Скучал

      Галстук атласной лентой упал на пол. Эрвин горячий до дрожи. Холодным кончиком носа Леви водил у шеи, шумно втягивая воздух. Запах сандала, бензина и холода улицы не смоется даже шампунем, тонким отзвуком останется на коже. Что-то в этом запахе заставляло инстинктивно жаться ближе, вдыхать глубже и целовать. У Леви холодные пальцы, от их мягкий касаний поджимались яйца. Леви любил оставлять губами следы. Леви скучал.       — Леви, — перекатывая на языке, смакуя это слово, он привлекал внимание, чтобы поймать темный взгляд из-под черной челки, а затем губы в поцелуй-укус. Шумные вдохи, выдохи, полустон и рык. Холод стены вдруг обжег лопатки, сильным телом вжало в поверхность.       —Что ты творишь? Не смей кусать шею, прибью, — сбитым сиплым шепотом в самое ухо. Локоть упал на стену у головы и тяжелое тело закрыло тусклый свет с потолка, а глаза в тени синим проблеском в самую душу. Руки бесстыже скользнули под ткань на обнаженную поясницу. Руки мнут, прижимают все ближе и изучают, дотошно, до последнего миллиметра, опаляя горячей кожей даже через одежду.       — Есть, капитан, — а легкая ухмылка кольнула где-то под ребром, почти насмешливо. Поцелуй за ухом скрутился в узел внизу живота. Зубы мягким прикусом за мочку. Для тебя — игра?       — Подлец, думаешь ты тут главный? — пальцами сдавив ширинку до хриплого рыка, до шального тумана в глазах, до безумного поцелуя и широкой ладони на бедре, намекающе дернувшей вверх. Леви с прыжка обвивает ногами крепкую поясницу, Леви сдается в плен.       Стоном надрывно сорвался выдох, пальцы цеплялись за широкие плечи, тянули светлые пряди, отрывая чужие горячие губы от истерзанной поцелуями кожи, чтоб на мгновение встретиться взглядом, чтоб утонуть в синиве. Так ощущается падение в океан. Эрвин был на него похож, яростным штормом, безжалостной мощью вбиваясь в разгоряченное лаской тело. Леви хотел подчиниться и захлебнуться к черту этим грубым потоком чувства. Он давил в себе стоны, кусая губы, прогибаясь в крепких руках, одной ладонью цепляясь за изголовье кровати над собой. Отчего-то так было проще, чем рвать кожу ногтями на широких плечах. Запах сандала и привкус крови от прикушенных губ. Невыносимо ярко. Толчки становились сильнее, отражаясь в хлопках о ягодицы и скрипе кровати под весом двоих мужчин. Эрвин чувствовал Леви до каждого удара пульса, до последнего нервного импульса, Эрвин чувствовал, как неумолимо доводит до края, Эрвин топил собой. Леви хотелось истошно выть, когда он вновь замедлял до плавного ритм. Невыносимо тягуче. И откуда столько контроля, как будто у него там не рвется ничего изнутри?       — Добей ...уже...чертов садист! — задыхаясь, на последнем слове в стон, под немигающим взглядом, что кажется вот-вот сожрет. От такого только крепче стоит. В серых глазах колючая злость.       — Позови меня, — мягким выдохом по бедру, ладонью скользя по тазовой кости, невыносимо близко к паху, будто вот-вот коснется члена. Нет контроля, он тоже еле держит себя в руках.       — Прекрати дразнить.       — Я сказал, позови, — это чертов приказ. Вот какого? Медленно "из" потом, так же обратно "в", с усилием по простате.       — Эр-р-ви-ин! — надрывно и почти умоляюще в стон откуда-то, кажется, из глубины души. Эта ухмылка, черт, и несколько коротких толчков заставляют истошно выть, уводя глаза от удовлетворенно-хищного взгляда сверху вниз. — Вытрахай наконец...       Леви чувствовал, как от Эрвина веет необузданным желанием выиметь из него всю душу, выплавить своим жаром что-то иное, чем он сейчас есть. Языком по губам сухо, языком по чужому плечу солоно.       — Ты невыносимо красив, Леви, — ответом станет лишь удовлетворенный стон от коротких сильных движений. Судорогой по напряженному телу до темноты в глазах. Рваные вдохи, беспорядочные поцелуи смажут послевкусие от оргазма двоих. Эрвин ластится, лижется, мягко целует губы. Шторм окончательно стих. Леви целует почти отчаянно, ловит губами вдох.       — Ты чертов монстр, Эрвин, — шепотом, с легкой блаженной ухмылкой любуясь, как Эрвин тихо хохочет в ответ.