Futureproof

Что-то внутри Доктора восстает, когда в любимую его игривую непосредственность вмешиваются объективные обстоятельства, отрезающие от него людей — его знаменитые попутчики, которые меняются чуть ли не с очередностью нарядов на воплощение. Наверняка об этом ходят легенды, а тем временем каждый в галереях памяти застывает, как неповторимый причудливый цветок, залитый прозрачной эпоксидной смолой, что с ходом времени становится только краше, будто невозможно, непредсказуемо распрямляет лепестки и расцветает под тяжестью проваленных испытаний и забытых истин. Невозможно. В последнее время он повторяет это слово с завидной частотой, неприлично, просто вопиюще непристойно для того, кто по обыкновению шел против навязанного поражения. «Не стоит ввязываться в битву, в которой не одержать верх», — Доктор вмешался бы в каждую, даже если бы знал точно, что его ждет крах. Одна из таких битв… Клара Освальд, невероятная от Альфы до Омеги, от начала истории до её окончания, эпилоги которых все равно беспощадно вырываются им из аккуратного переплета, каким бы букинистически дорогим ни было издание, не может залечить тысячелетие одиночества по-идиотски повторяющихся, долго затягивающихся ран. Да и если бы могла, он бы не согласился, даже будучи вполовину гордым, сколько и благородным; будь ему действительно навскидку чуть за двадцать человеческих лет. Ненамного младше неё, пускай. Но это не так. Прошлый он — тот, что к выходным костюмам сочетает кеды и разбрасывается обаянием налево и направо, — разглядывает Клару, как неоткрытое чудо света, одновременно и внекосмическое, и внеземное, и сияет с навязчивой яркостью всех семи плеяд в созвездии Тельца. Вроде ребенка, изучающего восхитительно красочные иллюстрации в только что купленной сказочной книжице. И, само собой, Клара чудо. Его чудо. Этой маленькой девчонки так абсурдно много, что порой сердца на ровном месте не так размеренно бьются. Иллюзий не было ни тогда, ни сейчас, как и не было никаких громких слов, не имеющих под собой должной почвы — кто как не повелитель времени чувствует, как изменчиво время, как с последующей регенерацией оно идет всё быстрее, мчась к моменту неразрешимой гибели в бесконечной координате точки. А Доктор не тот, кем кажется, и не убедил бы в обратном даже самого себя. «И куда же мы движемся, раз ты не хочешь об этом говорить?» — Десятый классически прощупывает почву, ищет подсказку. Как же иначе, ведь Доктор знает о себе больше, чем о ком бы то ни было, и доверяет себе ровно ни на один залежалый межгалактический кредит с задворок Вселенной. Это осуждение, отказ и затаенное восхищение, когда сталкиваешься с кем-то настолько идентичным — все равно что всматриваться за оборотную сторону зеркала в надежде изловить двойника. Он до сих пор винит себя за Галлифрей, за все неспасенные жизни, себя любого. И не было сомнений, что Доктору Клара понравится. Тоже любому. Предшественник, ловко минуя сухое рукопожатие, на прощание целует милую Клару в тыльную сторону ладони — такой невесомо легкой, мирно сложенной между его пальцами-острыми-углами-оригами. И Доктор про себя в стороне усмехается то ли от того, с каким превосходством после минует его этот разодетый хипстер-щеголь в длинном плаще не по погоде (серьезно, неужели он так выглядел со стороны?!), то ли от того, как едва смущается довольная Клара — незаметно для остальных присутствующих, но кристально очевидно для него. «Ты дорожишь ей, не так ли». Вот-вот произойдет нечто катастрофическое. Поэтому Доктор делает то, что должно, и остается на Трензалоре один, не дает шальной бабочке загубить молодость и сгореть в пламени войны за эфемерные принципы, держащиеся исключительно на одном его слове, опасно приблизиться к чему-то настолько реальному, пока годы медленно отнимают свое и превращают его в старика уже физически. Время, проведенное на Трензалоре, подводит итоги, расставляет точки над i и совершенно не жалеет его суставы. Он лишь выстругивает из дуба в помощь трость и покрывает лаком, будто очередную детскую игрушку, а рабочие инструменты продолжают петь в подвижных руках. Когда оседаешь где-то, невыносимо больно потом всё терять. Доктор принимает решение остаться здесь дважды. На рождественские каникулы длиной ровно в девять человеческих жизней. Но лично его Рождество наступает, когда Клара возвращается. Странно, ведь он себя не так уж отлично вел, а кое-где даже откровенно сплоховал. У них давно всё трещит по швам; самые последние рубежи захвачены и далеки подступают вплотную, зажимая деревеньку с любимыми, комично честными жителями в кольцо, а Клара возвращается. Вырванным из жадной вечности мгновением. Победой. И ладони у неё по-прежнему нежные, точно белая одомашненная голубка.