unravel with me

«Инициирую сканирование. Сканирую идентификатор «Бриджес». Идентификатор «Фрэджайл Экспресс» подтвержден. Зафиксировано оружие. Все оружие будет заблокировано до отбытия с территории. Груз подтвержден. Спасибо». Сэм тяжело выдыхает, заслышав приевшийся слуху механический голос. Вылазка была не из простых, однако из числа последних; по крайней мере с доставкой пиццы для конкретного человека с комплексом бога будет покончено. С последней встречи с Хиггсом на Пляже прошло немало времени, поэтому Сэм был сильно удивлен, получив заказ на «Последнюю Пиццу». С одной стороны, он боролся с желанием отклонить его, ведь речь шла о том самом Хиггсе. Человеке, который желал убить Сэма настолько, насколько это было возможно для скупой душонки. Но с другой стороны совсем не хотелось оставлять дело не выполненным. Да и интерес, как бы ни хотелось отрицать, назойливо скребся на подкорке, и этого было вполне достаточно, чтобы отправиться на выполнение задания. Подходя к поеденному темпоральным дождем убежищу Питера Инглерта, Сэм крепко хватается за лямки рюкзака и, удерживая равновесие, зашагивает на невысокую ступень. Дверь за терминалом, все так же открытая настежь, неизменно охранялась голограммой маски Фараона. Сэм слабо усмехается и тянется рукой к панели управления, чтобы активировать меню доставки. В тот же момент его охватывает мимолетное негодование вперемешку с недоумением: терминал, вместо того, чтобы активироваться, молчаливо игнорирует его действия. Сэм хмурится. Сломался? Он пробует снова, сильнее вдавливая пальцами в сенсорную панель, но усилия, кажется, не приносят результата. Сэм ворчливо замахивается ногой и ударяет шипастым ботинком по металлическому цилиндру: громкое эхо разливается по конструкции бункера. — Сэмми, не порти чужое имущество. Мужчина резко поднимает голову и замечает Хиггса, стоявшего чуть поодаль на пороге лестницы, ведущей в убежище; он опирается плечом на металлический косяк, скрестив руки на груди. Хиггс выглядит ужасно — и это мягко сказано: его взмокшие короткие и поседевшие от хиралия волосы липнут и свисают на лоб, лицо пестрит ссадинами и сине-черными гематомами. Даже глупая дерзкая ухмылка выглядит как-то иначе: то ли печально, то ли сокрушенно… Нет. Она выглядит жалко. Сэм почти чувствует себя виноватым за то, что им пришлось драться. Почти. — Твое имущество не работает. — И первое, о чем ты подумал — это сломать то, что не работает так, как тебе хочется? Звучит знакомо. Хиггс отталкивается от стены, собираясь гордо пройтись в сторону Сэма, но сразу же спотыкается, ругаясь себе под нос. Он кривится от внезапно прострелившей боли, хватаясь за ногу. Сэм инстинктивно пятится назад: любое резкое движение все еще считывается за угрозу — особенно, если его источником является Хиггс. Он исподлобья смотрит на Сэма своими подведенными черной подводкой глазами, и со всем этим беспорядком на лице в виде грязи и засохшей крови они выглядят безобразно. Хиггс даже не удосужился умыться. Когда Сэм смотрит в ответ, хоть и с видимым отвращением, он замечает, как чужой рот растягивается в слабой кривой улыбке. — Я его выключил. Хотел лично забрать заказ… Сэм молча выгибает бровь. — …хотел увидеться с тобой, — уточняет Хиггс, договаривая чуть тише, слабее. — Мы увиделись. Забирай заказ и я пойду. У меня еще полно доставок. Закинув руку за спину, Сэм достает контейнер, адресованный Хиггсу, и мрачно протягивает его навстречу мужчине. Он не позволит виду этого человека сбить его с толку. Хиггс не заслуживает состраданий. Не после всего того, что он сделал. Улыбка Хиггса гаснет вместе с последней крупицей его превосходства. Он выпрямляется, оказываясь на полторы головы выше Сэма, и забирает контейнер с пиццей из чужих рук. — Знаешь, я подумал, может… мы могли бы все обсудить? — быстро бормочет Хиггс, перекладывая контейнер в левую руку. — Что нам обсуждать? Ты хотел убить меня, я тебя избил, конец истории. — Я не хотел убивать тебя. — Ты стрелял в меня из сраной пушки! — рычит Сэм. Он почти срывается. Видимо, Лу тоже чувствует: затененное стекло сосуда просветляется в тот же момент, когда адреналин вдаривает по мозгам Сэма. Он бережно кладет руку на колбу. — Ты стрелял в Лу! — продолжая нападать, с желчью в голосе выплевывает Сэм, подчеркивая свой гнев указательным пальцем, брошенным в сторону Хиггса. — Ты мог убить нас! — Но не убил же, — отвечает Хиггс, снова посмев скривить губы в подобии улыбки. Пальцы крепче сжимают злосчастный контейнер. — У меня было оружие, у тебя — ничего, кроме кулаков. Не думаешь, что при всем моем желании ты бы давно уже был мертв? Злость улетучивается в мгновение ока, замещаясь прозрачным смятением и непониманием. — Хочешь сказать, что… ты нарочно позволил мне избить тебя? Но… зачем? Что-то внутри болезненно сжимается от произнесенных вслух слов. Хиггс ведет плечом, а его лицо искажает гримаса. Не так давно Сэм был бы только рад увидеть такое выражение на чужой самодовольной физиономии, но сейчас на это зрелище без боли не взглянешь. Возможно, часть Хиггса действительно умерла на Пляже, а эта пустая человеческая оболочка — все, что от него осталось. Хиггс слабо усмехается. — Зайдешь? Разделим пиццу на двоих. Спустя минуту колебания, проведенную за переглядыванием с Лу, Сэм осторожно следует за Хиггсом вглубь убежища. Он уже бывал внутри после того, как получил сообщение от него о том, что он и есть тот самый Питер Инглерт, поэтому не удивляется, когда они минуют пустые коробки из-под пиццы, нагроможденные полки и шкафчики, заворачивая в небольшую тусклую комнатушку, от пола до потолка завешенную фотографиями, вырезками из журналов и прочими изображениями с протянутыми через них красными нитями. Ранее Сэма тревожила обстановка чужого бункера, потому что, смотря на многочисленные фотоснимки с изображением его собственного лица, он совершенно не помнил, где и когда были сделаны большинство из них. Видимо, Хиггс еще не успел разобраться, что с ними делать. Хиггс методично двигает потертые книги и смятые бумаги в сторону, чтобы поставить контейнер на стол. Он открывает его и с довольной улыбкой достает пиццу. — Просто безупречна. — Моя работа — доставлять, — бурчит Сэм, указывая на фотографии. — Лучше меня знаешь. Хиггс на мгновение смотрит через плечо в сторону Сэма, отрываясь от свежей пиццы, после чего сразу же обводит взглядом собранную настенную коллекцию и устало усмехается, слегка наклоняя голову. — Извини, никак не заставлю себя их снять. Что-то в глубине души подсказывало Сэму, что Хиггс совсем не чувствовал вины. — Может, ты и не хотел убивать меня, но ты же знаешь, что я бы убил тебя, если бы Фрэджайл не попросила оставить тебя вживых, да? — На что ты намекаешь? Что завешивать стены фотографиями человека, который желает тебе смерти, — аморальнее всего на свете? — Хиггс смеется и поднимает указательный палец, слабо шевеля им из стороны в сторону, словно ругая провинившегося ребенка. Он был слишком увлечен задачей разрезать пиццу на множество кусочков, чтобы смотреть на Сэма. — Ты не первый, кто желает мне смерти, Сэм. Но я бы предпочел, чтобы ты был последним. — Ты хотел, чтобы я убил тебя? — Да, — Хиггс, наконец, поворачивается к нему лицом, держа два квадратных кусочка. Вытянув вперед испачканную в соусе руку, он предлагает один курьеру, одновременно пробуя свой на вкус. — Псих. Тишина на мгновение окутывает помещение. Хиггс кусает пиццу, улавливая нити горячего сыра, прежде чем громко и безобразно засмеяться. Он разводит длинные руки в стороны в фирменном жесте. — Ну наконец-то! Рад, что ты заметил! — Ты — сумасшедший мудак, запланировавший массовый геноцид и совершенно не способный совладать со своими суицидальными и нарциссическими наклонностями, — в этот момент злые слова льются потоком особенно легко. Так же легко было наблюдать и за тем, как Хиггс вздрагивает, и как постепенно затихает его смех. Чужой голос совсем пропадает из помещения. — Да уж… ты правда бьешь под дых. Надсадное угрызение совести жмется в солнечном сплетении. Возможно, было сказано слишком грубо. Но Хиггс заслужил. Правда ведь? — Ешь пиццу, пока не остыла. Сэм неохотно берет кусок пиццы из чужих рук, наблюдая, как Хиггс подходит к креслу и тяжело падает на продавленную сидушку, откидывая голову на край спинки. Казалось, будто каждое движение в его теле, сопровождающееся скованностью и шипением, отдавало невыносимой болью. Наверное, он весь в синяках, думает Сэм, смотря на облегающий черный лонгслив. Сейчас, возможно, ему было немного жаль. Откусив большой кусок пиццы, Сэм шагает к Хиггсу и, остановившись напротив, смотрит на него сверху. Съев начинку своего куска, Хиггс почти принимается слизывать томатный соус, но не успевает, смотря в ответ на Сэма. В этот короткий миг они походят на двух оленей, намертво застывших в свете фар, но Сэму нужно было выиграть немного времени, чтобы подготовить себя к следующему предложению: — Хочешь? Поможет оклематься, — Сэм снимает флягу с поясного крючка и протягивает Хиггсу, глаза которого становятся шире и шире с каждым чужим движением. Смешка хватает вместо тысячи слов. Хиггс, кажется, совсем не желает скрывать своего честного недоумения. Сэм чувствует, что совершает какую-то глупость. — Что? Ты хочешь загладить вину? — Хватит прикалываться. Если Фрэджайл оставила тебя в живых, значит, есть на то причина. — Она сделала это, потому что знает, что быть живым — наказание похлеще, чем быть мертвым, — невольно огрызается Хиггс и смеряет Сэма мимолетным колким взглядом. Натянутое молчание заполняет и до того тесное помещение. Сэм слегка опускает руку с флягой вниз. Она висит между ними, как спасательный круг, как якорь, который мог бы вытащить Хиггса, если бы тот только захотел. — Не обязательно. Просто перестань создавать конфликты. — Да, конечно, это же так легко! — шипит и парирует Хиггс, избегая чужого пристального взгляда, снова заряжая воздух напряжением. Он откладывает недоеденный кусок в коробку, позволяя себе раскинуться в кресле, свесив кисти рук с подлокотников: вид у него невероятно измотанный. — Тебе недостаточно наказаний? — Сэм делает небольшой шаг навстречу Хиггсу; их разница в росте меняется от того, как сгорбленно и понуро сидит мужчина в кресле, находясь практически в чужих ногах. Когда Хиггс задирает голову и смотрит на Сэма, его губы растягиваются в кривом оскале, а в глазах стынут блестящие слезы. — Нет. Сэм глубоко вздыхает: ни единая мышца не дрогает на его суровом лице, но сердце мечется в каком-то бешеном ритме, обливаясь кровью. Он отходит чуть в сторону и наклоняется к столу за спиной Хиггса, чтобы положить такой же недоеденный кусок к чужому. Сэму кажется, что он едва слышит тихий, почти беззвучный всхлип, исходящий от сидящего в кресле мужчины. Колба Лу просветляется: она на мгновение оказывается всего в миллиметрах от чужого лица. Сэм, готовый к плачу, бросает короткий настороженный взгляд вниз, но Лу лишь опирается маленькими ладошками на стекло, с интересом изучая незнакомого человека, пока Сэм не отступает назад. Стараясь игнорировать ошеломленное хиггсовское лицо, Сэм осторожно приподнимает подбородок, поднося горлышко фляги к приоткрытым губам. Едва шипучий напиток попадает в рот, Хиггс вздрагивает и жмурится так сильно, что слезы, ранее скопившиеся в глазах, катятся по щекам. — Сука, — тихо, на автоматизме ругается мужчина, отталкивая руку Сэма от своего лица, чтобы проглотить колющуюся кислотную жидкость. Когда внезапная острая боль отступает, Хиггс судорожно вздыхает и наклоняется вперед, машинально хватаясь за щеку, хмуро проводя языком по внутренней ее части. Сэм чувствует эту боль. Энергетик жжет как черт в изъязвленном рту. — Теперь наказаний достаточно… — Попей еще, — голос Сэма звучит сухо, но его прикосновения осторожны. Осознав это, Хиггс выпивает остатки без особого сопротивления; его рука соскальзывает со щеки на чужую — ту, что неподвижно держит подбородок. Мужчина глубоко выдыхает и закрывает глаза, когда Сэм убирает флягу ото рта, возвращая ее за пояс. Но рука, что держит подбородок, остается на месте. Сэм совершенно бездумно опускает ладонь с подбородка на шею. Зрелище, мягко говоря, тревожное: рука в перчатке с длинными металлическими когтями обхватывает беззащитную шею. Когда Хиггс открывает глаза и сглатывает, кадык скользит по приложенной ладони, обтянутой тканью. Боже. Стоит всего лишь сжать горло покрепче и все закончится. Одно движение — и ему больше не придется сталкиваться с этим пропащим человеком. Это избавит мир от террориста, стоявшего у него на пути и уничтожившего бесчисленное множество людей. И все же одна мысль об этом заставляет тошноту подкатывать к горлу. Избитое, заплаканное лицо Хиггса принимает торжествующую гримасу, будто он знал свою судьбу наперед и принял ее в тот последний момент, поощряя действия Сэма. давай. убивай. я не буду сопротивляться. обещаю. Когда Сэм поднимает вторую руку, вероятно, слишком резко, Хиггс внезапно дергается и жмурится, отстраняя голову в сторону в защитном жесте. Ему требуется несколько ударов сердца, чтобы восстановить самообладание и посмотреть на вопросительное выражение лица Сэма. — Я думал… — Хиггс задыхается. Его сражает нашедшее осознание. — Я думал, ты ударишь меня. Мгновение — и до Сэма доходит. Паззл складывается. Два и два. Перед глазами всплывает картина — то, что он успел увидеть краем глаза: Фрэджайл склоняется к Хиггсу и обхватывает чужое лицо рукой, пораженной темпоральным дождем, его жалкое выражение, ее нежное прикосновение и последующий беспощадный удар. Сэм, наконец, касается чужого лица второй рукой: не для того, чтобы ударить, а чтобы убрать слезы, перемешанные с кровью и хиралием. Глаза Хиггса в удивлении расширяются. — Зачем тебя бить? Хиггс невольно прижимается щекой к теплой ткани, ища некоего утешения в этом хрупком непринужденном прикосновении. — Не знаю… Иногда для этого не нужны причины. — Не ври, знаешь. Зачем бить кого-то без причины? — возражает Сэм. — Ты не жил с моим стариком, и это видно. Сэм хмуро заглядывает в чужие глаза. — Он тебя?.. Хиггс вздыхает, на его лице вырисовывается странная ностальгическая нежность. — Да, бил. Часто бил. Иногда за попытки сбежать из убежища, иногда за мой слишком большой интерес к внешнему миру, а иногда просто «потому что». Но я не злюсь на него, — Хиггс смотрит болезненно-искренне. — Потому что он любил меня и боялся потерять. Спустя время я привык. Я знал, о чем нельзя говорить и когда вовремя остановиться, но я никогда не умел хорошо прятаться. Иногда он просекал мои планы и наказывал, но это нормально… Так поступают люди, когда немного перебарщивают с заботой. Я просто хотел, чтобы он довел дело до конца… Черт, да я бы хотел, чтобы ты довел дело до конца. Я хотел, чтобы ты убил меня, как когда-то пытался мой отец, потому что знаешь, что? В этот раз я был готов. Я был готов сдохнуть на Пляже. Сэму кажется, его вот-вот стошнит. Вина накрывает его с головой, превращаясь в самое сильное отвращение к своему существу, которое он когда-либо испытывал в своей жизни. Он начинает сожалеть о каждой гематоме и ссадине, оставленной на лице Хиггса, о каждой капли крови, пролитой на Пляже. Он никогда не хотел быть частью его извращенных и саморазрушительных фантазий. Хиггс сломлен. Однако, в какой-то степени, они оба являются таковыми. — Извини. — Что, прости? — в недоумении переспрашивает Хиггс, усмехаясь. — Извини, что избил тебя. — Сэмми, с ума сошел? Я этого хотел! — он смеется. Его грязное, окровавленное, тревожно-радостное лицо в руках Сэма. — Чтобы ты знал — то, что ты хочешь и то, что тебе нужно — совершенно разные вещи. Тебе нужна профессиональная помощь. — Медицинская? — Психологическая. Хигсс смотрит в сторону, и Сэм замечает, как тот начинает злиться — почти как раненный зверь, загнанный в угол. — Какой в этом смысл? Все эти усилия, приложенные к спасению одной жизни, моей жизни, и все ради чего? Мы все рано или поздно умрем. Встав на ноги и сделав шаг назад, Сэм убирает руки с чужих лица и шеи, с досадной жалостью наблюдая, как Хиггс поддается вперед, пытаясь его догнать. — Хочешь знать мое мнение? — спрашивает Сэм и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я думаю, ты прав и что все это действительно нихрена не значит. И это нормально, потому что оно и не должно что-то значить. Жизнь повернута к нам задницей, но мы пытаемся выжать из нее все и сделать ее лучше. Нам дан выбор между «сдаться» и продолжать жить так, как мы считаем нужным, даже несмотря на то, что, вероятно, это последний подаренный нам шанс. Сэм виделся с друзьями — с теми людьми, которые показали ему, что на самом деле значит «жить», с людьми, спасшими его с Пляжа. Ничто не имело смысла в его жизни до встречи с ними. Все они несут бремя своих взлетов и падений, потерь и ошибок, и, несмотря на трудности и невзгоды, стараются взять максимум от времени, предназначенного им на этой суровой и жестокой земле. И Сэм был тем, кто смог собрать их вместе, связать всех между собой. В конце концов, это его работа. — Я не позволю тебе сдаться и утянуть весь мир за собой. Проходят считанные секунды, как Хиггс снова сокрушается: соленые слезы катятся вниз, вниз, вниз; он склоняется над коленями и с тяжестью роняет голову вниз, на ладони, скрывая искаженное болью лицо, содрогаясь всем телом. Сэм тихо наблюдает, прежде чем молча снять рюкзак. Садясь на колени напротив, он снимает перчатки и отстегивает Лу, отставляя ее в сторону, следом расстегивая комбинезон и повязывая его за рукава на поясе. Достав один из небольших контейнеров и поставив возле ноги, Сэм вскрывает его, обнаруживая в нем медицинскую укладку: от гормонов и бинтов до флаконов с чистой водой и стерильных марлевых салфеток. Хиггс поднимает голову и его слегка размытый взгляд останавливается на грузе. — Нельзя просто вскрывать контейнеры… Я думал, ты лучший в своем деле, — он дразнится, пытаясь зацепить курьера, чтобы вернуть себе хоть какое-то достоинство. — Скажу, что утонул в реке, — Сэм опускает марлевую салфетку в воду: холод обволакивает руки, заставляя кожу поежиться. Но это оказалось ничем в сравнении с разгоряченной кожей Хиггса, когда Сэм касается его лица свободной рукой. Этот жар был неразличим сквозь толстую ткань перчаток: тепло, покалывание в пальцах, частый пульс, дающий понять, что ты живой. Ощущение, сравнимое с дозой окситоцина. Сэм тянется, чтобы смыть грязь и слезы с лица Хиггса, который, на удивление, совсем не сопротивлялся. Вместо этого он закрывает глаза, наслаждаясь маленьким моментом душевного спокойствия, исходящего из недр его воспаленного сознания. Когда Сэм пальцами зачесывает чужие волосы назад, со стороны раздается тихое грудное мычание, приправленное довольством, которое сразу же сбивается коротким прокашливанием. Весьма странно наблюдать за тем, как Хиггс взвешивает действия и ответную реакцию, ведь зачастую он был той еще занозой в заднице. Как будто бы ему впервые в жизни не хотелось портить что-то, делающееся для него. — Извини. — Все нормально… приятно? Помедлив, Хиггс все же неуверенно кивает, что Сэм воспринимает как разрешение на повторение жеста: он снова пропускает пальцы через спутанные пряди. Хиггс с выдохом поддается, позволяя мужчине, стоявшему перед ним на коленях, управлять собой. Ощущается как катарсис, как вселенский груз, упавший с плеч. — Тебе не будет больно. Хиггс усмехается на эти слова. — Ты невероятен, Сэм Портер Бриджес, — бубнит мужчина в своей манере, но слова почему-то кажутся мягче, ласковее. Закончив с лицом, Сэм оттягивает воротник водолазки указательным пальцем и хмуро заглядывает. — Надо, чтобы ты ее снял: хочу проверить грудь и руки. Ноги в порядке? — Да, в целом, нормально… — Хиггс отстраненно кивает и пусто моргает. Сэм замечает какой-то непривычный для чужого лица румянец, вызванный то ли растиранием кожи марлевой салфеткой, то ли смущением от вышесказанного. — Зачем? Пытаешься меня соблазнить? — он изо всех сил старается звучать саркастично, но напряжение и нервозность в голосе выдают его с потрохами. — Пытаюсь вернуть тебя к жизни. — Я не Америка, умник. Звучит забавно. Сэм усмехается и Хиггс вместе с ним давит слабую улыбку. — Просто покажи грудь. Хиггс, наконец, слушается, цепляет задний край водолзаки и стягивает ее с тела, кряхтя от неугомонной пронизывающей боли в костях, мышцах. Грудь оказывается усеянной большим количеством гематом, ссадин и ран, образовавшихся поверх старых шрамов. Сэм чувствует каждый пинок, каждый удар, каждую царапину и разорванный участок кожи, изучая чужое тело. Раны выглядят свежими. Бог знает, когда Хиггс вернулся с Пляжа: неделю назад, а может быть и вчера. Время там не имеет никакого значения. Сэм сосредоточенно выдыхает, очищает повреждения от грязи и берет мазь из укладки, которая поможет смягчить боль и избавиться от ушибов и гематом. Хиггс молча наблюдает за круговыми гипнотизирующими движениями чужих пальцев, низко склонив голову. Кажется, он грезит наяву: плечи расслабляются и опускаются, взгляд отстраняется, пока рука Сэма не проскальзывает мимо талии и он не вздрагивает, возвращаясь в реальность. — Что случилось с гаптофобией? Ты, вроде бы, ненавидел касаться людей. — Я ее преодолел… почти. Все еще больно, когда меня сильно хватают, — бубнит Сэм, не поднимая взгляда, будучи занятым нанесением лечебной мази. — Честно? Это нормально. Нахмурившись и отпрянув от Хиггса, Сэм вопросительно смотрит, ловя чужой, разочарованный от потери контакта взгляд. — Но тебе же не больно, да? Разочарование замещается недоумением, затем кривой ухмылкой, а после — смехом. Хиггсу всегда удается поставить Сэма в неловкое положение. — У тебя юмор такой или ты просто рассеянный? Ты уже второй раз спрашиваешь. Боже, как кто-то вроде тебя вообще смог зачать ребенка. Прежде чем Сэм успевает раздраженно возразить, Хиггс вытягивает руку вперед и опускает ладонь на чужое лицо, чувствуя, как жесткая негустая растительность на лице щекочет кожу. Когда он понимает, что Сэм не отстраняется, Хиггс делает то же самое со второй рукой. — Как ощущения? Пульс учащается, сердце вот-вот покинет средостение, а ладони мокнут, будто Сэм едва избегает атаки Тварей. То, как Хиггс держит его, заставляет уязвимость расти до предельных показателей, что было совершенно небезопасно в окружении таких людей, как он, но… — Приятно. Странно… но приятно. — Видишь? Не больно, — чужие губы растягиваются в ухмылке. Хиггс тянется к свободной руке Сэма и, проведя ее вверх, прикладывает к своей ушибленной щеке, закрывая глаза. Время перестает стремиться в бесконечность, когда он поддается вперед и прислоняется к чужому лбу своим. — Однажды, ты снова ударишь меня. Я ударю тебя в ответ. Таковы обстоятельства. Но сейчас? Сейчас можно повременить. — Ты не прав. Хиггс с досадой усмехается. — Так будет всегда. Я не добрый самаритянин, как ты, Сэм. Я пытался быть хорошим. Тоже работал курьером, доставлял выживальщикам лекарства, еду и настольные игры… — Что изменилось? Вопрос ставит Хиггса в тупик. — Думаю, ничего. Я просто уничтожаю все хорошее; так было и будет всегда, — с непривычной неуверенностью в голосе произносит мужчина. Внезапно, чужие слова откликаются где-то на задворках лимбической системы. Кто бы мог подумать, что он будет в чем-то согласен с человеком, которого не так давно желал убить? Что-то меняется. Сейчас, в глубине души, он благодарен тому, что Хиггс, все-таки, выжил. Высвободив руку и переместив ее на затылок, Сэм возвращается к обработке лица. С такого мизерного расстояния он мог учуять запах энергетика, но это больше не кажется чем-то странным. Чужие руки не покидают лица, даже когда Сэм говорит: — Я думал так же, когда умерла моя жена, когда умерла Бриджет, Мама… когда я видел, как умирает отец, защищая меня… — Военный. Сэм коротко кивает. — Все они погибли из-за меня, из-за моего существования. Не думаю, что я достоин всех тех жертв, совершенных другими ради меня, но у меня нет выбора. Я не могу умереть, не могу спрятаться и не могу сбежать. Единственное, что я могу сделать — это исполнить долг курьера и быть рядом с теми людьми, которые этого заслуживают. Хиггс внезапно замирает. Он застывает в созерцательной тишине с видом изнуренного человека, сшитого из украденного войлока и залатанного старой сгнившей пряжей, боящегося распуститься и остаться ни с чем. Что-то было в его взгляде, за чем Сэм так отчаянно гнался: уязвимость и страх, скрывающиеся за маской жестокости и эгоизма. — Думаешь, я заслуживаю? Обработав последние ссадины, Сэм вытирает остатки мази о чужую кожу и подносит руку к шее Хиггса. Минуя сонную артерию и край нижней челюсти, он смыкает пальцы обеих рук на затылке, принимая непринужденную расслабленную позу. Они на секунду встречаются взглядами. Кожа покрывается мурашками. Сэм, выдержав молчание, тихо говорит: — Нет, у меня такой юмор. — Придурок, — выплевывает Хиггс и громко смеется. Напряжение мгновенно улетучивается. Он хватает Сэма за плечи и легонько встряхивает, стиснув зубы и наигранно ругаясь, будто он взаправду был зол. — Ты, самодовольный ублюдок! Ты улыбаешься? Даже не знал, что ты так можешь! Сэм даже не обращал внимания на свое подобие улыбки, пока Хиггс не заметил. В этой наигранной тряске он совсем забывает про их насущные проблемы и недостатки. — Ты на меня ужасно влияешь. — Влияю на тебя? — спрашивает Хиггс, игриво поджимая губы. — Ну вот, началось. Я сваливаю. — Ладно, подожди, стой! — пока Хиггс пытается спрятать свой смех, Сэм быстро застегивает молнию комбинезона и собирает снаряжение. К тому моменту, когда Сэм встает на ноги, крепко хватаясь за лямки рюкзака, Хиггс сидит в кресле, держась за живот — болезненные последствия от смеха. — Подожди… — хрипит он. Сэм останавливается на полпути, разворачиваясь вполоборота. — Я наврал: это не последняя пицца. — Не в первый раз… — Сэм качает головой. — Отдыхай и не делай глупостей. Не хочу снова драться с тобой. — Ничего не обещаю, Сэмми, — с кривой улыбкой отвечает Хиггс, вызывая у Сэма смешок. — Я еще вернусь.