Романтики с большой дороги

      — Надеюсь, я вас не слишком отвлекла, — сказала Фурина больше для виду.       Чжунли покачал головой и привычно согнул локоть, чтобы она за него взялась.       — Скорее уж, дала передышку старому человеку.       — Ну вот нашли себе забаву, кокетничать… все б так старели.       Подтрунивая друг над другом, они неторопливо двинулись к верхней террасе. Фурина сама не смогла толком определиться, какое из посольств ей хочется навестить, поэтому решила пройтись мимо всех. Пусть даже малейшее проявление интереса с её стороны даст местным службам безопасности повод нагрянуть с проверкой — мало ли, чего бывший архонт захотела от соседей или от соотечественников. В фонтейнском посольстве визит никого не напугает, может, только слегка позлит: послов она подбирала лично, работали все давно, новеньких в штате было два человека, и это были выпускники с отличием из главной дипломатической академии в стране, за которыми следили как приставленные наставники, так и сами атташе. Переживут как-нибудь.       Как с повышенным вниманием будет справляться снежанское посольство, ей было всё равно. Пусть понервничают, им полезно. Может, в спешке ошибутся, тогда Нингуан успеет разобраться с фондами до конца года.       Чжунли на её политические манипуляции отреагировал тихой радостью: и работать не надо, и с друзьями погулять получится, и, может, удастся повеселиться за чужой счёт. Жители Лиюэ, конечно, очень трепетно относились к своему архонту, и было за что, но Фурина знала его подольше большинства и понимала, что старого дракона хлебом не корми, дай кого-нибудь в тупик поставить — исключительно ради блага собеседника.       Драконы это дело вообще любили. Может, как способ утолить инстинктивное желание загнать настоящую добычу в угол огромной чешуйчатой махиной.       Подрагивающее предвкушение от предстоящей проверки Фурина чувствовала и в даре: в небольших декоративных озерцах растерянно заметались вспугнутые резко взволновавшейся водой кои. Друг провожала каждого тоскливо голодным взглядом, будто её никогда в жизни не кормили.       — Иди сюда, — позвала Фурина. — Будем страх наводить.       — Справедливости ради, проще найти дипломата, который никогда не пользовался подобным методом. Задолго до войны Мурата любила случайным образом — буквально бросая кости — проверять, как в какой-то стране поживают её дипломаты. Как ты можешь догадаться, делала она это при всём параде, в полном боевом облачении пиро-архонта.       — Натлан — последняя страна, которой могла понадобиться подобная перестраховка. С чего она вдруг?       — Я думаю, ей просто было весело.       Фурина засмеялась.       — А вы своих навещали?       — Старался. Но, скорее, инкогнито. Многие из тех, кто уезжал в далёкие страны, чудовищно скучали по дому, а международная торговля тогда только зарождалась: это сейчас купить какой-нибудь любимый чай можно везде, просто он будет стоить втридорога, тогда не было даже такого варианта. Мои способности позволяли мне перемещаться в пространстве за считанные секунды — и переносить с собой все эти чаи, сладости, забытую книгу или даже любимую игрушку.       — Раньше ездили семьями?       — И на более долгие сроки. Да. При этом, пусть разделявшие страны расстояния казались людям куда более дальними и суровыми, чем сегодня, сама дистанция ощущалась… не такой непреодолимой, как сейчас. Хотя, конечно, может, это меня тоже подводит собственная память. И довоенное прошлое кажется более спокойным временем.       — Про века до войны судить не могу, да и эти пятьсот лет, возможно, окрашены моим восприятием, но ощущение, что мы выживаем, а не живём, всё равно в чём-то проявляется. Пусть даже тех, кто помнит войну, практически не осталось, она жива в коллективной памяти. И, к сожалению, в памяти тех, кто принимает решения.       — А они, в свою очередь, либо ждут ответного удара…       — Либо считают, что должны нанести его сами.       Они остановились перед снежанским посольством. Разумеется, на одной из лестниц в город, парой пролётов ниже, прямо по дороге к посольским квартирам, стояла ничем не отличавшаяся от сотен таких же тележка с уличной едой. Фурина не сомневалась, что лапша в ней будет вкуснейшая и свежайшая, а приправы самые ядрёные, как положено. Ещё меньше она сомневалась в том, что ни одно из слов в беседах с послами не остаётся тайным, а не достоянием Елань и её подопечных.       Жаль, что люди, которым самим приходилось выбивать из местной администрации многочисленные разрешения на ведение бизнеса и на чих не по уставу, редко задумывались, каким образом такое разрешение мог получить какой-то уличный торговец с не самой большой выручкой в городе.       Друг сердито вздыбила шерсть, сидя у неё на плече. Фурина аккуратно её почесала.       — Не нравятся они тебе?       — Потому что не нравятся тебе, — мягко заметил Чжунли.       Вышедшие из посольства работники — судя по регалиям, обычный офисный планктон — опасливо на них покосились. Один помоложе, другая постарше, в глазах абсолютно идентичное хмурое недоверие. Фурина блистательно улыбнулась, как будто в камеру, Чжунли почтительно остался стоять у неё за спиной. Друг сердито махнула хвостом.       Работники поспешно слетели вниз, как раз к дожидавшейся их тележке-ловушке. Обедать, наверное, вышли. Бедолаги.       Даже это планировавшееся искренним «бедолаги» отдавало в её мыслях саркастичным недовольством.       — Вы правы, — повинилась Фурина. — Я знаю, что не то чтобы имею на это право, но…       — Я этого не сказал.       — Но это правда. Ладно, сами снежане, с ними я сталкивалась редко, а убить меня пытались какие-то обиженные радикалы, примем это объяснение за чистую монету и оставим их. — Подкрепляя свои слова действием, Фурина повела обоих своих друзей — точнее, одного повела, другую понесла — дальше, к посольству Иназумы, которое вообще выглядело закрытым. Неудивительно, но откуда-то же Нингуан брала свои вазы и лепестки сакуры! Господи (если ты слышишь, то эту мысль, пожалуйста, вычеркни из нашего с тобой нынешнего диалога), она так с ума сойдёт. — Но у нас дома работает финансируемая ими организация, и они сделали для спасения моего народа больше, чем я сама. Я не могу ненавидеть героев.       — Нет. Фонтейн спасла твоя жертва. Без твоего обмана не произошло бы разворота значения пророчества. Их вклад в спасение людей от первородной воды я не отрицаю, как не отрицаю и значимость каждой из спасённых им жизней. Просто раз уж мы чествуем их, как спасителей десятков, то должны чествовать и тебя, как спасительницу десятков тысяч.       Фурина приготовилась на него изумлённо уставиться, ошарашенная такой внезапной жестокостью, но вовремя прикусила язык. Не Чжунли, Моракс посмотрел на неё с усталой горечью существа, которому очень много раз приходилось взвешивать людские жизни горстями на огромных весах и делать выбор в сторону той чаши, что в моменте весила больше, — потому что он никак не мог спасти обе. На её пятьсот лет такого практически не выпадало, а если и выпадало, то ответственность она всегда делила с другими чиновниками и руководителями.       Лишь единожды она оказалась перед этим выбором одна. Как и всегда, в нём не было правильного варианта ответа.       — Пуассон всё равно был и навсегда останется моим бременем, — сказала она.       — Да. А Фонтейн навсегда останется спасённой тобою страной, которую ты перед этим провела через пять крайне неспокойных столетий для нашего многострадального мира. Как эти два факта уместит в своих телесах история, ты либо узнаешь, если проживёшь достаточно долго, либо нет. Как показывает опыт, числа всегда перевешивают, а люди пытаются помнить хорошее, чтобы не отчаиваться от плохого. Как эти два факта совместишь ты лично для себя, я не знаю, потому что не могу залезть тебе в голову, но позволю предположить, что фатуи с Домом Очага из этого уравнения в любом случае лучше достать и рассматривать отдельно.       Тут Фурина себя, конечно, снова почувствовала нерадивым юным студентом, который искал в книгах, что бы ей такого ответить старшему божеству, чтобы не выставить себя клинической идиоткой. Она даже растерянно ковырнула ботинком каменную кладку и отвела взгляд на очередное посольство — сумерское, в котором бурлила жизнь и даже из окна было видно, как несколько человек собрались вокруг огромного листа бумаги и одновременно на нём что-то пишут. Она поймала себя на мысли, что скучает по Зубаиру и ребятам.       — Возможно, — наконец сказала она. — Мне не нравятся их методы. Их стратегия поведения — и со мной, как с архонтом, и с себе подобными в процессе воспитания. Мне не нравится, что я ничего не могу с ними сделать, даже призвав себе на помощь закон, потому что они-то, в отличие от здешних неуклюжих инвесторов, за которыми гоняются ваши умелые ставленницы, бумаги оформили гладко, не придерёшься. А ещё, — у неё вдруг сорвалось дыхание. Небо над их головами начало угрожающе мрачнеть, как перед штормом. — …Ещё мне не нравится, что я ничего не смогла с этим сделать.       Чжунли тоже какое-то время помолчал, аккуратно поглаживая её ладонь своей. Друг успокаивающе тарахтела, распушившись в огромный меховой ком. Если Фурине не послышалось, в какой-то момент она зашипела на единственного нечеловека, которого признала своим собратом по интеллекту, привычно заняв её, своего глуповатого, но принятого в личное пользование человека, сторону.       Их дожидалось последнее посольство. Её посольство. Самое красивое, между прочим, на всей улице. Фурина подумала было поправиться, что посольство ей больше не принадлежало, но, чёрт подери, за последние пару дней она почти что воспроизвела свои архонтские будни: мутную финансовую схему с такими же умными экономистами если не распутала, то хотя бы пошатнула, с коллегой по цеху прогулялась и побеседовала, а теперь, вот, занималась интроспекцией Фурины де Фонтейн, а не ветреной странницы без рода и имени. Так что хотя бы сегодня посольство снова будет её.       — Не смогла… помочь Пуассону сама? Так, как устроило бы тебя?       — О, нет. Нет! — Фурина невесело засмеялась, к своему ужасу почувствовав дрожь слёз в голосе. — Я про гнозис ваш — мол, вырвать из трупа, всё такое, — не ради веселья так эмоционально говорила. Мне просто знакомо, когда из тебя пытаются что-то вырвать. Это не очень-то приятно.       Лапы Друга так больно сжались у неё на плече, что на мгновение Фурине показалось, что это человеческая ладонь. Чжунли застыл чёрной скалой. Даже сквозь одежду Фурина почувствовала, как затвердела чешуёй человеческая рука.       Где-то над горами прогремел гром.       — Рвать, кстати, было нечего, — поспешила пошутить Фурина. — У меня никогда не было гидро-гнозиса, но сказать я этого не могла. Только удрать побыстрее. А потом, на следующий же день, сидеть улыбаться и тортик с ней есть. Да мне этот торт!.. Господи, как я надеялась, что меня вырвет этим тортом прям на неё, желательно с кровью, мне бы тогда даже объяснять ничего не пришлось бы, Нёвиллетт бы…       Шутка не помогла никому, в первую очередь, ей самой. Фурина бросила руку Чжунли и с силой вдавила в виски холодные мокрые пальцы, дыша шумно и быстро. Дар пульсировал примерно в том же ритме, она буквально слышала, как хлещут в его глубинах волны.       Прошло какое-то время. Немного. Минут пять.       — Я до сих пор боюсь ночью одна куда-то ходить, — сказала Фурина, чуть-чуть успокоившись. — Я смирилась со всем, Моракс. С тем, что меня судили мои же близкие, мои же любимые люди, про которых я мечтала, что когда-нибудь испеку им пирожные; с тем, что меня пытались развести на откровенность обещанием сдержать мою тайну и потом сделали вид, что это было нормальное поведение ради высшего блага; с тем, что я была марионеткой идеального божественного творения, которой нужны были мои страдания ради десятков тысяч жизней; с тем, что я больше не сыграю Раневскую, потому что мне противна одна мысль оказаться снова на сцене. Но с этой жестокостью я смириться не смогу никогда. Ни за что. Хоть за триста спасённых Пуассонов.       Она подумала разрыдаться. Наверное, в такой ситуации было бы уместно разрыдаться. Чжунли бы никогда её не осудил, да что там, он первый попытался бы её успокоить, потому что даже сейчас, когда они собрались ссориться перед посольством, они оставались друзьями, потому что он знал её лучше многих, потому что он просто был хорошим человеком. Нечеловеком. Богом. Адептом. Неважно.       Вместо рыданий Фурина молча ткнулась лбом в его сюртук. Зажмурилась. Вздохнула. Почувствовала, как Чжунли положил тяжёлую руку ей на свободное плечо. Крепко сжал. Другое плечо по-прежнему стискивала Друг.       Слёз не было. Истерика… была, но где-то на заднем плане.       А вместо страха, поняла она с удивлением, был гнев. Как тогда, в пустыне. Она даже не знала, что когда-нибудь сможет на это разозлиться, но нет, вот же он, самый настоящий. Фурина была просто в ярости. Ей, в конце концов, тоже опостылело днём ставить театральные постановки и философствовать с архонтами и правителями государств, а ночью на каждый шум из-за угла оглядываться, как юная барышня на прогулке тайком от родителей. У неё, в конце концов, тоже были неведомые человечеству — и ей самой, кстати — древние силы, которые могли обращать если не в прах, то в первородный бульон, в котором не обитало ничего, что по строению было бы сложнее инфузории туфельки.       Она, в конце концов, тоже была человеком. Личностью. Которая не собиралась позволять с собой так обращаться. Которая была вольна делать что хочет. Которая не планировала приносить себя в жертву, когда никто её об этом не просил или, напротив, воспринимал такое поведение как само собой разумеющееся.       Которая планировала жить совсем другую жизнь. В жизни, где она вдохновляла людей стать художественными руководителями в собственном театре, где она обещала детям рассказать им историю с другого конца света, где она спасала друзей от контрабандистов посреди пустыни, где глава Лиюэ чуть ли не прямым текстом предлагала ей остаться жить в гавани, потому что не хотела отпускать перспективного специалиста, не должно было быть места этому страху.       — …А вы попробуете мои пирожные, если я их всё-таки сделаю?       — Сколько угодно. Фурина, посмотри на меня.       — Да ладно, я уже успокоилась. Реветь не буду. Но дождь, как показывает практика, всё равно может пойти, поэтому надо зайти куда-нибудь пообедать.       — Пожалуйста?       Сдавшись, Фурина подняла на него взгляд, разлепив ресницы. Чжунли перестал быть похожим на волка (дракона), который с трудом пытался удержать наброшенную на плечи овечью (человеческую) шкуру, но тяжёлое, придавливающее к земле гео ещё расходилось от него полупрозрачными золотистыми потоками.       — Ваше с Фокалорс разделение, которое она возвела в абсолют, в какой-то мере проводим мы все. Как-то разграничиваем архонта, функцию, главу государства и личность, занимающую эту должность, живое существо с эмоциями и чувствами. Это очень удобный способ идти на сделки с совестью — я, мол, одобрю и допущу это, как Рекс Лапис, но как адепт или как Чжунли я буду это осуждать и неодобрительно качать головой. Или наоборот: я поступлю так, как мне хочется, но буду знать, что для бога моего статуса это недопустимая импульсивность, которой больше ни в коем случае нельзя поддаваться.       — Так, — Фурина кое-как утёрла слёзы рукой. Вздохнув, взяла предложенный Чжунли платок и вытерла слёзы нормально. — Спасибо.       — Не за что. — Они неторопливо пошли дальше, неумолимо приближаясь к стильному зданию. Белокаменная жемчужина, сказала Нингуан. Кусочек дома. — Так вот, как архонт с архонтом, мы с тобой, конечно, могли бы сейчас порассуждать, насколько это было корректное поведение и насколько верно с твоей стороны предпочитать недоверие миру в случае этих конкретных людей — или даже этого конкретного человека и её поступков. Но вот ведь в чём особенность наших с тобой историй. — В посольстве их тоже, кажется, заметили. Фурина постаралась выглядеть расслабленно и величественно. Глаза у неё, слава богу, от слёз почти не краснели. — Ни ты, ни я больше не архонты. Мы больше не управляем государствами. Я — просто очень старое божество. Ты — просто человек с драконьим гидро в кармане. И твоя ненависть — такая же нормальная и естественная часть тебя, как и твоя любовь к кофе с молоком.       — Ах вы!.. Откуда вы узнали?       — Жизнь такая, — вздохнул Чжунли подозрительно знакомо. — И на неё ты имеешь такое же право, как и на скорбь по умершим в Пуассоне из-за слишком поздно объявленной эвакуации. Ни одно из этих событий никогда не отменит другое. Все они будут так или иначе влиять на твоё поведение. Это банальный факт, а не требующее оценки утверждение или этическая проблема.       — Но другим — кто остался в Фонтейне — тоже надо будет с этим как-то примириться, если я решу об этом рассказать.       — Оставим другим их бремя. Мы говорим о тебе.       В посольстве их однозначно заметили. Фурина краем глаза увидела, как кто-то с открытой галереи поспешил к дверям. Заметил это и Чжунли, совсем нечеловеческим жестом склонив к плечу голову:       — Дождёмся?       Фурина поколебалась. Долг требовал остаться и встретить собеседника, кто бы это ни был, лицом к лицу, но…       — Знаете что, нет. Хватит с меня на сегодня эмоциональных потрясений. Пойдёмте всё-таки лучше пообедаем.       С небес — почти с облегчением — хлынул ливень.