you know that if you hide, it doesn't go away

Dream SMP & Tales from the SMP
Слэш
Перевод
Завершён
R
you know that if you hide, it doesn't go away
переводчик
Автор оригинала
Оригинал
Пэйринг и персонажи
Описание
Вся эта тема с течкой была у Томми под контролем, окей. У него была система. Но это? Это не было частью системы. Это было решительно, возмутительно, вне его контроля. [Или: течка Томми начинается рано — подозрительно рано. Что-то должно было послужить причиной.]

1

Самое страшное, что он бы ни о чем и не догадался, если бы только не течка. Его внезапная течка. Ранняя течка. Понимаете, Томми был самым обычным парнем. И его течки никогда не были исключением. Они были регулярными. Они всегда приходили в одно и то же время, как по часам. Он мог чувствовать их приближение, ощущал изменения в теле — он просто необъяснимым образом всегда знал об их приближении. Но это даже было не так важно, потому что в независимости от того, ощущал ли он их приближение или нет, его течки всегда приходили в одно и то же время. Не раньше, не позже. Всегда четко по расписанию — в отличии от него самого. А зная это, Томми также знал как готовиться к этим самым течкам. Он знал, когда принимать супрессанты — прямо в преддверии течки, таким образом они начинали действовать прямо в нужный момент и можно было пропустить вообще всю течку. А не тогда, когда он уже начинал чувствовать ее приближение, потому что тогда принимать лекарство уже слишком поздно и оно лишь облегчит симптомы, а не избавит от проблемы насовсем, как ему того хотелось. Но он также знал когда стоит позволить течке случиться — примерно раз в три течки, чтобы эффекты зелья вымылись из его организма и он не стал к ним слишком устойчивым. Ведь они были его главной линией защиты. Одна мысль о том, чтобы проходить через каждую из течек, была просто невыносима. Особенно учитывая что “проходить через течку” вообще под собой подразумевало. Но вот для них, для его настоящих течек, у Томми был отдельный план. Далеко-далеко у него было маленькое убежище. Небольшое место, что он сделал для себя и о котором никто не знал. Настолько далекое место, что ему приходилось добираться туда несколько дней, что значило, что никто не смог бы выследить его до туда — а если бы кто-то попытался, он бы мог это заметить и оторваться прежде, чем доберется до места назначения. Это было небольшое помещение вырытое под землей, которое он мог легко запечатать обратно когда входил или выходил оттуда — земля и камень держали внутри запахи от старых и новых течек. Там было безопасно. Никто не знал где он находится когда у него была течка. Никакие запахи не привлекали монстров (мобов или еще кого). Когда он планировал свой путь до туда, он всегда брал с собой достаточно припасов на все время пребывание там и путь туда и обратно. И что самое главное, они никогда не были настолько сильными, чтобы у него даже мысль возникла попросить кого-то о помощи. Вся эта тема с течками была у Томми под контролем, окей. У него была система. Но это? Это не было частью системы. Это было решительно, возмутительно, вне его контроля. Его течка в этот раз пришла рано, без причины, без предупреждения. Совершенно вне расписания, что раньше с его течками никогда не случалось. Это нервировало. Это срывало его планы. Это было очень, очень неприятно. Что самое странное, это не могло быть какой-то ошибкой, где он просто просчитался по дням. Или где она внезапно решила прийти немного раньше или позже, потому что его прошлая течка была уже давно, а следующая по расписанию была еще не близко. Вообще-то, сейчас он был где-то посередине этих дат. Это было что-то другое. Что-то неправильное. И вот поэтому он здесь, разговаривает с Филом об этом. Фил, потому что, ну, Фил все еще тот, к кому Томми обычно обращается. Все еще тот, у кого Томми ищет совета и кому он может более-менее доверять, даже если он избегал его также, как и всех остальных. Даже если смотреть на Фила было очень тяжко временами, особенно когда он мог видеть определенные… Триггеры в мире, определенные… Руины, когда ходил по округе. Но все равно, он доверял Филу. Хотя бы по части таких вещей. И Фил его слушает. Его бессвязные монологи, его вопросы, его пытливые, требовательные вопрошания о том что же ему делать, как продолжать так дальше жить (а “так” — это понятие… растяжимое, потому что постоянно меняется, и в нем всегда сложно и практически невозможно ориентироваться, так что иногда Томми просто не— он просто… Просто плывет по течению). Фил всегда выслушивает его и дает совет, что Томми ценит, даже если не всегда этому совету следует. Даже когда совет ему не нравится и он называет его тупым. Филу, самому отцовскому отцу из всех отцов, не все равно. Даже если это странно, что ему не все равно на Томми. Так что даже несмотря на то, что у него проблемы с течкой, а Фил бета, а не омега, Томми все еще к нему обращается, потому что, ну, блин, чел буквально родитель. Он знает о таких вещах. По крайней мере хоть как-то. Да, Томми мог сходить к Таббо или Ранбу, ведь те двое такие же омеги, как и он сам, но они были как бы в одной с ним лодке. Он не думал, что они знают особо больше него самого, но, что ж. Если уж Фил такой старый, то значит должен быть и хоть сколько-то мудрым, верно? Если же нет, то Томми в полной жопе, ну да и ладно. Пока Томми рассказывает о своей ранней течке и о том, насколько это странно, Фил кивает и в какой-то момент начинает потирать подбородок. Когда Томми изначально задавал свой вопрос, на какой-то момент Фил нахмурил бровь, как будто его посетила какая-то мысль, но он решил сначала дослушать Томми, на случай если всплывут еще какие-то детали, что опровергнут его эту мысль. Выглядело так, будто у Фила было некоторое представление о том, что тут могло происходить, что, конечно, успокаивало. “Ладно, так, - взгляд Фила метнулся в сторону и затем назад, будто что бы он там ни собирался сказать, это требовалось произнести со всей тактичностью и осторожностью. Странно. - Ты в последнее время с кем-то проводил время? Больше, чем раньше? Может… С альфой?” Дрим, подсказало ему подсознание. Он опешил. Это прозвучало так конкретно, так безоговорочно в его голове, будто какой-то неоспоримый факт или непреложная истина, которую он просто знает и все. Только вот это не правда. Он не видел Дрима месяцами. С тех пор, как тот сбежал из тюрьмы и гонял Томми по сугробам. Звучит куда веселее чем то, что произошло на самом деле, но было проще думать об этом так, нежели как о личном хоррор шоу для Томми — кошмар наяву о его страхе снова оказаться в Лимбо. Так что. Да. Они играли в салки в снегу, и Томми выиграл потому что смухлевал и убежал в безопасную зону (Фил). Вообще-то… Томми даже не видел и не слышал чем занимается Дрим, если не считать той… ловушки в доме Томми. Вот это был пиздец. Томми все еще не может заставить себя ее убрать. Даже приближение к этой штуковине заставляет его неконтролируемо дрожать. Было проще свалить подальше и игнорировать ее существование. Позволить всем думать, что он забросил это место, что его там больше нет, когда на самом деле он лишь закопался глубже и глубже под землю, где было безопаснее. Дрим, вау. Откуда бы эта мысль ни возникла, Томми ее отбросил, чтобы ответить Филу. Он пожимает плечами, прищурившись и взглянув на Фила. “Не то что бы? Я вообще в последнее время с людьми не часто разговариваю.” Здесь Фил снова хмурится, и Томми осеняет, что мужчина мог подумать, будто Томми намеренно его избегает. Это было не так, совсем не так — Томми просто избегал вообще всех. Так было… Проще. Для него и всех остальных. Но он пришел сюда не об этом поговорить, поэтому он продолжает: “В любом случае, почему ты об спрашиваешь? Какое это имеет отношение к делу?” Конечно, этот вопрос Фил задал не случайно, но, если честно, Томми все еще не видел для него причины. Он даже не знал причем тут именно альфы. У них что, есть какая-то магическая способность связанная с течками, которой больше ни у кого нет? Если не считать всю эту херню с “оплодотвори омегу и/или спарься с ним”, конечно. Фил долго молчит, прежде чем ответить, и он прикрывает рот ладонью, переминаясь с ноги на ногу, как будто что бы он там ни собирался сказать, Томми это не понравится. Это, вкупе с блеснувшим в его глазах беспокойством, не предвещало для Томми ничего хорошего. “Ну, - начинает Фил, принимая свою лекционно-монологическую позу, заставляющую Томми внимательно слушать. - Когда альфа и омега проводят много времени вместе-” О Боже, нет, только не эта бредятина “И их запахи… Беспрепятственно перемешиваются, это приводит к некоторым… Эффектам.” Он смотрит Томми в глаза еще пристальнее, как будто ждет, что тот поднимет руку и весь такой ох! Я это знаю! Спросите меня, профессор! когда на самом же деле Томми нихрена не знает. Фил, мгновением спустя, понимает это. И рубит с плеча: “Запах альфы может сбить цикл течек у омеги.” Томми не знает, чем искажается его лицо от этой информации, но подозревает, что ужасом и отвращением. Фил, скрипя сердцем, принимает такую реакцию, будто надеялся, что Томми уже все знает, и ему не придется говорить это вслух. Что бы это ни было, приятного явно будет мало. “Но, - и да, Томми нравится это слово, ему нравится что из этого есть какой-то выход. - Обычно такое происходит при длительном близком контакте. Даже очень длительном…” Кажется, Фил снова на что-то намекает, взглядом уговаривая Томми признаться. И снова: ни малейшего понятия в чем. “Некоторого рода близкие отношения. Такие, где альфа и омега синхронизируют. Для взаимной выгоды.” И, наконец, до него доходит. “Какого хуя? - выпалил Томми. Да быть не может. - Нет, невозможно, быть такого не может. Это точно не то.” И что- это так. Так. Мерзко. Они так умеют? Просто так поменять цикл омеги одним своим запахом? Какого черта? Просто чтобы они что, типа, могли между собой делиться? Невозможно. С Томми происходит не это. “Это должно быть что-то другое. Может, это просто какое-то пост-пубертатное явление? Цикл течек сам по себе меняется?” По выражению лица Томми понимает, насколько Фил в этом сомневается, но, стоит отдать должное, он и правда об этом задумывается. Он спрашивает: “Насколько твой цикл регулярен?” “Очень,” - это было… Странно, разговаривать об этом с Филом. Течки — это, по очевидным причинам, нечто личное. Обычно об этом не говорят (потому что а что тут можно сказать? Хей, исчезну на пару дней чтобы подрочить, свидимся?!). Хотя разговаривать об этом с Филом и его клинической отстраненностью было не настолько странно, но все равно некомфортно. Но Томми знает, что это важно обсудить, потому что посмотрите-ка, у него вот-вот начнется течка. “Всегда мог отследить ее по дням. Никогда не было незапланированных течек, кроме, конечно, самой первой.” Фил удивленно поднимает брови — счастливчик, Томми это знает. Многим людям приходиться предугадывать когда начнется течка, давать себе поблажку планируя что-то. Лишь некоторые, как и он, всегда знали наверняка и им не приходилось угадывать. Это было одной из причин по которой изменения так пугали. И затем Фил пожал плечами. “Тогда сомнительно, что это относится к половому созреванию, если у тебя всегда все регулярно. У тебя течки уже пару лет, да?” Томми кивает. “Тогда они должны были устаканится. Но, - и он снова делает это выражение лица, и Томми это не нравится. - Если ты уверен, что не был в окружении альфы-” “Я уверен.” По тупому выражению лица Фила он понимает, что тот и этому не верит. “... Тогда, я полагаю, это единовременное изменение и потом все само отрегулируется?” - он звучит так, будто не верит собственным словам, и, очевидно, лишь подыгрывает, но Томми и этого достаточно. Или было бы, если бы только столь же ужасающая (но все еще куда более приемлемая) идея не посетила его. “Может- может я что-то съел? - или выпил. - Или… Из-за зелья?” Дрожь в его голосе выдает насколько конкретным было зелье, о котором он подумал, и он видит, что Фил это сразу же подмечает. Это что-то, чего Томми не хотел говорить, но… Если уж зелье влияет на это… Тогда придется - ну, ему придется придумать что тогда делать дальше. Взвесить все за и против. Решить что важнее: знать когда следующая течка, но люди будут его видеть? Или не знать, но больше никогда не доверять себе в компании людей? Выбор был не настолько прост, как, казалось, должен был быть. Фил колеблется, его взгляд становится суровее. Он не знает, но как бы знает. “Например, - его тон голоса падает, прямо как сердце Томми. - Какие?” “Просто, - Томми отводит взгляд и начинает переминаться, уже начиная уставать от этой части разговора. - Я не знаю. Зелья. Чисто гипотетически, конечно.” В ответ он не получает а, ну конечно, которого так отчаянно ждал. “Томми, - говорит Фил, его голос становится мягче, жалостливее и неа, от этого у Томми снова волосы встают дыбом и к нему возвращается твердость духа, позволяющая расправить плечи и решительно посмотреть на Фила. - Если тебе с чем-то нужна помощь…” “Да,” - лицо Фила просветлело, и Томми знает, что тот его выслушает, правда знает, но ему это не нужно. Ему нужно: “Помощь с тем, чтобы докопаться до истины. А теперь скажи мне, могут ли зелья влиять на цикл или нет?” Будто читая мысли Фила, он знает, что тот замолчал, чтобы подумать над ответом. Хочет ли он продолжать давить или же сдаться, как того, очевидно, хотел Томми. Затем, медленно, все еще нерешительно и растягивая слова: “Нет, я ни о чем таком не слышал… О каких— каких конкретно зельях ты спрашиваешь?” Томми чуть не смеется, они будто водят друг друга за нос. Так и быть, он сыграет в эти игры. Он знает, что выйдет победителем. “Никаких,” - отвечает он, несколько более уверенный в себе. Это он знает. Это ему по плечу. “Мне просто было любопытно.” Заранее предугадывая, как Фил откроет рот чтобы возразить, Томми меняет тему: “Так. Значит, мы решили, что это просто- финальная стадия роста. После этого все должно прийти в норму? Все будет как раньше, просто в другие дни?” Фил смотрит на него. Смотрит с нарастающим беспокойством, которое так и написано у него на лице. Смотрит, будто хочет поспорить с Томми, но затем… Не делает этого. Никогда. Поэтому Томми нравится разговаривать с Филом. Он не начинает давить, когда понимает, что его собеседник не хочет говорить. Томми способен изворачиваться и вести неудобные разговоры как профессионал, но иногда проще просто в них не влипать. Затем Фил, вздыхая, отвечает не то чтобы со смирением, но с чем-то вроде теплоты: “Если дело в этом, то, скорее всего, да. Полагаю, мы не узнаем точно пока это не кончится. Но, Томми, - его улыбка скривилась. - Ты знаешь что… Альфы не такие плохие. Нет ничего плохого в том, чтобы сблизиться с одним. Может быть немного страшно, если ты не до конца понимаешь что происходит, но… Ты не одинок в этом. Ты знаешь, моя жена альфа—” Томми прерывает его, чувствуя, будто все тепло из тела высосали губкой — что-то, чего не смог добиться даже весь окружающий их снег. “Мы встречались.” Он помнит: холодные руки, держащие его лицо — внезапный, болезненный контраст с лавовой камерой; глаза в темноте и больше ничего, но глаза были полны любви, он чувствовал себя и холодным, и мертвым, и любимым, но лишь на мгновение, прежде чем его вытянули обратно; шепот прощания — не голос, но чувство. Хмурое лицо Фила совсем искажается гримасой, когда он вспоминает как именно Томми мог встретить его альфа-жену. “Но, - добавляет Томми, когда они оба замолкают. - Нет. Нет никакого альфы в моей жизни. Я ни с кем из них не близок.” Включая или нет все, что под собой подразумевают близкие отношения между альфой и омегой. У Томми ни с кем не было таких отношений. “Ладно, - примиряюще соглашается Фил, хотя его глаза и говорят совершенно другую историю. - Если это так, то твоя течка должна пройти как обычно. Прямо как все остальные, не тяжелее нормы.” Томми опешил. А вот это вообще ни разу не важно. Он едва не спрашивает как это будет в другом случае — тяжелее нормы? Что это вообще значит? — но вовремя понимает, что так он косвенно намекнет, будто у него и правда кто-то есть. И раз это было не так, но Фил думал, что так, то Томми ничего не спрашивает. К счастью, Фил это, кажется, подмечает, и из жалости отвечает на неозвученный вопрос, без обиняков: “Если омега далеко от своего альфы во время течки, то ему тяжелее. Ему не хватает альфы, потому что инстинктивно он уже привык к его постоянному присутствию. Так что в уязвимом состоянии—” теперь уже Томми гримасничает. “Без того, кто, по идее, должен его защищать и… помогать.” тут они уже оба скривились от эвфемизма. “Это может ощущаться как… предательство.” “А что альфа?” - спрашивает Томми, и его мозг изо всех сил отторгает нахуй все с этим связанное. Какого черта. Да он ни за что не позволит альфе проводить с собой столько времени, если это приводит к подобной херне. Подобная зависимость от кого-то — уже причина сброситься с обрыва. И в то же время эта зависимость ощущается так — болезненно, словно зуб, который нужно вырвать — … знакомо. Но именно поэтому она пробуждает в нем желание сброситься. “Что?” Кажется, Томми действительно сильно озадачил его своим вопросом. “Ты сказал— до этого ты сказал что они синхронизируют. Оба. Тогда не значит ли это, что гон альфы, - фу, Томми чувствует рвотный позыв от одной только мысли. - Тоже синхронизирует? Что тогда происходит с альфой?” Он не стесняется признавать, что надеяться, что гипотетическая сука тоже страдает. Не то чтобы с Томми происходило именно это, но. Если это все же было так (и опять таки, это было не так), тогда он хочет быть уверен, что не один через это проходит. Если честно, у них все должно быть даже хуже. Если альфы могут изменять цикл омег, тогда они должны терпеть и наибольшие последствия. Это было логично. “Ох… - Фил звучит задумчиво, подбирая слова. - Да примерно так же, на самом деле. Повышенная возбудимость при гоне, чрезмерная тяга защищать омегу — вероятно, попытаются найти свою пару.” Томми вздрагивает от внезапно нахлынувшего приступа паники, что пронизывает его нервы словно молния. Но пока Фил на короткий миг замолчал, заметив испуг Томми, прежде чем продолжить говорить как ни в чем не бывало, Томми все не мог понять, была ли эта паника вызвана последним словом или… Частью перед этим. “Они становятся более агрессивными и менее склонны заботиться о себе. В целом нечто похожее, просто по другую сторону спектра.” “Ха,” - все, что он произносит в ответ. Ну, хотя бы это работает не в одну сторону. Не то чтобы это имело значение, ведь это все равно не относилось к Томми или к ситуации, в которой он оказался — не сейчас и никогда после. Но хотя бы страдает… Не один омега. Почти… Баланс. Прямо как и должно быть в паре (даже если Томми знает, что так бывает не всегда). И конечно же, в этот момент его живот охватывает колющая боль — что-то, о чем он совершенно забыл, отвлеченный серьёзным разговором от нарастающей боли. Неожиданный спазм заставляет его согнуться пополам, он резко вдыхает через сжатые челюсти — ярость от пронзающей боли была так сильна, что он чуть не начал кусать собственные ноги. Ну, вот и оно, напоминание о том, почему он вообще стоит здесь и разговаривает обо всем этом дерьме. Но почему настолько больно? Спазмы обычно не были настолько болезненными… Несколько мгновений (ну или целую минуту) он только и мог что тяжело дышать, уставившись невидящими глазами на белую поверхность под ногами, прежде чем боль отступила настолько, что он мог снова говорить. Черт, все еще и происходит куда быстрее чем раньше, если обездвижило его настолько быстро. Лучше бы следующим течкам быть полегче, а не то он действительно рискнет выработать терпимость к супрессантам. “Ты говорил, что у тебя есть для меня место?” - он пытается уточнить, все еще тяжело дыша, все еще согнувшись в три погибели, но теперь он хотя бы чувствует как Фил втирает круги в его плечо. Наверное, делал это с того момента, как Томми впервые окатило болью. И это предложение Фила — это была одна из самых первых вещей, что сказал ему Фил, почуяв приближение течки Томми еще до того, как тот объяснил, что она у него рано. И это — это место — Томми оно понадобится. Он ни за что не успеет дойти до своей маленькой уютной норы. Она была слишком далеко. Впервые этот факт работал против него самого. Да и даже если бы он туда пошел, его запах оставил бы слишком явный след прямо до спрятанной базы. Она больше не будет такой скрытой. Или безопасной. “Да,” - говорит Фил. Он звучит… Грустно. Какая тупость. И Томми злится, потому что вся эта ситуация, конечно, тот еще невероятный пиздец, но плакать то не над чем. Но, может, Томми просто не знает что слышит Фил. Он ведь все еще ничего не видит, в конце концов, и обнимает себя за живот. “И немного супрессантов.” На этом этапе лекарства не остановят течку. Придется через нее пройти. И Фил, и Томми это понимают. Но супрессанты хотя бы помогут дольше сохранять ясность сознания. Как бы ему не было противно это признавать, это была палка о двух концах. Томми кивает и вместе они ковыляют к маленькой дыре в стене, что Фил никогда раньше не показывал Томми. У него таких много. И здесь, и в других местах. Кажется, Томми не единственный, кто прячется в разных местах чтобы почувствовать безопасность. По пути Фил бормочет успокаивающие слова, что Томми еле-еле может разобрать — от движений снова разгорается боль. Такие слова как, например, что снег скроет запах через час. Что Фил будет рядом. Что здесь Томми будет в безопасности. Последние слова он произносит, когда они доходят до открытого пространства. Томми даже не обратил внимание как стена в принципе превратилась в дверь. Но вот она здесь, открытая и ждущая пока он зайдет и запрется внутри. И теперь Фил передает ему припасы, то, что… у него всегда при себе, полагает Томми. Очень похоже на Фила. И Томми смотрит на него. Фил улыбается ему в ответ, и его улыбка совсем не веселая. И затем он закрывает дверь, и Томми остается один. Ощущение гнетущее.

——————————————————

Течка полный блять отстой. Как и ожидалось, но сказать, все же, стоит. Это отстой. Когда Фил говорил об инстинктивном чувстве потери чего-то, он преуменьшал. Должен был. Потому что ни за что на свете это чувство нельзя было описать как “чувство потери”. Это было больше похоже на тоску. Пустую боль. И, нет, не такую пустоту. Хотя, и это тоже, но дело не в этом. Это чувство было чем-то большим, чем просто… желание чего-то. Скорее было ощущение, что что-то обязано было быть здесь, но его не было. Не в том смысле что Томми не хватало кого-то или чего-то конкретного, а будто этой вещи в принципе не существовало в реальности. Это сильное желание чего-то, чего у него нет, что должно было быть прямо здесь, но он даже не знает что это. Просто знает, что что-то было неправильно. И “неправильно” не в том смысле, что его течка началась рано. Это он понял сам, сам так решил. Эта “неправильность” же просто была. Вселенская истина. Что что-то было неправильно. И пусто. И чего-то не хватало. Это чувство преследует его всю течку. Оно сильнее чем стандартное, всепоглощающее “нужен комфорт/облегчение”, что обычно присутствует. Нет, это чувство существует всегда, и в более осознанные моменты, и в менее. В моменты менее осознанные, он сворачивается клубочком, иногда удовлетворяя потребности, а иногда просто лежит вот так, чувствуя неправильность. Это чувство заставляет его ощущать себя неправильным. Уродливым. Нежеланным. Неправильным. Пустой. Опустошенный, вычищенный. Как будто он открылся кому-то и его отвергли. Блять, да он чувствует себя отвергнутым и забытым. В эту течку он ест меньше. Спит примерно столько же, но как-то отрывками и не высыпаясь. Он чувствует себя слабым и вялым и перегретым и отвратительным и тупым. И когда он приходит в сознание, он может избавиться от большей части самоотвращения (черт, вот это вот чувство уязвимости, вызванное гормонами или нет, именно то, что больше всего ему не нравится), но эта тоска все еще остается. Всегда рядом, висит камнем на сердце, пока он заставляет себя больше есть, чтобы компенсировать те моменты, когда он был не в себе. Пьет воду и заставляет себя думать о чем-то отвлеченном, чтобы не думать как ему не лезет кусок в горло, хотя он и съел всего ничего. Думает о том, о чем всегда думает при стрессе. То есть по сути о других стрессовых моментах в своей жизни, но то были времена, которые он уже пережил. Значит и это переживет, верно? Бывало и хуже. Он сможет через это пройти. Или, по крайне мере, он бы хотел думать, что вспоминает об этом по этой причине. Скорее всего так он ответил бы, если бы кто-то спросил его почему он думает о самых ужасных моментах своей жизни. Но правда в том, что… он просто думает о них. Просто потому что. Не чтобы покопаться в прошлом — но и не то чтобы для чего-то другого. Также, как и другая “причина” по которой он обо всем этом вспоминает. Так что он думает об Изгнании. Он много думает об Изгнании. (Вообще-то об этом он наоборот старается не вспоминать, но только когда пьет воду. Тяжело думать о том береге, вспоминать как просыпался, выплевывая воду, и не делать как раз таки это, пока пытался делать ровно противоположное. Он слишком много раз давился водой из-за собственных мыслей и воспоминаний.) Он думает о Судном Дне. Абсолютно все. Каждый из этих моментов, он думает о них так много, что будто проживает их заново. Разбирает поминутно, пассивно преодолевая тупую боль. Больно, да, но не так, как было на тот момент; и немного не так, как от тоски, что резала саму душу. Он думает о тюрьме. Он думает о конце тюрьмы. Он думает о том, что было после тюрьмы. Он думает… О погоне. Не осознает, как двигает рукой, пока теряется в мыслях. Он облокотился на одну из стен, полусидя на мягкой куче шерстяных одеял и по большей части свешиваясь с них, и пил, пил, пил (и было так непривычно — и он даже не хотел глотать эту воду, но все равно пил—). Не совсем сидя, но и не лежа на спине, чтобы все еще можно было глотать без проблем. Но. Его рука. Она больше не откинута в сторону, а лежит на коленках. И вода. У самого рта, но не течет внутрь. Что-то другое течет, когда он думает об этой погоне. Потому что, ну. В такой момент, будучи на одной волне с этой проклятой уязвимой частью себя, он может сопоставить факты. Погоня это… Что-то. Что-то… В каком-то смысле движимое инстинктами. (Прямо как Томми сейчас. Он это понимает. Все такое неясное и размытое, кроме как когда оно как раз таки ясное — вещи, что просто делают смысл. Как погони. У них есть какое-то значение. Он это знает.) Гонись за тем, кто убегает. Поймай, показав свое мастерство. Или, беги от того, кто тебя ловит. Убежишь и покажешь уже другое мастерство. Или. Позволь цели сбежать (или тебе позволят сбежать). Прими ее за игрушку, и что вы играете. Игрушка не выигрывает. Она даже не игрок. Это игрушка. И не важно как далеко игрушка убежит, не важно, как затеряется среди деревьев, это все еще игрушка и ее можно найти. Особенно если игра настолько веселая, что хочется играть еще. (Такой способ мышления смягчает края пустоты внутри даже больше, чем воспоминания. Воспоминания неоспоримы и о них сложно не думать. Будто подсознательно ковыряешься в ране. Сложно остановиться посреди дела и она чешется. Но вот переделывать их? Менять их так, как тебе нужно — нет, так, как они должны были быть, это словно надавливать на синяк, прямо по краю. Сначала это больно, но потом боль стихает. Ослабь давление, найди золотую середину. Выпусти это тошнотворно захватывающее чувство прямо в вены, пока оно не дойдет прямо в мозг и в…) Это все не важно. Погоня. У нее есть значение, свой ритуал. Альфа преследует омегу. Показывает свой интерес. (Надави. Обведи пальцем края) Показывает обладание. Что-то, к чему стоит стремиться. Заставляет их обоих показать свои сильные стороны. Как долго протянет омега? Альфа его поймает? Отпустит ли его альфа? Как долго они бегут? Это погоня, которая продолжается даже после того, как омега якобы “сбегает”? (Слишком сильно. Ослабь давление. Нажми снова.) То, что случилось, не важно. Вот что должно было произойти: Альфа ловит омегу, прижимает лицом в снег. Завязывается драка, долгая и ожесточенная борьба. Альфа прижимает омегу к земле так сильно, что сколько ни извивайся и не пинайся, тебе не выбраться. Альфа знает, что так и должно быть. Это игра. Игра Альфы. Довольный победой, альфа шепчет я тебя поймал. Не могу убежать, знает омега. Альфа доволен, горд собой. Альфа выиграл игру, но что самое главное. Альфа поймал омегу. Рот альфы куда теплее снега. Горячий на шее у омеги. Горячий и так близко, что можно услышать слова ты мой, Томми. Альфа сильный. Клыки у альфы острые. Именно так альфа и спланировал игру. Даже омега это знает. Альфа берет омегу. Вот так все и кончается. Как и всегда должно было кончиться. … Иногда ясность сознания возвращается к нему целиком, резко, будто проснуться от сна не будучи спящим. В один момент Томми там, а потом снова там, но уже где-то еще, и прошло много времени. А самое ужасное — он смотрит по сторонам, когда сон кончается, только чтобы понять что — да. Что-то действительно кончило. Фу. Он трясет рукой, не волнуясь о том, куда это все полетит. Где там была его бутылка с водой? Он видит, что она упала рядом с ним, к счастью, не на шерстяные одеяла. Вода растеклась по всему каменному полу, и он отодвигается подальше. Иногда, когда он такой… уххх, чувствительный, один взгляд на это напоминает ему об изгнании. Совсем немного. Заставляет его поежиться. Но он отбрасывает эту мысль и поднимается на колени, чтобы подползти к углу с едой. Он не то чтобы удивлен. Он всегда думает о подобных вещах. Это ничего не значит. Это все в прошлом. Не сможет причинить ему боль, если он не думает об этом слишком много, правда?

——————————————————

Он дрожит от усталости, когда дверь снова открывается. Все кончилось, но Томми чувствовал себя абсолютно вымотанным — внутри и снаружи. Оба значения обоих вариантов. Везде и во всех смыслах. Физически, эмоционально, просто, блять, целиком. “Ну?” - это первое, что Фил ему говорит. Одной рукой он прикрывает глаза, щурясь, чтобы рассмотреть Томми в комнате. Другой он протягивает ему золотое яблоко. Не успел он это сделать, как Томми тут же выхватил у него фрукт. Томми сразу же почувствовал эффекты яблока, словно рефлекторная реакция на знакомый вес в руке. Ему их не хватало. “Тосковал по кому-нибудь?” “Нет.” - ворчит Томми и ежится, но не от холода из открытой двери. Фил снова смотрит на него с жалостью, одним лицом спрашивая все еще упираешься? и не будь Томми таким уставшим, он бы его укусил. Но вместо этого он кусает яблоко. Блять, какой кайф. Его глаза закрываются от простого, чистого удовольствия, что приносит этот сладкий вкус и приятные, приятные эффекты. Фил усмехается, но терпеливо держит свои комментарии при себе, лишь предлагая ему зелье спешки, когда Томми со стоном открывает глаза. Что-то, что разгонит кровь в жилах, поможет прогнать сонливость. Томми принимает зелье, в тайне желая, чтобы это было кое-что другое.

——————————————————

Дорога не слишком длинная, особенно через Нижний Мир, однако по пути домой у Томми есть немного времени поразмыслить. Это, как и всегда, не то чтобы было хорошо. Одно дело, если бы ему просто нужно было составить пазл в голове и прийти к какому-то выводу. Но сейчас? Когда он чувствует будто его растянули, выпотрошили, а потом заполнили снова, но неправильно, это был не самый лучший ход. Но не то чтобы он может себя остановить. Ведь он наедине со своими мыслями. И он не невидимый, то есть не в безопасности, а значит он немного нервничает, а когда он нервничает, то думает о… Изгнании. Или, как сейчас, немного после Изгнания. Потому что что-то в этой тяжести в груди, которую он теперь отчетливо чувствовал, было знакомо, но очень отдаленно. В том смысле, о котором он не думал уже долгое время, махнув на это рукой, потому что не понимал это, да и это все было не важно. Он помнит как Техно предложил ему пожить у него. Он помнит кровать. Она была лучше той, на которой он спал до этого — что-то комфортное и настоящее, хотя и без изысков. Но там были простыни. Она выглядела так, будто на ней можно нормально выспаться, в том смысле, что каким-нибудь солнечным утром он бы с удовольствием повалялся на ней, а не тут же вскакивал. И затем он вспомнил как подошел к ней и сказал, что она пахнет странно. Неправильно, подсказывало ему подсознание. И это он тоже помнит. Но он сказал странно. Он помнит, что Техно ответил ему что-то вроде ладно, и что? и я даже не трогал эти простыни, дурень, они совершенно новые, а значит вообще ничем не могут пахнуть. Он обвинил Томми в том, что тот слишком чувствительный (грубо) к тому, что его будущее гнездовье пахнет им самим. Будто Томми вообще когда-либо отличался тем, что хорошо различает запахи. И потом Техно ушел. Он помнит, как упал на кровать, игнорируя охватившие его сомнения. Как свернулся калачиком и все еще чувствовал это пульсирующее неправильно, неправильно, неправильно, исходящее от кровати. Затем он попробовал растянуться во всю длину на ней, на простынях и между ними, и все еще чувствовал что этого недостаточно, даже когда его запах, наверное, пропитал там вообще все. Все еще казалось, будто чего-то не хватает. Он помнит, что плохо на ней спал, но в конце концов это было не важно. Все равно он надолго там не задержался. Кажется, это чувство неправильности преследовало его давно. Очень, очень давно. И если уж Томми мог вспомнить все моменты, когда он ощущал это чувство, то мог вспомнить и те моменты, когда этого чувства не было. Все те моменты, когда он не чувствовал этой навязчивой, ноющей, одинокой неправильности. Ему даже не нужно перечислять их, чтобы все осознать. Кажется, он и так знает ответ. Поэтому он так быстро ушел от Фила, даже несмотря на то, что каждый второй шаг до дома грозил заставить его споткнуться и упасть. Он не хотел говорить об этом, отвечать на вопросы, которые больше не вгоняют его в ступор. Он… Знает. Может, он всегда знал. Может, он просто не хотел встретиться с этим лицом к лицу. Но вот он здесь, делает именно это. Только посмотрите на него. Или. Или он мог не думать об этом всем и вместо этого вернуться из мыслей в реальность, стоя, наконец-то, у развалин своего дома. Все выглядит как и раньше, но он то знает — по опыту, даже — что внешний вид ничего не значит. Может он и выглядит все также заброшенным и разрушенным, но он все еще хранит в себе секреты, которых даже Томми не знает. В своем собственном блять доме. Впервые за столько времени он смотрит на этот дом, вместо того, чтобы обходить вокруг, никогда не смотря напрямую. Демонстрационный блять пример А, что в его дом легко вломиться без его ведома. И Фил сказал, что такая херня происходит от недавнего контакта, а что важнее: длительного. Воздействие со временем. И как бы ему ни хотелось, Томми знает (также, как он знает о приближении течки — эти вселенские истины), что это не какое-то остаточное влияние прошлого. Прежние времена вообще не могли что-то такое сотворить, по крайней мере не намеренно, как ему кажется. Это же должно было быть… В каком-то смысле специально. Потому что никто не приближается настолько близко (нарочно или нет, будучи замеченным или нет) и так долго остается рядом без какой-то определенной цели. И все знают, что на этом проклятом сервере был всего один альфа, который жить не может без своих целей. Но что приводит Томми в тупик, так это то, что… Томми проводил все свое время вне дома. И в одиночестве. Всегда на ногах, осматривая округу, гуляя. Наслаждаясь свободой, живя как призрак, которого никто не может видеть. Существуя в этом свободном, безболезненном состоянии. Он был тихим и невидимым и, наберись он наглости, мог бы даже сказать умиротворенным. Ну или же был. До течки. И что самое главное — он постоянно, стабильно был один. Он проводит целые дни, все свои дни, снаружи своей гнилой норы (пустой и неприглядной, как и он сам). Никого рядом. Никто не мог быть рядом с ним. Каждый день проведенный одинаково. А потом, как устанет, он возвращается домой, но не здесь. Он забирается глубже под грязь и камень. Готовит зелья, чтобы завтра повторить все то же самое. Собирает все выросшие за время его отсутствия картофелины и высаживает их обратно. Вспоминает, на мгновение, о более простых (все еще напряженных, все еще страшных) временах. И затем в незасеянном, но вспаханном участке картофельной фермы он устраивается поудобнее, уютно и безопасно. Сворачивается калачиком где было тепло (и так должно было быть, иначе под землей ничего не вырастет) и знает, что здесь, теперь, он в безопасности. Окруженный картошкой, воспоминаниями (их он контролировать не может) и бульканьем зелий по другую сторону стены. И там он засыпает. Там, он осознает, и тошнота с задержкой поднимается в нем, словно черная дыра, что сосет где-то внизу, грозясь стать больше и оторвать желудок от слабого тела. Там, это точно там. Там — единственное время, когда Томми не будет знать кто рядом с ним — потому что думает, что рядом никого нет. Потому что спит. Он моргает и понимает, что все еще стоит у ловушки, и тошнота подступает к горлу, заставляя его развернуться и отвести взгляд. Глубокий вдох, блять, Боже. Твою мать. Ну конечно, конечно — вот оно. Прошла неделя с тех пор, как он спал там последний раз. Исчез, по сути, прямо перед тем как они должны были синхронизировать — просто блять отвратительно, будто это было чем-то их общим, разделенное между ними, будто какая-то связь. Томми точно был не единственный, кто испытал изменения в своих естественных ритмах, это точно затронуло их обоих. А это значит, что не он один в курсе. Поэтому Томми почти полностью уверен, что знает, что он там найдет. В конце концов, он уже находил подобное (и в тот раз он даже не знал, чего ждать. Но в этот раз он знает. Хотя это успокаивало не так сильно, как хотелось). Видимо, он был не в такой уж и безопасности. Если так подумать, вспомнить некоторые старые моменты, то, наверное, никогда и не был.

——————————————————

У него уходит много времени на восстановление дыхания, чтобы… ну, просто чтобы дышать как нормальный человек. Ужасно много времени, даже. После этого он идет и наполняет ведро молоком.

——————————————————

Молоко он не тратит сразу. Он не использует его у входа в дом (не такой уж он и его теперь, да?). Долго эффект не продержится, так что он знает, что нужно использовать молоко с умом. Он… примерно знает, когда его стоит использовать. На самом деле это зависит от того, насколько драматичным этот ублюдок хочет быть. Как далеко он спрячет свой маленький тайный подарок. Но Томми, кажется, знает. Так что он блуждает среди собственных лабиринтов. Теряется всего в паре лишних поворотов, как и всегда. Пока не находит нужный. Проходит прямо, падает вниз, идет дальше. Идет, идет и идет. Он идет, медленно и уверенно, что так контрастирует с бешено бьющимся сердцем. Он не уверен, болит ли у него в груди от самих ударов или сокращений сердца, но все равно продолжает идти. Пока он не слышит бульканье зелий, его сладких, успокаивающих зелий… Он находит их неиспорченными, в безопасности — все на месте, нетронутые. В полном порядке. Он так и думал, что так будет. Это еще не самая дальняя часть. Встав посередине этой комнаты, Томми, наконец-то, достает молоко. И затем выливает прямо на себя. Благодаря своей нейтрализующей силе, оно размывает окружение и стирает все запахи. Все, что он чувствует — это молоко. Чистое, в такой органическом смысле. Так, что пахнет странно, не просто потому что этот запах ассоциировался у него с тем, чтобы быть увиденным, но также потому, что он не мог почувствовать даже свой собственный запах. И это именно то, что ему нужно. Затем он подходит к дверному проему той… той комнаты. Пока туда не смотрит, просто… стоит там. Затем, глубоко вдохнув (все еще молоко), он закрывает глаза и заходит за угол. Задержав дыхание, Томми слышит и тактильно чувствует куда больше, чем может почувствовать носом или увидеть глазами. Он чувствует, как бо́льшая часть молока стекает по нему маленькими струйками, капая на пол, бесполезное и забытое. Под ногами он слышит хруст картофельных ростков, но сейчас ему все равно, если он их раздавит. Вот вода фермы вокруг него, мягкая, но раньше и успокаивающая, прямо как бульканье зелий в соседней комнате. И нескончаемое тук, тук, тук по грудной клетке. Он выдыхает. Выдыхает весь воздух. Вдыхает. Один запах. Глаза все еще закрыты, он подносит запястье к носу и стирает, стряхивает остатки молока. Трет и надавливает на пахучие железы, стимулируя их выделять больше запаха. Снова вдыхает, теперь прижав запястье к носу. Анализирует запах — он отличается. Он сравнивает его с первым запахом, который он почувствовал. Находит что ему чего-то… не хватает. Еще сильнее закрывает глаза; последний огонек надежды в его сердце, о котором он и сам не подозревал, быстро тухнет и превращается в прах. Блять. Окей. Чего-то не хватает. Будто чего-то не достает. Не хватает половины от того, что должно было быть. Будто кто-то, кто должен был быть здесь, теперь не присутствовал. Та половина, к которой, как оказывается, он настолько привык — к которой его, блять, приучили — так, что запах его собственной течки ощущался неправильно. Его собственный запах пах неправильно. В голове завибрировало. От чего-то вроде злости или отчаяния. От того рвения продолжать бороться, даже когда он знает, по опыту, что это никогда не срабатывает. Но он должен бороться, потому что какие еще у него варианты? И эта злость, сильная, хотя он и знает, что это ненадолго, дает ему силы открыть глаза. И, как и ожидалось, посреди его фермы картошки, которую он также использовал как спальню, стояла табличка. Он даже не осознает, что вообще что-то чувствует кроме еле сдерживаемого гнева, пока все, вообще все, в нем не исчезает, как только его взгляд падает на табличку. Сохнет и умирает, оставляя место лишь парализующему ужасу. Будто ты так сильно обжегся, что нервные окончания потеряли чувствительность. Просто исчезло. Подчистую. (Но. Все. еще. Не. Неправильно. Не неправильно, потому что он все еще чувствует запах.) Зеленый текст гласит: куда бы ты не ушел не думай что я тебя не найду На табличке нет знакомого смайлика. Вместо него там сердечко. Он инстинктивно кричит “Фил!”, даже оцепенев от ужаса и чувствуя, будто умирает, он все еще — все еще чувствует себя в безопасности с Филом, даже если Фил в множестве блоков, чанков, порталов от него. Он знает, что Фил его не спасет. Он также знает, что он даже не находится в непосредственной опасти. Просто это его инстинктивная реакция — спрятаться за Филом. Обе его руки поднимаются, чтобы заглушить запах, прикрывая нос и рот. Они все еще мокрые, с них капает. Но теперь, когда он снова подметил этот запах, он не может его не чувствовать. Даже через молоко, он его чувствует. Он здесь, как вторая кожа, липнет к нему. Даже через расстояние, их смерть, их войны, их все — Томми и Дрим по-прежнему тесно связаны. И он от этого никогда не избавится. Шаг назад, еще, он почти спотыкается, всхлипывая “Фил…”, хотя это совершенно не помогает. Фил не придет, он даже не знает, что должен. Томми один. Он здесь, где должно было быть безопасно, и он хватается за лицо и успокаивает сам себя жалостливым тоном, который ничем не помогает, и когда он поворачивается, чтобы перестать смотреть на эту ебучую табличку и выскакивает из комнаты— Он пытается взглянуть на стенд с зельями, пытается почувствовать облегчение, что они должны были в нем вызывать — их вид должен был напоминать о тех временах, где все хорошо, где он невидимый и неуязвимый, но- но будто, будто его глаза не могут сфокусироваться, и он ничего не видит, ничего не может увидеть, только запах, который пахнет как— И Фила здесь нет, несмотря на его сломленные всхлипы, потому что— никого тут нет, только Томми, только Томми и… Только Томми и этот свежий, еще теплый запах, который пахнет правильно.

——————————————————

Очень, очень далеко, он сидит в своем маленьком убежище. О которой никто больше не знает. Он сидит, притянув колени к груди, обняв ноги, изо всех сил сжавшись в клубок. У стены две кучи. Одна больше другой. В ней были все важные припасы, что заняли все место в его инвентаре. Он смотрит на эту кучу. Бутылки поблескивают перед ним, хотя и находятся вдалеке от скудного света тех немногих факелов, что он позволил себе здесь расставить. Почти фиолетового цвета, который наводит о мыслях о плаще, под которым можно спрятаться. Инструмент. Потому что, потому что… У него было несколько дней на раздумья. И он пришел к выводу… Он невидим. (С ними). Он видит все — спрятанное в темноте, невидимое. Он — невидимое. И это позволяет ему… Видеть большинство вещей, что люди не хотят никому показывать. Что-то, что должно быть увиденным, но было спрятано. Что-то объективно плохое и, конечно, со злым умыслом. Что-то, что нужно остановить. Что-то, что Томми, возможно, мог бы предотвратить. Если бы он об этом знал (если бы он это увидел). Может… Может ему стоит посмотреть чем Дрим занимается. Отплатить ему той же монетой — посмотреть что он делает, когда думает, что никто не смотрит. У Томми все еще были все эти зелья, все таки. Даже если он пока не хочет возвращаться в свою лабораторию. Зачем им простаивать, когда можно их использовать. И как еще лучше их использовать, если не против Дрима? Ему нужно узнать чем занимается Дрим, если он хочет со всем этим покончить, в конце концов. Он вытягивает ногу, проверяя себя, прежде чем быстро притянуть ее обратно к груди. Ладно, ладно, ему нужно еще пару дней, наверное. Придумать план, подготовиться. Затаиться. Подождать, пока дрожь пройдет. Забыть слова на той табличке (хотя он и знает, что, как и в прошлой раз, эти слова навечно отпечатались в его памяти). Дождаться пока странный, до ужаса знакомый страх перед встречей с Дримом превратится во что-то более контролируемое. Он поднимает запястье к носу и трет железы над верхней губой, прямо как в детстве, когда он был один и напуган. Думает об этих временах (и ни о чем другом). Он игнорирует, как неправильно он пахнет. И теперь этот страх — тот самый, перед Дримом — растет, и в моменты между одним вдохом и следующим… Он чувствует не только страх, но что-то еще. Что-то, что заставляет его сердце биться также часто. Еще пару дней. И он со всем разберется.

Награды от читателей