Безразличие

      Чувствовать чужие губы на своих всегда было слишком приятно. Такие мягкие, податливые. Его губы всегда были такими. Мои руки оттягивали чужие волосы, выуживая стоны, которые вибрировали внутри нас обоих. А его тонкие пальцы цеплялись за мою спину, как за линию жизни. Как будто я единственный мог и убить, и спасти.       Инк всегда такой отзывчивый на каждое моё касание, слово. Всегда так мило смущается, когда я говорю какие-то глупые и смущающие вещи перед его друзьями. Или просто шепчу ему на ухо, например, в очереди на кассу. В такие моменты его очень весело дразнить. Его всегда было легко смутить.       Но он никогда на меня за это не злился. Максимум мог оставить очередную метку от зубов на моей шее, чтобы все видели, что я принадлежу ему. Маленький ревнивый собственник. Я тоже на него никогда не злился. Я с гордостью носил все метки, которые он мне оставлял. И он тоже. Мы оба принадлежали друг другу. Никуда друг без друга.       Но так было до недавнего момента.       Губы больше не целуют в ответ. Руки не цепляются за мои плечи в попытке притянуть ближе, потому что каждый сантиметр между нами отдавался болью. Стоны лишь от боли, когда порезался или ударился мизинцем об угол в очередной раз. А в глазах больше нет той заинтересованности. Лишь безразличие. Холодное, пронизывающее до глубины души, безразличие.       Я даже не заметил, когда всё это началось. Наверное, с того момента, когда он первый раз отказался от нашей близости. Я не настаивал, не думал, что что-то не так. Он много работал, всегда возвращался поздно вечером. Я понимал, что ему очень тяжело. Я же в свою очередь всегда старался его приободрить. Покупал его любимые сладости, обнимал со спины, когда он готовил, или когда мы спали в нашей большой кровати.       Или, может, когда он, всегда смущающийся от самых маленьких ласк на людях, зло посмотрел на меня и прошептал: «Прекрати это». И я прекратил. Не настаивал. Но уже тогда я заметил этот холод во взгляде и голосе, вызывающий мурашки. Нет, не те, когда возбуждение настолько сильное, что тебя даже передёргивает, а мурашки, которые тыкают в тебя своими маленькими иголками. Нет. Тут были не иголки. Тут были ножи. Остро заточенные ножи, которыми водили по моей спине, присматриваясь откуда начать разрезать.       То, что я сделал было настолько клишировано и глупо, что я даже не думал, что это сработает. Самому смеяться хотелось.       Я всегда писал Инку о том, когда возвращаюсь из командировок (поцелуй, когда он меня провожал последний раз в аэропорту, вызвал лишь новые ножи по моей спине), просто чтобы он всегда был готов и не волновался лишний раз. В этот раз я не знал, когда вернусь. Правда не знал. Прилетел я через две недели, после того, как меня задерживали на «пару дней» три раза. Расстояние ощущалось больно. Я звонил по видео-связи (у нас это было что-то вроде правила, когда я улетал) ему каждый день, спрашивал как он, хорошо ли ест, потому что знал, что иногда, съедающая его изнутри тревога по поводу работы (или, Боже прости, по какому-нибудь совершенно глупому поводу) не давала ему есть и/или спать. Я был рад, когда видел его улыбку на экране и слышал слова: «Всё хорошо, не переживай, я ем».       Вернувшись из командировки после полуночи, я ничего ему не написал. Лишь заказал кар-шеринг (чтобы не напрягать таксистов) и поехал в нашу квартиру, желая сделать ему сюрприз. Ведь он всегда радовался внезапным возвращениям, когда они были раньше запланированного срока. Может и сейчас так будет? Я не обращал внимания на свою интуицию, которая кричала во всё горло, что что-то было не так. Но я лишь повторял у себя в голове: «Всё хорошо. Ты просто устал с перелёта, Эррор. Всё в порядке. Тебе просто нужно поспать». И желательно поспать рядом с человеком, который был для меня всем.       Путь на семнадцатый этаж был настолько долгим, что я уже исчерпал все свои успокаивающие слова для своей интуиции. Если бы она была человеком, то, я уверен, ударила бы меня по голове с десяток раз. Но даже так я бы её не слушал. А стоило бы, хоть раз. Она никогда меня не обманывала. В отличие от людей.       Дверь в квартиру была открыта, но это не то, что меня напугало (я знал, что иногда Инк просто забывал закрывать дверь на ключ, за что я ему, не раз и не два, устраивал лекции). Меня напугала вторая пара кроссовок, которые были скинуты на разных частях коврика. Грудь сжало, стало тяжелее дышать. Я медленно закрыл за собой дверь, снял ботинки и прошёл по коридору направо. В спальне было темно, шторы закрывали окна, пахло лавандовой свечкой, которую Инк любил зажигать перед сном. В горле встал ком, когда я увидел, лежащего рядом с Инком, парня. На вид, не сильно старше меня.       Я опешил и всё, что я смог сделать — усмехнуться. Тихо и рвано. Как будто весь воздух выбило из лёгких. По ощущениям, так оно и было. Я лишь медленно закрыл дверь в спальню, даже не замечая как мои руки дрожат. Медленно проведя рукой по лицу, я отступил назад, тихо выругавшись, когда чуть не наступил на кота, которого мы забрали пару месяцев назад из приюта. Белый пушистый комок начал мяукать, прося ласки. Я никогда не позволял ему тереться о меня или, тем более, залезать, когда я был в рабочей одежде. Но сейчас я взял его на руки и пошёл на кухню, где был балкон.       Я, как человек курящий, был рад найти эту квартиру, потому что не надо было выходить куда-то далеко, чтобы удовлетворить свою потребность в никотине. Балкон был большой, утеплённый (спасибо, что не пришлось делать это самому), с вентилятором, который мы выставляли туда на лето, чтобы включать его и сидеть в кресле, целуясь во время заката.       Я нахмурился и потряс головой, со вздохом сев в кресло и позволяя коту лечь мне на живот. Потянувшись к тумбочке справа, я нашёл, не глядя, практически пустую пачку сигарет (которая была полная, за исключением одной сигареты, которую я выкурил перед тем, как выйти из квартиры в день отлёта) и зажигалку. — Прости, малыш, но мне лень открывать окно, — тихо усмехнулся я и, зажав сигарету между губами, поджёг её, глубоко вдыхая, а потом выдыхая вверх.       Это белое недоразумение с разными глазами меня бесило, но я не мог позволить себе выдыхать на него дым. И это я не про Инка, который постоянно красит волосы в белый цвет и стесняется своей гетерохромии. Как бы я ни старался убедить его, что в этом нет ничего постыдного, что это делает его ещё красивее, что это его изюминка, которой нет у большинства людей.       В голову всплывали непрошенные мысли о тех моментах, когда всё было хорошо. Когда он принял мои чувства и признался в своих. Когда он тихо смеялся от моей щекотки на его открытых частях тела. И те, когда он выгибался подо мной, под мои касания, смотря на меня мокрыми глазами и прося больше. И я всегда давал ему это больше. Я не скупился на ласку с ним, хоть некоторые и могли посчитать меня холодным и чёрствым человеком (каким я совершенно не был рядом с ним), удивляясь, как он вообще со мной живёт эти последние пять лет. Жил, точнее сказать.       Чёрт. Не о том думаешь, идиот.       Я даже не заметил, что тот, о ком я думал, зашёл на балкон, не выглядя удивлённым. Видимо, он не спал, когда я зашёл в спальню. Я не смотрел на него, лишь сделал ещё одну затяжку, засаживая её глубже. — Ты обещал прекратить курить, — сказано без намёка на волнение или заботу. Просто факт. Да, я обещал. И все эти две недели, что я был в другой стране, я не курил. Но сейчас очень хотелось. — А ты обещал мне говорить, если в наших отношениях тебя что-то не устраивает, — кинул в ответ я, тихо усмехаясь и выпуская дым в потолок балкона. Ему не нравился дым от сигарет, их запах. Я помнил. И не дышал в его сторону, пока дым полностью не оставлял меня. Даже сейчас я не мог позволить себе выдохнуть дым в его сторону. — Он тебе тоже пообещал не курить? — я снова усмехнулся, намекая на практически пустую пачку сигарет, которую я обнаружил. — Мы уедем, когда он проснётся, — избежал ответа. Он всегда так делал, если обсуждаемая тема ему не нравилась. — Мы, — повторил я сухо, крутя сигарету между указательным и большим пальцами. Такое маленькое слово вызвало так много боли и отвращения внутри. — И давно? — Ещё до того, как я начал тебя отталкивать.       Мерзко. На душе так мерзко и больно, что мне хотелось взвыть. Насколько долго? Год? Два? А может всё это время, что они провели вместе? Очередная затяжка, которая не успокаивала то, что творилось внутри. — Ты спокоен, — сказал Инк тихо, сев передо мной и облокотившись спиной о стенку балкона под окном. Чёрт. Ни капли того, что я надеялся увидеть в его глазах, я не нашёл. Ни малейшего намёка на то, что было все эти годы, которые мы провели вместе. — Я думал, ты отреагируешь хуже. — Что, думал, начну душить тебя? — Как вариант, — он пожал плечами, осматривая меня с ног до головы. Что он надеялся увидеть? Мои слёзы, отчаяние? Или надеялся услышать мольбы остаться со мной? — Ты единственный, кто сейчас душит, — я тихо усмехнулся, сделав последнюю затяжку, и, потушив окурок о пепельницу, положил его туда же. — Ты убиваешь себя этим, понимаешь? — он наклонил голову вбок и, вздохнув, сел на колени между моих разведённых ног, положив голову на моё бедро. Я не хочу, чтобы это прекращалось. Но я не видел в его глазах ничего. Лишь безразличие. И это заставляло мой мозг душить чувства внутри. — Ты показываешь свою любовь только тогда, когда тебе это что-то принесёт, — прошептал ровно я, пока внутри меня всё ломалось, видя, что в глазах напротив нет ни капли сожаления. Помотав головой, я закрыл лицо руками. Нет, я не буду плакать. Просто я не знаю, что чувствовать.       Что я чувствую? Безразличие? Такое же, которое плещется в глазах напротив. Любовь? Которая никуда не ушла и съедает изнутри.       Я не чувствую ничего. Или я чувствую всё и сразу и просто не знаю, как это объяснить?       Ненависть? К сожалению. Злость? Туда же. Отчаяние? Определённо. Любовь? Да. Оцепенение. Вот, что я чувствую. Я не могу даже пошевелиться нормально. Или просто не хочу отталкивать его. — Ты сдался? — он тихо усмехнулся, потеревшись щекой о мою внутреннюю часть бедра, смотря на меня снизу вверх. Это была не покорность, которую он всегда любил мне показывать. Нет. Сейчас доминировал он. И он прекрасно это видел. — А может я просто отпустил, — я тихо усмехнулся, не чувствуя даже возбуждения, которое обычно возникало почти сразу от его действий. Опять же. Я слишком оцепенел. — Я надеюсь, что это так, — он сел на мои колени и, убрав мои руки от лица, мягко сжал их. Но в его действиях не чувствовалась любовь. — Потому что я уже отпустил. — Если бы я значил для тебя также много, как ты говорил, то так было бы всегда, — прошептал я, опустив взгляд с потолка на его лицо. У него — полное безразличие.

А у меня — полное оцепенение.

      И впервые в глазах напротив я увидел сожаление.       Видимо, сожаление о том, что он вообще говорил эти слова.

Ведь своим поцелуем сейчас он закапывает меня на шесть футов под землю.