. Его голос смягчается, — Так больше не может быть. Всё иначе. Джеймс попросту хотел бы вновь ощутить тяжесть его ладони, ласкающей волосы, сомкнуть веки, лёжа на чужих коленях; ту амниотическую безопасность, что когда-то у него была. Ему хочется услышать от Ларса, что всё будет хорошо. — Как? — Мы выросли, — пусть это нисколько не те слова, в которых он нуждался, Ларс всё же закономерно говорит их, вышибая клином надежды. И в их клиновидной правде больше нет тепла опоры, — К тому же, он был твоим отцом. Его отцом. Которого больше нет, и, как он думает, никогда и не было вовсе. Прозреть в этом — каторжный труд, равносильный тому, чтобы толкать валун к вершине горы. Что творится в безводном пространстве меж жизнью и самим собой? Способно ли создание оставаться там и способно ли выбраться за пределы? Груз грозит скатиться вниз, готовый размозжить его, — сам он грозит остаться там навсегда. Ларс отнимает у него пиво из рук и делает долгий глоток, откидывая голову. Джеймс не перечит — он просто достанет другое. Тот глотает, откашливается: — Я говорю о том, что если ты не хочешь или не можешь говорить со мной об этом, то хорошо. Ничего страшного. Но тебе нужно найти кого-то, с кем ты можешь поговорить.

-

Плащ стягивается на его шее, где узел облегает её слишком туго. Парикмахер уточняет о стрижке — он блекло отвечает, что ему всё равно. Лишь бы избавиться от всего лишнего. При первом состриженном локоне он ждёт горечи от потери, как казалось, части себя, словно ему должно быть физически тяжко расстаться с длинными волосами, но это не так. В нём лишь зияющая пустота. Он не может ничем напитать её, когда срезанные пряди подметают с кафельного пола, ничем насытить, когда расплачивается или выходит на улицу со спрятанными ладонями в широких карманах и в солнцезащитных очках на глазах. На улице даже не светло. Ему удаётся миновать несколько кварталов в полной безвестности, хотя люди расступаются перед ним на тротуаре, как Красное море перед Моисеем.

-

Целый час они изумлённо балясничали о том, что все до единого прибыли в студию с посвежевшими стрижками. Джеймс полагает, что не только ему единственному осточертело смотреть на себя в зеркало. Кирк же ляпнул, что это, должно быть, произошло по стечению их вулканического слияния умов, и он очень, очень хотел бы быть в неведении о том, что это значит. Джеймс провёл вечер в Бруклине на записи MTV Unplugged группы Alice in Chains. Он увёртывался от любых всеобщих подколов, даже от злорадной надписи на бас-гитаре, гласившей: «Друг не позволит другу постричься.» Он всё время украдкой поглядывал на Ларса — румяное, сияющее чудо; кажется, комната действительно светилась от его энтузиазма. Он смотрелся таким молодым. По окончанию они ждали автомобиль. Джеймс рассчитывал, что они просто вернутся в отель и покончат на сегодня, но всю дорогу до Манхеттена было чересчур тихо, и когда он вышел на тротуар перед вестибюлем, то обнаружил себя в одиночестве. Ларс одарил его нерадивым сиюсекундным оправданием, — ещё кое-какой бар, ещё кое-какая знаменитость, — и Джеймс только мрачно улыбнулся. На самом деле, он даже не спал. Не утешила и Франческа в его руках ночью: он просто смерял взглядом потолок, пусто и бессодержательно, пока его не одолела песочная тяжесть под веками. И вот он снова разглядывает потолок с дивана в студии — с места, где он и раньше подобным методом отшельничал, но в последнее время — лишь чаще. Ему кажется, что он мог бы легально обжиться здесь, и никто бы не возражал. Джейсон старательно втолковывает что-то про баскетбол Кирку, который по натуре не может выглядеть менее заинтересованным, даже касаемо того, в чём не смыслит. Он мог бы сойтись накоротке с Ларсом в противостоянии по безостановочной болтовне, и, он уверен, стал бы достойным конкурентом в их обоюдном потоке бесстыжих речей. Мускулы сводит от одного представления — конкурент Ларсу, прибывшему с опозданием в смрадном облаке алкоголя и сигарет, в тошнотворном олицетворении всестороннего разврата. В мятой одежде, солнцезащитных очках и с чашкой кофе в руке. — Смотрите, ебать, явился, — Кирк вскрикивает, перебивая Джейсона. Ларс искоса щурится и тут же отшатывается от звука, — Его королевское величество, принц Дании. — Без снимков, — Ларс закрывает от них лицо и медленно, с тяжестью опускается на свободное сидение. — Выглядишь, как покойник, — Кирк беспомощно констатирует ситуацию, когда Ларс сдвигает чёрные очки на макушку. Он — ничто иное, как поистине пагубное зрелище, но, вопреки всему, одна из упрямых частей мозга не позволяет Джеймсу думать, что он выглядит не хорошо сейчас, ведь всё ещё помнит в нём всё до точности: близкий запах, прикосновения. Даже вкус. — Я, походу, всё ещё пьян, — голос у Ларса охриплый, несомненно, от злоупотребления курением в течение всей ночи, — Спал всего тридцать минут. — Заметно, — Джейсон острит, хмыкая. — Я встретил следующую жену, — на его лице рождается ухмылка под хор ошеломлённых вздохов. Он вытягивает руки, мысленно отбрыкиваясь от наплывших оскорблений, — Слышите, тихо. Я был в кафе «Табак», место просто кишит всякими моделями, а потом там появилась самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. Клянусь, мужики. Я гонялся за ней вокруг и ждал, пока она, блять, обратит на меня внимание… Кирк мотает головой в их сторону: — Кафе «Табак»? Бар для лесбух? — Лесбиянки там только по воскресеньям, — Ларс закатывает глаза, словно это факт мировой известности, — Ну, я, значит, жду, когда она поймёт, кто я… Пришёл черед Джейсона встревать: — Она поняла? — Нет, её подруга должна была представить меня. Она не знала. По итогу пришлось сказать, что я неебически богатая рок-звезда и умолять купить ей выпивку, — на нём взрастает ещё более самодовольная улыбка, которая не по душе Джеймсу. Слыша всё это, внимая, ревность буравит его внутренности, — Кажется, я влюбился, чувак. — Избавь, пожалуйста. Я слышал эту хуйню раньше, — Кирк паясничает. Но Ларс не ищет его признания, игнорируя: — Высокая, красивая, с чувством юмора. Ещё в медицинском колледже учится. Чем твоя девушка занималась вообще? — О, она уже девушка твоя? Так просто? — Она позаботится обо мне, когда постарею, — Ларс делает глубокий вдох через нос, выпрямляет руки над головой и откидывается назад. Он практически искрится, не ведая о том, что чьё-то сердце поблизости проткнуто насквозь несколько десятков раз, мертвенное и чахлое, в момент его грёз о безгранном будущем с ней, — Её зовут Скайлар. - Не так много времени прошло с момента, как Джеймсу последний раз приходилось сидеть на таком же пренеприятном стуле в пренеприятном кабинете, отвечая на пренеприятные вопросы, и не столь много поменялось, — для него, того же лжеца и пьяницы, — разве что кабинет и врач. С другим фундаментом под ногами, но с тем же отчаянием. То, как она опирается на подлокотник кресла, скрестив ноги уперев подбородок в руку с проницательным взглядом, заставляет его дёрнуться. Её выражение лица, воздержное и искательное в границах своей компетенции, явно служит смятению. На её руках нет записей, так же, как и её тело не прячется за преградой стола. Джеймсу почти жаль, что она пренебрегла случаем сберечь малую часть этой формальности при наличии своего рабочего места. В конце концов, они же не друзья. Она берёт вдох и мерно выпускает воздух длинным потоком, снова пытается улыбнуться ему. — Каким было Ваше детство? — Я не жалуюсь, — Джеймс неопределённо пожимает плечами. Он лучше всего знает, что у других было и хуже, так кем он был и является сейчас, чтобы брюзжать на приёме? — У меня была еда, игрушки. Крыша над головой. Мы с сестрой были теми ещё капризами, но… Не знаю. Всё было нормально. Она вслушивается, кивая: — К кому Вы могли обратиться тогда, когда были расстроены или напуганы? Джеймс стопорится от собственных мыслей. Если его отец был строг, настолько, что порой будучи наказанными они с Дианой по глупости бежали из дома и были вынуждены ночевать в чужом квартале, за что позже вновь грозились быть выпоротыми, то ответ очевиден. — К маме. — Какой она была? — Она была… Доброй. Всегда поощряла мои бредовые мечты о музыкальной карьере. Она умерла, когда я был подростком. Я даже не знал о её болезни, — он цепляется взглядом за упаковку салфеток рядом с ним и на секунду содрогается. Он обещает себе не плакать здесь. Уже через мгновение он сосредоточенно озирает волокнистый ковёр. — А что насчёт отца? — её голос срывается на баюкащий шёпот, что воспринимается очень уж карикатурно. — Постоянно работал в гараже. Он был отстранённым и до жути сварливым. Как будто к нему и подойти нельзя было. Ну, знаете, дети как бы есть — значит, и всё на этом, — Джеймс выпускает смешок, произвольный и натянутый, прежде чем остаться в неловкой тишине и прочистить горло, — Но он ушёл. — Как складывались их отношения? — она сбрасывает одну ногу с колена, впившись в него медоточивым, отточенным годами интересом. Но его совсем нет, как бы старательно она не снедала этот лощёный профессионализм. Приходится напоминать самому себе, что он платит деньги за эту нелепицу, а она окупает их славной ролью актрисы, даже не проститутки, — Ваших родителей. — Думаю, не очень хорошо. Они много вещей не делили. Моя мама была более искренней, чем он, — он хмурится, — Тогда я ничего не замечал. Но вскоре они развелись — он отдалился, даже не сказав, почему. Воцаряется неоправданно долгое молчание, в момент, когда всё сказанное тлеет меж их безмолвия. Она дважды отстукивает пальцем по колену. — Они много упорствовали? Или просто расстраивались по мелочам? — Мама была более уравновешенной, — Джеймс лепечет, поджимая губы. Честно говоря, именно он расстраивается по мелочам. Он — тот, кто не властен над собой, вне шансов на возрождение или очеловечивание, спасение из пустоши. Но он ни за что не скажет ей об этом; его достоинство не позволит. — Были ли эмоции, которые запрещались? Которые родители не хотели, чтобы вы испытывали? — Конечно. Её брови осторожно смыкаются: — Например, какие? — Страх, — говорит он. Она не просит уточнения, и он благодарен этому, да и не хотел бы. Она отклоняется назад и скрещивает руки в замок, наклоняя голову. Рефлекторно он повторяет движения: пальцы врезаются в хлопок и давят на рёбра. — И как Вы научились управлять эмоциями? Никто не говорил, что он научился.

-

Джеймс встрял на почётное место рядом с Джейсоном в самолёте. Невзирая на то, что прибыл он первым, какими-то судьбами он потрудился утвердить бронирование последним. Он стискивает челюсть, вразумляя себя тем, что им придётся провести вместе всего лишь полтора часа. Уже опосля они смогут вернуться к былому пренебрежению, сопутствуя друг другу острыми взглядами. Он ощущает на себе чужой присмотр, пока листает охотничий журнал. Вопреки стараниям отвергнуть это, впечатываясь лбом в жирный шрифт заголовков и мельтешащие иллюстрации, настойчивая фигура неизменно предстаёт в его периферийном зрении. Даже силясь не вздыхать свыше манерно в его присутствии, закрывая журнал, и это столь же ему не удаётся. Он поворачивается к нему вполборота: — Что? — Ничего, — Джейсон ведёт плечами, уклоняясь. — Скажи, что хотел сказать, — Джеймс грозит, достаточно понизив голос для того, чтобы его не могли расслышать, — Или прекращай, блять, на меня таращиться. — Я тебя не пойму. С самого первого дня было ясно, что я не в равных условиях со всеми вами, и ничего с того момента ни разу не поменялось. Ни разу за всё время, — Джейсон и не сердится вовсе, скорее, декларирует о поражении. Но он удостоверен в своих словах, и тут не сокрыто никаких тайн: у парня было около десятилетия, чтобы вознести крест над этим. — Да, не в равных, — колящая сыпь раздражения стелится от его ушей вниз по груди, багровея, — Это моя группа. На него падает сомнительный взгляд, что даёт повод Джеймсу затаить обиду. Группа его, пусть исторически и Ларс был тем, кто пустил эти корни: он обеспечил им начальные выступления и первое место на дебютной кассете. Даже название — его рук дело, но Джеймс ведь тоже оставляет вклад. Временами. — Я всё думал, что когда-то смогу пройти через то, что у тебя с Ларсом, чтобы стать важным для вас. Для группы, — Джейсон невидяще мотает головой, шмыгая. Он едва не падает замертво на том же месте, кровь с гротескной скоростью покидает его лицо в кошмаре. Последующий смех служит благим прикрытием для его бедственного положения, но он вырывается из глотки с принуждением, хворой. Никто бы в жизни не поверил: отчаившегося было бы позорно не выведать. — Что у меня с Ларсом? — У вас? — Джейсон проделывает неясное круговое движение рукой и сгибает пальцы в схватывающем жесте, невидимо удерживая в руке увесистую, подчёрнуто драгоценную, но по своей бестелесности неописуемую материю, — У вас есть эта… Связь. Что-то большее, чем просто коллеги. Больше, чем друзья. — Оу, — Джеймс отворачивается к окну, чтобы не пересечься снова, но оно оказывается закрытым. — Просто хотелось, чтобы ты знал, весь этот бред с сайд-проектом… Я не хотел оскорбить кого-то из вас. Или вывести из себя, неважно. И я правда люблю играть с вами. Но иногда этого недостаточно, — не было ни единой надобности это говорить. Джейсон смог бы навредить лишь с опасением за собственную жизнь, и Джеймс не допускает того, часто ли обретаются его мысли об умышленном ущербе, как бы паршиво они себя ни вели. — И? Что, ты больше не рад? — Я рад, — Джейсон твердит ему, хотя хмурые морщины на лице не в таком уж и ладу с его словами, — Ты и Ларс заняты своим, и это круто. Мне нравится быть частью этого, пусть и малозначимой. Но и я хочу… Быть вправе для этого. Для себя. Джеймс сглатывает. — Я не хочу, чтобы ты ушёл. — Не в этом дело, чувак.

-

Первый день видеосъемки проходит именно так, как и ожидалось. То есть Джеймс несчастен. Он и так ненавидит съемки музыкальных клипов — логистика, спешка и ожидание, — но эта работа значительно хуже. Ларс и Кирк все время говорят о том, как это художественно. Все эти отсылки не укладываются у него в голове с тех пор, как он увидел обработку. Джейсон тоже не в восторге. Похоже, он все еще расстроен из-за их разговора, хотя прошло некоторое время. Джейсон стал целенаправленно избегать необязательных дел группы, и даже когда от него требуется присутствовать на них, он не спешит. Джеймс знает, что отчасти это его заслуга, и отчасти — Ларса. Джейсон так заметно раздражен направлением записи, сменой эстетики, но не желает отступать, чтобы не раздувать драму. Ларс прав. Оставаться в застое — убого, не пробовать новое — скучно. Он не хочет, чтобы их загнали в какие-то рамки, загнали в ловушку жесткости ушедшей эпохи. Металл практически умер, снова ушел в подполье. Поэтому он отказывается от части контроля; кто хочет быть капитаном тонущего корабля? Он сидит в кресле, после душа, с полотенцем, свободно обернутым вокруг его тела. Рука придерживает его причиндалы, чтобы полотенце оставалось на месте. Было приятно наконец-то смыть с себя всю эту дрянь со съемок, после того как он более двенадцати часов был измазан краской для тела и разными другими сомнительными веществами. Он закрывает глаза и упирается головой в стену. Одежда ждет его, развешанная кем-то из членов съемочной группы, ботинки начищены другим. Дверь со щелчком открывается, затем закрывается, он слышит, как кто-то копошится вокруг. Слышны вздохи, звуки разбрасывания то тут, то там. Очевидно, это Ларс. — Ну и денек, да? Люди с ума сойдут, когда увидят, как ты подстригся. Он приоткрывает глаза. Ларс голый, натягивает трусы, и Джеймс отводит глаза только после того, как хорошенько рассмотрит его задницу. Пользуясь случаем, он начинает одеваться сам. — Это просто волосы. — Че? — Ларс щурится. Господи, они оглохли. — Это просто волосы, — он повторяет громче. — Для тебя. Попробуй сказать им то же самое, — Ларс улыбается. Он наклоняется к зеркалу в освещенном туалете и проводит пальцами по влажным волосам, пытаясь придать им нужную форму. Наклонившись еще больше, он изучает свое лицо, тыча пальцами в те места, где еще держатся остатки макияжа, — Бля, как ты смыл эту хуйню? — Вот, — Джеймс берет одну салфетку из коробки, не задумывается ни на секунду, прежде чем схватить Ларса за загривок, как кошку, и откинуть его голову назад. Достаточно далеко, чтобы Джеймс увидел угольно-черную подводку, размазанную по его коже. Он осторожно, мягкими движениями протирает кожу, пока под глазами Ларса не появятся синяки. — Спасибо, — Ларс начинает отворачиваться, но рука Джеймса не отпускает его. Она остается на месте, застыв, словно по собственной воле. Приманка слишком сильна, и он не делает никаких усилий, чтобы освободить мышцы, зажатые под его прикосновением. Джеймс не слышит ничего, кроме пульсации крови в собственных ушах. Он проводит большим пальцем по ресницам Ларса, ощущая их мягкость. Джеймс не решается встретиться с ним взглядом, а сосредоточенно следит за тем, как подушечка его пальца спускается к искусанным губам Ларса, влажным от дыхания. Джеймс хватает его за челюсть, наклоняется к лицу и проводит носом по его скуле. Рука опускается к горлу. Пока не зацепится за кожаное и золотое ожерелье Линды, кулон Святого Христофора от Дебби. Ревность бурлит в каждой его частичке. Все эти напоминания о людях, которых Ларс потерял, — напоминания, которые он носит с любовью и гордостью. Джеймс никогда не удостаивался такой чести. Нет, когда он смотрит на тело Ларса, ему кажется, что его любви там никогда не было. Он хочет это изменить. Он хочет быть там, неизбежно — синяк или даже шрам, — вписанный на молекулярном уровне в каждый кусочек ткани, который был разорван, чтобы восстановить себя. Джеймс пробуждает ту часть себя, которая, как ему казалось, атрофировалась от неупотребления. Он прижимается к губам Ларса — неопределенное начало поцелуя. Но ничего не происходит. Он пробует снова, его руки отчаянно цепляются за тонкую талию. Пальцы находят бугорок копчика и нажимают на него, заставляя их тела слиться в безмолвной вечерне «пожалуйста, пожалуйста». Ларс задыхается, раскрывая рот. Через мгновение все исчезает. Он отступает назад, наполовину оттолкнув Джеймса грудью. Ларс осознанно или неосознанно проводит рукой по губам — и стирает все следы вызывающего любопытство поцелуя. Но боль настолько глубока, что даже когда он бесшумно поворачивается и уходит, Джеймс все равно чувствует его зубами.

-

Неделя в Лос-Анджелесе напоминает Джеймсу, почему он ненавидит это место. Он смотрит вниз на все здания, миниатюрные из окна самолета, и не скучает по ним. На самом деле, когда он покидает Калифорнию, он тоже не очень-то по ней скучает. Единственная причина, по которой он вообще может жить в Терра-Линде, — это то, что здесь поселились странные богачи-неудачники. А не претенциозные, целующие задницу, как Ларс. Он случайно задевает свой проигрыватель, и диск на секунду проскакивает, прежде чем встать на место. Со своего места он видит, как Ларс идет к задней части самолета, разговаривая на ходу. Он сбрасывает наушники и оставляет их на столике перед своим креслом. Вопреки здравому смыслу Джеймс встает в последний момент, просовывает руку в щель перед закрытой дверью туалета и сильной рукой пробирается внутрь. — Ты, блядь, серьезно? Здесь? — Ларс шипит на него. Джеймс закрывает за собой дверь. Скрещивает руки. Прислоняется к ней. Ларс качает головой, бормочет что-то себе под нос, расстегивая молнию и становясь лицом к унитазу, — Хотя бы дверь закрой. Джеймс закрывает ее. А затем он снова занимает свою позицию, как часовой в тесном пространстве. — Ты так и будешь вести себя, как будто ничего не случилось? — Я так и планировал, — Ларс хмыкнул под звуки своей мочи, ударившейся об унитаз. — Прости, ладно? Если я поставил тебя в неловкое положение, — это отчаянная попытка, но Джеймс все равно пытается. На всякий случай. Ларс отряхивается, застегивает молнию, поворачивается. Его взгляд, острый как хирургический скальпель. — Окей. — И это все? — Я принимаю твои извинения, — он начинает мыть руки. Джеймс знает, что он намеренно ведет себя так. Ему хочется отшлепать его, руки сжимаются в кулаки, ногти обжигают ладони. Когда это было? Он делает вдох, разгибает пальцы. — Ларс, — он считает до десяти, прежде чем закончить свою мысль. В конце концов, он пытается извиниться. Ему не нужно все портить только потому, что он контролирует свои порывы, как ребенок, — Не надо мне этой хуеты. Ларс упирается руками в маленькую раковину и смотрит на Джеймса через зеркало. — Что? Что ты пытаешься сделать? Я не понимаю. — Я пытаюсь все исправить, — и эти слова звучат поражением еще до того, как он их произносит. — Все в порядке, Джеймс, — вздох, нотки раздражения, — Брось это. — Я извиняюсь. Это исправляет ситуацию? — Если это то, что ты хочешь услышать, — Ларс поворачивается к нему. Предлагает эту фразу, как спасательный жилет тому, кто уже тонет. И Джеймса беспокоит это удушающее желание, отягощающее его, как камни в кармане, его готовность приземлиться на дно озера, — То конечно. Этого недостаточно. — Не говори так, потому что думаешь, что это сделает меня счастливым. — Что еще я должен делать? Иногда я просто… Блять, — Ларс надавливает на глаза, вдавливая пятки ладоней в глазницы. Затем он раздвигает пальцы и устало опускает на лицо. Он делает вдох, — Лучше бы я никогда не встречал тебя. Моя жизнь была бы намного… — Лучше? — Джеймс заканчивает за него. Он знал это, он всегда это знал. Просто когда это произносится вслух, когда это становится реальностью, становится еще больнее, — Тебе было бы лучше без меня? Ты так сильно меня ненавидишь? — Я не ненавижу тебя. Ради всего святого, — Ларс корчит гримасу то ли смущения, то ли отвращения. Он с трудом протискивается за Джеймсом, отпирает дверь и начинает ее распахивать. Но только после того, как он бросил на Джеймса полувзгляд через плечо, прежде чем сказать в пол, — Проще. Моя жизнь была бы проще.

-

— Отличное интервью, — Джейсон поджимает губы и чмокает ими, воспроизводя карикатурные звуки поцелуя, когда Кирк и Ларс делают свой торжественный вход. Как всегда, с опозданием, — Это последний раз, когда мы оставляем тебя за главного. — Да ладно. Мы справились с этим, чтобы ты... Что бы ты без нас делал? — Ларс делает кислое лицо, — Торговал бы на улицах со своими маленькими побочными проектами за мелочь? Джейсон смеется, хотя Джеймс от него этого не ожидает.  — Когда свадьба? — Я надеялся на весну, но, по-моему, Кирк больше любит зиму, — бурчит Ларс.  — Я буду твоим шафером, — предлагает Джейсон, вставая со своего места. Когда Боб возвращается из хуй-знает-откуда, их ждет работа. Джеймс даже не понимает, зачем они здесь. Он думал, что альбом уже должен быть готов.  — Им будет Джеймс.  — А кольценосец? — Тоже Джеймс, — Ларс пинает Джейсона под зад, когда тот проходит мимо, и тот с воплем спотыкается, — Но вакансия подружки невесты все еще свободна. Убедившись, что Джейсон покинул окрестности, он поворачивает свой рабочий стул лицом к собеседнику. Они видятся впервые с тех пор, как Ларс и Кирк отправились в Европу, чтобы дать тонну рекламных интервью. Больше всего Джеймса раздражало то, сколько раз ему пришлось наблюдать, как они картинно лижутся друг с другом в поезде по Италии.  — Какого хуя, Ларс? — спрашивает Джеймс, достаточно тихо. Ларс игнорирует его, — Я разговариваю с тобой, — он пытается еще раз, но у него ничего не получается. Джеймс теряет терпение, протягивает руку и ловит Ларса за запястье, — Эй! Тот сжимает челюсти.  — Отпусти. — Что это все было за хуйней? — Почему тебя это волнует? — этот грубый тон голоса, этот изгиб бровей. Он проверяет Джеймса, — Собираешься зачитать мне акт о нарушениях? — Хватит делать это, — Джеймс и глазом не моргнул от такого вызова, — Прекрати заниматься этой хуетой. — Какой хуетой? Как будто он вообще должен спрашивать. У них и раньше бывали подобные разговоры, но обычно они заканчивались тем, что Ларс целовал его и смеялся над его ревностью. Они лежали в постели — хрустящие гостиничные простыни, каждый вечер новое место — и шептали слова о первом, единственном и навсегда. Он изгоняет эти воспоминания в дальние уголки своего сознания — Сосаться друг с другом на камеру, притворяясь геями. — Я никем не притворяюсь, — Ларс утверждает, слова звучат жестко. Он поворачивается к пульту управления, опирается локтями на край и смотрит на надписи, — Думаю, Кирк тоже, но это не твое дело. И это приводит в движение около пяти различных теорий. Джеймс позволяет им столкнуться друг с другом, как колыбель Ньютона, в своей голове в течение тридцати секунд, прежде чем спросить.  — Че это значит? — Именно то, что я сказал, — Ларс пожимает плечами, — Я не притворяюсь. — Чего… Ларс, что?  Он поворачивается к Джеймсу.  — В чем твоя ебаная проблема? Почему ты всегда должен... — Потому что! — кричит Джеймс в ответ, его последние остатки сдержанности лопаются, как резинка, — Потому что. Из-за него мы выглядим глупо. Из-за него я выгляжу глупо. — Тебя так волнует, что люди думают о тебе. Да кому какое дело? Ну и что? Слова совсем износились и стали нитками после бесчисленных лет танцев вокруг этого. Джеймс полагает, что на самом деле он предпочитает безопасность, которую обеспечивали их отношения и рутина; независимо от того, насколько они изменчивы, он мог положиться на нее. Предсказать. Непредсказуемость неизвестности — вот что его пугает. — Я просто хочу, чтобы люди уважали меня, — теперь он уже не кажется таким твердым — заикается и трещит. Как устье реки встречается с ручьем, так и его палец встречается с раной. Закапывает, делает еще хуже. Единственное, чего хочет тот, кому больно — это чтобы стало еще больнее, — Я хочу им нравиться. — Нравиться? Повзрослей, блядь. Ты хочешь нравиться людям — Господи Боже. Это самое глупое, что я когда-либо слышал, — Ларс слегка качает головой, словно не может поверить в то, что слышит. Или, скорее, он разочарован тем, что слышит.  Но эти слова, быстро оборвавшие его, он тоже приветствует. Джеймс научился любить жестокость.  — Это правда. — Ну, это жалко.

-

Ларс лежит на полу трейлера, прикрыв лицо полотенцем, когда Джеймс добирается туда после их выступления. Кирк кричит, вступая в жаркую и крайне одностороннюю полемику по поводу звучания своей гитары. Джейсон раздевается в углу, разговаривая с одним из членов команды; он разминает носок и бросает его в направлении корзины для белья. Он приземляется на грудь Ларса, где его халат распахнулся. — Эй, ублюдок! — он снимает полотенце и мотает головой по сторонам, пока не находит виновника.  — Извини, — хмыкает Джейсон. Он бросает следующий носок, целясь теперь уже в него, но Ларс отбивает его прежде, чем он успевает попасть, — Не хотел помещать твоей маске для лица. — Че ты ко мне лезешь? — Ларс бросает один носок в ответ, и Джейсон уворачивается. Ему нравится раздражать Ларса до усрачки, — Я пытаюсь отдохнуть, а ты просто... Джейсон пускает в ход свою промокшую от пота футболку, но Джеймс перехватывает ее с раздраженным взглядом, а хлопок крепко сжимает в кулаке.  — Стоп. Никто с ним не спорит. Он идет к своему креслу, раздевается и садится на полотенце. Он уже достаточно высосал из комнаты все веселье, как это обычно бывает, когда он в плохом настроении. Если он падает, то и они все падают вместе с ним. Ларс перекатывается на полу, застыв на своем месте, и с любопытством наблюдает за ним, как ребенок, прижавшийся лицом к стеклу в зоопарке.  — Казалось, что этот сет длился пять ебучих часов, — Кирк смеется, только про себя, копаясь в своем дорожном чемодане, согнувшись в талии и прикрывая задницу рваными трусами, — Вы уверены, что было всего семнадцать песен? — Прямо перед вторым бисом я... — Че случилось, Хэтфилд? — спрашивает Ларс, прерывая Джейсона. Он поворачивается, чтобы сесть, и благодаря тому, как он подтянул ноги, Джеймсу хорошо видны его причиндалы. Теперь ни у кого из них нет и намека на стыд или приличия, если они вообще когда-либо были, — Ты не выглядишь особо взволнованным. — Это было отстойно, — Джеймс медленно потягивает свой Gatorade. Ларс закатывает глаза и поднимается с пола. Джеймсу хочется ударить его в спину, поэтому он пожимает плечами, чтобы скрыть, насколько он зол. В комнате есть и другие люди, — Мы звучали как дерьмово. Я чувствовал себя как дерьмо. — Все наладится, — уверяет Джейсон, — Начало тура всегда нелегкое. Джеймс кивает. Но у него трясутся руки, желудок сводит, голова раскалывается. Ему нужно принять душ, одеться, уехать. И больше всего на свете ему нужно выпить. Лучше уже никогда не будет, не для него; каждый ебаный день тяжелый. 

-

В предпоследний день Lollapolooza они устраивают вечеринку. Чуть больше месяца длится их тур по городам, где их никто не хочет видеть. По крайней мере, не на этом фестивале. Черт, Джеймс согласился на это только потому, что это вызвало столько возмущения критиков. Очевидно, они недостаточно альтернативны.  И они подвергаются публичному распятию со стороны своих фанатов, потому что на новой пластинке они звучат недостаточно металлически. Он пытается рационализировать все это, уговорить себя. Ларсу нравится быть разноглазым, но он начинает задумываться, не слишком ли далеко они зашли — фотографии с альбома, обложка. В конце концов, у них есть деньги, связанные с этим дерьмом. В трейлере, обшитом деревянными панелями, тела забиты в каждый уголок. Сквозь руки и ноги, вокруг дорожных кейсов и мартини он видит, как Кирк обхватывает Ларса сзади и протягивает ему выпивку. Ларс с улыбкой принимает его и повисает на его запястье, которое тот прижимает к груди.  Кто-то за спиной Джеймса хлопает его по спине и поздравляет со всем. Он вяло благодарит в ответ и занимает место рядом со столом, заваленным несколькими оставшимися кусками торта. Хорошее шоу, говорят они. Хорошее турне. Почти закончили и теперь свободны. Ларс смеется так сильно, что роняет свой напиток, а потом Кирк целует его в щеку.  Ларс протискивается сквозь толпу, болтая по дороге, всегда дружелюбный. Он направляется к столу с едой и выпивкой, и Джеймс паникует, ему приходится делать вид, что он только что не прожигал дыры в голове Кирка. Но Ларс слишком быстр, он ловит его взгляд, его улыбка сходит на нет, и Джеймс пытается убежать.  Он все равно находит его через некоторое время, со свежим напитком в руках и размытыми краями лица. Сигарета в уголке рта Ларса ждет огня, и какой-то случайный парень, которого он не узнает, практически не упускает возможности прикурить ее для него. Если бы Джеймс немного лучше себя контролировал, он смог бы скрыть ухмылку на своем лице. Потому что он знает, что это уродливо, он знает, что это несправедливо.  — Что у тебя с лицом? — наконец спрашивает Ларс, делая вдох. Он вздергивает бровь, угол падения света отбрасывает тень на шрам, — Еще одна отметка в моем послужном списке? — Я не могу говорить об этом прямо сейчас, — Джеймс напрягается.  — Конечно, нет. Все дело в тебе. Что Джеймс хочет, то и получает, — Ларс закатывает глаза, и слова выходят колючими. Он выпускает струйку дыма прямо в лицо Джеймсу и делает шаг в противоположном направлении.  — Я же, блядь, говорил тебе, что мне от этого всего некомфортно, — Джеймс дергает его за руку и наклоняется, чтобы убедиться, что он услышан. Действительно услышан. Его пальцы впиваются в жесткую ткань бицепса Ларса, — Эта хуйня с Кирком. Мне кажется, что я не должен объяснять это тебе. Ларс пристально смотрит на него из своего захвата, потом вверх по руке, прежде чем встретиться с его взглядом. Ему кажется, что он видит там вспышку возбуждения, прежде чем она превратится во что-то некротическое.  — Думаю, я больше всех заслуживаю объяснений. Франческа внезапно появляется в беспорядке из слоев лака и торта. Джеймс убирает руку Ларса и как можно небрежнее засовывает ее в задний карман. Он все равно выглядит чертовски глупо. Она целует его в теплую от пива щеку и с хихиканьем стирает с кожи немного глазури.  Джеймс прочищает горло. Кивает в его сторону.  — Мы поговорим об этом позже, чувак. Ларс, к счастью, не спорит с резким окончанием их разговора. Они оба знают, что это неправда. Скорее всего, они больше не будут говорить об этом. Ларс поднимает бокал, произнося тост, его рот представляет собой ровную линию, сигарета вяло горит между пальцами. — С днем рождения, Джеймс.

-

Ларс был в Нью-Йорке со своей девушкой все две недели отдыха от тура. Но это не страшно. Джеймс был на охоте, только он, ружье и бакс, и уж точно не зацикливался на них каждую секунду каждого часа. Он точно не представлял их на свиданиях или в постели. Совсем нет.  Ему удавалось месяцами не встречаться с ней, ловко уклоняясь от любой возможности. Но теперь она неизбежна, когда он спускается на лифте в вестибюль, а Фрэн сжимает его руку. Своеобразное воссоединение, вечер отдыха перед MTV Video Music Awards, проведенный за приятной совместной трапезой. Все парни ждут их, женщины на буксире.  И Ларс — не исключение. Двери раздвигаются, он выходит, и вот они: Ларс сидит на диване, между его ног - стройная девушка в облегающем платье. Она откидывает его волосы назад, он хватает ее за задницу обеими руками. Они говорят о чем-то, чего Джеймс не слышит. И вряд ли он хочет это слышать.  Когда он частично заваливается набок от смеха, уткнувшись лицом в ее локоть, он видит Джеймса и улыбается. Его рука не убирается с ее задницы, даже когда она поворачивается в его объятиях. Джеймсу приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы не смотреть на его пальцы и на то, как они задирают шелковистую ткань, чтобы не вспоминать, каково это. — Джеймс... — начинает официальное представление Ларс, его лицо пылает от абсолютной радости.   — Я Скайлар, — она прерывает его, протягивая руку. Она красива и изящна; Джеймсу кажется, что она чертовски безупречна. Он почти боится прикоснуться к ее коже, чтобы не оставить после себя пятно, — Я много слышала о тебе. Он тоже много слышал о ней. Причем совершенно не по своей воле. Она из денежной семьи, из династии, не совсем похожей на Ларса. Раньше она встречалась с какой-то кинозвездой, которая не имеет для Джеймса никакого значения. Но он все равно улыбается. — Приятно познакомиться. — А это Франческа, девушка Джеймса, — Ларс спасает его, сам того не зная.  — Вообще-то, невеста, — она протягивает руку к ним, и это было не совсем то, что он планировал сказать Ларсу. Он хотел поговорить с ним наедине. По какой-то причине. Тем не менее, вокруг звучат поздравления, благодарности и улыбки, — Вы присоединитесь к нам завтра? — Нет, она будет в больнице, — Ларс почти хвастается, обхватив Скайлар за талию и прижав ее к себе. Джеймс никогда не видел, чтобы он гордился им так же. Да он и не замечал, — Мне повезло, что она вообще здесь сегодня. — Джеймс сказал мне, что ты врач, — Фрэн улыбается и начинает разговор, который Джеймсу неинтересен. Он слишком занят желанием, чтобы земля разверзлась и поглотила его целиком. Теперь они все прекрасно понимают, что Джеймс говорил о Скайлар до этого. Ларс бросает на него пристальный взгляд, рот плотно сжат, чтобы не выдать того, что он, вероятно, хочет сказать. Подъезжают две машины, все выходят на тротуар и выбирают места. Джеймс намеренно подталкивает Франческу к заднему сиденью, на которое пересаживаются Кирк и его подружка, кем бы она ни была. Он действительно не может больше ни минуты находиться рядом со Скайлар, а ревность распространяется от укуса, как яд.  Прошли годы с тех пор, как Джеймс ощутил на себе пружинистое и цепкое чувство безраздельной привязанности Ларса. В разных машинах, в разных комнатах, в разных состояниях эта тоска остается. Он в отчаянии, он воет. Животное, которое знает свое имя, но при этом откликается на неправильное. Ларс отвязал его и назвал это свободой. Но он все еще чувствует веревку. 

-

Люди разговаривают с ним, а он только кивает. Он осматривает окрестности в поисках выпивки и думает, когда же, черт возьми, он сможет выпить в следующий раз. Он может продержаться без выпивки лишь несколько часов, прежде чем начнет чувствовать себя рваной, высохшей губкой. Кто-то тянет его за локоть — это Джейсон. Он направляет его обратно к группе, где кто-то направляет массивный объектив им в лицо.  Улыбайся на камеру. Смейся на камеру. Сюда, Джеймс. Улыбнись. Сфотографируйся, сфотографируйся, еще раз сфотографируйся. Распишитесь на пластинке, обними незнакомца. Притворись. Счастливая семья, все друг другу друзья. Скажи немного лжи: запись была отличной, и он рад новой эре сотрудничества, они вчетвером лучше и сильнее, чем когда-либо. Он берет в руки пару бутылок пива и отступает в угол, чтобы спрятаться на некоторое время. До тех пор, пока не приходят руководители и не сообщают им о правилах выступления. Никакого пиро, никаких матерных выражений. Все должно быть по-семейному. Ларс спрашивает, стоит ли им нагнуться сейчас или позже, раз уж они так сильно хотят их трахнуть.  Джеймс не сопротивляется. Он действительно планировал выступить с их последним синглом, как и ожидалось, все было готово и отлично упаковано. Он был готов выйти на сцену в своем дурацком наряде и выставить себя в лучшем свете перед всеми этими людьми, которые считают его шутом. А теперь он хочет чиркнуть спичкой и позволить всему Александра-палас сгореть дотла.  После ухода костюмеров он предлагает эту идею остальным ребятам. Джеймс не удивлен, что все они сразу же соглашаются. И вот они выходят на сцену, исполняют две самые оскорбительные песни из своего репертуара — все эти тексты об убийстве младенцев и траханье животных. Они уходят со сцены со странным чувством выполненного долга, высоко подняв метафорические средние пальцы.  Джеймс устал от того, что ему указывают, что делать, от компромиссов в угоду другим людям. Он устал от этого бесконечного конвейера прессы, от выработки ловких коммерческих перевертышей. Так что это последняя схватка перед смертельным ударом. Но это все равно не имеет значения. Телесеть вырезает их выступление из синдикации, а их самих быстро изгоняют с MTV. 

-

Это происходит следующим образом: Ларс ведет Скайлар в модный ресторан, где зарезервировал лучший столик. Весь вечер он осыпает ее вниманием. За каждый день, что они знакомы, к их столику подносят по розе, и еще одну — за следующий день, их будущее. А потом он просит ее выйти за него замуж.  Джеймс знает обо всем этом, потому что Ларс спросил его, что он думает об этой идее. Он нервничал, потные ладони тряслись от предвкушения. Джеймс сделал Франческе предложение самым стандартным образом, без лишней шумихи — это было едва заметно на радаре последних событий в его жизни. Он полагает, что со временем все вещи становятся менее захватывающими. Поэтому он сказал Ларсу, что все звучит замечательно. Он знает, что ей понравится. Ведь несмотря на то, что она утверждает, что ее смущают лимузины, которые Ларс присылает, чтобы возить ее по Нью-Йорку, даже когда его там нет, она сверкает, как бриллиант, под светом его увлечения. Этот грандиозный романтический жест, это признание в любви.  Джеймс помнит, как он выводил вихри на коже его ребер, медленно-медленно-медленно, рассказывая, что будет довольствоваться экстравагантным ужином в прекрасном городе. Крещендо едва сдерживаемого возбуждения во время поездки обратно в отель. И падение в постель, опьяненную вином и теплом, на долгие часы с человеком, которого он любит. Он говорил, что ему больше ничего не нужно в жизни.  И Джеймс когда-то был тем, кого он любил. Но сейчас он им не является, не совсем, не теперь. Ларс показал ему кольцо. Красивое, дорогое. Он видел, с каким нетерпением он ждал этого, как сиял, как вспыхивали его ямочки, когда он сжимал рот, чтобы скрыть улыбку. Он видел, как Ларс забыл о нем.