Звери, вышедшие из Голгофа

Величественное здание из кирпича было укрыто алыми деревьями, и золотые блестящие купола разрезали лазурное небо своими острыми шпилями. Детям всегда казалось, что они изолированы от внешнего мира из-за окружающего их багряного леса, и, кроме заводов, из которых валил густой дым, не было никаких маяков на ориентир другой человеческой жизни за пределами высокого забора. Интернат назывался «Фемида» в честь греческой богини правосудия и справедливости. Была воздающая справедливость «око за око, зуб за зуб» и раздающая «поступай с другим так, как хочешь, чтобы поступали с тобой», и даже если воспитанники не верили ни в одну из них, то они просто чтили псалом, потому что так надо, их так учили. Еда четыре раза в день, утренняя месса от отца Натана, дневные уроки сестры Маргарет и вечерняя служба — таково было расписание на день. Нельзя было отречься от них и ослушаться священных заповедей, иначе следовало наказание. — Не кради, не убивай, не прелюбодействуй, — напоминала им каждый день сестра Маргарет. Она ходила в религиозной привычке, которая состояла из чёрной туники и белой вуали. Длинный подол порхал над лакированным полом, и взмах её руки сопровождался трепетанием широкого рукава. Голос её был оглушительно писклявый, и весь образ Маргарет внушал неприязнь. Девочек одевали в безвкусные платки и одежду, полностью закрывавшую тело, а мальчиков в сорочки и строгие брюки. Нельзя было выряжаться, ведь богослужение — торжество, на исповеди человек не притворяется другим, он чист и искренен перед Богом. Брат и сестра попали в это непорочное место в младенчестве и росли, не представляя и дня без молитв. Они свято верили, что навязанная им вера была правдива, и к ней нужно непоколебимо прислушиваться. Комната всех детей выглядела одинаково стерильно; две узкие кровати и иконы над ними, общий платяной шкаф и два стола для учения. Наоми и Танидзаки по причине кровного родства поселили в одну комнату, и они с самого начала научились жить бок о бок. Их окружение, как и они сами, были дотошно правильными, без плохого слова в ясных умах и чрезмерным стремлением к новым знаниям. Это место отличалось особенной мрачностью, из-за которой дети ходили на цыпочках, прислушиваясь к подозрительному шороху; тёмные углы, дрожащий огонь свечей и стук иссушенных веток в витражное окно. Музыку они слышали только от православных песнопений, фильмы под строгим запретом из-за неподабающей пропаганды лихоимцев и идолопоклонничества, книги только связанные со служением Высшим силам. Дети не знали, даже не могли себе вообразить, что такое современные технологии, что из себя представляло сквернословие и другие прелести внешнего мира. — Для каждого там кипит адский котёл и закрыты пути в рай, ведь они неразумны в деянии своих грехов, — сказал однажды священник Джон. На десятом году воспитанники стали чуть умнее, потому что появились сплетни, скандалы и собственное мнение, отдалённое от всучивания нравоучений сотрудников интерната. Единственный верный друг Наоми и Танидзаки — Кью, первый открыл им и остальным глаза, проникая в запудренные мозги явной истиной. — Ты хоть знаешь, почему носишь платок? , — за завтраком спросил Кью. — Покрытие головы показывает мою скромность, — Наоми повторила излюбленные слова Маргарет. Девочек особенно сильно выхаживали, не разрешая вести себя глупо и распущенно, но, по мнению Маргарет, играть в кругу нескольких мальчиков, и смеяться над шутками тоже показатель распущенного поведения. Косметика и любые изменения внешности — нарушение правил, потому что Бог создал их уже красивыми цветками жизни, и самое главное — воспитать благовидную душу. Отношения с мальчиками — непростительное преступление, потому что верность надо хранить лишь одному, с которым пойдёшь под алтарь. — Ничего подобного, это символ преклонения над мужчинами, — возразил Кью и надкусил зелёное яблоко. — Я хранительница очага. Не говори так, словно это что-то плохое, — Наоми в защиту сжала крестик на шее. — Ты такая глупая, — Кью мягко улыбнулся, — Женщины больше, чем чёртовы хранительницы. Разве ты не хочешь быть отдельной личностью? — Ради Христа, не черти!, — Наоми угрюмо нахмурилась. — Кью, не надо, — тихо сказал Танидзаки, боясь, что их разговор услышат. — Я просто считаю, что всё, что нам нагло впаривают, — чушь собачья. В библии море спорных глав, которые давно не вяжутся с нашей реальностью. Оглянитесь, идёт двадцать первый век, а мы живём по древней книжке, — Кью возбуждённо говорил нарастающим по громкости тоном. — Ты потерял рассудок, — обомлела Наоми, — Нельзя подвергать сомнению священные строки. — Давайте не в столовой, — захныкал Танидзаки. — Сейчас я ещё больше вас напугаю, — Кью встал на стол, раздавив своё яблоко, и приложил сложенные ладони ко рту, — Сестра Маргарет, идите на хуй! , — весело воскликнул он. Дети прекратили гудящий шум и изумлённо открыли рты. Они прикрыли уши интуитивно подозревая, что слова Кью колкие в их смысле. Лицо Маргарет исказилось злобой, и она ухватилась за края юбки, смотря в янтарные глаза Кью. — Отродье сатаны, — прошипела она, — В тебе кипят греховные помыслы предателя Люцифера. — Ваш Люцифер похитил часть Божественного огня ради людей, — храбро заявил Кью. — К директору Натаниэлю!, — завопила разъярённая Маргарет. Отец Натан и директор Натаниэль были одним человеком при двух должностях, но если детей отправляли именно к директору, то за этим раз за разом следовало что-то плохое и вселяющее ужас. Все повернули головы на Кью, размышляя над его словами и невольно восхищаясь маленьким силуэтом в свете солнечных лучей, который гордо принял позу на обеденном столе. Противостояние Кью и Маргарет стало сенсацией в одну секунду, глотком свежего воздуха в пыльном неведении. Кью не раз злословил при мальчиках, и они повторяли за ним ругательства, пробуя едкость на вкус. — Где ты прочитал эти слова?, — со смесью восторга и недоверия поинтересовался воспитанник на год младше него. — Нашёл в кабинете Натаниэля словарь матов, — Кью ухмыльнулся. — Ты лжесвидетельствуешь!, — воскликнул его одноклассник. — Как хочешь. Танидзаки и Наоми подскочили со стульев и попятились назад, в шоке держа друг друга за руки. — Я взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему, — бодро процитировал Кью и спрыгнул точным прыжком. Он вальяжно подошёл к Маргарет, которая мигом вцепилась ногтями в его плечо, и силком потащила за дверь. Все следили, как они растворяются в лабиринтах коридоров, а потом победно взгремели, потому что бунт — это то, чего в тайне не хватало каждому. Дети стучали ложками по тарелкам, и в столовой поднялась анархия. Наоми опустила голову вниз, скрывая обеспокоенное лицо. — Я боюсь думать, что с ним сделают, — её хрупкие плечи содрогнулись. Взгляд Танидзаки метался в разные углы, и он абстрагировался от общих криков, которые стал слышать, как под толстым слоем непробиваемого льда. — Мы его залатаем. Он будет жить, — заверил он сестру, сам не зная, является ли это правдой. — Кью вернётся, но каким сломленным он станет? , — Наоми осмотрела воодушевлённых одноклассников, — Какой ценой он вселил в них надежду? , — она утёрла мокрые глаза рукавом. — Обещаю, всё будет хорошо, — беспомощно отозвался Танидзаки. Позже они сидели на Богословской дисциплине, мрачно оборачиваясь на пустое место друга. Отец Натан монотонно читал толкования, но его никто не слушал и не хотел слышать, все перешёптывались про легендарного Кью, как его прозвали. В спину Танидзаки врезалась скомканная бумажка, и он растерянно поднял её, изучая содержимое. «твой друг задал жару, но ходят слухи, что из подвала смерти он не выйдет. сочувствую. Л.М» Танидзаки зло сжал ручку и принялся писать ответ. «мы ещё увидим его, это же Кью.» Он кинул записку в сторону Люси, и она разочарованно покачала головой. Подвал смерти. Так называлось место на нулевом этаже, где было сыро и неуютно, но туда пачками отправляли детей, которые смели ослушаться. Проступки были разные: от невежливого тона до разбитой ненароком посуды. Наоми и Танидзаки посчастливилось ни разу туда не попадать, ведь они были тихие и незаметные, послушные и угодные. Светлая дружба с Кью — их полной противоположностью — завязалась по-настоящему крепко, хоть и неожиданно. Кью с самого начала не боялся им рассказывать то, что действительно думал и хотел донести до массы. Когда Наоми с усталой улыбкой говорила сестре Маргарет, что интернат очень прелестно устроен и она всем довольна, то Кью фыркал и говорил, какая это безобразная дыра его единственной юности. Когда Танидзаки робко хвалил вкусную еду повара, то Кью оказывался рядом и критиковал схему приготовления супа. Кью был убеждён, что если кричать в толпе своё негодование, то кто-то обязательно прислушается и пойдёт масштабный митинг против надоевших устоев. Он считался самым главным посетителем подвала смерти. Его раз за разом укладывали на ржавую раскладушку, и отец Натан зачитывал послание Петра. Каждое его баснословное слово сопровождалось новым ударом кожаным кнутом. — Ведь если вы терпите, когда вас бьют за проступки, то в чем ваша заслуга? Но если вы страдаете за добро и терпеливо это переносите — вы заслужили одобрение Бога. Кью корчился на тонком одеяле, из его глаз лились слёзы жгучей боли, но он не становился смиренным, как хотел этого отец Натан, Кью истошно орал, заглушая его лживые высказывания. Никакой Бог не достоин, чтобы обедневшие дети молча терпели зверское избиение, и это не считается добром, если страдают цветущие души. — Добро никогда не будет идти наравне с мучением!, — бросал Кью, прежде чем хромым шагом добраться до своей комнаты. Наоми трясло, когда её друг приходил обратно, весь в кровавых полосах на спине, испытывающий боль от одного движения. Кью не мог лежать или бегать, он сидел на своей кровати и скрипел зубами на икону, в то время как остальные дети бегали по двору. — Пожалуйста, не провоцируй их хлестать тебя сильнее. Не заставляй Боженьку отмаливать своим телом грехи, — слёзно умоляла Наоми. Кью добро усмехнулся и погладил её по голове. — Милая Наоми, я жертвую собой ради возмездия, но больше всего я хочу уберечь тебя. Интернат недостоин взращивать твоё незапятнанное сердце, — он переместил свою руку на её щёку. — Что ты делаешь? , — Наоми покрылась румянцем. Она не знала прикосновений, наполненных нежностью и стойкой безопасностью, поэтому мигом оттолкнула его и прижалась спиной к стене. — Я хотел тебя успокоить, — потерянно сказал Кью. — Хорошо человеку не касаться женщины, — Наоми поджала губы и вышла из комнаты. Она сделала это из-за убеждений о блуде, а не из-за того, что ей было неприятно. Она хотела ещё на секунды подставить лицо под его ладонь и насладиться приятными ощущениями. Кью не пошёл за ней, потому что Наоми не была готова посмотреть на вещи под кардинально другим углом. У неё не было собственного мнения о жизни, всё шло от фанатично верующей сестры Маргарет. В конце урока дети услышали Евангелие, которое отец Натан ещё ни разу им не зачитывал. Он прикрыл глаза и, его голос звучал величественно. — Смотрите, бодрствуйте: ведь вы не знаете, когда это время наступит. Вот с чем можно сравнить это ожидание: человек, отправляясь в далекое путешествие, оставляет свой дом под присмотром рабов и каждому рабу даёт особое поручение, а привратнику наказывает бодрствовать. Так и вы — бодрствуйте! Ведь вы не знаете, когда возвратится хозяин дома: может, вечером, а может, в полночь, может, с пением петухов, а может, на рассвете. Танидзаки покосился на бледную сестру, и по классу прошёлся холодок. Никто не знал, что имел в виду Натан под рабами и хозяином, и на самом деле, было хорошо жить в сладком незнании, если тайна слишком горькая. Наоми отказалась идти на ужин и просидела оставшийся день на заднем дворе, спрятавшись в сарае для свиней. Постройка была закрыта на амбарный увесистый замок, но однажды Кью нашёл лазейку под земляным фундаментом и стал туда лазить, расширяя с каждым разом дыру. Она вспомнила, как Кью тащил её сюда после отбоя, и она сопротивлялась первое время, но потом пошла у него на поводу, и они крались под иссиня-чёрным небом, глупо хихикая над безрассудством. Их радостный лик освещали драгоценные камни, названные восточными волхвами — звёздами. Кью уселся верхом на амёбную свинью и свесил ноги на сено. — Как думаешь, зачем директору Натаниэлю свиньи?, — спросил Кью с лукавой улыбкой. Наоми оглядела десяток животных, которые трудно дышали и практически не издавали звуков, застыв в сонном состоянии. — Не знаю, — честно ответила она. Кью потрепал свинью по розовым ушам и тяжко вздохнул. — Мясо на обед сделано из них. Наоми недоверчиво округлила глаза. — Нечисты они для нас. Кью легко рассмеялся и взял её за две руки, поглаживая сухие костяшки пальцами. — Сейчас все нечистые животные чисты, — изрёк он. Наоми посмотрела на их переплетённые руки и мягко улыбнулась. Она противоречила сама себе. Два символа ума кричали о разном: разум — следовать по верному пути веры, не поддаваться обольщению человека напротив и стоять на своём, сердце — утонуть с головой в космическом омуте нежности под ночным звёздным небом. — Ты же знаешь, что мы нарушаем правила, — грустно сказала Наоми. Буро-жёлтые глаза Кью сверкнули в чудесном лунном свете. — К чёрту эти правила. Будем жить здесь и сейчас, — пылко зашептал он. Наоми застенчиво покраснела и отвела взгляд. Косые лучи серебристого света падали на её кожу, и Кью искренне любовался ей, как самым прекрасным человеком на свете. — Можно тебя поцеловать?, — он инстинктивно подался вперёд и уловил аромат лавандового мыла от Наоми. — Святой отец, дай мне прощение за грех распутства. Мои помыслы чисты, как Твоё небесное светилище, и я помолюсь за сохранение своей непорочности, но позволь мне прикоснуться губами к избраннику, — Наоми кивнула сама себе в завершении. Она приблизилась к Кью и соединила их губы, что получилось так естественно, как если бы она собирала полевые ромашки или молилась перед сном. Это мгновение растянулось на миллиарды секунд, хоть Наоми и быстро отпрянула от него, словно не верила в содеянное. Кью беззлобно усмехнулся её действиям и ощущал, как в воздухе витают флюиды первой детской симпатии, которая самая трогательная и головокружительная в её могуществе. Он изнеженно прищурился и положил руку на её бархатный платок, притягивая обратно к себе. Они снова слились в ласковом поцелуе, и, видит Бог, зародилось нечто щепетильное и особенное. Сейчас эти касания отдавались в сердце учащённой болью и отчаянием, что все хрупкие части разбились вдребезги, и если Кью не вернётся, не улыбнётся ей лучезарной улыбкой, то ничего нельзя будет вернуть. За трепетными чувствами Наоми к нему скрывался кладезь нежности, которую она сможет отыскать и присвоить себе, потому что Кью позволит ей это. Она хотела много думать и плакать, насколько её друг растёт маленьким героем, как он выйдет из омерзительного подвала смерти и невольно пойдёт именно к ней, потому что знал, что та ничего не потребует, не осудит, просто поймёт и без слов сделает лучше своим присутствием. Кью знал, пускай не головой, но сердцем и душой знал, что Наоми точно поможет исцелиться от физических и душевных ран. А теперь она потеряла веру в свою целительную силу, ведь прошёл весь день, а Кью так и не видно. Танидзаки в панике искал сестру, которая неожиданно пропала, и он прошерстил весь интернат, пока ноги не привели его во двор. Он громко выкрикивал её имя, случайно привлекая внимание сестры Маргарет. — Молодой человек, зачем так надрываться? — Я потерял Наоми, — дрожащим голосом сказал Танидзаки. Маргарет прищурилась и осмотрела скудный двор, где не было укрытий кроме деревьев и сарая. Она обошла несколько красных клёнов и гневно нахмурилась. — Иди в свою комнату, — проворчала она. — Но, сестра Маргарет, Наоми…она… Нижняя губа Танидзаки затряслась и старушка брезгливо на него посмотрела. — Вон! Маргарет указала скрюченным пальцем на главный вход в здание и Танидзаки покорно склонил голову к плечу, плетясь к дверям. Маргарет обернулась пару раз и удовлетворилась отсутствием непрошенных зрителей. Она достала из кармана ключи и открыла ворота сарая. В куче грязного сена сидела Наоми, заливаясь слезами, она уткнулась лбом в свои руки и не могла заметить гостью. Маргарет криво ухмыльнулась тонкими губами и вплотную подошла к девочке. — Неприкаянная блудница! К директору Натаниэлю! Быстро!, — завопила она. Наоми удивлённо подняла красные глаза на Маргарет, и её лицо перекосило животным страхом. Она первый раз пойдёт на наказание, и это вселяло неподдельный ужас, но также появилась надежда на встречу с Кью. Наоми поднялась на непослушных ногах, и Маргарет толкнула её в спину, из-за чего Наоми повалилась носом на деревянные доски. — Бог уже карает тебя, — пренебрежительно заявила Маргарет. Наоми рывком поднялась с пола и побежала, как никогда не бежала за всю осознанную жизнь. Это было сродни тому, если бы за ней бежал дьявол, чтобы унести её в горящий ад. Но ад — это не обязательно смертельное пламя и мерзкий смех чертей, он может быть воплощением земной жизни. Наоми почувствовала, что начала жить под раскалённым ядром планеты и сейчас бежит с усилием мученика на каторгу. Она распахнула тяжёлые двери интерната и кинулась по старой ненадёжной лестнице прямиком вниз — в гнусные лапы злодеяния. На раскладушке лежал Кью. Её любящий, отзывчивый, самый лучший Кью. Она увидела его лицо в кровяных бороздах и шокированно закрыла рот ладонями, пытаясь не закричать. Кью через силу открыл глаза, которые стали пустые, и широко улыбнулся ей. — Как ты сюда попала? , — сквозь хриплый кашель спросил он. Наоми не могла ничего сказать. Она безумно желала развидеть израненного друга и забыть подвал, выглядевший как камера пыток. Холодное помещение сводило тело и стоял тошнотворный металлический запах. Наоми приземлилась на колени около Кью и в бреду повторяла, что она его непременно спасёт. — Я отсюда не смогу выйти, — жалостливо сказал Кью. — Почему? Он задрал рубашку вверх, и на его груди стояла свежая метка, которая была сделана нагретым металлом. Ожог запёкся по краям, первые слои кожи отошли от него, в углублении кипела бордовая кровь, но можно было разобрать выгравированную надпись. «DOULOS» Наоми содрогнулась всем телом и возобновила безутешные рыдания. — Почему он сделал это с тобой?, — её слова было сложно разобрать из-за всхлипов и исказившегося печалью голоса. — Я слышал разговор директора и Маргарет, — Кью застонал от боли,— Они… Наоми, просто убегай отсюда. Если не ради себя, то ради Танидзаки и меня. Прошу. Они тебя погубят, — сбивчиво объяснял Кью. — Что? , — из последних сил выдавила из себя Наоми. — Они все в сговоре. Маргарет, Натаниэль, Джон. Даже, блять, повар! Когда мы окончим школу, они не отпустят нас. Мальчиков заберут в принудительное рабство на ферму, а девочек… Мне так страшно за тебя, Наоми. Ты не представляешь, что я слышал. Об этом говорить тошно! Кью сжался в один болезненный и плачевный комочек. Наоми рассыпалась на части от его отчаянного вида, она порывисто обняла его за плечи, стараясь не касаться ожога, и зарылась в каштановые кудри пальцами. — Успокойся, — мягко попросила она, играясь с его пушистыми прядями. Кью расслабился под её руками и перевёл дух. — У директора Натаниэля есть своя компания. Он незаконно эксплуатирует детей и делает их пожизненно рабами. Мальчики поедут вкалывать на ферму, в какую-то богом забытую деревню, а девочек отправят в секс-рабство наркобаронам. Наше пребывание здесь — спланированная инкубационная система, где мы не являемся личностями. И репутация милого интерната при церкви — простое прикрытие. Все работники плевать хотели на Библию и веру, они сами в неё не верят. Понимаешь? С самого начала мы жили во лжи. Наоми по ощущениям упала в пропасть, бесконечно пролетая километры, но в какой-то момент осознавая, что она никогда не упадёт. Она будет лететь и лететь, полностью беззащитная и одинокая. — Я не могу в это поверить, — ахнула Наоми. — Натан скоро придёт, — Кью дёрганно всучил ей маленький ключик, — Это от главных ворот. Бери Танидзаки и убегайте, пока они не сменили замки. Она растерянно гипнотизировала тёплый ключ в своих руках. Кью встряхнул её, подгоняя. — Я не могу тебя бросить! — Я всегда тебя любил и буду любить, свет очей моих, — Кью соединил кончики их носов и отчаянно впился в её губы коротким поцелуем, — Каждый день в рабстве будет наполнен мыслями о тебе. По щеке Наоми скатились несколько горячих слёз. Она судорожно дышала и хваталась за его шею, боясь отпустить. — И я тебя люблю. Это не было взрывом сверхновой. Это огромный выброс вселенской печали из внешней оболочки звезды, термоядерный шрам на белоснежном свечении. Взрыв сверхновой означает гибель звезды, но в то же время это даёт жизнь другим звёздам. Сверхновой был Кью, ему суждено умереть, чтобы дать шанс свободно занять своё место остальным звёздочкам. Его особенным путеводителем в бескрайнем космическом пространстве навечно останется Наоми. — Если любишь, то воспользуйся ключом и беги. Наоми последний раз изучала родное лицо Кью; впитала в себя звук его звонкого смеха, его запах натурального кленового сиропа, и с каким благоговейным придыханием он отзывался о ней. Она медленно отошла от Кью и чувствовала, с какой тяжестью ей даются эти шаги. Она помахала трясущейся рукой и, не оглядываясь назад, оставила его в подвале верной гибели. Наоми ненавидела себя, когда до колющих лёгких бежала в свою комнату. Ненавидела, когда наткнулась на встревоженного Танидзаки. А потом ненависть прошла, потому что её заглушил звук сирены. Она надрывалась и надрывалась, не планируя оставлять их в покое. Наоми перестала рыдать и застыла на вибрирующем полу. Взбешённая сестра Маргарет и священник Джон шумно открывали все комнаты, и велели детям немедленно идти за ними. Никто ничего не осознавал. Для них вой сирены — это помеха спокойствию, повод безнаказанно дразнить Маргарет за её перекошенное морщинистое лицо, разбежаться по трём этажам и смеяться над игрой в прятки. Даже дети с особенно развитой фантазией не могли придумать, что город захватят ожившие трупы, которые хотели вкусить человеческой плоти. Танидзаки порывался последовать за Маргарет, но Наоми грубо обхватила его кисть до синяков, и продолжила свой забег, только теперь до ворот интерната. Она не могла попасть в замочную скважину и паниковала, потому что уже чувствовала прожигающий взгляд Маргарет затылком. Она вложила в новую попытку всю злость, негодование и потерянную любовь, и в конечном счёте открыла ворота. Танидзаки всё смотрел назад, где отчий дом становился тенью пережитого кошмара, но он, конечно, не знал, что их ждало бы после выпуска и куда забрали Кью. Наоми решила нести эту свинцовую ношу в одиночку, а потом они встретили первого заражённого, и тот самый кипящий адский котёл закружил со всех сторон. Не было праведности и искупления в этом гнусном мире. Наоми сильно изменилась за три недели. Она орала на Танидзаки, когда он читал молитвы для спасения, сожгла ненавистный платок, выбросила когда-то драгоценный крестик и стала самой жестокой, грешной и непослушной версией себя. Танидзаки оставалось только гадать, что произошло с его сестрой в день апокалипсиса, и чего она успела натерпеться. Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема.