Поёт ПетерБург!

Через пару недель город всецело накрыла осень. Скромное кафе где-то в промзоне Петербурга дорабатывало свой последний час. В нём почти полдня просидел Дима, который теперь заканчивал спамом рассылать по почте шаблонное объявление, в котором кратко сообщал, что организует собственную художественную выставку и «с радостью приглашает её посетить». Спустя ещё пару этих скорее всего бесполезных рассылок он наконец захлопнул ноутбук и, закинув его в сумку, направился домой — оттуда около двадцати минут пешком, не более. Уже, казалось, беспросветно мысли художника были заняты планированием предстоящей выставки. Несколько недель он работал практически без остановки, чтобы подготовиться к ней, и теперь, когда всё состоится буквально на днях... Ему просто нужно было сосредоточиться на том, чтобы всё прошло идеально. По-другому быть не должно и не могло: он вложил в экспозицию душу и очень не хотел, чтобы она осталась без внимания. Август же эту неделю должен был быть на гастролях, так что... Блондин просто надеялся, что всё сложится как запланировано и музыкант обязательно будет на выставке. Продолжая идти, Дима ненадолго достал телефон, чтобы записать голосовое сообщение для него, надеясь, что у того как можно раньше появится возможность его прослушать: — Приве-ет, это я! — собственный голос звучал устало, — Я... не знаю, где ты... Может в Мадриде, а может в Париже, ха-ха, не помню... Но от тебя давно не было вестей... И я скучаю, — Дима помолчал немного, а затем, пытаясь вернуть в сообщение более позитивный тон, скоро попрощался: — Л-ладно, пока! Напиши, когда... сможешь, — голосовое вышло коротким и простым, просто небольшое обновление о том, чем занимается художник... и небольшое напоминание о том, что он скучает. Убрав телефон, он продолжил идти вниз по улице, и через несколько минут наконец добрался до прекрасно знакомой многоэтажки. Поднявшись на нужный этаж и подойдя к входной двери, Дима уже было достал ключи, но почти тут же остановился, прислушиваясь. Даже дыхание, казалось, затаил, когда услышал музыку, играющую прямо внутри, за этой дверью, в их квартире. Какая-то ненавязчивая классика, фоновая, скорее всего винил... Прямо как Август любит. Дима так и простоял там ещё несколько секунд, совершенно сбитый с толку, а затем, словно придя в себя, плавно нажал на дверную ручку. Та поддалась. В коридор он вошёл медленно, почти осторожно... ...Внутри пахло едой. Вкусной и будто только приготовленной. Художник, даже не снимая обувь, прошёл глубже в квартиру, чувствуя странное напряжение, которое внезапно переросло в крайнее удивление, ведь за поворотом в гостиную его встретил почти по-ресторанному накрытый стол: аккуратная сервировка, даже несколько свечей горело... Ужасно знакомый почерк. И всё же он не смог не вздрогнуть, когда со стороны кухни, ещё не заметив его самого, вышел Август... ...Тот спокойно подошёл к столу с какой-то кастрюлей в перчатках-прихватках. В следующий момент брюнет слегка повернулся и, заметив краем глаза чей-то силуэт, резко дёрнулся, едва не выронив кастрюлю из рук, но всё же успев поставить её на стол. Дима непроизвольно усмехнулся, немного нервно, взволнованно. Не верилось. — Я- Я думал, ты... Ты будешь... — Август сбивчиво затараторил, взглянув на свои наручные часы. Дима пришёл раньше, чем он планировал. — Что ж, сюрприз! — наконец заключил он, раскинув руки, мол, «сам всё это сделал!». Губы художника тут же растянулись в мягкой, искренней улыбке. Увиденное очень тронуло: Август в кухонном фартуке, накрывший им стол для совместного ужина, этот его сюрприз… Господи, они могли наконец-то обняться, и ничто не мешало даже! Блондин отпустил ремень своей сумки, позволив ей упасть на пол, и, сделав несколько быстрых шагов вперёд, буквально запрыгнул на музыканта, обнимая того за шею и крепко прижимая к себе. Август расслабленно выдохнул, а его руки автоматически легли на чужую спину, когда он наклонился в объятия, прижимая художника к себе в ответ. — Мне уезжать рано утром, но я должен был тебя увидеть, — прошептал он в светлые волосы с улыбкой, а затем, сбросив прихватки, резко приподнял висевшего на нём Диму. Почувствовав, как его поднимают, у блондина вырвался рваный вздох, сменившийся радостным смехом, а его ноги автоматически обхватили чужую талию. Август тихо засмеялся в ответ, глядя на него с довольной улыбкой, а затем потянулся к чужим губам для долгожданного поцелуя. Дима тут же ответил, перенося ладонь на едва щетинистую щёку в эдаком нежном жесте. Он так по этому скучал.

***

Оба не могли перестать улыбаться, даже жуя. — Ка-ак хорошо дома! — выдохнул Август, пережёвывая свежеприготовленное мясо. Дима, который почти зачарованно смотрел на него последние несколько минут, тут же кивнул, прежде чем заговорить: — Я так рад, — он ответил негромко, накладывая себе ещё гарнира с миски и снова переводя взгляд на любимого человека, сидящего напротив. Атмосфера в комнате была довольно тёплой и уютной, игла с тихим шелестом бегала по новой виниловой пластинке на заднем плане, и приятное приглушённое освещение. Было идеально. — Как твоя выставка? — спросил Август, запивая мясо шампанским из бокала. — Нервничаю, — он неопределённо повёл плечами и положил в рот ещё кусочек еды, прежде чем продолжить: — Ну, знаешь, придут разные люди… — Плевать, Дим! Тебя волнует их мнение? — Я нервничаю из-за того что мне придётся представлять картины, в целом суть всей этой... выставки. А вдруг что-то пойдёт не так? — Всё будет хорошо, — спокойно ответил брюнет, ободряюще ему улыбнувшись. — Знай: им повезёт это увидеть. И я с нетерпением этого жду. Дима молча улыбнулся услышанным словам: поддержка от такого близкого человека ему сейчас была как никогда нужна. — Уезжаешь утром? — Да. В 6:45. Амстердам. На родину, кстати, — ответил, жуя, Август, а затем отложил вилку. — Приезжай. — В Амстердам? — Дима снова посмотрел на музыканта, удивлённо распахнув глаза. — О, это было бы… чудесно, но боюсь, не смогу, — услышанная просьба действительно показалась ему странной и даже глуповатой, но продолжать эту тему он не решился. — А чем займёшься после? Август, который до этого молча потягивал свой бокал шампанского, слушая чужой ответ, на последних его словах в явном непонимании свёл брови: — Почему не сможешь? — спросил он, поставив бокал обратно и взглянув на художника с характерным прищуром. — Я готовлюсь к выставке, — легко ответил блондин, как абсолютно очевидный факт. — Дорабатываю план, организационные моменты... — И ты не можешь сделать ничего из этого в Амстердаме? Дима терпеливо вздохнул, молча отпивая из бокала, а затем заговорил: — Нет, не думаю. Все мои вещи здесь, выставка уже на неделе, и я не могу просто собрать вещи и полететь туда, где ты, — тон звучал оборонительно. — Понял… — Идея хорошая, правда, но сейчас… Я… — Что ж… — …хочу, но не смогу. После смятого диалога в комнате повисла недолгая тишина. Август, который теперь пристально смотрел на собеседника, почувствовал, как внутри него неожиданно разрослось раздражение. Знал, что, конечно, не имеет права злиться на его позицию, но будто ничего не мог с собой поделать: — Знаешь, нам надо постараться видеть друг друга гораздо чаще. Дима сделал глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, и спросил: — Когда закончится тур? Август, который старался сохранить спокойное выражение лица, теперь почувствовал, как невольно напрягся. Ему уже не нравился этот разговор и тем более последний вопрос, но, честно говоря, он знал, что Дима был прав: они едва ли виделись последние несколько месяцев, и вот, завтра он снова уезжает... — Ну... Когда тур закончится, мы будем записывать альбом, а потом снова в тур, — хотелось уйти от прямого ответа, но при этом не скрывать масштаб сложившейся ситуации. — Мы едем в тур, чтобы сделать альбом, чтобы снова поехать с ним в тур. Дима чувствовал, как атмосфера в комнате будто с каждой секундой становится всё тяжелее и тяжелее. — Значит, путь долгий... — Что значит «долгий»? — Август, пожалуйста. Ты знаешь, о чём я. Значит, ты будешь с группой долгое время. Ну, ездить в туры… Музыкант, действительно, и так знал, что имел в виду Дима, и он точно соврал бы, если б сказал, что не был с ним согласен. — А ты думал, как это бывает? — тон вдруг стал немного резким, но он это словно не контролировал. — Я не- Не знаю, я не думал, что тема с группой… — блондин слегка нахмурился из-за услышанного вопроса. Но в тот момент, когда он попытался продолжить, Август внезапно прервал его: — «Не думал» что? Что будет такой успех? Вечер явно начинал идти не по плану… Дима сглотнул и заговорил, его собственный голос теперь тоже стал немного громче и увереннее: — Нет, это... не то, о чём я думал. Просто... Сколько ты сейчас будешь в туре? Месяцы? Годы? — Да, ну... Где-то так, полагаю, я буду в туре... Года два, не меньше, с этим альбомом, — музыкант почувствовал, как получающийся диалог его всё больше напрягает, а реальность его собственного положения теперь медленно проясняется. Два года… Это было хуже, чем Дима ожидал. А потому следующий вопрос вылетел непроизвольно, будто сам по себе: — …А тебе нравится ваша музыка? Август непонимающе уставился на художника. Он очень, очень не хотел слышать этого вопроса, потому что банально не был готов на него ответить. — Зачем ты… Не понимаю, а разве это так важно? Дима тут же услышал, как изменился чужой тон, понимая, что слова его застали врасплох. — Да, это важно. Если ты откажешься от своей мечты, то будешь годами бессмысленно колесить по городам, исполняя то, что терпеть не можешь! — с напором объяснил Дима, пытаясь до него достучаться. — Сначала ты говорил, что Трэнк хуже всех, а теперь едешь с ним в тур на несколько лет… Я же не знаю, счастлив ли ты- — Я не понимаю, зачем всё это, зачем ты это говоришь? — Да я не- В каком смысле «зачем»? — Я думал, ты этого хотел, а теперь получается наоборот! — ...Что значит «я этого хотел»? — блондин в непонимании свёл брови. В голосах обоих слышалось явное опасение относительно направления, в котором движется разговор... — Ну хотел, чтобы я пошёл к ним! Чтобы играть, иметь стабильную работу, чтобы я был... Как это... — язык начинал заплетаться, а нужные слова забывались. — Конечно, я хотел, чтобы у тебя была работа! Чтобы ты нормально жил и смог открыть клуб! — Но я же этим и занимаюсь! Так почему мы не празднуем? — воскликнул брюнет, на эмоциях взмахнув руками. — Ты так его и не открыл... — парировал Дима, искренне не понимая таких перемен в его человеке, а тем более в его целях, мечте. — Я думал, ты от меня этого хочешь! И что мне было делать? Вернуться в дешёвый ресторан и играть «Jingle Bells»?! — голос всё чаще срывался на восклицания. — Я не про это! Может, просто взять заработанное и открыть свой клуб? — художник старательно пытался отвечать более-менее спокойно, но его, казалось, не слышали: — Туда не пойдут. Классику никто не любит. Даже ты. — Я о-бо-жаю классику из-за тебя! — второй раз за вечер Дима непреднамеренно поднял голос, а фразы тараторил звонко и почти тревожно: — И если ты его откроешь, люди захотят туда пойти! Потому что ты вложишь в него душу, а люди обожают такое! Это напоминает им о чём-то, что они забыли-! — Я таких случаев не знаю, — отрезал Август, отводя взгляд от собеседника. Блондин на его ответ в удивлении распахнул глаза. Что с ним происходит? Почему? Почему он это всё говорит? Назло? Не может остановиться? — Всё, мне плевать, просто... Настало время развиваться, — вымученно вздохнул музыкант, продолжая разговор. — Пойми, у меня есть работа, сейчас я при деле... Но а если у тебя возникли проблемы, то было бы неплохо сказать мне о них ДО того, как я подписал этот контракт! — У тебя всегда была мечта, разве не так? — восклицал художник, с каждым новым упрёком стервенея всё больше и больше. — И ты был ей верен-! — Вот моя мечта! Это она и есть! — брюнет отжестикулировал каждую фразу, по-прежнему недобро сверкая тёмными глазами. — Люди мечтают о подобном успехе всю свою жизнь! Когда нравишься, понимаешь? Наконец-то я участвую в том, что... что... что... нравится людям! — С каких это пор тебя волнует, нравишься ты или нет? Почему ты так сильно хочешь понравиться-?! — Да ты же чёртов художник! О чём ты вообще говоришь?! Музыка на пластинке закончилась. В комнате резко затихло. Оба молчали. Дима рвано выдохнул в горьком изумлении. Август же на него не смотрел. Не осмеливался. Тишину робко нарушал лишь скрежет иглы, царапающей винил. Ещё несколько мгновений они так и сидели, притихшие, как вдруг… — ...Может, я тебе нравился именно потому, что был на мели, а ты меня жалел? …Слова музыканта упали звонко, несвойственно чёрство и плоско, холодным эхом прокатившись по комнате. Глаза их вновь пересеклись. Воздух в помещении весь будто разом исчез. Дышать было нечем. Дима уставился на него с абсолютно ошарашенным выражением лица. Игла продолжала царапать пластинку и разрезать тишину в комнате противным звуком, пока едва ли громче не прозвучал слабый шёпот: — Ты ведь шутишь?... — Нет, — короткий, прямой ответ: понимал, что уже зашёл слишком далеко, чтобы остановиться. Рот художника слегка приоткрылся, губы разомкнулись. В краешках глаз помутнело. Сам не заметил, как скоро они намокли, но слёзы не шли, а взгляд всё так же неверяще смотрел на музыканта, пока не опустился вниз, размыто зависнув на почти полной тарелке. Толком не поели даже, а уже не хотелось вовсе. Говорить тоже не получалось: поперёк горла встал горький ком. Глаза блестели на огоньках от свеч. Казалось, оба давно забыли о еде перед ними. И о том, что этот вечер точно, точно должен был закончиться не так. Но так вышло. Август хотел было что-то ещё сказать, но тут же был прерван звонким писком с кухни. Дёрнувшись, он в непонимании свёл брови, а затем неторопливо встал из-за стола и пошёл на звук. Дима не двигался. Он как будто даже не дышал, будто что-то у грудной клетки его сжимало. Что-то давило. Хотелось сорваться с места и уйти, уйти, уйти. Противный писк шёл от духовки. Стоило Августу открыть её дверцу, как густые клубы дыма вырвались наружу, заставив его раскашляться и замахать рукой, рассеивая чёрный угар. Через несколько секунд он всё же вытащил сгоревшую курицу и разочарованно шваркнул её на столешницу. Забыл, совсем забыл о ней… Пока брюнет продолжал размахивать ладонью над испорченным ужином, из гостиной послышалось краткое скрипение стула, будто Дима внезапно встал. Затем шаги. Резкий шорох в коридоре — видно, взял свою сумку. А затем гулкий хлопок входной двери.