Мы сделали это. Перезагрузка

10 февраля 2024 года

Плейлист Оли Чеховой Включить — Перемешать

тринадцать карат — жвачка M83 — Midnight city

      Вонючая травка душит до першения в горле. Я ёжусь, потому что в кухне невыносимо холодно, и даже накинутый на плечи плед не спасает. И не мудрено — на дворе середина февраля, а это, как-никак, зима, пусть и в курортном городе. Но и закрыть окно нельзя — совсем задохнусь, а этот мерзкий сладковатый запашок въестся в стены и одежду.       — Знаете, в чём главный плюс домашних тусовок? — улыбается Гена, поигрывая бровями, и оглядывает всех нас, сидящих за круглым обеденным столом.       — В том, что ты можешь уснуть в метре от места, где бухал? — с улыбкой интересуется Хэнк, подпирая голову кулаком.       — Это тоже несомненный плюс, — качает головой Зуев. — Но не главный. — Поднявшись на ноги, Гена подходит к холодильнику и вынимает помятую коробку торта. То, с какой гордостью он демонстрирует её нам, походит на демонстрацию хоккейного кубка. — Всегда остаётся хавчик, про который все забыли.       Гена ставит торт в самый центр стола и принимается раскрывать его. А я устало тру веки.       — Может, оставим на утро?       — Что? — Гена возмущённо вскидывает брови, словно я предложила торт сжечь. — Нет!       — Я тоже хочу жрать. — Киса берёт со стола ложку, облизывает её и тянется к коробке. Запихнув в рот огромный кусок, он с наслаждением чавкает и закатывает глаза. — Ебать, как же вкусно.       Он забыл уточнить, что это после травки им так хочется что-то съесть. И, желательно, сладкое.       Запрокинув голову, я тяжело вздыхаю. Прямо сейчас я бы с удовольствием легла спать. Долгие пары, затем приготовления к ужину и сам ужин вымотали меня. Да и вся неделя была сложной. Полная сомнений и переживаний. Я чувствую моральное и физическое истощение.       К активному поеданию торта присоединяются и Хэнк, и Мел, который наконец-то оторвался от телефона. Вероятно потому, что Анжела уже спит. Перед сном она написала мне, чтобы я подсыпала Меленину снотворное в пиво и уложила спать. Он надоел ей тем, что рассказывал подробности и секреты своей пьесы. Бабич и так устаёт от чрезмерного внимания друга, а сегодня он окончательно её доконал.       Я не успеваю и глазом моргнуть, как поддон опустел. Хэнк хватает последний кусок, собирает остатки крема и подносит уже ложку ко рту, но тут замечает мой недовольный взгляд и предлагает:       — Будешь?       — Да ешь уже, — отвечаю я с усмешкой. — Хороши друзья, в один присесть всё умяли и ничего не оставили.       — Можешь коробку облизать, — пожимает плечами размякший от травки и плотного перекуса Киса. — Крем вкусный.       — Держи, Оль, — Хэнк продолжает протягивать мне ложку.       Отрицательно качаю головой, но Боря настойчив. Он подносит кусок торта к моим губам, которые я плотно сжимаю. Больше из вредности. Но друг не сдаётся, и, в конце концов, я принимаю поражение. Торт и правда вкусный, из кондитерской Кудиновых. Станислав Кудинов так сильно печётся о своей репутации, что даже самое дешёвое печенье на его производстве готовится из самых свежих продуктов. Поэтому всё, подчёркиваю, абсолютно всё в именитой кондитерской Вята очень и очень вкусное.       — Если ты голодная, — проявляет заботу Гена и тут же громко икает, — то ещё остался салат.       — Я же не люблю простые овощные салаты, — морщусь я, качая головой.       — И очень зря. — Гена подтягивает к себе красную чашку с остатками салата и принимается помешивать той же ложкой, которой только что ел торт. — Такой простой, а такой вкусный. Вот что там? Огурцы, помидоры, зелень и майонез. А на вкус — пища богов.       — Да ты гурман, Гендосина, — хохочет Киса, потягиваясь.       — И что, я разве не прав? Пальчики оближешь.       Гена облизывает вымазанную майонезом ложку с такой страстью, словно это рот очень симпатичной ему девушки. Мы дружно морщимся и издаём рвотные звуки. Но Гена нисколько не смущается.       — Знаете, в чём секрет? — спрашивает он с заумным видом. — В огурцах. Вот здесь — нормальные. Но вы видели эти китайские хреновины на полках в супермаркетах? Я вот не понимаю, чем их поливают, что они так похожи на грёбаные дилдаки. Они же эти, как их... — Гена щёлкает пальцами, вспоминая слово. — Геномодифицированные! Их только в жопу пихать, ей богу.       — Ну, — усмехнувшись, говорит Мел, — если однажды из супермаркетов пропадут все китайские огурцы, мы знаем, где их искать. В заднице у Гены.       — А не пошёл бы ты в сраку? — хлопает ладонью по столу Зуев.       — В твою? — в притворном удивлении вскидывает брови Мел. — Я же не китайский дилдак.       — Ты крымский дебил, — морщится Гена и отмахивается от друга, как от назойливой мухи. — Всё, не нервируйте меня. Кстати, если заправить не майонезом, а маслом и добавить сыр фета, получится просто мозгоебательная вкуснятина!       — Да, Ген, ты гений, — смеётся Хэнк, прищурившись. — Этот салат же уже не придумали. И не назвали греческим.

***

      Посильнее закутавшись в плед и сжав пальцы вокруг чашки с дымящимся, только что сваренным кофе, я толкаю балконную дверь и, прикрыв её за собой, опускаюсь на покачивающуюся табуретку, ютившуюся в углу балкона. Влажность пропитала каждый дюйм дома, и казалось, что даже пол чавкает, вздуваясь.       Вынув из штанов пачку сигарет, я закидываю ногу на ногу и, наклонившись, щёлкаю колёсиком зажигалки. На мгновение кончик носа обдаёт жаром, и я затягиваюсь табаком. Нащупав зубами уплотнение в фильтре, лопаю кнопку и, подвинув ногой банку из-под кофе, стряхиваю туда пепел. Держу в уме напоминание опорожнить банку в унитаз, чтобы отец не обнаружил бычок.       Папа очень строго относится к курению. Сам он, по его же словам, баловался в старших классах из-за сверстников. Все были крутыми с сигами в зубах, и он хотел быть таким же. Хотя к тому моменту активно играл в хоккей. На путь истинный, опять же, по его словам, отца наставил тренер. Разок долбанул клюшкой по хребту, когда застал паровозный табор, и навсегда отбил желание затягиваться.       И именно поэтому папа постоянно журит меня и пацанов. В такие моменты он превращается в самого нудного человека на свете. В такие моменты его хочется заблокировать во всех мессенджерах, потому что родитель пускает в бой тяжёлую артиллерию и шлёт статьи про рак гортани, лёгких и ещё какие-то ужасы, которые я даже не открываю. Приходится дымить беспалевно и прятать все следы преступления, чтобы не выслушивать нравоучения.       Виноватыми в том, что я курю, отец считает пацанов.       Поёрзав на стуле и потерев холодеющие уши, я вздрагиваю, потому что раздаётся едва слышный стук по стеклу, и с той стороны появляется пьяное улыбающееся лицо Хэнк. Он жестами спрашивает, может ли присоединиться, и я милостиво разрешаю.       — Чего не спишь?       Я только пять минут назад смогла уложить всех в гостиной. Гена, правда, уснул в кресле, свернувшись в позе эмбриона, а с Мелом пришлось побороться, чтобы отобрать у него мобильник, который уже был готов соединить моего трагично-романтичного друга с бедной Анжелкой. Но в целом всё прошло без приключений. Даже Киса покорно лёг на своей половине дивана и мирно уснул. Обычно его приходится несколько раз валить с ног, чтобы он, устав сопротивляться, провалился в сон.       — Вспомнил, что не сходил на перекур перед сном, — усмехнувшись, отвечает Хэнк. Он выходит на балкон, притворяет дверь и, качнувшись, опирается на подоконник. — Ой, земля качается.       — Земля как раз ровно стоит, — фыркаю я и уступаю нетвёрдо стоящему на ногах Хэнку стул. — А вот тебя штормит, друг мой.       — Да, наверное, ты права, — кивает Хэнк и плюхается на предложенный стул. — Третий косяк явно был лишним.       — Как и парочка бутылок пива.       — Я хотя бы виски не хлестал, как Киса, — резонно замечает парень, и я сдерживаюсь, чтобы не съехидничать. — Дай сигу. Пожалуйста.       Я протягиваю другу пачку, зажигалку и молча наблюдаю, как Хэнк, несмотря на качающийся как маятник корпус тела и сбегающиеся в кучку глазки, ловко щёлкает колёсиком и затягивается, выпуская в воздух колечки дыма.       — Как дела? — вдруг спрашивает он, переводя на меня взгляд. Зелёные глаза сильно жмурятся из-за дыма.       — Да ничего, — усмехнувшись, отвечаю я. — А как твоё ничего?       — Тоже ничего, — хмыкает Хэнк, и в свете, льющемся через окно спальни, показывается ямочка на левой щеке. — Только спать хочу. Кажется, уже неделю не высыпался.       — Из-за ребёнка?       — Ага. Не знаю, кто батя, но Вероника явно истерикой в него пошла.       Я слабо улыбаюсь в ответ, отвернув голову.       Вероника — дочь Оксаны, старшей сестры Хэнка. Ей всего четыре месяца, и за эти четыре долгих, мучительных, бесконечных месяца, по словам Хэнка, он постарел на пару десятков лет. То, что Оксана забеременела, оказалось для всех сюрпризом. Она исправно ходила в университет, без проблем перешла в магистратуру, отдавала всю себя в секции плавания и тут раз! И беременность на втором месяце.       В истерике были все, а особенно — Константин Анатольевич, отец Бори и Оксаны. Он едва душу не вытряс из дочери, требуя озвучить имя папашки, но мягкая и обычно послушная отцу дочурка вдруг проявила нелюдей характер. Заявила, что уже взрослая и сама способна решить, когда ей заводить детей. Разразился скандал: полетели стулья, посуда, Валентина Игоревна рыдала, Оксана толкала отца в грудь, а Хэнк сидел в своей комнате и молча охуевал. Константин Анатольевич угрожал, что выгонит дочь из дома, но так и не привёл угрозу в исполнение.       Вероника родилась раньше срока, болезненной и очень странной. Если честно, я никогда не видела настолько не симпатичного младенца, и, что странно, дело совсем не во внешности. Просто смотришь на неё и хочется отвернуться. За четыре месяца жизни она даже не улыбнулась ни разу.       Хэнк невзлюбил племянницу сразу и по сей день находится в перманентной уверенности, что неизвестный папаша — мерзкий человек. Поэтому Вероника такая странная, а Оксана молчит о том, от кого залетела.       — Хочу хату снять, наконец, и съехать из родительского дома, — вдруг продолжает Хэнк, стряхивая пепел в стоящую между нами «пепельницу». — Сил нет.       Я и в правду заметила, что в последнее время Хэнк сам не свой. Чересчур задумчивый, слишком нервный, хоть и прячет настроение за маской «да всё ок». Но бледноватая кожа лица и синяки под глазами выдают реальное состояние друга.       — Что же тебе мешает? — вскидываю брови и делаю глоток крепкого, без сахара, кофе. — Ты работаешь, можешь себе позволить.       — Да, — кивает Хэнк, и по его помутнённому взгляду я понимаю, что сейчас последует «но». — Но один я не потяну. Чтоб нормальная и недалеко от уника. Ты же знаешь ценники. Из-за ёбаных туристов снять что-либо по дешёвке просто нереально. Да и батя устроит концерт.       Я задумчиво жую губы. Отчего-то Константин Анатольевич вцепился в Борю, как коршун в добычу, хотя Хэнк уже сделал так, как тот хотел: пошёл на следователя. Возможно, он боится, что, оказавшись на воле, Хэнк тут же бросит учёбу, занявшись вплотную тачками, как всегда и хотел. А пока сын остаётся в его доме и под пристальным контролем, мирно танцует под майоровскую дудку.       Все мы уже взрослые, но все мы по-прежнему зависим от родителей больше, чем бы того хотело наше эго.       Хэнк словно слышит мои мысли и говорит:       — Бесит, что мы до сих пор из-под мамкиных юбок не можем вылезти и отцепиться от отцовских штанов.       — Спроси Кису, — предлагаю я, почёсывая кончик носа, который отчего-то стал неистово чесаться, до слёз в уголках глаз. — Может он захочет с тобой напополам.       — Ага, конечно, — едко усмехается Хэнк и выпускает струйку тоненького дыма в потолок балкона. — Киса из этого дома съедет только в мешке для трупов. Да и мать одну он не бросит. Мол, как она без мужика в доме.       — Это да.       Мы какое-то время молчим, разглядывая город под ногами. Я бросаю украдкой взгляд на друга и думаю, с какой бы стороны подойти к обсуждению недавнего случая на лестнице. У меня всё не было шанса поговорить об этом с Хэнком.       — Я видела ваш скандал с Ольгой, — выдаю я, глядя на тлеющую сигарету в зубах Хэнка. — Признаюсь, это было драматично, в духе Нетфликса.       — Конечно, ты видела, — хмыкает Хэнк, стряхивая пепел за перила. — Этот сраный пост в Буднях весь уник видел.       — Вообще-то, — вздыхаю я, разглядывая огни города, — я там была. На балконе стояла и всё слышала. Как ты после этого?       — Честно? — Хэнк поворачивается ко мне, облокачиваясь на перила. Я делаю то же самое. — Хуёво. Я понимаю, что она хочет услышать ответ, который её устроит, но его просто, блять, нет. Есть пособие для чайников «Как расстаться с человеком и не чувствовать себя после этого говном»?       — Если и есть, — грустно усмехнувшись, отвечаю я, — то нам его не выдали. Я до сих пор вижу ничего не принимающее лицо Вали, который был уверен, что между нами всё прекрасно. Чувствую себя последней дрянью, хотя знаю, что поступила правильно.       — То же самое, — кивает Хэнк и трёт усталое лицо. — Ещё и эти осуждающие взгляды. Люди думают, будто реально знают, что на самом деле случилось, и могут судить меня за чьё-то разбитое сердце. Это погано.       — Да. И нечестно.       — Именно. — Губы Хэнка сжимаются в тонкую линию, а от уголков глаз расходятся мелкие морщинки. — А я, кстати, вижу, как Святок на тебя пялится. Ты, балда, конечно, не видишь, но он буквально сжирает тебя глазами. Даже жутко как-то. Как грёбанный сталкер, прикинь.       Я ёжусь от Бориного сравнения. После просмотра сериала «Ты» меня преследует жуткий страх встретить подобного, как главный герой этой истории. А если вспомнить наши коллективные подозрения с девочками — становится ещё страшнее. Совсем уж жутко.       Нет, не хочу об этом думать. Поэтому пытаюсь отсмеяться и переключить внимание друга.       — Смотри, — выдавливаю из себя жалкий смешок, — сам в сталкера не превратись.       — Не понял. — Брови Хэнка взлетают к волосам, а пьяные глаза удивлённо округляются.       — Ну, ты же на какую-то девчонку запал. Я про это.       — А, — осеняет Хэнка, и он вяло отмахивается, стискивая пальцами бычок от сигареты. — Да не. Мимо. Я ей не нравлюсь.       — Ну ничего себе, — фыркаю я. — Так быстро сдаёшься? А как же ухаживания? Даже не попытаешься добиться её?       — А если я знаю, что дело гиблое?       — И что? — Я бью кулаком себя по колену. — И что с того? Она тебя что, отшила?       — Нет, — отвечает Хэнк, с растерянным видом почёсывая затылок.       — Так в чём вопрос? — Я расправляю плечи и набираю полную грудь воздуха — сейчас научу парня уму разуму. — Только в лоб не надо. Надо ненавязчиво.       — Это как?       — Ты что, к девчонкам никогда не подкатывал? Ольгу же как-то захомутал.       — Так она сама была заинтересована. А в школе всё как-то проще было... Так что мне делать, Оль?       Хэнк задаёт свой вопрос и с надеждой смотрит на меня. Не воспринимает как шутку и не отбривается саркастичными ответами. Его, кажется, и правда волнует, какие советы я могу дать.       — Начни проводить с ней больше времени, — начинаю перечислять я, загибая пальцы. — Но так, чтобы она сама не была против. Делай комплименты, но не ехидные и саркастичные, а нормальные. Можно делать подарки, но не дорогие. Чтобы она не думала, что это её к чему-то обязывает.       — Ага, — послушно кивает головой Хэнк и выглядит при этом так, будто мысленно пытается уместить всю информацию на полке «флирт для чайников». — Лады, я учту твои советы.       Я горделиво расправляю плечи, невероятно довольная собой. Приятно быть полезным другом. И тем, кто может раздавать умные советы об отношениях.       — Если скажешь, кто эта девушка, которая тебе понравилась, — небрежно взмахнув волосами, я барабаню ногтями по пустой кружке, — то я могу подсказать больше. Проще понимать, как действовать, когда знаешь, на кого направлена атака.       Хэнк открывает рот, и с его губ вот-вот слетит то самое имя — сакральные и священные буквы, — но он вдруг словно трезвеет и качает головой.       — Нет, не скажу.       — Но почему? — мгновенно вспыхиваю я и вскакиваю на ноги. — Мы что, не друзья?       — Друзья. — Тяжёлая ладонь Хэнка опускается на плечо. — Но имя не скажу.       — Сучка ты, Хэнк, — обиженно говорю я, вытягивая губы уточкой. — Всё свои секретики хранишь. Я же тебе всё-всё рассказываю!       — Вот так и прям всё? — насмешливо спрашивает Хэнк, вскидываю брови.       Нет, он ещё и насмехается?! Ну держись, Хенкалина!       — Вот что угодно спроси, — с вызовом вскидываю я голову, глядя во все глаза на друга. — На всё отвечу.       — Окей, — пожимает Хэнк плечами. — Почему ты всю неделю такая дёрганая?       — Что? — недоуменно смотрю я на него. — О чём ты?       — Ты много думаешь и нервно жуёшь губы. — Хэнк протягивает воняющую сигаретами руку и тычет пальцем мне промеж бровей. — У тебя тут аж морщины глубже стали.       — Быть такого не может! — От ужаса я хватаю ртом воздух и принимаюсь остервенело тереть кожу на лбу и переносицу, стараясь разгладить. Чтобы как у младенца была.       Мне же всего двадцать, какие, в жопу, морщины!       — Так что? — Хэнк отстраняется и складывает руки на груди, скрестив ноги в щиколотках. — Что тебя так тревожит последние дни?       Я задумчиво вскидываю глаза к потолку. А что меня тревожит? Как ни странно, но я забыла. Навязчивая мысль вертится на языке, будто бы я совсем недавно о ней думала, но стоит попытаться за неё ухватиться, как она ловко ускользает из охмелевшего сознания.       — Да из-за Вали это, — выпаливаю первое, за что смогла зацепиться. Вроде, логично, я же и правда думаю об этом. О нашем расставании. — Он немного странно себя ведёт, а ещё извиняется за что-то. Только за что — не пойму. И у отца появилась женщина, которую он не хочет со мной знакомить. И учёба уже раздражает. Короче, всё как всегда.       Хэнк с сомнением разглядывает черты моего лица, будто решает, верить мне или нет. Но выражение моего лица настолько по-детски искреннее, что он тяжело вздыхает и сдаётся. Я же сказала правду. Но явно что-то упустила, для себя самой же.       Рот сковывает от долгого и громкого зевка. Протерев уставшие глаза и встряхнувшись, как собака, оставляю пустую кружку на подоконнике и сжимаю коленями ладони. Хэнк смотрит на меня сверху вниз, я же, фокусируя мутное и расплывающееся зрение, пытаюсь разглядеть на его лице эмоции. Точнее, прочитать их.       — Ты пьяна, — вдруг хихикает Хэнк, и я возмущённо фыркаю в ответ. — У тебя глаза в кучку собираются.       — Это кто мне говорит? Я выпила всего бутылку шампусика и немного пива!       — И этого достаточно. — Крепким хлопком парень прикладывает ладонь к груди. — Меня же так просто не возьмёшь.       Я хватаю ртом воздух, возмущаясь как рыба, выброшенная на берег, но не нахожусь, что ответить. Мне и правда надо немного, чтобы свалиться с ног. Но с ног я не валюсь! Просто чуть-чуть пьянею. И очень быстро хочу спать. В одну секунду я буду веселиться в танцах до упаду, а уже в следующую вяло стоять на ногах и беспомощно искать любую более-менее мягкую поверхность, чтобы улечься на неё и сладко засопеть.       — Это всё ваша дурацкая травка! — наконец нахожусь я и вскидываю ладонь. — Я невольно стала пассивным курильщиком!       — Да-да, — качает головой Хэнк, и я испытываю раздражение от его ехидства. — Конечно-конечно.       — Так, — поднявшись на ноги, я поглубже запахиваюсь в плед и гордо вскидываю голову, — а ну прекращай издёвки! Ты вообще мои сиги куришь! Будь благодарен и уважителен!       — А причём тут это? — смеётся Хэнк, и я толкаю его в грудь, чтобы он отошёл от моей балконной двери, ведущей в мою же комнату. — Нет, ну правда, как твоя пьяная головушка связала две эти темы?       Я не отвечаю и молча открываю дверь. Хэнк не отстаёт, проходя в комнату, и продолжает:       — Молчишь, потому что понимаешь, что нелогична.       — Ты чего пристал? — возмущённо интересуюсь, резко оборачиваясь. Хэнк врезается в меня и отступает на шаг, а я не упускаю возможность, чтобы хлопнуть его по лбу. — Дурак.       — И я тебя тоже люблю, Олькинс.       — Не подлизывайся. Пиздуй спать.       — Давай я тебя хоть уложу. Ты шатаешься.       Ну всё, моему праведному возмущению нет предела! Это сам Хенкин стоит посреди моей комнаты, держится за столбик кровати и пытается удержать баланс на ногах. Вот у него перед глазами всё и качается. Я же твёрдо стою на ногах!       О чём я другу и говорю.       Хэнк переводит помутнённый взгляд на стену, увешанную фотографиями и плакатами, и, помедлив, кивает.       — Ладно, стены тоже шатаются. Признаю, был не прав.       Я с трудом выталкиваю друга из комнаты и помогаю добраться до гостиной, потому что он заворачивает раньше времени и едва не влетает в косяк. И это ещё мне Киса говорит, что я принципиально не вписываюсь в повороты. Вот видел бы он Борю сейчас! Но нет, все какашки всегда летят в меня! За что мне такая несправедливость?

***

      Холодные и мокрые волосы, которые мне было лень сушить феном перед тем, как завалиться спать, липнут к шее и щекам. Переворачиваюсь на спину и сонным, неловким движением убираю пряди с лица.       После алкоголя мой сон всегда неровный. Я просыпаюсь каждый час, нет, даже полчаса и ворочаюсь, пытаюсь принять удобное положение. Свежий ветерок скользит по коже, охлаждая потное разгорячённое лицо. Я закуталась в тёплое пуховое одеяло по самый подбородок и уже успела об этом пожалеть. Невыносимо жарко. Но стоит только откинуть одеяло, как становится холодно. Раздражённо поёрзав, я выпячиваю наружу коленку, и становится лучше. Идеальная поза.       Снова проваливаюсь в сон. Кажется, проходит ещё несколько минут, когда я вдруг распахиваю глаза и пялюсь в потолок. Странное чувство вдруг посетило. Такое появляется, когда чувствуешь, будто на тебя смотрят, но ты никак не можешь найти этого человека и оглядываешься по сторонам. Пытаюсь снова уснуть, но вновь распахиваю глаза, когда понимаю, что это не просто странное чувство. В моей комнате действительно кто-то есть.       Прищурившись, оглядываю полумрак комнаты и облегчённо выдыхаю — в дверях стоит Киса. Узнаю его высокую тощую фигуру с копной растрёпанных волос.       И чего я испугалась? Знаю же, что в квартире не одна. А у моих лучших друзей есть дурацкая привычка шастать по дому в темноте и заглядывать в каждую комнату. Гена однажды зачем-то попёрся в отцовскую комнату и получил старой клюшке под дых. Папа не любит чёрные силуэты в дверях и действует радикально. Сначала делает, а потом разбирается, кто это — свой или чужой.       — Киса блин, напугал, — ворчу я и опускаю голову обратно на подушку. — Ты чего не спишь? Время... — бросив взгляд на циферблат часов, продолжаю, — три ночи.       — Да как тут уснёшь, когда Гендосина так храпит, — бубнит Киса. Закрыв за собой дверь, он подходит к кровати и нависает надо мной. — Подвинься, я лягу.       — Ну нет, — выставляю вперёд руку. — Не можешь там спать, ложись на пол.       — Я тебе чё, псина? На коврике у кровати спать.       — Тебе правду сказать? — вскидываю я брови, хоть и знаю, что Киса не видит моего лица.       — Ой, — фыркает он и, навалившись сверху, перебирается к стене, — иди нахуй.       — Конечно-конечно, ты хороший милый котик, — сонно бурчу я, мечтая провалиться обратно в сон, и тут же громко охаю, потому что обычно ловкий и юркий Киса задевает меня локтём в ребро. — Нет, ты грёбаный жирный котяра. Больно же.       — Если бы ты подвинулась, ничего бы не случилось, — отбивается словесно Киса и с тяжёлым вздохом валится на кровать. — Хорошо-о!       — А мне нет, — ворчу я словно бабка. — Ты такой тощий, а занимаешь так много места.       — Моя харизма заполняет собой всё пространство, — заявляет Киса после долгого зевка. — Ты что, не знаешь? Сначала в комнату заходит моя невъебенная харизма, а потом уже я.       — Слава богу, что так. Я думала, что ты скажешь, что сначала твой член заходит в комнату, а потом ты.       — Да, ты права. Тогда так: сначала харизма, потом член и затем уже я.       — Всё, замолкни. — Вскидываю руку, чтобы нашарить рот Кислова и заткнуть его, но тут же одёргиваю — Киса высунул язык и лизнул мою ладонь. — Ну и мерзость.       — Сама ты мерзость. Между прочим, я отменил свиданку с красивой чикой ради ваших посиделок. Будь благодарна, эй.       Раздражённо выдыхаю и снова принимаюсь ёрзать на кровати. Приход Кисы испортил мою удобную для сна позу, к тому же он отобрал часть одеяла, и теперь приходится придвигаться ближе, чтобы отвоевать себе хоть кусок.       — Воу, Чехова, что это за поползновения в мою сторону? — язвит Киса. — Сорян, я не настроен на жаркие объятия, от меня чесноком воняет.       — Я чувствую, — морщусь и демонстративно отворачиваю голову, чтобы вздохнуть свежего воздуха. — Можешь не дышать в мою сторону?       — Не могу, — коротко отвечает Киса, и я больше я ничего не слышу. Кажется, он заснул.       А я, отчего-то, теряю остатки сна. От волос Вани, лежащих на подушке рядом с моим лицом, пахнет сладкой терпкостью травки, и в голову лезут мысли. Отчего парням нравится эта херня?       Скрученную в бумагу марихуану я попробовала лишь раз. И долго потом отходила. Отчего-то мой организм совершенно не переносит чувство так называемого кайфа. Когда кружится голова и в ушах звенит, мой желудок тут же совершает опасный кульбит и меня начинает тошнить. Я даже обычными сигаретами и электронными не накуриваюсь до состояния «отлёта». Но парням нравится, даже Хэнку, который в целом-то не поддерживает любовь Кисы и Гены к наркоте.       Впрочем, любовью это тоже сложно назвать. Киса связался с людьми, торгующими наркотой, ещё в девятом классе. Борзоватого вида мужики с козлиной бородкой и рваных джинсах с чего-то вдруг взяли, что можно доверить клады, а потом уже и товары на продажу подростку с явными проблемами с самоконтролем. Киса постоянно влипал в неприятности даже до того, как связался с наркотиками. Киса любит бунтовать, как ему кажется, и делает это всевозможными способами. Вот только он не отличается особой удачливостью, потому что Константин Анатольевич Хенкин постоянно ловил хулигана и, вцепившись тому в ухо пальцами, тащил к мамке на ковёр.       Думаю, ни для кого не секрет, что практически все торговцы рано или поздно сами становятся потребителями своего товара. Так случилось и с Геной, и, конечно же, с Кисой. Последним двигало любопытство. И завязал он лишь тогда, когда загремел в реанимацию из-за передоза. Я тогда места себе не находила, нарезая круги в приёмном покое, и сгрызла все ногти. После Киса клятвенно и с действительно серьёзным лицом пообещал всем нам, что больше не будет торговать. И принимать. Но травка, почему-то, так и не вошла в список запрещённых наркотиков.       Высунув руку из-под одеяла, я с остервенением чешу нос. Думаю, стоит сменить гель для стирки — слишком сильно пахнет лавандой. Пружины под Кисой тихо скрипят. Он ёрзает и вплотную прижимается ко мне. Я тихо вздыхаю.       Ну не люблю я спать с кем-либо на одной кровати. Моё личное пространство всегда ущемляется. Особенно Лолой — она любит закидывать на меня свои конечности.       Вдруг тёплая ладонь опускается на мою шею, и я чувствую горячее дыхание на своих губах. Секунда требуется, чтобы понять, что Киса не спит, а уже в следующую он меня целует. Мягко, почти невесомо. На мгновение мне кажется, что это наваждение, бред воспалённого сознания, и всё тело сковывает от неожиданности. Но тут Киса приподнимается на локтях, чтобы нависнуть надо мной и углубить поцелуй, и оцепенение тут же слетает.       Подскочив на кровати, я с размаху бью кулаком Кису по лицу и попадаю в нос. Обруч маленького колечка на среднем пальце, подаренного бабушкой, впивается в кожу, но боли я не чувствую — Кислов вскрикивает, хватаясь за лицо, а я подлетаю с кровати, словно ужаленная роем пчёл. Ей богу, лучше бы пчёлы.       Бью ладонью по выключателю, и комната озаряется ярким светом, от которого неистово жжёт глаза. Киса сидит на постели, потирая переносицу, а я оглядываю комнату, чтобы решить, чем лучше его треснуть по роже. Есть настольная лампа, а можно сразу и с балкона выкинуть, чтоб не мучился.       — Кислов, ты что, охренел?! — взвизгиваю я, стремительно закипая. — Нет, не так — ты что, совсем охуел?!       Киса выглядит растерянным, словно и сам не понял, что сейчас сделал. А я готова бить его по тупой обкуренной голове, пока руки не отвалятся. Он с трудом поднимается с кровати — его шатает так, что приходится схватиться за оголовье, а затем за стену, чтобы не упасть.       — Оль, да я... — путано говорит он заплетающимся языком.       — Головка от хуя, блять! — вырывается у меня в порыве вспыхнувшего гнева. — Я понимаю, что у тебя чешется — свиданка отменилась, — но это не дает тебе право лезть своим грёбанным языком ко мне в рот! Ты просто в край охренел!       — Оль, я... — Киса пытается что-то объяснить, но не может собрать мысли в кучу.       Это не первый раз, когда Кислов почти разрушает нашу дружбу своей тупостью. И прошлый раз я прекрасно запомнила, в отличие от Кисы. Это случилось этим летом на вечеринке в доме Анжелы.       Киса тогда пришёл с очередной новой, но временной пассией. Миниатюрная девушка робко жалась к боку Кислова и цеплялась за его кофту, пока он, по-хозяйски разводя руками, представлял нас ей. У неё были красивые светлые волосы, которые она заплела в скромную косичку. По настороженности в голубых глазах стало ясно, что подобные вечеринки для неё редкость.       Весь вечер я эту парочку не видела, танцевала рядом с друзьями, а после курила с Хэнком в саду. Уже ночью мой мочевой пузырь напомнил обо всём пиве, которое я вливала в себя весь вечер, и я побежала в туалет. Отстояв очередь, сделав все дела и выйдя обратно в коридор, столкнулась с Кисловым. Он был в стельку пьян и сидел на полу, прижавшись спиной к стене и уронив подбородок на грудь.       — Вань? — Я присела на корточки рядом с парнем и коснулась ладонью его лба. — Ты как? Может, принести воды?       Парень вздрогнул, будто проснулся, и поднял на меня чёрные глаза. Его зрачки были такими большими, что поглотили всю коричневую радужку. Кажется, эта та дрянь в виде цветных таблеток, которые он недавно получил на распространение. Улыбка тронула влажные от слюны губы, и он протянул:       — Приве-е-ет!       — И тебе не хворать, — усмехнулась я и протянула раскрытую ладонь. — Давай, поднимай зад с пола. Уложу тебя в гостевой комнате.       Киса послушно поднялся на ноги, качнулся и опасно накренился в мою сторону. Я испугалась, что он сейчас рухнет штабелем и толкнула его к стене.       — Вот же блять, — выругалась я, обнимая друга за талию. — Надо же так нажраться, идиота кусок.       — Да я не пил! — заартачился Киса, продолжая лыбиться, как последний кусок идиотского идиота. — Ни граммульки! Ни капелюшечки!       — Ага, конечно, — фыркнула я и попыталась увлечь его по коридору огромного дома Бабичей.       В первой же гостевой комнате никого не было. Я пнула дверь ногой и потащила покорного парня к кровати. Но он вдруг схватил меня за талию, швырнул к стене и, прижавшись всем телом, поцеловал. С такой страстью и желанием, что я оцепенела и вытаращила глаза, как ушибленная об лёд рыба. На губах Кисы застыла горечь виски с колой и ментоловый вкус сигарет. Он обхватил мои щёки руками и, не сдержавшись, укусил нижнюю губу.       Это меня отрезвило, и я зарядила парню смачного леща. Киса отшатнулся, и на его лице появилось детское изумление. Разозлившись, я толкнула парня. Он отступил на шаг, всё ещё ничего не осознавая, и вдруг его глаза закатились. Ноги подогнулись, и Киса мешком свалился на пол, ударившись головой о столбик кровати.       Кровь отлила от лица. Я рухнула на колени рядом с Кисой и пыталась привести его в чувство похлопыванием по щекам. Но он не приходил в себя: глаза оставались закрытыми, рот приоткрылся. Меня охватила паника, и я бросилась за помощью.       Ваню увезли на скорой в больницу и чудом откачали, а на следующий день он ничего не помнил. Не помнил, как перепутал лучшую подругу со своей временной девушкой и попытался сунуть язык ей в рот. Чёртов Кислов.       Собственно, после этого случая он и клятвенно заверил нас, что больше не станет ни употреблять, ни торговать.       — Прости, — лепечет Киса, словно ребёнок, глядя на меня покрасневшими глазами. — Оль, прости, я хуй знает, что это было…       — Я знаю, — цежу я, — ты просто охренел. В край охренел. Ты, блять…       Договорить свои ругательства я не успеваю — за стенкой раздаётся такой страшный грохот, что мы с Кисой синхронно вздрагиваем. Звук настолько громкий и страшный, что кровь моментально отливает от лица. Распахнув дверь, я вылетаю в коридор и, вслепую нашарив выключатель, зажигаю свет.       Не успеваю оценить масштаб произошедшей катастрофы, как дверь в комнату, которую я машинально закрыла, когда вышла, вздрагивает от удара. Киса, бежавший следом, не успел затормозить и врезался всем телом в дверь. Отворив её, он, покачиваясь и держась за лоб, выходит в коридор.       Слова застревают в горле, потому что я правда не знаю, что сказать. Единственное, что приходит в голову — я в тотальном ахуе.       Огромный платяной шкаф для сезонной одежды, всю жизнь простоявший в этой квартире и имеющий вес ни то слона, ни то носорога, лежит на полу. Куртки, пальто, старая мамина шуба, папины сломанные клюшки, которые он никак не решится выкинуть — всё валяется вперемешку. Словно по коридору прошёл смерч и превратил его в свалку в секонде. И посреди этого форменного безобразия, схватившись за всевозможные части тела, кряхтя и постанывая от боли, сидят Хэнк и Гена. Гена, почему-то одет в футболку, но без штанов, а Хэнку на голову приземлилась огромная соломенная шляпа с уродским розовым бантиком.       — Что… — растерянно шепчу я, глядя на друзей. — Что тут произошло?       — Вечеринка, на которую нас не позвали, — хихикает всё ещё держащийся за голову Киса. — Хенкалина, а тебе идёт.       Спохватившись, Хэнк стряхивает с головы уродство из соломы. Гена, вскинув на меня жалобный взгляд, разводит руками. Мол, мы ни при чём. Если бы эти двое не сидели в самом центре хаоса, я бы ещё поверила, но сейчас все доказательства налицо.       — Систр, — абсолютно серьёзным тоном говорит Гена, — отвечаю — мы ни при делах.       — Братан, — очнувшись от первого шока, я начинаю стремительно закипать, — вы, блять, буквально сидите на месте преступления.       Гена вскидывает глаза к потолку, задумавшись. Вкинуть тупое оправдание ему мешает звук поворачивающегося в замке ключа. Ну всё, приплыли, отец всех нас убьёт. И даже меня, хотя вот я реально ни в чём не виновата.       Папа переступает порог квартиры уже с выражением свирепой яростью на лице. Он всё слышал. Ещё бы, соседи снизу наверняка отбросили копыта от испуга. Он молча закрывает дверь, бросает ключи в вазу и медленно, слишком медленно снимает обувь. Отцовское молчание пугает пуще грозы, молнии и полного апокалипсиса. Даже отсутствие интернета не пугает так, как насупленные брови папы и его тягостное, весом в тонну молчание.       Но молчит он недолго. Наклонившись, отец берет один ботинок в руки и, выпрямившись, взрывается:       — Вы чё, черти, совсем охуели?! Вы чё устроили!       — Да ладно, бать, подумаешь, чутка накосячили, — лениво усмехается Киса, но тут же осекается, потому что отец обращает взгляд волкодава на него.       — А ты, чертила волосатая, лучше беги.       — Вот жизнью клянусь, — Киса вскидывает перед собой руки и трусливо прячется за мной, — меня здесь даже не было! Я в таком же ахуе и в полнейшем возмущении, что и ты, Борисыч. Влепи им пиздюлей, заслужили.       — Пока я поднимался, — шипит отец, угрожающе приближаясь к парням с ботинком в руке, — молился всем богам, чтобы этот грохот был не из моей квартиры. Но, очевидно, даже боги в ахере от ваших выкрутасов. Оль, — папа переводит усталый взгляд на меня, — что тут случилось?       — Понятия не имею, — качаю я головой и развожу руками. — Гена, Борь, скажите уже, какого хрена?       — Короче, — кряхтя, Гена поднимается на ноги, а Хэнк, потирающий глаза, стыдливо прячет глаза и остаётся сидеть в ворохе одежды, — как было дело. Я проснулся, потому что очень сильно захотел ссать. И я думаю: зачем включать свет? Я же тыщу раз тут был, всё помню, да и пацанов не хотел разбудить. Но что-то пошло не так — я за ручку двери схватился, дёргая, а она не поддаётся. Думаю «вата фак»? Ну, — он пожимает плечами, — я и дёрнул посильнее.       Я смачно бью себя по лбу ладонью и закатываю глаза. Конечно, поэтому шкаф и грохнулся. Ещё пару лет назад его двери на ослабших петлях перестали закрываться, могли ночью открыться, и кто-то из нас обязательно влетал в них лбом. Поэтому папа врезал небольшой замочек. И я уверена, что, не открыв с первого раза дверь, Гена дёрнул её с такой силой, что у бедного шкафа не осталось никаких сил устоять на месте, и он совершил свой оглушительный полёт на пол. Прям падение с фанфарами, иначе и не скажешь.       — А ты? — Отец направляет носок обуви на Хэнка, словно указку.       — А я шёл с кухни, — вяло отзывается Боря. — Ходил воды выпить и попал под раздачу.       Папа долго молчит, буравя всех нас тёмным взглядом, а затем также молча, без слов швыряет ботинок Гене в голову. Тот, проявив несвойственную ему сноровку, ловко уворачивается, и ботинок врезает в так некстати вышедшего Мела. Он, охнув, хватается за живот, куда прилетел заряд, и вскидывает удивлённые глаза на моего отца.       — За что? — шепчет он коротко.       Вместо ответа папа отмахивается и, повесив куртку на крючок, быстрым шагом движется по коридору. Гена резво отскакивает в сторону и прижимается к стене, а Хэнк ползком убирается с дороги жутко злющего тренера. Киса, испугавшись, что прилетит и ему, распахивает дверь в мою комнату и прячется за косяком. Только я и Мел остаёмся на месте, но отец проходит мимо нас, опускает ладонь на ручку двери и, обернувшись, вскидывает руку.       — Я сейчас иду в душ. Чтобы, когда я выйду, шкаф стоял на месте, на полу не было ни одной шмотки. И чтобы никого из вас я не видел до самого утра. Поняли?       Парни активно кивают головами, как китайские болванчики и, как только отец скрывается в ванной, принимаются подбирать с пола вещи. Схватив в охапку мою розовую куртку со смайлом на спине и старую как мир дублёнку, Гена подскакивает ко мне и с мольбой в голосе просит:       — Систр, пожалуйста, пусти в свою ванную. Я щас внатуре обоссусь.       Я устало вздыхаю. Ненавижу, когда кто-то пользуется моей ванной комнатой, ведь там цари идеальный порядок, чего не скажешь о спальне. Каждая баночка, щёточка, помада и тюбик лежат в строго отведённом для них месте, и любое вмешательство приводит меня в бешенство. Киса об этом знает и специально наводит там хаос, чтобы вывести меня на эмоции. Считает, что я смешная, когда краснею от гнева.       — Не забудь опустить стульчак, когда закончишь, — строго говорю я, пропуская друга в комнату.       И на радостях, вместо благодарности, Гена бросает вещи мне под ноги и, оттолкнув с дороги Кису, влетает в ванную. Он даже дверь до конца не закрывает, и до моих ушей доносится журчание. Поморщившись, я пинаю пяткой дверь.       — А что случилось-то? — тихо спрашивает Мел, хлопая сонными глазами и оглядывая творящийся в коридоре ужас. — Я не догоняю…       — А чё ты удивляешься? — хмыкает Киса, поднимая с пола брошенные мне под ноги вещи. — Гена ломился в туалет и чуть не сделал квартиру Чеховых двухэтажной. Самая обычная ночь. Не пучь зенки, помогай давай.