I found peace in your violence

Двери холодные. Спина Ника дрожит. Когда он прислоняется к этой чертовой двери, ему становится еще холоднее и руки начинают трястись с новой силой. Кто только додумался поставить стеклянные двери при входе в уборную? Он сползает на пол и прячет голову в коленях. Боже, как же все это не вовремя. Чертов Дэвид не мог вести себя по-человечески хотя бы сегодня. Ник кусает губы и чувствует соль от крупных капель слез, которые он глотает одну за другой. Он просто такой слабак. Все гребанные дни его жизни около жестокого, мерзкого Дэвида проносятся у него прямо перед глазами, и Ник сдается. Он не может совершить над собой усилие и не думать обо всех тех вещах, что Дэвид наговорил ему. «Ты урод», «Такие, как ты, не должны рождаться», «Папа не зря тебя бросил». Он плакал все сильней с каждым воспоминанием и чувствовал, как его дыхание постепенно учащается, так что он едва ли может сделать вдох в череде громких и надрывных выдохов, от которых горят его легкие. Его снова засасывает в водоворот из всех тех ужасных воспоминаний, которые преследуют его с самого детства. Он не может не думать. Не может не вспоминать. Он просто такой слабак.

***

Нику три. И за три прошедших года он уже успел убедиться в том, что между ним и его братом что-то не так. Ник слышал от друзей, которых встретил в детском саду, что их старшие братья и сестры играют с ними. Некоторые из них даже просили родителей поскорее завести старшего брата или сестренку, чтобы не быть одинокими. Дэвид ни за что не стал бы просить его появиться на свет. Он никогда не играл с Ником. Если быть честным, Дэвид даже не разговаривал с ним, будто его вовсе не было рядом. Будто его не было в их семье. С того дня, как Сара вернулась домой из больницы с маленьким Николасом на руках, Дэвид предпочитал вовсе не замечать, что в доме появился еще один ребенок. Он просил Сару и Стефана поиграть с ним – особенно часто, когда видел, что они были заняты Ником: купали его, одевали, выходили с ним на прогулку. Он не мог смириться с тем, что внимание родителей так быстро переключилось на кого-то еще. Всего пять коротких лет они смогли безраздельно уделить ему, а потом сразу же принесли домой Ника – крошечного, сморщенного мальчика, о котором Дэвид не просил. Им было хорошо втроем. Без его маленького, надоедливого брата. Возможно, Ник пока что не мог в точности понять, что тот имеет в виду своими едкими взглядами в его сторону, но он мог почувствовать значение каждого брезгливого жеста, каждого короткого злобного взгляда. С раннего детства Ник научился быть как можно незаметнее. Никогда не кричал достаточно громко, чтобы разозлить своего старшего брата. Никогда не плакал, когда падал. Никогда не жаловался, если ему было скучно. Он так отчаянно хотел подружиться со своим старшим братом, что это почти превратилось в навязчивую идею для маленького Ника. Может быть, если он станет достаточно хорошим, Дэвид захочет с ним поиграть? Это был милый, солнечный день, в который Сара повела его и Дэвида на детскую площадку, где они могли бы побегать на свежем воздухе и познакомиться с ровесниками. Ник сидел в песочнице и играл со своей любимой игрушкой – маленьким желтым трактором, который подарил ему папа на день рождения. Он почти никогда не расставался с ним, и искренне любил эту игрушку. Но не сильнее, чем хотел наконец поиграть со своим старшим братом. Именно сегодня он хотел наконец заставить Дэвида поговорить с ним – и в его умной голове уже созрел план. — Возьми это, – Ник подошел к брату, который в это время цеплялся за перекладины детской площадки и умело перелазил по ним, одна за другой. Он протянул Дэвиду самое ценное, что у него было, – свой игрушечный трактор – и ждал, пока он поймет, на какую жертву идет Ник ради их зарождающейся дружбы. Но Дэвид не был бы Дэвидом, если бы мог ценить хоть что-то в своей жизни. — Что это? – спросил он, опускаясь на землю и отряхивая ладони друг о друга. Ник смотрел прямо на него и подходил все ближе, протягивая трактор и вкладывая его в руки брата. — Мой трактор. Возьми его. Я хочу, чтобы ты тоже мог с ним поиграть, – Ник искренне улыбнулся ему и почувствовал, что совсем не жалеет о потере любимой игрушки. Если это и правда поможет ему наконец обрести брата, то ему все равно, сколько еще игрушек ему понадобится отдать. Но Дэвид не улыбнулся ему в ответ. На его лице появилась какая-то неправильная, совсем недобрая ухмылка: — Мне не нужна эта ерунда для детей. Ты ведь понимаешь, что я уже достаточно взрослый, чтобы играть с чем-то подобным? – Дэвид медленно крутил трактор в руках, и Ник почувствовал, как его сердце гулко провалилось куда-то вниз, – Да и тебе пора бы уже перестать играть с ним, Ник. Ты похож на дурака с этим глупым трактором. Зачем ты все время с ним таскаешься? Думаю, нам надо это исправить. И тут Ник почувствовал, как соленые слезы наполняют его глаза, горячие и неизбежные. Дэвид схватил его трактор и с усилием бросил на землю, а затем наступил на него и начал давить до тех пор, пока не сломал окончательно. — Нет! Нет, нет нет, – Ник впервые позволил себе кричать так громко. Так же, как он слышал визжали другие дети на улице, но как никогда не позволял кричать себе он. Сара тут же подбежала к маленькому Нику и стала его успокаивать. Она держала его на руках и шептала добрые слова утешения: «Все хорошо, Ники. Я здесь, дорогой. Мы обязательно купим тебе новый трактор. Не расстраивайся из-за него и не заставляй свои красивые глазки плакать, хорошо, милый?» Она всегда была так добра к нему. Руки Сары были теплыми, а ее голос – таким успокаивающим. Ник верил ей. Он знал, что мама никогда не откажет купить ему новую игрушку. Но плакал совсем не от того, что потерял любимый трактор. Он потерял любимого брата. Снова не справился с тем, чтобы быть для него достаточно хорошим. Снова не смог стать для него кем-то родным. Ник просто был таким, таким глупым и нуждающимся. Дэвид бы никогда не смог его полюбить.

***

Следующий раз, когда Ник позволил себе заплакать столь же сильно, произошел через четыре года. Это было утро, странное и неясное с самого начала – с того момента, как Ник открыл глаза в своей постели. Он почувствовал какое-то отдаленное, глухое волнение во всем теле, как будто по его рукам и ногам пустили легкий разряд электрического тока. Ник поднялся с кровати и медленно пошел в ванную, чтобы почистить зубы, когда услышал, как по крыше их дома ритмично били капли дождя. Он всегда немного недолюбливал дождь. Как только Ник спустился на кухню, он почувствовал, как комок нервов, собравшийся в его животе, сжался сильнее, когда он увидел свою маму. Сара сидела за барной стойкой на кухне. Ее глаза были такими красными и уставшими, будто она проплакала несколько часов к ряду или собиралась вот-вот заплакать. В руках она сжимала тонкий тетрадный лист и комкала его все больше, так что он постепенно превращался в измятый клочок бумаги. Отец Ника оставил их. Сара попыталась сделать все возможное, чтобы объяснить своим детям, что Стефан, он… просто скучал по дому. Их папа был из Франции, так что действительно тосковал по своей родине и в конце концов решил вернуться обратно. Однако он обязательно будет навещать их так часто, как только сможет. Она давала детям обещание от его имени, хотя понятия не имела, было ли оно правдой. Не то чтобы короткая записка помогала ей судить о его намерениях в отношение детей. Ник проплакал целый день. Он закрылся в своей комнате и лежал лицом в подушку сутки напролет, так и не понимая до конца, что именно произошло и почему папа уехал. Он просто чувствовал, что с этого момента все должно было пойти наперекосяк. В обед Сара отправила Дэвида отнести Нику обед, потому что он, очевидно, не собирался спускаться в столовую. «Возможно, разговор между братьями мог бы поднять им обоим настроение», – подумала она тогда. Но глубинно, фатально ошиблась. Дэвид, как и всегда, вошел без стука. Он положил поднос с горячим прямо на письменный стол Ника, не позаботившись о том, что мог помять несколько его учебных тетрадей, присел на стул около его кровати и явно приготовился что-то сказать. Честно говоря, в этот момент Ник в самом деле немного воодушевился. Дэвид сам пришел к нему. Он позаботился о том, чтобы Ник поел. Возможно, сейчас они в самом деле поговорят. Поделятся своими чувствами по поводу того, что произошло. Или по крайней мере обнимутся. Ник в самом деле практически поверил в то, что это произойдет. Но вместо этого он смотрел на улыбку Дэвида и видел, как она постепенно превращается в оскал. В то самое выражение на его лице, которое обыкновенно не предвещало ничего хорошего. — Ты же в курсе, что папа уехал из-за тебя, верно? Он никогда бы не смог смириться с тем, каким маленьким, надоедливым слабаком был его сын, – Дэвид шептал эти слова ему прямо в лицо, и Ник почувствовал, что даже не может плакать. «Это ты во всем виноват», – сказал Дэвид, с шумом захлопывая его дверь, и только тогда, оставшись наедине с самим собой, Ник снова смог разрыдаться. Этот день впервые по-настоящему, глубинно убедил Ника его в том, что с ним что-то было не так. Он не справился с тем, чтобы быть прилежным сыном, и его отец настолько разочаровался в нем, что буквально улетел за сотни километров. Лишь бы не видеть такое ничтожество, как он. Поначалу Ник не мог поверить, что Стефан в самом деле покинул их навсегда. Он думал, что это была лишь какая-то особая, изощренная форма наказания, которое ему нужно понести, чтобы папа вернулся к ним домой, простив Ника за все, в чем он ошибался ранее. Но, когда он задумывался об этом, он не мог понять, на что именно тот так сильно обиделся. Ему было всего восемь лет. И за все его короткие годы жизни он едва ли хоть раз посмел ослушаться родителей. Он любил их – он никогда бы не стал. Может быть, это было связано с тем, как он просыпал время, когда нужно было выгулять Нелли? Или, может, его тройка по математике так расстроила папу? Ник старался извиниться за каждый промах, который только мог насчитать. Он звонил Стефану каждое утро, на переменах, вечером, после ужина, и позже – когда ложился в кровать. Надеялся, что однажды папа все же возьмет трубку – и он сможет перед ним извиниться. Ник даже научился печатать сообщения со своего маленького, первого телефона, который ему подарили родители, когда он только пошел в школу. «Прости, что я ударил мячом в телевизор, когда ты смотрел регби, папа» «Прости, что я забыл покормить Нелли в то утро» «Прости, что потерял очки для плавания в море» «Надеюсь, ты все же вернешься. Я очень тебя люблю» Он писал ему без остановки несколько месяцев, но так ни разу и не получил ответа. Он плакал от отчаяния и ужасно винил себя. Сара успокаивала Ника каждый раз. Она держала его маленькое дрожащее тело в своих теплых руках и укладывала его спать. Мама всегда была самой сильной и самой доброй. И, пожалуй, единственное, за что Ник был обижен не на себя, а на своего отца, – так это за то, что он посмел оставить их маму. Ник смотрел на нее снизу вверх, пока она поправляла его одеяло и нежно гладила его по голове, перед тем, как пожелать ему спокойной ночи. Он так давно и так отчаянно хотел сказать ей это, что больше не мог сдерживаться: — Прости меня, мама, – его глаза начали наполняться влагой, – прости. Скажи, ведь это я виноват в том, что папа ушел? Сара вздохнула от удивления и опустилась на колени около маленькой кровати сына. — Почему ты так решил, милый? – она положила руки ему на голову, — Я не тот сын, о котором он мечтал. Вы с Дэвидом – точно его семья. Это я все испортил. Мне так жаль, мама, так жаль, – он прижался головой к ее протянутой руке, и горячие слезы полились по его щекам. Сердце Сары сжалось до размеров спичечного коробка. Как мог ее милый, добрый Ники подумать, что это с ним что-то было не так, а не с гребанным Стефаном, который оставил двоих детей, банально испугавшись ответственности. — Милый, – прошептала она, бережно целуя его волосы, – в этом нет твоей вины. Твой папа действительно захотел жить своей жизнью. Один. И мне очень жаль его, потому что он не увидит, какими чудесными вырастут его сыновья. Каким прекрасным мальчиком вырастешь ты, – Сара аккуратно стерла слезы с его щек, – ты самый лучший ребенок, о котором я только могла мечтать. Ты ни в чем не виноват, Ники. Сара легла рядом с ним, чтобы обнять его и прижать его голову к себе в успокаивающем, теплом жесте. Они лежали рядом до тех пор, пока Ник не начал дышать ровнее и спокойнее, и в его голове не укоренилась мысль: «Мама меня ни в чем не винит». Он знал это. Теперь знал. Однако Дэвид все еще считал, что он виноват в отъезде папы. Ник был уверен, что он никогда не сможет его за это простить. И он тоже – тоже вряд ли сможет себя простить.

***

В последующие годы они только сильнее сблизились с Сарой. Отсутствие отца в жизни Ника постепенно перестало заставлять его ненавидеть себя так сильно. Он действительно научился винить Стефана в том, что произошло. В том, что он оставил их одних – и даже не попрощался. С тех пор Стефан приезжал лишь изредка, по праздникам. Но так ни разу и не попытался объясниться. Он не был особенно близок ни с Ником, ни даже с Дэвидом. Никогда не разговаривал с ними по душам, не ходил на их матчи, зачастую забывал даже поздравить с днем рождения. Это не была вина Ника. Он постепенно старался убедить себя в этой мысли, хотя все равно думал, что, если сделает что-то достаточно примечательное, его отец захочет увидеть его. Будет им гордиться. С этими мыслями в 11 лет он присоединился к команде по регби. Ему искренне нравились тренировки и друзья из команды, но он также порой позволял себе помечтать о том, что, если он достигнет действительно больших высот в спорте – попадет в национальную сборную или вроде того – то папа, должно быть, точно приедет. Хотя бы, чтобы посмотреть его матч. Стефан всегда любил регби, и этот факт долгие годы оставался единственным, что хоть как-то их сближало. Ник искренне любил спорт. Но он никогда не был его единственным увлечением. Ему нравилось печь вместе с Сарой. Нравилось искать новые рецепты в поваренной книге его бабушки, и пробовать приготовить их впервые. В те вечера, когда они вместе с мамой собирались на кухне, смеялись и пекли, пока на фоне едва слышно пела Адель, Ник чувствовал, что ему не на что жаловаться. Его отец оставил их, но у него все еще была мама – прекрасная, добрая и заботливая мама, которая любила его. Значит, должно быть, в нем все же можно было найти что-то, за что его можно любить. Ему нравилось не только печь вместе с Сарой, но и просто проводить время за разговорами. Это никогда не казалось чем-то постыдным: приходить из школы и делиться с мамой тем, что произошло за день, рассказывать о друзьях и новых преподавателях. Особенно Нику нравились их разговоры в то время, когда к ним присоединялась тетя Диана. Обычно это случалось, когда они вместе с мамой шли в магазин за покупками, а после останавливались в небольшом кафе «Мэггис». Ник любил его всем сердцем за особенное, ни с чем не сравнимое мороженное, самое большое и сладкое в мире. Каждый раз он выбирал новый вкус – хотел попробовать их все, но вкусов было так много, что, казалось, они не закончатся никогда. В «Мэггис» после работы заходила тетя Диана, и они втроем болтали до самого закрытия. Это был один из таких дней. Сара забрала Ника из школы, и они вместе отправились в торговый центр неподалеку от дома, чтобы выбрать ему новую школьную обувь, а следом сели в любимое кафе на первом этаже. Она радостно рассказывала ему о том, как они с Дианой впервые побывали на Майорке: еще совсем маленькими отправились туда вместе с родителями. Истории тети в этот день казались особенно смешными и уморительными. Ник хохотал над каждым ее словом и ел очередной рожок с мороженым – на этот раз со вкусом жвачки. Они вернулись домой чуть позже обычного – засиделись допоздна, так что Сара практически сразу ушла спать. Зато Ник далеко не сразу смог заснуть, слишком возбужденный тем, как хорошо провел день. Он включил настольную лампу и сел за стол, перебирая книги и открывая одну за другой. Попробовал поделать домашнее задание и надел наушники, чтобы послушать музыку, когда пропустил шаги, раздающиеся в коридоре. Дэвид зашел к нему. — Снова ходили с мамой за покупками, да, малыш Ники? Из его уст мамино прозвище звучало просто омерзительно. Дэвид сидел на кровати, смотрел на бумаги, разложенные на его столе, и глупо ухмылялся. — Ты же в курсе, что это не занятие для мальчиков, верно? Ходить с мамочкой по магазинам, болтать о девчачьих вещах. Это совсем не прибавляет тебе мужества, братишка. А в тебе его и без того не так много. Ник молчал. Он смотрел в стол, слегка опустив голову и старался не поворачиваться к Дэвиду даже на миллиметр. Если он не будет реагировать, он сдастся и уйдет быстрее. Но Дэвид, казалось, и без того, не собирался задерживаться. Он поднялся со своего места, встал позади Ника и коротко сжал его плечо – слишком сильно, чтобы это могло походить на братский успокаивающий жест, – когда прошептал ему на ухо: — Задумайся о том, как часто ты ведешь себя, как девчонка, Ники. Думаешь папе понравилось бы это? Он мечтал о сыне, а не о плаксивом слабаке. Ты никогда не будешь нужен ему таким. Ник никогда не думал об этих словах слишком много. Ту ночь он провел в слезах и мыслях о том, что с ним будет, если он в самом деле вырастет «девчонкой». Его отец больше не приедет домой, даже на Рождество, друзья перестанут с ним разговаривать. Он не хотел этого – быть аутсайдером и разочаровать отца. Не важно, что любил он, важно, чтобы нравился другим. С тех пор Ник начал отдаляться от Сары. Он отвечал отказом на любое ее предложение посмотреть вместе фильм или сходить в парк. Чаще добирался домой сам, на автобусе, и отказывался ехать с мамой. Он больше никому не рассказывал о том, как прошел его день в школе или какие броски он выучил на тренировках по регби. Все чаще молча уходил в свою комнату и проводил там вечера в одиночестве. Тишина в голове и вокруг него стала привычным делом. Глухая пустота, с которой справится было проще, чем с немым осуждением его отца, которое он каждый раз мысленно представлял в своей голове. Он так и не успел попробовать все вкусы мороженого в «Мэггис». Начал с самых необычных, вроде острого или мятного, а до шоколадного – так ни разу и не добрался. С тетей Дианой они больше не виделись.

***

Ник почти перестал чувствовать себя собой к двенадцати годам. У него были друзья, и он определенно слыл популярным учеником в Трухеме, но количество людей, с которыми он в самом деле мог поговорить, уменьшалось буквально с каждым днем. Его друзья были… нормальными. Но никто из них, кажется, не разделял его интересов на самом деле. Они не слишком часто хотели говорить с ним о Нелли или о новом фильме с Орландо Блумом. Гораздо больше им нравилось обсуждать других – одноклассников, которые были слабее. Ник никогда не хотел этого делать, но знал, что бывает, когда ты не вписываешься – он смотрел «Нормальных людей». Единственным место, где Ник мог почувствовать себя самим собой, оставалось поле для регби. Он бежал по нему, охваченный ветром, и мог отбросить любые мысли, мучившие его в обычное время. Ник был хорош в регби. Он был хорошим, пока играл в него. В тот день они впервые играли с учениками Сент-Джонса, профессиональной школы для молодых спортсменов. Это было тяжело и очень, очень интенсивно, но Ник старался изо всех сил, потому что это был один из тех редких в последнее время случаев, когда его мама и даже Дэвид пришли посмотреть на матч. Ник играл так хорошо, как только мог, и действительно совершил невозможное: оба его гола стали решающими в игре, и определили разрыв между Трухемом и Сент-Джонсом. Они победили. Тренер Сингх гордо обняла его и поблагодарила за хорошую игру, а парни в раздевалке подняли на руки и качали до тех пор, пока у него не закружилась голова. Это был хороший, почти совершенный, день. Уже дома мама предложила им заказать пиццу в честь успешной игры Ника и пообедать втроем в гостиной – совсем как настоящая семья, которой они когда-то являлись. Дэвид не сказал и слова против. И это было куда страннее, чем слышать его обычные придирки. Ник мыл посуду, пока Дэвид стоял рядом с ним на кухне и смотрел в телефон. Он молчал почти что весь день, и Ник уже успел позабыть, чего от него стоит ожидать. — Думаешь, ты самый лучший, да? – спросил Дэвид, возвышаясь над ним, когда Ник присел наконец за стол, – Думаешь, ты лучше меня? Ник снова молчал — как и каждый раз, когда Дэвид приставал к нему. Легче было стерпеть эти минуты, чем продлевать их и нарываться на новые, горькие насмешки, которые потом застрянут в голове на долгие месяцы. — Отвечай мне, – Дэвид прикрикнул, разворачивая Ника к себе за плечо. Он смотрел на Дэвида, и искренне не мог поверить в то, что это его брат. Его любимый брат, с которым он так рвался дружить с самого детства и на которого мечтал быть похожим. Его брат, который был жестоким не только с ним, но даже с их абсолютно прекрасной, доброй мамой. — Да, – прошептал он, не поднимая глаз, – я думаю, что я лучше тебя, – и это была правда. Дэвид ударил его. Ник далеко не сразу понял, что именно произошло. Все это случилось так быстро. В одну секунду он сидел напротив Дэвида, а уже в следующую почувствовал, как его щека загорелась огнем от сильной пощечины. Он ударил его. Это было горько, страшно, унизительно. И Ник совершенно не мог поверить в то, что это в самом деле произошло. Дэвид поспешно вышел из кухни, и больше ничего не сказал. Ему и не нужно было. Ник и без того все прекрасно знал: он снова был недостаточным.

***

Жизнь стала немного легче с тех пор, как Дэвид уехал на учебу в Глазго. Ник перестал так плотно закрывать дверь своей комнаты и скрываться за ней всякий раз, когда приходил домой. Он снова сблизился с мамой. Разговаривать с ней было совсем не так страшно, когда поблизости не было Дэвида, готового напомнить ему о том, что быть «маменькиным сынком» совсем не по-мужски. Сара и сама определенно понимала в чем дело. Она не питала иллюзий по поводу того, что ее сыновья были близки и догадывалась о том, что именно Дэвид повлиял на то, каким замкнутым и тихим в последние годы стал Ник. Но сделать с этим что-то было выше ее сил: на ней и без того было воспитание двух сыновей, работа и дом. Она справлялась со всем, как могла. Новообретенное спокойствие в душе Ника постоянно обрывалось каким-то подспудными, невольными дурными мыслями. Будто даже в самое хорошее время в его голове звучали плохие вещи, от которых было не убежать. Он снова был близок с мамой, чаще проводил время с друзьями и старался быть с ними более честным. Говорил на те темы, которые искренне были интересны ему. Дружил с девчонками: что бы Дэвид об этом ни говорил, Имоджен определенно стала одной из его лучших подруг за все время обучения в Трухеме. И все же он никак не мог выкинуть из головы какую-то едва слышную, но неизменную мысль о том, что он должен вести себя иначе. Все фразы Дэвида, которые он бросал в сторону Ника, укоренились в его голове как один большой снежный ком. Он выучил какие-то вещи: что плакать на людях было нельзя или что жалеть мертвых гусениц на дороге – удел слабых. Что носить нужно было определенные вещи – не яркие и не слишком вычурные, потому что так он выглядит мужественнее. Дэвид повторял обзывательства «мямля», «тряпка», «девчонка» и «маменькин сынок» чаще, чем называл его по имени. Но Ник так никогда до конца и не смог сложить всей картины. Почему одни вещи были мужественнее других или что плохого было в его эмоциях и слезах. На многие вопросы он попусту не мог ответить – и лишь заучил их, как правила, – бесспорную и непреложную истину. Но поступать, согласно заветам Дэвида, надоедало ему все больше с каждым последующим днем. Может быть, Дэвид и был куда более смелым, популярным в школе и в компаниях, чем Ник, но это нисколько не умаляло того, что он мог вести себя самым непристойным и мерзким образом по отношению к другим. Каждый раз, когда он возвращался из вуза, во время школьных каникул, Нику хотелось временно распрощаться со своим слухом. Дэвид вместе с его новообретенными друзьями обыкновенно сидели в комнате и непристойно громко, грубым, пьяным голосом обсуждали самые разные вещи. Как они пользовались девчонками в кампусе, просто, чтобы провести с ними одну ночь. Как выгоняли их на утро и не перезванивали после, откровенно над ними смеясь. Как обижали тех, кто отказывал им в свидании. «Девушки – это всего лишь тупые куклы, созданные, чтобы нас ублажать», – повторяли они всякий раз, сопровождая свои слова мерзким, сальным смешком. Нику хотелось зажать себе уши подушкой так сильно, чтобы всякий раз, когда он слышал эту фразу, она вылетала у него их головы и никогда не оседала в памяти. Ему было противно от слов брата. От его отношения к людям. От спеси, которую, кажется, ничто в нем не могло победить. Ник помнил, каково это было – впервые поцеловаться с Тарой. Ничто из его эмоций в тот день не походило на грязные описания Дэвида. Он чувствовал нежность: помнил, какими мягкими на ощупь были ее губы и пальцы рук, которыми Тара сжимала его локти. Ник чувствовал себя таким счастливым и окрыленным, будто в тот день любая задача была ему по плечу. Он отчаянно хотел сделать для Тары что-то приятное: помочь ей с домашним заданием или притащить в школу цветы. Ничего общего с тем пренебрежением, какое испытывал к своим девушкам Дэвид. Ему хотелось блевать. Все эти грязные, полный небрежения шутки, заставляли Ника только сильнее убедиться в том, что они никогда не смогут по-настоящему сблизиться. Ему казалось, что таким образом Дэвид издевается над ним, зная, насколько невыносима для Ника любая грубость. Может быть, это и к лучшему, – подумал он в четырнадцать лет, – может быть, ему просто не нужно сближаться со своим братом. Так будет лучше для всех.

***

С тех пор, как Ник начал встречаться с Чарли, вся его жизнь перевернулась с ног на голову. Он никогда не чувствовал себя собой больше, чем когда находился рядом с ним. С того самого дня, когда они встретились в форме, Ник все больше чувствовал, что заново обретает себя. Он мог поговорить с Чарли о чем угодно: рассказать ему о своих тайных страхах, поделиться кошмаром, который приснился недавно, или разделить на двоих страх того, что они не знают, какие именно предметы выбрать для сдачи экзаменов в старшей школе и куда хотят поступать. Ник постепенно разрешал себе все больше сумасшедших вещей. Он чувствовал, что его влечет к Чарли уже очень давно, едва ли не с первого дня знакомства. Это не была оформленная мысль или точное знание, но он чувствовал, что есть что-то, что заставляет его сидеть ближе к нему и касаться его чаще положенного. Когда он впервые начал всерьез задумываться о том, чтобы обозначить это неосознанное влечение одним точным и четким словом, Ник был страшно напуган. Сказать «влюблен» о человеке, который не был бы женского пола, определенно не было в списке вещей, которые он себе разрешал. Дэвид порой отпускал гомофобные шутки, и они все чаще вызывали в голове Ника протест. Он знал, что ни одна из его позиций не была – и не должна быть – схожа с тем, что думает Дэвид. И все равно едва ли мог разрешить себе что-то из тех вещей, которые не нравились его брату. Носить розовое. Плакать из-за романтических комедий. Искренне любить. Нику потребовалось разрешить себе полюбить Чарли. Это не было одним из тех действий, которые он мог бы совершить просто и бездумно. Слишком долго в его голове существовали четко очерченные братом границы. Но с тех пор, как Ник твердо решил для себя, что любить Чарли – это хорошее чувство – самое лучшее в мире, если быть честным, – он продолжал открывать для себя все больше действий, на которые раньше не был способен. Они снова встретились с тетей Дианой. Она не спрашивала Ника о том, почему именно он избегал ее годы, но лишь коротко согласилась снова встретиться в их любимом «Мэггис» на первом этаже молла. Он спрашивал ее о Лео, его двоюродном брате, рождение которого так и не застал. Диана рассказывала ему о том, как сильно маленький Лео привязан к крошечному пластмассовому трактору и как постоянно таскает его за собой. В груди у Ника что-то приятно щелкнуло. Он стал еще больше времени проводить с мамой – особенно после того, как честно признался ей в том, что они с Чарли вот уже несколько месяцев, как официально встречаются. Вечерами они вместе читали отрывки из квир-истории, плакали над именами Харви Милка и Марши Джонсон, и Ник искренне поражался тому, с каким рвением Сара отдается новым для нее знаниям. Ему никогда не стоило в ней сомневаться. Когда дело касалось Чарли, Ник не боялся противостоять Дэвиду. В тот день, когда он поднялся в свою комнату и увидел своего брата, разговаривающего с Чарли, он почувствовал, как все его органы мгновенно провалились куда-то вниз от внезапно пронзившего его волнения. Чарли не должен был пострадать из-за его брата. Он и без того достаточно натерпелся. Ник мгновенно сжал кулаки и почувствовал, что искренне готов ответить на любые из возможных выпадов Дэвида. В этот раз он не имел права промолчать. В каждую из их последующих встреч, Ник все больше ощущал свою силу. Он был уверен в том, кто он и чего хочет от жизни и все чаще понимал, что на самом деле именно Дэвид был тем, кто потерялся и озлобился от собственной неуверенности. Ник все еще часто испытывал на себе последствия долгих лет, проведенных в попытках понравиться своему отцу или брату. Периодически он терял понимание того, что мог самостоятельно управлять своей жизнью. В такие моменты Нику снова казалось, что, если его поставить перед выбором, то он невольно окажется где-то посередине, и просто не сможет выбрать между тем, что потенциально приглянулось бы его семье и ему самому. Это касалось, к примеру, выбора его университета или работы. Он застревал и вновь, и вновь по кругу думал о том, что сам по себе он никто. Что нужно попытаться удовлетворить своим решением кого-то другого: маму, Чарли, друзей. Но угодить всем сразу не получалось – и это убивало его. С возрастом он впервые пошел к психологу. Долгие годы убеждения себя в том, что он является отдельной, сформированной личностью, что ему не надо ни на кого опираться в принятии решения и что, по сути, он действительно никому и ничего не должен – возымели эффект. Дней, в которые он чувствовал железную решимость и уверенность становилось все больше, а моментов внезапной растерянности – меньше. Он знал, кем он являлся. Знал, чего он хотел, и что в жизни у него было все то, что выбрал он сам. Была работа в местной начальной школе и чудесные дети, которые любили его всем сердцем. Дети, чьи слезы он вытирал рукавом чистой рубашки. Дети, с которыми он всегда говорил на равных и которые приходили к нему с любыми своими тревогами. Были крепкие отношения с мамой, к которой они старались выбираться хотя бы раз в месяц. Были друзья, которые долгие годы поддерживали его на каждом этапе жизненного пути. Был Чарли. Родной и любимый Чарли, с которым они долгое время снимали крохотную комнату вблизи Лидса и наконец переехали в свою собственную маленькую лондонскую квартиру. Чарли, с которым они завели две маленьких славных собаки и десяток больших комнатных растений. Чарли, с которым они порой тихим шепотом по ночам обсуждали имена для их будущих детей. Ник сделал ему предложение на их десятую годовщину. Чарли сказал «да».

***

Холодное стекло давило Нику на голову, так что ему казалось, будто он находится в тяжелой клетке. В этой нелепой уборной, весь покрытый слезами, которые уже начали заливать костюм. Это был день их свадьбы. Волшебный, сказочный день, к которому они готовились целый год, выбирая каждую деталь: от обивки стульев до фирмы шампанского. Они оба так хотели, чтобы все прошло идеально, но Ник, гребанный слабый Ник, – все испортил. Они пригласили Дэвида – не могли не – и уже заранее знали, чем может обернуться его приход. С тех пор, как они объявили семье о своей помолвке, Дэвид не переставал подначивать их. Он повторял глупые, абсолютно неуместные вещи о том, как на самом деле это, должно быть, неестественно, раз на большей части планеты их брак даже не зарегистрировали бы. «Это противоестественно», «мерзко», «вы расстанетесь раньше, чем успеете пожениться» – все эти слова колющей болью пульсировали у Ника в голове. Он знал, что это была чушь и что Дэвид просто-напросто был неисправимым мудаком. Но каждая из фраз не оказывалась безобиднее от этого осознания. Легче становилось, когда Чарли держал его за руку. — Милый, – он услышал его голос, но не поднял головы: ему было слишком стыдно, чтобы смотреть Чарли в глаза, – милый, посмотри на меня, пожалуйста. Ник почувствовал, как Чарли садится на колени рядом с ним, почувствовал его бедро рядом со своим и внезапное тепло, разливающееся по венам, так что дрожь в теле почти что сошла на нет. Чарли осторожно обнял его за плечи и прижал дрожащее тело Ника к себе. Он прекрасно знал, что произошло. Стоило только регистратору закончить официальную часть, как Дэвид тут же подошел к Нику – очевидно, совсем не для искренних поздравлений. Они даже не успели найти друг друга, чтобы станцевать свой первый свадебный танец. — Ник, родной, ты ведь знаешь, что ничего из его слов не является правдой? – Чарли перебирал пряди его волос и шептал на ухо короткие, успокаивающие фразы – Дэвид всегда будет собой. Это никак не должно повлиять на твое мнение о себе, Ник. О нас. — Я знаю, – прошептал Ник, поднимая на него красные, заплаканные глаза, – я знаю, что не должен так сильно реагировать на его слова. Прости, что я снова все порчу. Порчу наш день свадьбы. Прости, меня, Чарли. Пожалуйста, прости. Чарли нежно взял его за руку и слабо сжал его пальцы в своих. — Ник, – они смотрели друг другу прямо в глаза, пока по лицу Ника продолжали литься горькие слезы с помесью стыда и обиды, – пожалуйста, не думай, что я переживаю из-за того, что что-то идет не по плану. Ты ничего не портишь, дорогой. Наша свадьба – все еще лучший день в моей жизни. Я переживаю за тебя. Я хочу, чтобы ты тоже мог чувствовать спокойствие, чтобы мог расслабиться на собственной свадьбе. В этом нет твоей вины, малыш. Дэвиду просто стоит перестать завидовать. Щеки Ника слегка покраснели от ласкового прозвища. Чарли не винил его. Должно быть, это было ясно и без объяснений, но Нику в самом деле порой нужны были подобные напоминания. Он ни в не виноват. Теплые руки его мужа ощущались как самая надежная вещь в мире, когда Чарли сжимал его пиджак в своих пальцах. Они укутались в объятия друг друга, сидя на грязном, холодном полу туалета, и Ник чувствовал, как постепенно его сердцебиение приходит в норму. Чарли коротко поцеловал его щеки, стараясь собрать все соленые, застывшие капли слез губами. Ненадолго остановился на губах, целуя его медленно и нежно, со всей заботой, какая только имелась в его сердце. Поцелуи всегда помогают. Они не были уверены в том, как долго просидели на полу, обнимая друг друга за плечи, но спустя время Ник в самом деле успокоился. Все мысли в его голове постепенно рассеялись и на смену им пришла одна-единственная – о Чарли. Он почувствовал, как плечи Ника постепенно расслабились, и начал понемногу приводить их в порядок, одергивая смятые пиджаки и запачканные манжеты. Чарли встал и протянул ему руку: — Потанцуешь со мной? – спросил он с легкой дрожью и волнением в голосе. Так, будто впервые звал Ника на школьные танцы десять лет назад. — Всегда.

***

Гости постепенно стали разъезжаться. Завтра Ник и Чарли должны были улететь на Майорку, а на ночь решили остаться в гостинице при турбазе, на которой праздновали свадьбу. Не хотели провести первую брачную ночь в дороге. Сара и Дэвид также остались здесь с ночевой, чтобы засветло вместе выехать в Кент. Ник поднимался по лестнице в их номер, в то время, как Дэвид шел ему навстречу. Они больше не виделись в течение дня, и остаток вечера в самом деле прошел замечательно. Но, видимо, всему в мире приходит конец. — Мы можем поговорить? – Дэвид обратился к нему, когда они поравнялись на лестнице, и Ник почти что решил, что ослышался. Его брат никогда не спрашивал разрешения, чтобы что-то сказать. — Не думаю, что это хорошая идея, – Ник сложил руки крест-накрест и приготовился защищаться. Это было совсем не подходящее время для новых разборок: на улице уже совсем стемнело и время постепенно близилось к полуночи, а в номере его ждал муж – родной, теплый Чарли… — Пожалуйста, – Дэвид опустил глаза в пол. Это было что-то новенькое. Ник вздохнул и потянул Дэвида за локоть на первый этаж, в кухню, чтобы поговорить подальше от посторонних глаз. — Что ты хотел сказать? – спросил Ник, когда они сели за стол напротив друг друга. — Я хотел сказать, что… – Дэвид все еще избегал его глаз и в целом был подозрительно спокойным и тихим. Не похоже, что он собирался выкинуть новую шутку или продолжать издеваться над Ником, – я думал о твоей свадьбе. Ник почувствовал, как мышцы на его спине снова напряглись: — Я в курсе, что ты о ней думаешь. Не стоит повторять, Дэвид – он начал подниматься из-за стола и уже хотел уходить, когда почувствовал прикосновение к своей руке. Дэвид схватил его за локоть и посмотрел на него снизу вверх: — Подожди. Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что думал об этом и раньше, – он тяжело сглотнул, – еще до того, как вы с Чарли… в общем, до сегодняшнего дня. Я думал про ваши отношения, когда вы сошлись. — И что же ты думал? Мне казалось, ты достаточно высказал свои мысли по этому поводу, – Ник испытывал какую-то странную смесь раздражения, страха и предвкушения. Их разговор казался таким новым, что ему в самом деле стало интересно, чем все это может закончиться. — Вы с Чарли… вы раздражали меня, – Ник вновь попытался встать, но Дэвид остановил его рукой – прежде, чем ты сделаешь выводы: я на самом деле хотел сказать, что вы раздражали меня иначе. Я… завидовал, Ник. Они оба резко выдохнули. — Вы всегда были вместе, кажется, как будто с самого твоего рождения. И у вас всегда все было хорошо. И посмотри на меня, – Дэвид рассмеялся в нервном жесте, – ни одни из моих отношений не длились хотя бы год. А ведь мне уже тридцать лет. Кроме того, я начал… завидовать тебе гораздо раньше. Казалось, ты всегда знал, чего хочешь, Ник. Ты всегда был маминым любимчиком, а я тянулся к отцу и пытался вытянуть из него хоть каплю любви. Ты знал, кем хочешь стать и где работать, а я всю жизнь метался от папиной фирмы до безработицы. Я так и не мог найти себе места, в то время, как у тебя всегда было все. Ник рассмеялся практически в голос. Как же все это было страшно нелепо. Дэвид смотрел на него с тяжелой смесью грусти и раздражения, и Ник поспешил сказать то, что хотел, до того, как его брат перейдет к своему обычному режиму нападения. — Ты глубоко заблуждаешься. Дэвид. Я был несчастен слишком долгое время. Я искал любви: твоей и отца. Я не знал, что делать и совершенно потерялся в попытках заставить вас полюбить меня. Я годы пытался отделаться от этих мыслей, а ты говоришь мне о том, что завидовал тому, как у меня все прекрасно. Дэвид пожал плечами: — Я всегда ревновал и завидовал, Ник. Я не смог с этим справиться. Теперь ты это знаешь. — Но ты ведь понимаешь, что это ничего не меняет? Ты изводил меня годы, Дэвид. Многие из твоих слов навечно засели у меня в голове. Ты буквально чуть не испортил день моей свадьбы. Неужели ты считаешь, что все это можно перечеркнуть тем, что ты сам чувствовал себя плохо? Дэвид все еще тихо сидел напротив него и ногтем медленно водил по столу. Он казался грустным, но Ник не мог отыскать внутри себя хотя бы долю жалости к этому человеку. — Прости меня, Ник, – прошептал Дэвид, – прости. — Пока что я не могу ничего обещать, – и это была совершенная правда, – я действительно обижен на тебя за все прошедшие годы. Мне грустно слышать о том, что ты разделял… какие-то из моих чувств. Но я не могу обещать тебе, что теперь между нами все кардинально изменится. На самом деле, я даже не знаю, хочешь ли этого ты. — Хочу, – Дэвид едва заметно улыбнулся, и это был первый раз в жизни Ника, когда улыбка его брата не вызвала в нем страха или опасения. — Мы увидим, Дэвид, – сказал он, все так же строго, – а пока что нам обоим стоит пойти спать. Они молча встали из-за стола, не прикасаясь к друг другу. Не обнялись на прощание. Дэвиду тяжело было смотреть ему прямо в глаза: сказать «прости» для него все еще было куда более стыдно, чем кого-то обидеть. Но, когда Ник отвернулся, он набрался смелости посмотреть ему вслед. Ник поднимался наверх.