Дожить до рассвета

Рука скользила по окровавленной плоти в судорожных попытках зажать свербевшую рану где-то в груди. Рэймссу казалось, он задохнется; казалось, вот-вот распрощается с неимоверно сложной в последнее время жизнью; казалось, поддастся по неволе слишком манящему искушению и утопнет в пучине загробной. Но это всё ему лишь казалось — Анубис не спешил прятать черномага в своих объятьях. Вязкая чернота глубокой ночи укрывала свое дитя в собственной пустоте, стремясь скрыть его от всех недоброжелателей. Как жаль: это было не в её власти. Пустота, чернота и темнота никогда не служили для великого охотника преградой — он всегда находил их всех. Рэймсса привлекала прерогатива стать первым не попавшим в руки Амена черномагом. И лишь он собирался ухватиться за такую возможность хотя бы концами заиндевелых в собственной крови пальцев, на ум приходила она — «Дарующая жизнь» не умела отпускать так легко: ни на том свете, ни на этом. Рэймсс думал о ней, когда уклонялся от ледяной стали кинжала охотника. Когда, чудом уцелевший, бежал по улицам погрязших во тьме Фив. Когда готов был сдаться и рухнуть прямо посреди дороги. Всё было так. Но Рэймсс не привык сдаваться. Он был готов бороться до конца. Он был готов сыграть со смертью, своим неизменным спутником, в игру на жизнь. Он был готов в лицо плюнуть Верховному эпистату и приправить это всё ножом в его чёрством сердце — мечты… Как жаль, что он прекрасно понимал их эфемерность. Но оттого, разве мог он перестать мечтать? — Никогда. — сам утверждал, отмывая руки от своей крови в хранившем все тайны смертей Ниле. Он так слепо готов был рисковать своей жизнью, тем самым так очевидно раздражая старшего брата. — Ради чего? — Ради неё. — Ради неё? — Ради Эвтиды. Как слепой, как дурак, как умалишенный. Он будто забыл, как она глядела на эписта из-под опущенных трепещущих ресниц. Он будто не видел, как она принимала подарки от лекаря. Он лишь чувствовал её тёплые руки на своих впалых щеках. Он лишь помнил вкус её губ на своих. Он лишь видел её глубокие зелёные глаза в свете потемневшей луны, медленно прячущейся за жидкими облаками. Эвтида была молода, но уже мастерски умела играть на чувствах людей. Рэймсс это понимал, он дураком не был. Ему нравилось тешить себя пустой надеждой на счастливую жизнь, прекрасно осознавая, впрочем, её абсурд. Он все понимал. Но что мешало ему мечтать? Поднявшись с колен, Рэймсс медленно брел в сторону поселения, уповая на то, что все охотники бросились на его поиски, а значит, там их вряд ли будет много. Он шёл медленно, спотыкаясь о пустоту, в четных попытках ускориться. Шёл собственной смерти в разведенные лапы. Шёл к своей могиле, дабы самолично себя там и закопать. Ему казалось, что он упал. Обязательно упал бы, если б не было у него какой-то цели, хотя бы самой ничтожной. Он не мог оставить Эвтиду одну. Он не мог бросить её. Она уже достаточно потеряла. Рэймсс не станет очередным рассыпавшимся воспоминанием в её жизни. «Рэймсс!» Он, кажется, рухнул на землю от испытанного в одно мгновение облегчения — это была она. — Вставай, Рэйм! — она пыталась заставить его подняться, а он молчал, не в силах сказать хотя бы слово. Секунда. Вторая. На третьей его рука обвила ее запястье, и он с трудом заставил себя встать с испещренной глубокими трещинами земли. Секунда. Вторая. На третьей он вновь рухнул вниз, не найдя в себе сил стоять больше, чем мгновение. На третьей глаза «Дарующей жизнь» в панике округлились, стоило лишь зловонию смерти явить свой страшный чёрный лик. На третьей Эвтида сглотнула едва слышно, шепнув тихое «Никуда не уходи», и пропала из поля видимости осевшего на земь шезму. — Куда уж мне. — почти съязвил, готовый в миг скорчиться от боли, но не имеющий попросту на это сил. Он лишь крепче сжал в бледных руках сухую землю, сдув спавшую на щеку прядь черных волос. Холодный ветер с берегов Нила пробрал до мурашек, заставив иррационально подставить лицо под его жесткий поток. Тёмные кудри колыхнулись от неведанного порыва. Вновь испачканная ладонь размазала кровь по судорожно вздымающейся груди. Эвтида вернулась. И не одна. Из тени вышел лекарь, и свет ожившей луны осветил его мягкие черты. Ливий Пеллийский собственной персоной. Рэймсс встрепенулся, почти вскочив на дрогнувшие ноги. — Спокойно, Рэйм. Он знает. — она кивнула мягко, отойдя с дороги того, кто мог спасти его жизнь. — Он не сдаст. Ливий прошёл неспешно, рухнув на колени. С профессиональным хладнокровием оглядел ущерб. Недовольство выдали лишь сверкнувшие металлом медовые глаза и слишком ломаный изгиб губ. Кровотечение не останавливалось, и Эвтида не могла понять, как только Рэймсс добрался живым до неё, размазав собственной кровью оставленный след. Ливий сделал всё на удивление быстро. Руки, испачканные в чужой крови, вскоре очистил в миске с водой, заботливо принесенной Эвтидой. Стежок. Бинты. Последний взгляд. Он оглядел сделанное со скептицизмом, свойственным лишь профессионалам. — Надеюсь, это поможет тебе не уйти на берега Дуата. Так ведь у вас говорят? Рэймсс смотрел на него, щурясь, лишь бы избежать черных кругов, предательски сгущавшихся перед глазами. Они с лекарем недолюбливали друг друга. Это правда. Один дарил жизнь, боролся за неё, искал выход — второй работал лишь с людьми, коих она уже покинула. Второй — стереотипный монстр, готовый убивать ради своей цели. Второй — чуть не погибший в эту ночь; выживший лишь благодаря первому. Рэймсс поймал его руку, сжав сильно, насколько мог в нынешнем состоянии. — Спасибо. — помедлил, остановив чужой взгляд. — Спасибо, Ливий. Тот улыбнулся. Искренне даже, кажется. — Скажешь мне то же самое, когда по утру я увижу тебя живым. Ливий обычно был оптимистичен… Он заставил Рэймсса подняться, перекинув его руку через собственную шею. — Идём. Попробуем укрыть тебя в надежном месте. Улыбка дрогнула на губах черномага, и он вознес уставший взгляд к потускневшему небу. — Это где же? — У меня дома. — мрачно прошептал лекарь, явно не очень любивший гостей. Эвтида беззвучной тенью выросла за их спинами, положив невесомую руку на дрогнувшее плечо друга. — Ему надо уходить. Пока охотники не вернулись. Ливий лишь шикнул, упрямо продолжая практически тащить на себе полуживого Рэймсса. — Он и часа не протянет в одиночку. А втроем нам недалеко уйти случится. Мы не готовы к побегу, значит, его надо спрятать, а после придумать хоть какой-то план отступления. У меня дома его искать будут в последнюю очередь. Ход был практически идеален в своей простоте и отсутствии других выходов. Ливий действовал по ситуации, жалея, что все случилось столь спонтанно. У них не было плана. До рассвета было ещё далеко — небо было по-прежнему тусклым. Лишь звездные капли светились в его ночной синеве ярким серебром. На главной площади царила тишина, когда они втроем вышли на неё, намереваясь побыстрее преодолеть немаленькое расстояние. Рэймсс замер, схватившись за пылающий бок — тело предательски угрожало сдаться в самый неподходящий момент. — Чёрт. Ливий лишь притянул его ближе, вторая рука обхватила чуть ниже реберной клетки. — Двигаем. Ветер дунул в спину. Подтолкнул будто, ускориться заставив. Факел отбросил тень обреченности на смуглое лицо лекаря, когда все надежды канули в небытие; когда осознание реальности жестоко ударило под дых, заставив и Рэймсса почти задохнуться, выплюнув изуродованные лёгкие на измазанную его же кровью землю — близко совсем раздалось ржание лошадей, и они все поняли в один единственный миг. — Идем скорее. — прорычала было Эвтида, но Ливий свободной рукой схватил её за предплечье, остановив; и Рэймсс лишь обреченно кивнул, безмолвно соглашаясь с решением неожиданно обретенного друга. — Мы не успеем дойти до моей хижины. Они остановились, попытавшись принять непринужденный вид, и Рэймсс оперся о стену, дабы не рухнуть на землю прямо у ног эпистата, фигура которого из ночного тумана наконец выросла. Он удивился — Рэймсс прочел по глазам, в которых мелькнул странный огонек, неуверенностью загоревшийся единожды. На миг, на секунду одну — он увидел, и забыть больше был не в силах, по-юношески гордо засчитав это в счёт их общей маленькой победы. — Что делаете вы здесь в такой поздний час? Играл, словно хищник с беспомощной жертвой. Ждал ответов, в которых не нуждался совсем. Издевался, ища слабые места, и насмехался почти в открытую, совершенно никого не жалея и ничего не стесняясь. Отнюдь. Эвтида очнулась первая, ступив ближе на один единственный шаг. — Мы с Рэймссом друзья. Вместе упражнялись в письме. — Благо, она не убрала с небольшого столика в своей хижине неаккуратно исписанные листы папируса. — У меня голова болела, господин. Рэймсс ходил за Ливием. Голову вздернул надменно, бровь изогнув в наигранном недоверии. — Что же вы делаете на главной площади? Эвтида стушевалась, когда Ливий, приняв самые дружелюбный вид, отвлек внимание на себя. — У меня не было некоторых необходимых вещей для помощи Эвтиде, поэтому я повел её и Рэймсса к себе. Эпистат фыркнул. — Как складно у вас это всё получается… — Охотников в поселении не было, поэтому мы рискнули… — Да? — тон с насмешливого опустился до надменного, грозящего чем-то страшным. — А где же они были? — взгляд до ужаса слепого светлых глаз плавно обвел каждого из присутствующих, найдя наконец свою жертву — на Рэймссе остановился. — Наверное, ловили очередного шезму, дабы обезопасить Фивы от его черных дел. Рэймсс чувствовал, как воздух сгущался вокруг него, наполняясь горячей ненавистью, прожигающей кожу до самых костей. Он вдруг отчётливо осознал необходимость оторваться от стены. Ноги едва удержали, и Рэймсс взмолился почти, чтобы не пошатнуться только на глазах Эпистата Верховного позорно. Ливий подавил в себе обеспокоенный взгляд, даже не обернувшись. А Амен наблюдал за надоевшим шезму пристально, впитывая каждый почти-дрогнувший мускул на молодом лице. Рэймсс дошел до Ливия, едва не рухнув на острые колени. Ему не хотелось ничего, кроме как прижаться горячим лбом к прохладной земле. Ему не хотелось ничего — лишь увидеть, как встаёт солнце. Ему не верилось, что он прожил так долго. Ему не верилось, что он сможет оттягивать неизбежное. Ему не… Ему плевать почти было в тот миг. О, Боги, он так устал… Ливий сделал осторожный шаг, невзначай прикрыв Рэймсса собой. — Мы можем идти? И секунды вновь сложились в опостылелую вечность. — Ничего вечного не бывает. В голове всплыли до боли знакомые слова. Так говорил им Реммао на очередном уроке, что, казалось, был так давно, ещё в Гермополе. Рэймсс скучал по тем, как оказалось, спокойным беззаботным временам. Рэймсс все бы отдал, лишь бы вернуться туда, где нет крови, боли и бесконечных, нескончаемых страданий, которыми он сыт был уже по самое горло. — Все когда-то закончится, и ваша жизнь — тоже. Скорее всего, вам повезет дожить до тридцати, если мозгов хватит не попадаться охотникам и прочим … — запнулся, подняв стальной взгляд золотых глаз на подопечных, — служителям власти. — желчью облил с ног до головы, если бы мог. Рэймсс смотрел на брата, впитывая его слова. Рэймсс был почти согласен. Рэймсс не верил в вечность, ибо всегда знал, что обречен. Какая-то неведомая сила страшным шепотом твердила ему сие на ухо всю его чертову не слишком-то долгую жизнь. Вечности нет. Всему когда-то приходит конец. И Рэймссу суждено было встретить свой слишком рано — он чувствовал и знал это всегда. — Вы — да. — чеканил Амен, — он — нет. Белые волосы серебром блистали в свете сероватой луны. Эвтида фыркнула, почти нервно дернувшись: — Мы без него не уйдем. И эпистат вышел из оцепенения, охотники за спиной его еле слышно зашептались. — Значит, хочешь посмотреть? — голос опустился до самой яркой угрозы, и концы измазанных чернилами пальцев кольнуло тысячью игл. Эвтида промолчала. На зло. Рука вытатуированной ладонью разрезала воздух, в подзывающем жесте махнув Рэймссу. И он, затаив хриплое дыхание, собрал ничтожные остатки чего-то, похожего на волю, и неспешно подошел к эпистату. Время тянулось медленно, словно… Рэймсс не мог подобрать подходящего сравнения в уставшем сознании. От опостылелой вечности его тошнило. Взгляд зацепился за оранжевое пламя факела, стоящего совсем неподалеку, и Рэймсс замер, уставившись на него, как дурак, в попытке сбежать из страшной реальности. Пламя танцевало, извиваясь, словно в смертельном танце, но Рэймсс знал, что оно, символ жизни, не потухнет — не в эту ночь. Жизнь. Рэймсс замер, сжав ладонь в кулак — понял, оцепенел от осознания, объяснил сам себе. Жизнь была вечной. Жизнь — неотъемлемо повторяющееся явление века и тысячелетия. Жизнь — прекрасна и страшна, но от того не менее желанна. Жизнь была и будет вечной. Жаль, он не был столь везуч, как яркое пламя, упрямо колыхавшееся, противясь ночному северному ветру. Что-то рухнуло на землю прямо близ его ног, выдернув из смертельного оцепенения. Звук удара железа о землю заставил его вздрогнуть, оторвав взгляд от яркого огня. Рэймсс голову опустил, в ногах увидел валяющийся кинжал. Взгляд непонимающий не нашел в лице эпистата спокойствия — лишь жестокое предвкушение предстоящей игры. — Покажи, на что способен. — он слова перекатывал на языке неспешно, когда в руке, почти белой совсем, острым лезвием мелькнул серебристый кинжал, и Рэймсс понял вдруг, где и как встретит свою погибель. Мечта, по-прежнему эфемерная, предстала перед глазами в самом ярком и живом своем свете, и Рэймсс, сдержав стон боли, предательски рвущийся наружу, нагнулся за оружием. Ему показалось, швы разошлись. Впрочем, лишь показалось — крови не было. Бинты белоснежные были скрыты под привычной теперь накидкой, прятавшей обнаженное тело от ночного холода. Рэймсс сделал шаг вправо, на пробу — эпистат лишь отзеркалил простое движение, крутанув оружие в руке. И они сошлись в смертельной для Рэймсса схватке, как чертов огонь и ветер, так старательно и зло пытающийся затушить опостылелое пламя, вырвать всё желание к жизни и стереть естество в порошок, развеянный после легко и свободно. Эвтида ахнула позади, а Ливий лишь раздосадовано качнул головой — они были бессильны. Что сделать они могли, кроме как стоять и смотреть на экзекуцию? Движения Рэймсса были ломаными и острыми: любой выпад и резкий поворот приносили лишь осточертевшую боль, к которой он привык, ибо другого выхода попросту не было. Дожить до рассвета. Дожить до рассвета. Дожить до рассвета. Вот, что жгло его мысли пропавшей надеждой на спасение — он верил и знал, что восход знаменовал жизнь. Он выкарабкается из всего этого, едва забрезжит на горизонте алое солнце. Но рассвета не было. И победы тоже. Движения Амена оставались предельно точными и ровными, будто он каждое выверял тщательно и дотошно — на деле ж он лишь загонял противника в угол. — Не знал, что ты в бою так слаб. А сам думал: слаб мальчишка не был — чтобы приблизиться к его поимке на чертову йоту ему потребовалось задействовать весь отряд. Рэймсс был слишком быстрым и проворным, и Амен прекрасно знал, почему теперь тот был так ничтожно неумел. Вся его борьба на этом поле была, по сути, состязанием со смертью – кто кого обгонит. Рэймсс осознавал прекрасно жестокие реалии этой несправедливой жизни: спасти его ничто не могло, он не уповал на чудо, знал — для таких, с изрезанной грудью, чудес на войне не бывает. А что это было ещё, как не война? Эпистат победил наконец. Выбил оружие из рук, и нож отлетел к тому самому столбу с незатухающим факелом — его собственное пламя Амен почти задул, присыпав сверху мертвым песком. Легкий, почти незаметный, надуманный всеми кивок головы едва-едва сотряс смердевший смертельной тишиной воздух, и охотники мгновенно появились из-за спины своего предводителя. Вскоре Рэймсс упал к его ногам. Поднялся. Медленно, чуть не рухнув вновь. Но стоял теперь почти твердо, ловя чужой жестокий взгляд. — Признаться, я не ожидал увидеть тебя здесь. — Ступил дальше, обойдя ровную фигуру. Прямиком близ Эвтиды встал. Схватив ту за узкие ладони, сжал их в своей одной. — Такие симптомы при больной голове? — на кровь запекшуюся под ногтями её кивнул, подняв бездонный взгляд ледяных глаз. — Ну, Пеллийский, точно её лечил? Ливий не проронил ни слова, лишь выше вскинув уставшую голову. Он молчал, выпрямив в секунду сгорбившуюся спину — что мог ответить? Он был также бессилен предо всем, как и Эвтида, и Рэймсс. Также ничтожен в собственном бездействии, ибо на что он способен был, кроме как анализировать и наблюдать? Ни-на-что. Ни на что, ни на что. Смешок, желчью ядовитой пропитанный, раздался в удушливой гарью тиши спящей пустыни. Эпистат дернулся. Развернулся, к мальчишке в два шага подлетев. За край накидки дёрнул, и вещь, так надежно скрывавшая тело раненого шезму, явила доказательства всему миру. Концы губ поплыли выше, обнажив заточенные резцы. Амен хмыкнул, Рэймсс лишь пошатнулся. Ливий дернулся, шагнув вперёд, но ему не дали помочь, остановив в метре буквально. — Не думал, что с такой раной ты доберешься досюда, а ты ещё и умудрился вести бой. — уважение ли это было или скупая констатация сухого факта? Амен ценил сильных людей. Однако шезму он ненавидел больше. — Ты дурак, если наивно верил в то, что будешь здесь в безопасности. — он ликовал, взбираясь на самую вершину. Он чувствовал собственное колоссальное превосходство с лихвой. Он знал, что победил. Он привык к победе. Он был окрылен своим делом. Руки его знаменовали хруст в них чужих шей. Кожа, почти белоснежная — хладность трупов и грязь их запёкшейся на ней бордовой крови. Рэймсс почти усмехнулся, сплюнув такую же. Он не думал, что сможет укрыться здесь. Он ведь не дурак. Он не думал, что в безопасности. Он не был идиотом. Он её и не искал. Он лишь хотел найти Эвтиду. Зачем? Потому что у шезму, как и у любых людей, есть чувства? Теперь все его мысли доселе казались лишь ересью, глупостью, приведшей их всех к такому концу. Он не мог оставить Эвтиду. Он хотел бежать с ней вместе. Он хотел помочь. Он стремился защитить. Взгляд метнулся в сторону Ливия, а после, прямиком к ней. И Амен все понял. Брови взлетели в секунду, но он вновь удержал лицо. Резцы, заточенные лишь на то, чтобы рвать чужие глотки, блеснули в свете кровавой луны. Обнажились, явив себя всему миру целиком, без неприсущего стеснения. — Ах вот оно как… Ты пришел за ней. — он был доволен — вновь прочел мальчишку, словно открытую и почти самую примитивную книгу с весьма неожиданным, к слову, концом. — Признаться, не думал, что в вас осталось хоть что-то человеческое, кроме страха. Любовь к кому-то, а не только к бегству? Ты меня позабавил. Амен смотрел с высока — не только лишь своего роста — со своего статуса и положения, со своих возможностей. Рука дёрнулась — попала прямиком в солнечное сплетение, и Рэймсс лишь согнулся, втянув холодный воздух сквозь сжатые зубы — пламя тухло. — Что вы делаете?! — Эвтида, локтем попав одному из державших теперь её охотников прямо в челюсть, вырвалась, остановленная вскоре, впрочем, самим Аменом. — Ты посмотришь. — он в лицо прошипел так жестоко, что ей показалось, что его и сама смерть боялась, — вот, почему он жив был до сих пор. Оттолкнул так, что она прямиком к Ливию в руки упала. — Что вам надо? — Рэймсс стоял с привычно вздернутой головой, ожидая собственной бесславной судьбы; стремясь из темноты вычленить знакомый сверкающий взгляд. На белоснежных почти доселе бинтах теперь пятно алое расцвело, кровавым бутоном разойдясь, и Ливий выругался сквозь зубы цветисто. — Мне нужно, чтобы ты сказал, что ты делал на этом заказе, и у кого ты его взял. Почему с тобой не было Эвтиды, и как тебе удалось сбежать от нас? Он промолчал, опустив взгляд — что Рэймсс мог на это ответить? Ничего. Говорить было нечего. Верховный эпистат обыграл их без особого труда, словно беспомощных котят. Не той весовой категории они были, чтобы играть с ним на равных — жизненного опыта попросту не хватало. Ни сил, ни возможностей не было у них, чтобы что-то дать, чтобы сделать первый шаг от, чтобы противопоставить что-то весомое и достойное. Зрение плыло, и ноги косились, грозясь взрыть коленями землю через пару мгновений. Секунда превращалась в бесконечный океан невысказанных слов, и чрез мгновение он ловил обреченный взгляд Эвтиды и падал в пучину небытия с полной надеждой на тотальный конец. Голова безвольно почти рухнула вниз, на грудь. Он замер. Он замер, когда рука тяжелая зарылась в смоляные волосы; оттянув у самых корней, заставила задрать голову, погрязнув отягощенным скорым явлением смерти взглядом в тёмном звёздном небе. — Ты скажешь. Он оглядел присутствующих, упиваясь привычно собственной властью и чужой безысходностью — это никогда ему не надоест. Он всемогущ. Он всевидящ. Он всевластен. Он везде. Со всеми. И одновременно нигде и ни с кем. — Или умрёшь. Забавно… Будто возможен был другой исход. Кинжал серебристый сверкнул в другой руке, сжатый почти невесомо меж бледных вытатуированных пальцев, привычно так сжимавших чужое горло. До хруста шейных позвонков и судорожных предсмертных вздохов его беспомощной жертвы. Так было всегда. Так было лишь с ним. Рэймсс в ответ молчал, считая безмерно долгие тягучие секунды. Всё имело конец. И его жизнь в единой частности — тоже. Его жизнь не была вечной. Это были последние мгновения его существования. Его бесславной судьбы «убийцы-черномага, несущего людям лишь несчастья и смерти». Взгляд столкнулся со взглядом Ливия, смотрящего печально и понимающе. После — с Эвтидой, поджавшей губы в наивной попытке не закричать. Ему это льстило. Он был счастлив. Он почти ликовал — она беспокоилась. Она любила? А то был лишь фарс. Скорее всего. Всё действительно было так. Амен обошел его, нагнувшись почти вплотную. Усмехнулся зло, оскал давя жестокий; великодушно позволяя понять весь абсурд и безвыходность случая. Отнимая надежду, у Рэймсса, впрочем, и не имевшуюся; и даря почву для размышлений на пару предсмертных мгновений. — Как ты хочешь умереть? Чтобы она смотрела? — отвернулся на миг, поймав загнанный безысходностью взгляд «Дарующей жизнь», что выход подарить не могла. Ну конечно, ему не нужна была информация, он и без Рэймсса с Эвтидой все уже знал. Ему нужен был страх, свершение правосудия и полная справедливость; очередная демонстрация его силы и безмерного превосходства. Справедливость… Но лишь с его эгоистичной стороны. Рэймсс молчал, стискивая зубы до хруста челюстей. Натиск заставлял поднимать голову, и смотреть охотнику в самое нутро. Что он там видел? Пустоту и ярость; ненависть и гробовое спокойствие. Верховный эпистат состоял из тотальных противоречий. Рэймсс взглянул. И плюнул ему в лицо, испачкав молочную кожу самой тёмной на свете кровью. Сама тишина, казалось, замерла на ничтожные мгновения, когда Эпистат Верховный, вознеся руку ввысь, стер бордовую кровь со щеки большим пальцем, качнув головой в разочаровании. Мальчишку повело в сторону, и от падения его удержала лишь чужая рука на затылке. Он слышал: кричала что-то Эвтида, а потому косил взгляд в её сторону. — Не ту дорогу ты выбрал, дурак. — звучал голос, набатом в ушах отдаваясь почти-спокойным. — Лёгкой смерти не будет. — Её мне уже ничто не подарит. Я умираю с вечера … — он замолчал, вновь сплюнув вязкую кровь, скопившуюся во рту. Пауза подарила ему понимание, и он закончил фразу, — дурак. Мальчишка был бессмертным? Или смерти попросту не страшился? Амен гадал, не находя совсем ответов. С чёртовым некромантом пора было кончать… Сталь вновь сверкнула в свете огней; свистнув, разрезала воздух — Рэймсс слышал. Рука безвольно упала вниз, нащупав в кармане что-то острое. Мечта надуманная всплыла в сознании, кольнув нерешительностью в больном сердце. Но Рэймсс не сдался. Рэймсс помнил прекрасно о своих сокровенных когда-то желаниях. Кинжал, заточенный пару дней назад, покоился там, в кармане, ни разу пока не использованный. И шезму вместе с приближением неизбежной смерти настигли и слепые бесстрашные идеи. Убить эпистата. Всадить нож в сердце. Рука тянула волосы, заставляя голову запрокидывать все выше, а ладонь Рэймсса судорожно сжимала тёмную рукоять. Всё произошло быстро. Чужая ладонь. Волосы. Лезвие. Горло. Рука Рэймсса. Кинжал. Разворот. Сердце скакнуло, совершив бешеный кульбит. Лезвие разрезало чужую плоть, как нож в масло вошло, и Рэймсс держал, лбом прижавшись к чужому торсу, теперь испачканному вязкой кровью. Такой же, как у него самого. Не голубой и не зеленой. Такой же бордово-красной, такой же, как у всех, такой же, как у него самого. Амен шипел, давя проклятья сквозь зубы: — Вот же тварь… Я убью тебя! Не ожидал. Впервые за долгое время его застали врасплох. Впервые он потерял свое всевластие за пару-тройку ничтожных секунд. Впервые его обыграли на один раунд и обогнали на один шаг. Сталь в голосе демонстрировала серьезность намерений, но Рэймссу было уже не важно. Он уже лежал почти на земле. Почти в объятьях Эвтиды и почти с её теплыми пальцами на своих заиндевелых впалых щеках. Смерть отыскала его. Он проиграл. Другого ожидать было глупо. В играх со смертью не было ни победы, ни поражения — исход был один: она приходила за каждым. И он приходил. В её обличье. Будто был ей самым преданным слугой; однако все знали — скорее, она сама боялась белобрысого охотника. Человек умирал. И что же в этом такого? Нога врезалась прямо в бинты, и Рэймсс почти окончательно испустил дух, сплюнув вязкую кровь на сухую землю. Редкая трава зашелестела, стоило лишь ему совершить слабое движение. — Прости меня, Эме. — шепнул еле слышно, сжав её руку в иллюзорной надежде, когда горло сдавило спазмом той самой удушливой гари, заставляющей лёгкие собственные выплевывать, наружу выворачиваясь. Она промолчала, сдавив крепче. Но её оттащили, и Амен вздернул подбородок, позволив кровавым перьям алого рассвета отразиться в своих светлых глазах. Дожить до рассвета. Рэймсс знал, что с восходом солнца все закончится. Рэймсс жил и надеялся, но он не успел. Земля окрасилась бордовым, а небо разломилось на части зигзагом, когда он перестал дышать. Когда волосы, колыхаемые порывом лёгкого ветра, затаились в невесомости. Когда губы застыли в умиротворенной улыбке, и лишь кровь продолжала беспрекословно красить тёмную землю своим смертельно-ярким цветом. Эвтида закричала. Ливий сел рядом. Она осталась одна, а Рэймсс рассеялся по ветру. Он знал, что так будет. Он чувствовал, предполагал, но совершенно о таком не мечтал. Зато прежняя надуманная эфемерность теперь превратилась в реальность: он отомстил, он всадил нож прямиком ублюдку в живот, размазав свою кровь по его лицу, смешав с его собственной; пусть, не в сердце, но он взглянул в глаза человека, погубившего столько жизней, без страха и наигранной покорности. Он был счастлив, смотря в смертельно-чёрствую пустоту. Смерть всегда забирала свое. Медленно, но верно. Так умер он. Так умерла и Эвтида. Так погиб и Ливий. Все они сгинули вслед за Рэймссом в пучину загробного небытия. Это был конец, их собственная Братская могила. Жалел ли кто-нибудь? Ни за что. Вот, до чего довели упорность, мечтания и безрассудство. Но никто не жалел. Все понимали. Конец всех реальностей был печальным. Счастья искали везде — находили лишь в сказках. Рэймсс не дожил до утра. Рэймсс погиб на рассвете, восход кровавого солнца, к слову, так и не застав.