White dove in the darkness

***

Румыния, 1919

Lesley Gore — u don’t own me

Усадьба Графа-Дракулы величественная и покрытая мраком. Туманная долина, густые сосновые рощи и редкие холмы елей. Просторы земель, частные владения и конюшня с добротными, крепкими лошадьми. Безликий дом нарисован дьяволом. Стены хранят печаль и старинные картины, на которых траурные разводы дорожками слез проникают в самое сердце. Юнги привык к вечной темноте. Она живет в нем долгие, угрюмые годы, и с каждым днем одиночество навевает на острые мысли все безжалостней, заставляя давиться тоской и горьким обжигающим бурбоном. Белая рубашка сковывает грудину, жаккардовый галстук свободной угольной полосой покоится на торсе, а гравированный серебряный зажим альфа снял сразу после банкета, возвращая своему лику мнимую свободу. Разукрашенные лиловыми венами пальцы сжимают граненый бокал, два кубика льда растворяются в окрашенном шоколадом градусе. Старый Рип ван Винкль стоит поперек горла. Ленивые глаза скользят по туманным углам помещения, лунная улыбка заглядывает сквозь распахнутые настежь дубовые створки, а на указательном пальце поблескивает опал. Перстень-печатка — фамильная реликвия. Юнги его не снимает, порой рассматривает от скуки, а иногда дотрагивается кончиками пальцев, вспоминая семейные истины. Ночь настигает неспешно. Свист ветра за окном, обсидиановые жеребцы неспокойно бьют копытами о землю, а их хвосты хлыстами разрубают воздух. Граф в два глотка допивает старый и поднимается с широкого кресла близь камина, волоча тело в комнату. День выдался тяжелый. Гости, шум и лязг столовых приборов, а к вечеру опьяневшие бароны, фыркающие сквозь безобразные усы. Юнги не любит отмечать свой личный праздник, тем более — на пороге сорокалетия. Обязанности это всё, как и просьбы прислуги, уважающие и любящие его как самого родного и прекрасного сына. Накормили всю знать сполна, вином напоили и спровадили. Наступает звенящая тишина. На стенах трещины, комната графа темная и пыльная. В других — ещё хуже. Мебель накрыта белой, наверняка затхлой и пропитавшейся перстью тканью, а на полу желтые разводы. В его покоях широкая кровать с бледно-серыми простынями, резной комод из красного дерева и письменный стол, за которым Мин написал немало писем матушке в Англию, когда находился на грани отчаяния. Канделябр в центре комнаты освещает небольшую, скромно упакованную подарочную коробку. Языки пламени бликами ложатся на стены, восковые капли стекают по медным рожкам, а взгляд прожигает скромное на вид подношение. Юнги никогда не любил подарки. Они всегда были безвкусными и бездарными, но принимал с честью, как и полагалось его статусу. Проживающий все свои годы в достатке, хотелось чего-то необычного и простого, — от души. Ему дарили землю, портреты и драгоценные камни. В холле висит его облик с сигарой, глубоким взглядом и широко расставленными бедрами. Бледная, почти прозрачная кожа и слегка выпирающие клыки. Не дурно. Но эта маленькая, непримечательная коробка слишком давит на любопытство, таящееся глубоко в груди. Обертка летит шуршащим комком на пол, а перед нахмуренным лицом расписная, местами потертая и лишившаяся всякого света шкатулка. Выкуренная пару часов назад сигара губительной болью сковывает виски. Но альфа все равно облизывается, не отказался бы от терпкого облака вновь, прожигая презент лисьим прищуром. Необычно. Давно его не поглощало так рьяно, как мелкая искра интереса, простреливающая желудок. Может, виски? Или, всё же полбокала бордо на голодный? Альфа даже не замечает, как оказывается с коробочкой в руках вновь на мягком кресле у камина, метая кинжалы то на оранжевое пламя, то на свои бледные руки, бережно держащие шкатулку. За сталью стен копошатся его люди. Ноздри жадно вдыхают тлеющую древесину и аромат пышных пирогов на завтра. На языке вкус алкоголя, на сухих губах скромная ухмылка. Мужчина вальяжно устраивается на коже, подарок — на коленях. Платиново-серая крышка скрипит, стершаяся обвязка украшена вырезанными тонкими волнами, а на дне — ржаво-золотой ключик. Вызорочный, старый, тяжелый. Юнги всё это добро сверлит нечитаемым взглядом, останавливая его на маленькой, скромной фигуре куколки, задерживая дыхание. Хрупкая балерина стоит на одной ножке, другая отведена в сторону. Кольцо тонких рук над головой и бледно-розовое платье. Завороженный, альфа аккуратно отставляет её на низкий столик, нависая сверху. Ключ обжигает крупную ладонь. Освещение тусклое, вдохи тяжелые, и, пристроив к выемке, вампир слегка вздрагивает, вслушиваясь в звуки механизма, когда прокручивает его по часовой стрелке, достигая момента, когда из шкатулки начинает литься скрипичная, негромкая мелодия. И в это мгновение сердце альфы тяжелым грузом ухает вниз, ослепительные лучи вонзаются в глаза, а грудь стискивает непонимание. Он отшатывается от слепящих бликов назад, пока спина не упирается в грубость кресла. Граф моргает несколько раз, оглушительное наваждение потихоньку ускользает, а густые угольные брови ползут вверх, когда он видит… видит в своем доме, на старом полу невесомого ангела. Немыслимо. В голове пустота, нет мыслей, совсем ничего. Только учащенное дыхание и витающий, насыщенный аромат балерины-омеги. Маленький изящный мальчишка отчаянно отдает себя танцу. Его тело парит в воздухе, золото волос сковано черной, атласной лентой, завязанной в небольшой бантик на затылке. Он совершенно не смотрит на мужчину, руки его очерчивают в пространстве плавные узоры, а по румяным щекам стекают дорожки слез. Танец. Словно последний, иссякший и истлевший, кружится птицей в прочной золотой клетке, да только клетка его — собственная жизнь. Такой ранимый, до костей тонкий и крошечный. Альфа не может оторвать стеклянный взгляд от созерцания невесомой прелести, и даже кажется, взметни он свою большую ладонь к нежной, сотканной из самого бесценного хрусталя куколке — балерина в агонии истопчет свои ножки, доверчиво исполняя свой посмертный, искренний танец. Необратимый. Хрупкие пальчики в его пурпурно-розовых пуантах окровавлены, а за спиной — невидимые крылья. Такие же поникшие, истратившие искристый блик и наивную веру в хорошее. Звучит последняя нота. Мелодия, льющаяся из старинной шкатулки затихает. Омега обнимает себя за плечи и прикрывает глаза, замирая в той же позе, в какой и фарфоровая куколка пару мгновений назад. Мужчина не осмеливается что-либо сделать. Смотрит долго, понимая, что совсем не дышал, и только спустя долгую секунду прикрывает глаза, глубоко хватая воздух. Как это возможно? Нет-нет. Так не бывает. Невозможно. Это просто… просто нереально. Юнги прожил долгие и тяжелые годы, ему казалось, что он повидал многое и удивляться больше нечему. Как же он ошибался. Всю свою жизнь так глупо ошибался, когда перед ним, прямо с небольшой дощечки снизошел юный, маленький Агнец Божий. Балерина тихонько стоит, поглядывая на альфу боязливо. С красными честными глазами, тяжело вздымающейся грудью и тонкими ножками в белых колготках. Пышное бисквитное платье колет тело, белоснежный корсет стягивает талию, а длинные, ореховые ресницы слиплись от влаги. Вампир отмирает. Не дергается, резких движений не делает, но чувствует страх напротив, и поэтому укладывает руки по обе стороны кресла, немного наклоняя вперед корпус. Ангел стеснительно сжимается. — Дьявол, — ругается шепотом Юнги. Хочется рассмеяться от иронии, но он не смеет, а только приподнимает уголки пересохших губ и ловит восхищенным взглядом застенчивый. — Здравствуй… Маленький молчаливо кивает, его губы на вид как бутон нежной розы, очаровательно распахиваются. — Здравствуйте, Граф. — сладкий невинный голос ласкает уши. У Юнги спирает дыхание. Ему хочется, словно мальчишке, раскраснеться и отвести глаза. Очаровательный. Он будто вновь вернул свою молодость, почувствовал жар в теле и искры на кончиках пальцев. Что нужно спрашивать? Как он здесь оказался? Да как это вообще возможно…? В голове насмешливо фыркают жеребцы из конюшни, а на затылке волоски встают дыбом. Юнги сжимает и разжимает кулаки, вскидывая одну руку, чтобы убрать длинные, волнистые волосы с лица. В груди что-то ощутимо свербит. Смешанные чувства отбивают на ребрах неумолимую и убивающую чечетку. Куколка, — ядом прожигает язык. Так хочется назвать эту чудесную балерину, но Дракула боится. Страшиться спугнуть, сделать больно, или и вовсе того, что неземной исчезнет. — Как тебя зовут? — произносит хрипло Юнги, незаметно втягивая вкусный омежий аромат. Что-то молочное, сахарное и приятное. Пухлые короткие ладошки трутся друг об друга, красивый мальчишка медленно усаживается на пол, а граф всеми силами сдерживает себя, чтобы не сорваться с места и не поднять легкую ношу на руки. Умостил бы его на мягкий диван, укрыл бы пледом. — Мамуля всегда называла меня белой голубкой, — тихонько воркует омега, прикрывая стеснительно глаза. Воздушные губы печально надуваются. Он подтягивает к себе коленки и укладывает на них подбородок. Кожа у него мягкая, чистая и светлая. — А папа — просто Чимин. Чимин. Белая голубка.

***

На длинном обеденном столе ароматный поздний ужин. В кротких ладонях омеги кружка травяного чая, а на верхней губе мазок пышных сливок от ломтика торта. Все кусочки фруктов и миндаля съедены с аппетитом и восторгом. Счастливое и довольное лицо согревает внутренности Юнги сильнее, чем забытый в холле бурбон. Чимин смущенный. Наивный блеск в его глазах такой яркий и завораживающий, что альфа смотрит пристально, даже пугающе, стесняя своей аурой балерину. Они молчат, но тишина между ними такая громкая и всепоглощающая, что и слова совсем не нужны. Сегодня граф получил бесценный подарок. Лучший. Теплые ладони омеги ставят кружку на стол, а указательный пальчик стирает сладкий отпечаток с губы, слизывая с него глазурь. Юнги тактично уводит взгляд. Алый язык и пышные губы вызывают в нём лавину неописуемых чувств. Он прокашливается. — Так, ты теперь… — не знает как закончить. Уйдешь? Исчезнешь? Вновь превратишься в искусственную фарфоровую куклу… Мальчишка забавно растопыривает липкие пальчики, держа их над столом, и сильно вздрагивает, словно он забыл, что сейчас находится в усадьбе вампира. Кушает его праздничный торт. Является человеком, а не бездушной игрушкой. Его мирное дыхание прерывается. Чимин скованно скользит глазами по столу, но через мгновение всё же их поднимает, смотря на Юнги смиренно, тоскливо и туманно. — Ох, хозяин, теперь я буду танцевать только для вас, — но он говорит это не с грустью, а с особенным жаром, пылающим на его щеках. Граф выдыхает. Душно стало, хоть и три пуговицы на рубашке расстегнуты. Он поражен словами, его словно ударили под дых, нацепили на голову пакет и лишили кислорода. Он в неверии распахивает глаза, и давит низкие, тяжелые ноты: — Не нужно так. — балерина на его слова моргает, опускает голову и угрюмо кивает. Что…? Печаль на его плечах давит тяжелым грузом, и даже пышное платье увядает на глазах, точно так же, как и сам ангел. И до него наконец-то доходит. — Нет-нет, голубка! — порывается альфа, ловя испуганные черты. — Я…я не отказываюсь от тебя, Чимин-а. Вовсе нет. Мальчишка будто не верит. Молчит, поджал губы и обиженно отвернулся, краснея. — Но… — Я не твой хозяин, Чимин, — говорит серьезно. — Называй меня Юнги, пожалуйста. Время близится к рассвету. Тяжелея мгла за окном рассеялась, из-за горизонта выплывает дуга оранжевого солнца, а усадьба вдохнула в себя новую жизнь. Впервые за долгие годы. Здесь давно не было так светло и пряно. Чимин среди мрачных стен — яркий лучик света. Тоненький, но самый сильный, способный провести по пыльным и черным коридорам. Холода испаряются, ветер затихает, а скромный мальчишка мягко кивает, растягивая уголки губ в скромной ласке. — В-вы… вы будете моим Юнги? — спрашивает очаровательный юноша чутко и наивно. У графа горит сердце от нежности. — Да, — точеные скулы пылают. Кромешная темнота во взгляде воспламеняется, а желудок пульсирует. — Да, я буду твоим Юнги. Ледяные руки вмиг почувствовали облако пламени, готовые в любой момент дотронуться до омеги. Юнги отгоняет все мысли, клубящиеся в голове и поднимается, понимая, что пора отдыхать. Чимин послушным мальчиком вскакивает следом, шуршит нарядом и тихо хихикает, прикрывая рот ладошкой. О, черти! Какой же он восхитительный. Дракула на него не смотрит. Молча ступает в свои покои, но чуткий слух улавливает торопящиеся за ним шаги и выдыхает, готовый ко всем последствиям. Он быстро находит в своем шкафу чистую большую рубашку, в которой балерина утонет, и разворачивается, замечая на пороге скромно стоящий силуэт. — Держи, — омега озадаченно смотрит на большую вещицу, но принимает, прижимая ткань к груди. — Думаю… отдыхать в таком прелестном платье будет неудобно. — тактично замечает Мин. Чимин лучезарно улыбается. Его наряд понравился вампиру. Его воздушное платьице, которое так ценно горячему сердцу. Он, в порыве счастья, кружится и красуется перед своим Юнги, все так же держа рубашку альфы, которая, хоть и чистая, но хранит насыщенный, терпкий аромат мужчины. Юнги клыкасто ухмыляется. Хочет дотянуться до золотистых волос, погладить макушку и прижать к себе, но абсолютно ничего не делает. В горле першит, пора и ему немного вздремнуть. — Твоя комната напротив. Тебе стоит отдохнуть, ангелок, — рокочет Дракула, отворяя тяжелую дверь в комнату напротив. Здесь почти всё такое же, как и у альфы. Чистое и свежее постельное, широкие зашторенные окна, комод и вытянутое зеркало на ножках, украшенное маленькими узорами. Омега вздыхает восхищенно, смело проходит вглубь и плюхается на мягкую кровать, руками скользя по простынке. — Если что-нибудь понадобится, я рядом. Балерина кивает. — Спасибо, — шепот его льется как песня. — Спокойной ночи, Чимин. — Мин хрипит против воли, засматриваясь на божество во мрачных покоях. — И Вам, мой Юнги. Твою мать. Вампир сгорает заживо и прикрывает за собой дверь. Теперь у него есть личная балерина, — его драгоценная куколка. Самая прекрасная и нежная. Счастливым альфа никогда не был, но именно сейчас, вжимая затылок в подушку, готов прокричать о том, что теперь знает каково это. Чимин смотрит на закрытую дверь, и не может поверить, что всё происходящее с ним — реальность. Вампир не стал поступать как прошлые хозяева, когда он попадал в их жадные лапы, лишая себя любой веры в лучшее. Его ножки тогда так болели, потому что заставляли танцевать без остановки, даже тогда, когда он был не в силах и не чувствовал мелодию. Всё было ужасно. Сальные ухмылки, животные оскалы и команды, как бродячей собаке. Одна грязь и зависть от тех дам, чьим мужьям его дарили. Позволяли ощутить лишь момент жизни, разглядеть яркий свет, а после выхватывали, не позволяя насмотреться. Такие злые и чужие. Совершенно непохожие на Графа-Дракулу. Стон вырывается из омежьих губ, когда ленты больше не сковывают щиколотки, а пуанты шумно валятся на пол. Платье падает следом, а на тонкие и уставшие плечи надевает рубашку, пахнущую его новым домом. От Юнги разит стойким и насыщенным запахом алкоголя и крови. Вся усадьба источает аромат хозяина, а еще гари и старого дерева. Свечи, свечи, свечи… Склеп какой-то, — хихикает про себя Чимин, тут же вздрагивая от громкого карканья угольных воронов за окном. Он даже видел статую горгульи у входной двери. Его новый дом. В страхе ныряет под ледяную простынь и давит охвативший всё тело страх, стараясь не думать ни о чем, кроме дымчато-белого лица вампира. Вспоминает его клыкастую ухмылку, она у него такая острая. Наверняка опасней лезвия. Вспоминает теплый взгляд и смертельно-холодные ладони, которые коснулись его всего на мгновение, но пустили корни жара по всему ангельскому телу. Его объятия наверняка были бы самыми безопасными. Слезы собираются в уголках глаз, но балерина их не подавляет, а только прикрывая глаза надеется, что это всё не окажется прекрасным сном. Что его вновь не заточат в проклятую шкатулку, где он будет безликим и бездушным. Всеми забытый и не знающий любви.

***

— Ах, невероятно! — восторженно пищит балерина. В том самом холле, где они впервые встретились с вампиром пару недель назад, расположилась длинная дорожка из ярких, пышных платьев, которые альфа купил специально для своего ангела. Рюши, блестки, камни. Глаза разбегаются. Белые сарафаны, розовые и лимонные. Чимин очень любит лимонный цвет! А ещё розовый, голубой, лавандовый и вообще всё яркое. Правда, у него никогда не было такой роскоши. Только старенькие поношенные пуанты и погубленное балетное платье. Он с благоговением смотрит сначала на одежку, а потом переводит влажный взгляд на излюбленное Дракулой кресло, в котором тот сидит с ленивой ухмылкой на сухих губах. Бокал винкль в бледно-бледной руке, сегодня он в жилетке поверх рубашки и убранными в небольшой хвост волосами. Скованные черными брюками бедра вальяжно расставлены. — Нравится? — сверкает глазами Юнги, делая глоток. Самого распирает от счастья и довольной пунцовой мордашки, но внешне остается непоколебим, приподнимая лукаво бровь. Голубка часто-часто кивает и по его воздушной щеке скатывается одинокая жемчужная слезинка. Вонзив зубы в нижнюю губу, Чимин довольно сопит, пытаясь обнять все-все платья. Трется о колючую ткань, пальчиками трогает каждую бусинку и сетку, попискивая от восхищения. Теперь это всё его. Нежится в них, трогает трепетно ткань, а потом резко с одним из них вскакивает. Прижимает к себе и расправляет. Оно песочного цвета, с кружевными оборочками на рукавах, а на спине крупный, атласный бант. Он в нём будет таким дивным, самым прелестными для своего мужчины. — Спасибо, Юнги! — Чимин кружится и звонко смеется. — Спасибо, спасибо! — повторяет, разлетаясь по холлу как птица. — Я теперь самый красивый, ведь правда? Ответ омеге не нужен. Прожигающие его глаза говорят обо всем. Но он всё равно поглядывает в полете на альфу, растягивая хитрющую улыбку и хихикая. Разные колготки ему тоже купили! А ещё книжки, изумрудный гребень и румяна. Вампиру больно от той тяжести, с которой оседают чувства на его мертвое сердце. Запястья пульсируют, точно как и клыки, разрубающие его плоть до хилых алых трещин. Солнечный свет не сравнится с балериной. Юнги сидит к нему спиной, но лучи так славно падают на румяное лицо, что его звездочка поистине выглядит как спустившийся с неба ангел. — Правда, — хрипит Мин, до треска сжимая бокал в руке. Хочется ещё так много сказать, но ком в горле не позволяет. Слизывает с нижней губы кровь и алкоголь, скользя глазами по радостному танцующему силуэту. В большом парадном зеркале он не отражается, и разглядеть каждую черту юного тела он умудряется сполна. На золотистых волосах, совсем рядом с виском — новая заколка. Юнги и их накупил, очень много, но Чимин влюбился только в конкретную. С белоснежным голубем, сверкающим в шелке его прядей драгоценным камнем. — Непременно хочу всё-всё примерить! — заявляет так, словно альфа посмел бы ему перечить. Мальчишка уже успел нацепить на ножки бежевые балетки с перемычкой, и теперь цокает плоским каблучком, убегая в свою комнату с охапкой платьев. Вампир добродушно посмеивается и ждет. До ноздрей дотягиваются витки пряных угощений, которые прислуга готовит на кухне. Сегодня он попросил испечь побольше кексов на десерт, а ещё ягодный лимонад. Чимину он очень понравился. Альфе тоже. Неуклюжий мальчик так вкусно и жадно его пил, что ему приходилось постоянно уводить глаза, чтобы не испепелять липкие дорожки, стекающие с уголков пышных губ и шеи. Ему бы тоже хотелось попробовать. Слизать с мраморной кожи сладкий вкус, посмаковать и довольно рыкнуть, прося добавки. Блядство. Этот мальчишка… Он каждую секунду в голове, его высокий голос проник в уши и звучит на повторе. Такой кокетливый, маленький и соблазнительный. — Альфа! — Юнги смаргивает вязкое наваждение и закидывает ногу на ногу, слегка ерзая. — Ну, как я тебе? — пропевает белоснежный. Песочный оттенок Чимину к лицу. Впрочем, как и любой другой. Заведенная юла вертится, пританцовывает и широко улыбается, красуясь перед вампиром. Благословение ли это? Нарядный и красивый. Всегда красивый, даже с распушившимися непослушными волосами по утрам. С вымазанном в креме ртом и испачканными в глазури пальчиками. Юнги мучительно-медленно сканирует желанное тело, задерживается недолго на открытой шее и спускается вниз, останавливаясь на тонких щиколотках. Кивает и делает глоток, показывая одобрительную ухмылку. Балерина счастливо улыбается и вновь убегает наверх примерять другое платье. А над Дракулой в очередной раз ржут жеребцы. Голодный и влюбленный кровопийца.

***

Ночь выдалась неспокойной. Черные вены альфы набухли от душевного негодования, а просторы, которые он огибает на своем жеребце, — на глазах превратились в пепел. Раньше он избавлялся скачками и тихими ночными прогулками от всепоглощающей тоски, но в этот раз всё совершенно иначе. Кусок гнили в груди бешено колотится, клыки чешутся и лезут сильнее, чем в обычные дни. Юнги так устал скрывать бурю внутри себя, сносящую всё к чертовой матери, что ещё немного, и он совсем рехнется. Давно он не выбирался за пределы усадьбы, особенно в эти месяцы, живя с балериной под одной крышей. Дракула прячется. Постоянно пропадает и знает, прекрасно знает, что поступает отвратительно по отношению к своему мальчику, но он больше не может. Дурманящий запах омеги и его трепетный смех. А эти губительные губы, всегда истерзанные беленькими зубками. Алый язычок, скользящий по ним и пунцовые плюшевые щеки. Свихнуться можно. Юнги так и не осмелился к нему прикоснуться, даже в те моменты, когда голубка, в порыве радости запрыгивала на его колени и жалась близко-близко, скрывая личико в изгибе вампирской шеи. Терлась носиком, мимолетно касалась теплыми губами и заставляла тихо рычать, не позволяя рыпнуться. Мужчина боится сделать больно. Повести себя как-то не так, позволить усомниться в пламенных, чувственных намерениях, и увидеть разочарование на дне кофейных глаз, которые снятся ему в те скудные секунды, когда он позволяет себе отвлечься на мертвецкий покой. Чимин… Он такой наивный и маленький. Восемнадцатилетний, проживший, хоть и недолгую, но тяжелую жизнь, которая кошмарными воронами окружает его и по сей день. Пусть ему и спокойно рядом со своим Юнги, но он всё же доверчиво-близко, а от этого у взрослого рвет крышу. Черное пальто он скинул ещё внизу, даже не удосужившись повесить в гардероб. Расстегнул почти все пуговицы на рубашке. Она пропахла его конями, сеном и выкуренной на воздухе сигарой. Табак всё ещё покалывает на губах, и сейчас, поднимаясь в свою спальню, Юнги стягивает черные кожаные перчатки, разминая костяшки. В усадьбе усталость растворяется. Здесь всё самое любимое: темень, покой, балерина. Вампиру даже не нужно подходить к двери вплотную, чтобы кое-что понять. За ней его ждут. Причем слишком долго. Он улавливает сладких густой аромат и жадно сглатывает вязкую слюну, вынюхивая еще и примесь горечи. Брови взлетают вверх. Почему Чимин не спит? Сейчас глубокая ночь, а Дракула специально решил покинуть усадьбу с наступлением вечера, седлая своего лучшего коня и пропадая в сумерках. Подальше от головокружительного омеги. Юнги больше так не может. Его кроет рядом с любимой, самой желанной голубкой, которая капризно показывает язык за завтраком и требует как можно больше сладостей. Граф готов на всё ради него. Если бы Чимин захотел забрать себе все богатства, то альфа не раздумывая позволил бы. Абсолютно всё. Его сердце уже безжалостно вырвали маленькие ладони. Скрип петель неприятно бьет по ушам. Тихо не получается, но входит смело, распахивая дверь настежь. Желудок простреливает. Омега сидит в его рубашке, оголенные бедра приковывают взгляд, а среди серых простыней он выглядит ещё желаннее. Юнги не успевает сказать ни слова. — Где ты был? — мальчик звучит обиженно. Чимин скрещивает руки на груди, обхватывает себя за плечи ладошками и вонзает в крупное тело злой взгляд, поднимая подбородок. Сейчас он открытый и откровенный в своем настроении. Провинившийся вампир хочет ухмыльнуться, но осекается. — Были дела, голубка, — непринужденно, словно это обычный их разговор. С расспросами, обидами, выяснениями. Юнги проходит вглубь комнаты, стараясь не бросать частые взгляды к распаляющему его нутро телу, и свободно сбрасывает рубашку на пол. Слышит, как балерина тяжело сглатывает. Он мог бы переодеться в другой части дома, мог бы и вовсе выгнать из своих покоев ангела, но ничего из этого не делает. Остается в брюках, низко сидящих на бедрах и копирует позу омеги, опираясь на комод. — Какие? — фыркает Чимин, но пристально разглядывает мускулистое тело. Засматривается на широкие плечи и вздутые вены на руках. Спускается ниже, рвано выдыхая, когда очерчивает глазами рельефные мышцы живота и дорожку черных волос, скрывающихся в брюках. Кожа у него бархатная даже на вид. Низ живота ошпаривает тянущее возбуждение, а щеки молниеносно розовеют. Клыкастый на него теперь совсем не смотрит. Просто… чертовщина какая-то! Чимин уже и капризничал, требовал очень много внимания, но графа словно подменили. Он всё так же ласков и добр, отвечает на совершенно глупое любопытство, распоряжается, чтобы в поместье всегда были свежие тортики и кексы, которые так полюбились балерине. Но теперь он всё чаще отводит взгляд, не прожигает им каждый юный изгиб и всё меньше касается. Не то, чтобы он и раньше распускал руки… Но омега страстно желает. Очень сильно, до сломленных костей и высоких поскуливаний. Ему бы так хотелось, чтобы то самое пламя, которое горит в глазах Юнги каждый раз, когда он прихорашивается и надувает губы, сорвалось и обрушилось бы прямо на всё его молоденькое тело. Чимин давно стал чувствовать приятные ожоги между своих ножек в присутствии Дракулы. Горячую пульсация и сладкие, тянущие спазмы. Он ещё ни разу не целовался, но очень сильно хочет. Именно с Юнги. Ощутить его острые клыки на шее и губах. — Почему ты здесь, Чимин-а? — тон его настороженный, но аккуратный. Ноздри уже уловили сквозящее между ними напряжение, а не распознать ноты возбужденной омеги, — было бы глупо. Юнги до боли впивается в свои плечи короткими ногтями и тяжело дышит. Глаза затмевает черная пелена, но он старается не сорваться, не обращая внимание на покалывание в паху. Мальчишка перед ним такой раскрытый, что это ни что иное, как погибель. Сейчас, когда его ноги не скованы колготками и длиной платья, он замечает явное. Пышные и мягкие бедра. Острые коленки и маленькие ступни. Совсем крохи, в его руках они смотрелись бы ещё меньше. Омега долгую минуту расстроенно хмурится. Жует нижнюю губу до бордовых пятен, и мелко всхлипывает, зажмуриваясь. — Ты меня бросил! — Чимин срывается на вой, который пронзает вампира насквозь. Юнги ещё больше леденеет и сжимает кулаки. — Я-я. испугался, — шепчет Чимин, теребя пальчиками кромку рубашки. — Ты постоянно уходишь, и… и м-мне кажется, хочешь от меня избавиться, — рыдает, захлебываясь в рваном дыхании. Нет. Юнги не посмеет вариться своему мальчику в таких ужасных мыслях. Блядство. Как он вообще мог такое допустить? Растерзал себя, подвел ангела, который так доверчиво ждал и думал о нём хмурыми ночами. Дракула знает, что поступил как последний ублюдок. Его куколка, самый прекрасный и красивый танцор, который вызвал в нём столько чувств и эмоций, что стало просто невыносимо. Юнги никогда не простит себе его слезы. Никогда. — Мой мальчик, — он преодолевает расстояние между ними за один шаг и, не раздумывая больше ни минуты, обхватывает своими ледяными руками горячее тело. Большие ладони накрывают золотистую макушку, длинные пальцы зарываются в волосы и притягивают мокрое личико к своей голой груди, ощущая на ней тяжелое, прерывистое дыхание. — Ну что ты такое говоришь? — низко и утробно рокочет, укачивая балерину. Так близко и так отчаянно. Чимин слепым воробушком тянется всё ближе, жадно вдыхая самый родной аромат. Только рядом с альфой ему спокойно. Только рядом с ним он защищен и в безопасности. Носик впивается в выпирающую ключицу, а губы мажут по мышцам груди. Мурашки покрывают в этом месте кожу. Постепенно сквозит и на загривке, делая его ещё слабее. Казалось бы, куда ещё больше? Он и так полностью принял тот факт, что с появлением той незабываемой шкатулки, которая подарила радость всей его долгой жизни — вампир окончательно погиб. Ослаб, окаменел и превратился в ту самую статую горгульи, на которую пожаловался однажды Чимин. Юнги её убрал сразу же. Волнуется, всегда переживает и боится, что может надоесть графу. Столько раз он оставался одиноким и всеми брошенным, что тяжелые воспоминания сжирают его изнутри. Он ведь так пропал в своем Юнги. В его мрачном доме; липком, желающем взгляде и откровенном обожании, которое плещется на дне лисьих глаз. Так не смотрят на чужаков и ненужных, но Дракула изменился. И это пугает. Балерина не боится показаться глупым или наивным, — это меньшее, что его волнует. Страшнее то, что однажды все свечи вдруг потухнут, а в воздухе больше не останется клубков дыма от вечно тлеющей сигары; за окном иссякнет туман, а любимый и клыкастый альфа не окажется на своем кресле у камина, попивая бурбон. Это и не жизнь будет вовсе. Чимин очарован каждой деталью, окружающей его, а ещё больше — мужчиной, всегда смотрящий на него чувственно и ясно. Черные глаза так смотрят только на балерину и никогда не исчезающий с пальца перстень. Так смотрят на свою семью. — Я-я всё е-еще тебе нужен? — плаксиво сопит омега, цепляясь за большие плечи короткими пальчиками и мостится удобнее, почти залазит на сильные бедра. Ему этого слишком мало. Нужно ближе, точно убедиться, что Юнги его не бросил. Что он всё ещё ему нужен. Беззащитное божество в лапах зверя ощущается до боли правильно. И если раньше вампир остерегался и намеренно отдалялся, чтобы не причинить вред, теперь понимает, что сделал только хуже. Такой росток неземного создания, как Чимин — достоин вечность купаться в признаниях и ласке, а лучше всего — в скованных холодом объятиях. Макушку ошпаривает пламенное дыхание. — Больше жизни, — чувственно говорит Дракула и прикрывает глаза, смирившись со своей глубокой любовью. Он оплетает тонкое тело своими руками и крепко обнимает, шепча успокаивающие слова. — Тш-ш, мой хороший, — гладит прелестные волосы и затягивает запах омеги в легкие, не переставая укачивать. — Конечно нужен, голубка. Очень-очень нужен. Всхлипы становятся тише. Вампир слегка прикасается к теплому виску губами, и прислушивается. — П-правда? — слова слетают с искусанных губ прямо на бледную кожу. Юнги делает скомканный вдох. — Никогда не смей сомневаться в этом, — говорит уже строже, проводя кончиками пальцев по спинке. Слегка сжимает талию в порыве, но тут же отдергивает себя, слыша маленький, слабый стон. Блять. Он больше этого не вынесет. — Давай засыпать, — заплаканное лицо отлипает от груди, на влажных щеках пунцовые пятна, а губки стали ещё пышнее, желаннее. — Вместе? — Чимин в надежде заламывает брови и смотрит чистым взглядом, вырывая из легких мужчины рваный рокот. — Вместе. Впервые в альфьем склепе, его личных покоях он не один. Ему сон и вовсе не нужен, но ради Чимина он готов пролежать до рассвета, прижимая к себе всё ещё опечаленную омегу. Юнги никогда не считал себя глупым, а даже наоборот. Но в очередной раз убедился, что всё портить — врожденное призвание. Уму непостижимо. Покрасневшие от слез веки балерины закрываются. Уставший, совсем легкий, даже невесомый. Юнги позволяет себе окончательно упасть, в порыве прижимая теплое тело ближе и проглатывает рык, сконфуженно подготавливая спальное место. Укладывает голову Чимина на подушку, накрывает простыней и ложится рядом, обессилено прикрывая глаза рукой. Запах стоит опьяняющий. Так вкусно и сладко, что хочется зарыться в горячую шею носом, жадно вобрать густой феромон в себя, и словно под кайфом откинуться, влажно проводя языком по ароматной жилке.

***

Чимин просыпается от горячего облака внизу живота. Ушко ошпаривает дыхание, а собственный нос пробивает бледную шею, вонзаясь в неё слишком рьяно. В груди только Юнги. В мыслях только он. Балерина полностью лежит на мускулистой груди, видимо, во сне хотел быть ещё ближе. Тяжелые ладони вампира лениво и сонно щекочут поясницу. Омега думает, что он спит, и улыбается, понимая то, что даже во сне этот холодный и мрачный мужчина его оберегает. Не отпускает от себя, позволяет надумать многое и закатить сцену. Мальчишка аккуратно выпрямляется, пуще прежнего краснея щеками, когда замечает в каком они положении. Пухлые бедра по обе стороны от стальных, а маленькая киска вжимается в отчетливый бугор под плотной тканью. Дыхание учащается, а зубки вонзаются в нижнюю губу. У Чимина кружится голова от приятного давления так сильно, что он, задержав вдох, слегка ерзает, проглатывая стон. О, Господи. Так близко к своему графу он ещё никогда не был, а те волны обжигавшего возбуждения, которые он частенько подавлял, когда засматривался на вампира, — несравнимы с тем, что он чувствует сейчас. Юнги под ним глубоко дышит. Но его угольные ресницы трепещут, а нос безотчетно принюхивается. Балерина не может на него насмотреться. Кончиками пухлых пальцев слегка касается густых бровей и ведет указательным ниже, лаская небольшую впадинку под правым глазом. Вырисовывает узоры на острой скуле. Спускается ниже, щекоча бледную щеку и часто-часто дышит, трогая верхнюю губу. Наверняка они кровавые на вкус. Терпкие, с горьковато-сладкими нотами. Чимину очень сильно хочется их попробовать. Он отгоняет эти мысли, но они оказываются сильнее, когда между ног полыхает и становится слишком влажно. Высокий скулеж вырывается из истерзанных губ, когда он только хочет наклониться ближе, потереться о крепкий стояк вампира, но тот резко распахивает глаза, и в них нет ничего доброго. Никакого света, а только черная, беспросветная пелена. Жгучая и ядерная. У балерины пересыхает во рту, а плюшевые губы в страхе распахиваются. Он хочет быстро-быстро встать. Притвориться, что совсем ничего не было и он постыдно не стимулировал свою вагину о сонное тело, но не может произнести ни слова. Большие ладони впиваются в его талию с намерением пригвоздить к месту, не позволяют рыпнуться, а в колодцах рябит опасная, красная вспышка. — Голубка? — хрипит Юнги сквозь стиснутые зубы, не ослабляя хватку на талии. Челюсть его сжата, а взгляд сощурен, но не как обычно — по-лисьи, а с примесью чего-то демонического, порочного. В груди мальчишки сердце замерло, а глазки бегают по всему лицу Дракулы, не решаясь задержаться на конкретных чертах. Он не спал. Вампиру не нужен полноценный сон, ему хватает несколько минут дремы, но она всегда глубокая и тихая, позволяющая насытить тело силами. Да только маленькая несносная омега об этом не знала. Даже не догадывалась, что граф все поползновения отчетливо чувствовал, вдыхал насыщенный аромат желания мальчика и сдерживал свою крепость, чтобы не сорваться. Чимин хватает ртом воздух и икает. — Ю-юнги… — он заикается, застигнутый врасплох. Влажная киска пульсирует, дрожь пробирает тело от всего сразу: взгляд альфы, его сильные руки на изгибах, флер похоти. Внизу живота оседает тяжелый горячий узел, а жар распространяется по всему телу. — Чем ты тут занимался, м-м? — произносит с нажимом Юнги. Тон его голоса низкий, хриплый и слегка насмешливый. Юная омега считает себя коварной и хитрой. Думала проделать свои делишки, а потом хлопать невинно глазками, словно и не он вовсе оседлал альфу, потерся своей девственной девочкой о стоящий колом член, и увлеченно позабыл о своей невинности. Голодный и наглый мальчишка. Хищная ухмылка трогает сухие губы, один уголок тянется вверх и показывает удлинившийся клык. Острый и коварный. — Я-я… — в голове Чимина зияющая пустота. Воздуха не хватает, а тихий лепет вылетает сам собой. — Я п-просто, — во рту каша из слов. Всего слишком много. Аура вампира подавляет, а первобытный инстинкт на дне его глаз будоражит и вызывает смешанные чувства. Хочется ещё ближе, но страшно. Хочется поддаться вперед, заткнуть этого холодного своим жадным неумелым поцелуем, и выпросить хоть каких-нибудь действий. Но Юнги доводит его до постыдного рваного скулежа. — Просто ласкал свою киску о мой член, пока я спал? — и приподнимает невозмутимо бровь. Внешне нерушимый, сотканный из прочного металла, но такой же потерянный в своих грязных желаниях. Очень грязных. Знал бы Чимин, о чем он мечтает. Какие посещают голову картинки, когда вампир смотрит на эти блядские пышные губы. Этот розовый язык, вкусно слизывающий крем с уголков, и эти пухлые пальчики. Всегда липкие от сладостей. Всегда влажные, в белой вязкой глазури. О нет, если Юнги думал, что перед ним сам ангел, то он глубоко ошибался. Порочный грех и ни капли благоразумия. Искуситель. Волчица в овечьей шкуре. Еще вчера он так правдоподобно лил свои бесценные слезы, заставляя альфу лезть на стену. А сегодня позволяет наслаждаться насыщенным возбуждением, прошивающим тела. Чимин — юный хитрец. Чимин сейчас расплачется. Юнги держит его слишком крепко, вжимает в свой стояк и не позволяет даже шелохнуться, выводя на эмоции. Гребаный вампир. Клыкастый дьявол. К черту его, прямо туда, в преисподнюю. Он больше не выдержит. — Альфа-а, — вяканье, смешанное со стоном бьет прямо по тонким бледным губам, а пылающее дыхание опаляет шею и скулы. Юнги знает. Абсолютно всё знает. Но хочет довести игру до конца, точно убедиться в желаниях своего малыша. — Чего же ты хочешь, омега? — спрашивает властно, с утробным рычанием. Юнги смотрит в эти бесстыжие глаза, покрытые влажной вуалью и тянет его на себя, выдыхая в самые губы: — Говори. Красные щеки горят, а ком в горле не позволяет сглотнуть. Но балерина жмурится всего на секунду, а затем распахивает глаза, смотря на Дракулу уверенно, без шанса прекратить что-либо между ними и вернуться к началу, где они были лишь хозяин и белая голубка. — Тебя. После этого Юнги срывает крышу окончательно. Он резко вжимает в свое тело омегу, и впивается в его губы остервенелым поцелуем, проникая в горячий рот языком. Без той нежности, о которой он задумывался вначале, когда грезил прикоснуться хоть на мгновение к устам мальчишки. Без права на отстранение. Лавина вожделения клубится в легких, а Чимин развязно стонет, побуждая глотать его скулеж и распаляться ещё сильнее. Чимин цепляется за вампира везде. Вплетает в угольные волосы пальчики, тянет, массирует на висках. Трогает плечи и сжимает щеки, открывая рот каждый раз, когда длинный язык влажно лижет его небо и проходит по губам, затягивая нижнюю с шумным звуком. Это даже лучше, чем он надеялся. Та оболочка мрака лишь была верхушкой айсберга. Между ног становится совсем липко, белая рубашка задирается до поясницы. Ладонями Юнги проникает под неё, ощупывает теплую кожу и сминает, чувствуя сквозь брюки самое прекрасное давление. Он крепко сдавливает бархатные бедра, делая один резкий взмах вверх своими, стимулируя вагину омеги. — Ах… Юнги, — скулит Чимин, отрываясь от губ вампира. Переходит к скулам и чмокает везде, доходя до ушей и основания шеи. Втягивает насыщенный мускусный аромат и стонет, ощущая на своей попке пальцы, а на ключицах язык. Дракула размашисто проходит по острым косточкам, слегка прикусывает кожу и сосет, наслаждаясь мягкостью юного тела. Чимин глубоко дышит и приподнимается, чтобы опереться ладошками о сильную грудь и тут же ахает, оказываясь под альфой. — Дьяволица, — шепчет мужчина, смотря на раскрасневшееся лицо, тяжело вздымающиеся грудки и красные следы чуть ниже шеи, осознавая, что это всё теперь его. — Мой личный демон, — трогает нежно коленки, наклоняется для ласкового поцелуя и движется вверх, оставляя влажный мазок на внутренней стороне роскошных бедер. Чимин хнычет. Такой невинный в действиях, но слишком жаждущий большего. Его маленькие ладони цепляются за широкие плечи и массируют, подзывая к себе ближе. Юнги приникает к сладким губам, стирает грань, кусая нижний уголок. Маленькая алая струйка вытекает, и его глаза вспыхивают бордовой искрой. Он лижет вкусную кровь, простанывая от наслаждения. — Ещё! — мямлит громко балерина, только в этот раз подставляя свою шею. Юнги мгновенное осекается. — Нет. Вместо этого чмокает подбородок, горячие щеки и пышные поджатые губы. — Укуси меня, Юнги, — срывается на мольбу балерина, оплетая ногами альфу. Вонзает пальцы в волосы и стягивает у корней, смотря уверенно, с молитвой на устах. Черт. Это то, чего хочет больше всего на свете мужчина и одновременно опасается. Кровь любимого — наркотик. Самый сильный, самый нужный и желанный. Назад дороги не будет. Юнги ломается, оттягивает этот момент и не хочет рубить с плеча. На губах омеги загорается лукавая усмешка, и он подтягивает к себе хмурое лицо, опаляя альфье ушко горячим шепотом: — Укуси, — змеиным рокотом. Прикусывает мочку, а носиком утыкается в раковину, прожигая местечко под самим ухом. Юнги пробирает до костей. Мурашки плывут по всей оголенной спине, а член дергается. Он вжимает его в хлюпающую киску, к которой ещё даже не посмел прикоснуться, и низко рычит, вонзая пальцы в талию. Чимин под ним совсем маленький. Спрятанный скалой, укрытый от любых опасностей и невзгод. — Ну же, — точеных скул касается тяжелое дыхание омеги, а поцелуй в щеку доводит до белых пятен перед глазами. — Твои клыки наверняка жаждут теплой плоти, мой милый вампир, — и словно в подтверждение, Чимин пальчиком кружит рядом с губами альфы, слегка раскрывая их, и аккуратно трогая острый клык. — Блять, — рявкает Юнги, цапает пальчик под ойканье мальчишки и поверженно стонет, вновь толкаясь в горячие пухлые губки сквозь ткань. Чимин хочет победно улыбнуться, но задыхается от пекла между ног, откидывая голову назад. Дышит жадно, царапает оголенную спину и обхватывает ладонями щеки вампира, притягивая к своей шее. Он умрет, если не почувствует резкую пульсацию на жилке. Точно умрет. Дракула втягивает ноздрями сгусток возбуждения и хрипит. Он пьяно смотрит на длинную белоснежную шею с едва раскрывшимися бутонами засосов, и склоняет голову, понимая, что проиграл. Она такая чистая, девственная, с бьющейся в конвульсиях железой, которая вызывает нитки слюны, капающие изо рта вампира. Как животное, оголодавший по дурманящей крови. Юнги вжимается своим возбуждением в хлюпающую вагину, и резко рвет свою же рубашку на хрупком теле. Лоскуты ткани летят в сторону, а перед глазами открывается поистине лучшая картина. Дорожки выпирающих ребер, маленькая ласковая грудь с красными сосочками и прелестей пупок. Небольшой животик и промежность, скрытая трусиками. Чимин задерживает дыхание, смотря на то, как им любуется мужчина. Огонь в его глазах становится необъятным, а черты обретают трепетный вид. Смотрит с благоговением, благодарностью и любовью. На шее играют желваки, а язык лижет по губам, делая их блестящими. Юнги вжимается носом в грудь и трется, прикасаясь пальцами к соску. Играется с одним, пощипывает другой, вырывая сверху рваный выдох. Балерина извивается, хочет убежать от этой приятной боли и одновременно почувствовать больше. Омега стонет и стонет, пока упругий язык лижет бордовые бусинки. Клыки их едва касаются, а горячий рот ошпаривает. Мужчина терзает невинную плоть, но чувство правильности гремит в нём так сильно, что он полностью отпускает себя. — М-м-м, граф… Да! — Чимин ерзает спиной на простынях, а ногами сильнее окольцовывает альфу, вскидывая таз, чтобы еще больше получить трения. Его словно бросили в костер. Тело всё в ожогах, уши заложило, а пальчики на ногах поджаты. — Вкусный мальчик, — Юнги отрывается от сосков, целует напоследок каждый, и мимолетно чмокает распахнутый рот, слюнявя его ещё больше. Чимин всхлипывает от стимуляции. Вампир на минуту отстраняется, чтобы снять с себя брюки. Стягивает их неспешно, за это время успевая скользнуть глазами по нуждающемуся телу, распластанному на простынях. Омега тянет к нему руки, сопит громко и на грани слез, и Юнги возвращается к нему, стягивая влажные трусики. Толстый, горячий член бьет по низу живота, а красная головка выпускает вязкий предэякулят. Мальчишка завороженно смотрит на сильное тело. Его щеки краснеют при виде толстого ствола, а в губы вонзаются зубки. Сам раскрытый перед альфой, полностью в его руках. Юнги забавляет это очарование. — Малыш, — выдыхает Дракула, склоняя голову набок. Ловит в свои ладони маленькие ступни и щекочет, расслабляя свою детку. Балерина извивается, дергает пальчиками, которые всё ещё болят от пуантов, которые кромсали ножки в мясо. Юнги всё это замечал. Желал залечить раны, расцеловать каждый шрамик. Они совсем крошечные, мягкие и нежные. Он целует стопу, лижет косточки и венки, пока другую мнет, делая массаж. — Все хорошо, голубка? Против воли на лицо лезет счастливая улыбка. Из груди вырывается стон наслаждения, а нежный взгляд альфы укутывает в одеяло, скрывая от морозов. Чимин хихикает, когда каждого пальчика касаются теплые губы, а острый клык прикусывает мизинчик. — Да, — чувственно шепчет омега, хихикая на щекочущие действия. Ради этого хочется жить, — думает Юнги, жадно целуя розовые пяточки. Потом отрывается от брыкающихся ножек, и хитро ухмыляется, прокладывая дорожку влажных поцелуев от щиколоток до коленок. Не обделяет вниманием ни единый участок, по очереди засасывает кожу под коленками и достигает пышных бедер. Сначала целует одно робко и невинно, затягивая пряное возбуждение. Немного проходится клыками совсем близко с киской, оставляя красные следы. Балерина ахает, но не отстраняется. Наоборот, разводит коленки шире, позволяя голове Дракулы разместиться в самых истоках. Вампир рычит и шумно целует кожу, пропитывая тело мальчишки своим запахом. Бедра Чимина дрожат, но Юнги держит крепко, чмокая слюняво и довольно, постепенно приближаясь к самому сладкому. — Ю-Юнги! — пищит омега, когда неожиданно чувствует размашистый мазок по всей промежности. Он настолько уплыл от всей нежности, что дарит ему вампир, что оказался совершенно не готов к жаркому дыханию на киске. Чимин стонет, когда альфа целует губки, ласкает языком складочки и бьет кончиком по набухшему клитору, смакуя вкус и жадно сглатывая. Тело пронзают горячие спазмы, а от того, что приятно омеге, Юнги сам чувствует неподдельный кайф. Член дергается, тяжелые яйца сковывает приятной болью. Животик дрожит, глаза блаженно прикрыты, а на губах Юнги трепетно содрогаются складочки. Он втягивает горячую бусинку в рот и сосет, заставляя балерину громко вскрикнуть и простонать, ослабевая под влиянием жадного рта. Пальцы омеги зарываются в волны черных волос, на инстинктах сжимают и скользят по всему лицу Дракулы вагиной. Чимин дрожит и сжимается, бесстыдно потираясь и оставляя свою вязкую смазку на губах, носу и щеках Юнги. Хриплый стон пускает волну жара по киске, и вампир не останавливается, продолжая стимулировать текущую девочку. — Ах, альфа, — скулит Чимин, чувствуя, как язык проскальзывает от лобка до дырочки, слегка в неё толкаясь. Вампир пьет и ест его, не прерываясь. — Боже, боже! — задыхается, когда весь жар с тела резко обрушивается вниз, делая ещё горячее. Внизу живота стреляет болью, такой приятной и пламенной, что хочется и одновременно избавиться от неё, и продлить. Ноги немеют, губы покалывает. Он крутит бедрами, уже двумя ладошками вжимая голову альфы в свою вагину, и распахивает рот в немом стоне, ощущая покалывание в кончиках пальцев. Перед глазами белые пятна. Дракула сосет одну пухлую складочку, языком мелко скользя между. Кожа нежная, гладкая, вкусная. Туго засасывает клитор и рычит, пуская импульс по низу живота Чимина. Узел становится таким огромным, что дурно. Омега уже ничего не слышит, но уверен, что он не просто стонет, а кричит в голос, потому что так хорошо ему ещё никогда не было. Горячий водопад в одну секунду собирается, кажется, во всех местах сразу. Мокрая вагина содрогается, а Юнги ещё сильнее толкает язык в клитор, приближая своего мальчика к пику наслаждения. У альфы крыша едет, головка болезненно ноет, но ему хорошо. Хорошо от того, как смазка балерины скользит во рту, как стекает по горлу и вызывает в нём такую смесь обожания и похоти, что даже озвучивать грешно. Испачканное лицо вжимается ещё сильнее, и, когда он чувствует, как мышцы балерины на мгновение замирают, а потом расслабляются, толкает язык в дырку сильнее, тараня стеночки быстро и с напором. — Ах, ах! Мм, Юнги-и, — кричит Чимин, бьется в конвульсии, ещё сильнее стягивая волосы вампира. Юнги хочет довольно усмехнуться, но только хаотично мажет вверх-вниз, продлевая огонь наслаждения. Он отрывается от киски с шумным звуком и блеском в глазах. Весь вымазанный, испачканный в соках и сытый. Слизывает со своих губ пряный вкус и наклоняется к подрагивающему лобку, целуя смачно и звонко. — Такой разрушенный, — рокочет вампир, на локтях двигаясь вверх. Член скользит по влажной, исступленной промежности, и он рычит, вгрызаясь в рот Чимина кусачим, клыкастым поцелуем. Глотает стоны, перекатывает во рту мямли омеги и рявкает ещё громче, когда короткие ноготки царапают загривок. — Граф, пожалуйста, — между поцелуями звучит сдавленный стон. Чимин ластится, пока вампир целует его шею, то трется о широкие плечи щеками как котёнок, желающий быть ещё ближе. Юнги пробивает на урчание. Мальчишка делает с ним неописуемые вещи. Грудину рвет распирающее счастья, и, зарываясь в тонкую потную шею глубже, вампир причмокивает, слизывая аромат своей омеги. — Ненасытный, — из-за полностью показавшихся клыков Дракула выглядит жутко горячо. Пугающий, подавляющий. Мужчина скользит членом по мокрым складочкам, выпуская из губ горячий ветерок, и облизывает липким взглядом зацелованного Чимина, любуясь розовыми пятнами на его щеках, — алыми на ключицах и бордовыми на грудках. Балерина вскидывает слабую руку вверх, прикасаясь к щеке Юнги, и обхватывает её, притягивая красивое лицо к себе вплотную. Он тяжело сглатывает, когда касается губ вампира, но не целует их. — Я люблю тебя, мой Юнги, — чувства оседают на тонких устах графа, а его сердце делает болезненный рывок. Прикрывая глаза, Дракула надеется, что влага в глазах не проступит отчетливее. Он смачивает губы слюной, немного касаясь языком губ мальчишки, и прямо смотрит в ласково улыбающиеся глаза. — Всё… — сглатывает вампир. — Всё во мне сгорит, если однажды ты покинешь меня, — откровение слетает с языка убийственными иглами. — Я так сильно люблю тебя, моя голубка, — и в этот момент Юнги хочется вспомнить. Отыскать в памяти тот вечер его праздника, когда кто-то из гостей подарил ему неинтересную коробку. Он бы встал на колени перед тем человеком, который подарил Дракуле жизнь. Чимин ласково улыбается, но его глаза тоскливо зажмуриваются. Целует он жадно, с нежностью и пониманием, что у них теперь будет вечность. Только они и никого больше. Большие ладони трогают мягкий животик, Юнги отрывается от сладких губ, чтобы поцеловать пупок. Кружит вокруг, чмокает выше, а потом вновь скользит к лобку, целуя и его. Мальчишка хихикает, но стон сдержать не может, чувствуя всепоглощающее желание и страсть. Вампир скользит пальцами по ребрам, прокладывает дорожки ниже, пока не достигает горячей, мокрой киски. Чувствительная и девственная, она пульсирует, когда средний и безымянный проходят между липких складочек, размазываю по всей вагине выделения. Балерина ахает, вонзая зубки в губу, когда большой кружит по клитору, распаляя сильнее. — М-м, да! Ах, — пальцами Юнги дотрагивается до тугой дырочки, вспоминает её вкус и низко рычит, аккуратно проникая внутрь. Теплая и скользкая дырка принимает его хорошо и туго. У самого член болезненно ноет, но он никогда в жизни не причинит вред Чимину. Поэтому проскальзывает пальцами глубже, мучительно-медленно, изнутри лаская горячие стенки. Омега пачкает всю кисть и постепенно толкается навстречу, пытаясь получить больше стимуляции. Мин Юнги всегда знал, что дорога в рай для него закрыта. Но именно сейчас он понимает и чувствует, что уже попал туда, пропал и полностью погряз в своем личном ангеле. Белой голубке. Юнги следит за изменением на лице омеги, но видит только чистый кайф и блаженство. Толкает пальцы чуть сильнее, получая высокий стон, и давит на стенки изнутри, что балерина вздрагивает, крутя бедрами. Чимина током бьет от удовольствия. — Да! Да… Ах, альфа, — кричит в агонии, когда вампир не сдерживает себя и таранит дырку пальцами, насаживая на них омегу. Чимин влажно шепчет, просит скорее войти в него и притягивает к себе Юнги, оставляя сбитый поцелуй на щеке. — Я… я хочу, чтобы ты укусил меня, — шепчет тяжело мальчишка. Дракула смотрит на его шею черным взглядом, пристраивает набухшую головку к сокращающейся дырочке и обнажает клыки. Под глазами опухают черные вены, а балерина подставляет свою нежную кожу. Золотистые волосы паутиной скользят по подушке, и этого всего хватает сполна, чтобы вдохнуть их смешанный аромат и вонзить тянущие клыки в изгиб юной шейки, одновременно толкаясь в мокрую киску. Вспышки тока бьют каждую клетку тела. Мужчина в наслаждение мычит, упиваясь самой вкусной, самой горячей молодой кровью, стекающей по его горлу. Он пьет жадно, но не грубо, стараясь не сделать слишком больно. Обжигающий алый напиток оседает в желудке пламенем. — О Боже! — вскрикивает, а затем высоко-высоко стонет Чимин, проваливаясь в какую-то бездонную пропасть наслаждения. Внутри киски тепло, омега чувствует каждую выпирающую венку и хнычет, конвульсивно дергаясь от рваной пульсирующей раны на шее. Голодный рот альфы его высасывает, сосет кровь так вкусно и с оттяжкой, что сойти с ума можно от кайфа. Юнги делает медленную волну бедрами, толкаясь глубже. Чимин принимает его легко. Сжимает до бликов под веками, стонет на ушко и качает тазом, насаживаясь до конца. — Блять, — отрывается от шеи Дракула. Рот его окровавлен. Весь подбородок испачкан, зубы бело-вишневые, а тонкие струи стекают по жилистой шее. Завораживающее зрелище. Глаза опасно блестят, он обводит языком вокруг своего рта и довольно мычит. Кадык дергается, и именно в этот момент он вновь толкается в растянутую киску, отпуская себя полностью. Юнги вплетает свои пальцы в золотые волосы, и дергает омегу на себя, вгрызаясь в стонущий рот зверским поцелуем. — Пробуй, — рявкает в рот. — Вот какой ты на вкус, Чимин, — тяжелые яйца ударяются о красную попку. — Вот, что ты со мной делаешь. Глаза омеги закатываются, пока Дракула продолжает рвано стонать и трахать истекающую смазкой вагину. Чимин проглатывает отголоски своей же крови, облизывая рот вампира. В ушах оглушительный звон, тело бьет искрами тока, а толстый член безостановочно проникает внутрь. Дьяволы, этого слишком много. Юнги и сам на пределе. — Ах… Да! Ю-юнги, — вампир делает хаотичные толчки, Чимин трогает его спину, чувствуя, как каждая мышца альфы напряжена и натянута струной. Он стонет ему в губы, и этого двоим хватает. — Блять, блять, — догоняет тянущее наслаждение, глубоко и грубо толкаясь в жадную дырку омеги, и рычит сквозь зубы, спуская горячие струи спермы глубоко внутрь. Чимин дышит через раз, киска сжимает крупный член, и в это мгновение теплая волна оргазма накрывает их с головой, раздражая чувствительные тела. С закрытыми глазами, Юнги слепо целует сморщенный от искр оргазма лоб балерины и валится рядом, сгребая обжигающее тело в объятия. Они всё такие же ледяные, но самые лучшие и родные. Дыхание приходит в норму только через несколько тихих минут. Щеки голубки ещё розовее, чем обычно. Дракула тонет в его нежности. В этом облике неземной красоты и невинности. Целует лениво, а Чимин трогает его улыбку пальчиками, очерчивая клыки. Балерина засыпает с шепотом о любви в самое ушко. И холодные объятия Графа-Дракулы для него всегда будут самыми горячими и нужными. Самыми любимыми и безопасными. Вечными.