Мертвые люди

Впервые Рагнвальдр обнаружил Энки во внутренних залах, в библиотеке. Тощий и прозрачный, словно моль, Энки был больше похож на призрака, чем на человека. Рагнвальдр смотрел и видел его перед собой; напряженный разум Рагнвальдра был чист, сердце оставалось спокойно: значит, что незнакомец не опасен. Бледный человек был тих среди своих книг, молча наблюдал за тем, как Рагнвальдр приближается, оттесняет за спину Девочку. Угрюмые, звенящие, как тетива лука, немые. Три человека, три судьбы, три разных причины; единство состояния и места. На этом следовало бы поставить точку. Но Девочка. Рагнвальдр не знал ее толком, практически не обращал на нее никакого внимания. Взялась, обнаружилась, прицепилась. Случайная бесполезная находка; балласт, чужой, непозволительно хрупкий, практически всегда незаметный и — абсолютно всегда — немой ребенок, не известно как попавший в эти проклятые подземелья. Она никогда раньше так не делала — не проявляла инициативы, не протискивалась вперед, не лезла под руку, чтобы рассмотреть. И Энки обратил на нее внимание. Его позабавило то, как она часто-часто дышала через рот и моргала. Если бы Энки пришло в голову это прокомментировать, он бы заявил, что огромные блестящие глаза на худеньком личике Девочки делают ее похожей на ласку или на горностая. Забавное существо. С перебитыми кистями рук. И в заскорузлой какой-то власянице, худой настолько, что видно живот, руки-прутики, тощие ребрышки. Пронзительная беспомощность. Если бы Энки пришло в голову это комментировать, он бы обязательно съязвил на этот счет. «Какая забавная аллюзия», — вот что он бы сказал. Ему действительно показалось это забавным — то, какие пошлые и топорные методы использует Подземелье, чтобы его уязвить. Но Девочке было абсолютно наплевать, насколько несерьезной и прямолинейной страшилкой она оказалась. Энки напоминал ей что-то. В ее тоненьком, почти исчезающем рассудке он вызывал какие-то смутные чувства, похожие на испуг и облегчение одновременно; и если боялась она стабильно — каждую минуту своей жизни, то вот облегчение для нее стало чем-то навроде откровения. Рагнвальдру оставалось наблюдать за тем, как она коротко вздыхает (так дышат кролики, когда их вынимаешь из норы за уши) и тянется грязными пальцами к черной мантии незнакомца. Энки хватило одного движения, чтобы остановить Девочку, не дать ей еще приблизиться ни на полшага. Он опустил книгу на колени и откинулся на пыточно-жесткую спинку стула. Это мгновенно спугнуло Девочку, и она как тень спряталась за широкой спиной Рагнвальдра. Момент тишины был упущен. Энки перевел взгляд на непрошеного гостя (взгляд такой же серый и мышиный, абсолютно бесплотный и бестелесный, как он сам — пылевой призрак подземельной библиотеки). Но Рагнвальдр вопреки собственному желанию испытал крохотное облегчение: не опасен, разумен, пребывает в своем сознании. Способен здраво оценить ситуацию, способен посмотреть на тех, кто пришел нарушить его покой. Сидит, читает. Выражает недовольство всем своим серым лицом: «как посмели мешать мне?». Обыденная грубость, но в стенах этого проклятого места она показалась почти что благодеянием. Эта разумность подкупала. Рагнвальдр первым нарушил молчание. — Тебя явно не успели подточить порченные черви этих подземелий, незнакомец. Кто ты? Мое имя Рагнвальдр. Я не ожидал встретить тут кого-то, не утратившего разум. Энки поджал губы и приподнял одну бровь. Его явно не впечатлил этот комментарий. — Ты можешь звать меня Энки. Но я не настроен знакомиться и вести беседы. Ты мне мешаешь, — Он постучал костяшкой по странице раскрытой на его коленях книги. — Более того: я уверен, что мы вряд ли когда-нибудь еще встретимся, тогда зачем терять время? Рагнвальдр не знал, зачем. Просто в этой библиотеке было действительно спокойно и тихо, на мгновение он забыл, где находится. Ему нечего было сказать. Девочка за его спиной вся сжалась, вцепилась в испуге в краешек его мехового опоясанья. Молчала, как всегда, и уже не рвалась вылезти вперед. Рагнвальдр обернулся, поймал ее испуганный взгляд и тяжело опустил горячую ладонь ей на макушку: «успокойся, мы уже уходим». Так они остались при своих. Рагнвальдр не стал мешать, Энки всеми силами транслировал раздражение и желание избавиться от навязчивой компании. Им еще не было так страшно, они были совсем не глубоко — у самой поверхности. Они еще помнили жар солнца и запах не отравленного миазмами воздуха. Их разум был крепок, их плоть была сильна, не растравлена голодом и болезнью. Эта встреча была случайной и несвоевременной, и каждый поспешил от нее отряхнуться, как от воды, случайно попавшей на лицо и за воротник.

***

Время в подземельях не идет вперед: оно пыточно закручивается, как бычья жила вокруг горла. Сворачивается в тугие петли, водит по спирали, как темные скользкие коридоры. Щупальца безымянных тварей, паучиные лапки, плесень, отравленная вода, мох. Время играет в свои собственные игры, у времени есть коварный, полный ржавых гвоздей и мутных осколков разум. Время несет в себе заразу и разложение, время является врагом ни чуть не менее страшным, чем голод и неравномерно расслоенный в окружающих миазмах страх. Время отняло свое, время пережевало и с отвращением выплюнуло то, что осталось от слабых человечьих оболочек. Время оставило в самом центре сознания гноящуюся червивую дыру: таков был ход времени. Не вперед, не назад — вопреки и назло. Так Рагнвальдр снова повстречал Энки, когда они были намного глубже, намного страшнее, намного более слабы, тощи. Намного более одни. Рагнвальдр помнил еще, зачем он сюда спустился. Им двигало горячее жало мести, разделившее его сердце напополам. Как же плохо, как же агонически дико вопило его сердце. В мире не осталось больше ничего, кроме его отживающего и отжившего сердца; кроме горечи и ненависти, кроме отравленных легких и гноящихся язв на голенях и кистях. Девочка, напротив, кажется стала сильнее. Голод выточил из нее маслянисто блестящий кусочек стекла с бритвенно-острым сколом. Страх заставил ее держаться за крошечный кинжал, страх сделал этот кинжал ее единственным зубом, единственным почти-беззащитым когтем. Девочка не плакала, по-прежнему ничего не говорила и, кажется, устала трястись от страха. Страх сделал ее тело и душу бесчувственными. Страх вытравил из нее те крохи тепла, что могли бы сделать ее человеком. Раскрытое и кровоточащее сердце Рагнвальдра отдавало последние капли живой крови, оплакивало ее, Девочки, ужасную судьбу. Рагнвальдр практически окончательно помешался. Его держала в сознании тоненькая ниточка — бесполезная находка; его почти неощутимый балласт, чужой ребенок, которого никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что нельзя потерять. У Рагнвальдра были дети. Рагнвальдр носил на руках свое будущее; его женщина выносила для него под сердцем двоих. У него могло быть трое, если бы не жало, проткнувшее его измученное сердце. Три сына. Одна маленькая девочка, не умеющая произносить ни слова. Живой труп, душу которого проглотило Подземелье. Ребенок для такого же мертвеца. Он понял, что для него нет и не будет больше другой судьбы, кроме этой. Понял, когда увидел убийцу его непрожитого прошлого, лежащего в луже мочи, крови и дерьма — прямо тут, в неестественной тишине катакомб. Понял, когда увидел его — подохшего, жалкого убийцу. Месть не совершилась. Во всем этом не было никакого смысла. Девочка безропотно следовала за ним, как тяжелый камень, привязанный к ногам. Как труп его прошлого. Как насмешка над несуществующим будущим. Рагнвальдр и Девочка нашли гордого и сильного Энки скрюченным, снова в окружении книг. Всю библиотеку от пола до потолка занимал дым: табак напополам с опийным дурманом. Энки сидел на полу возле самой дальней книжной полки. Колени были подтянуты к груди. Он весь трясся. Книга, лежащая рядом, была разворочена, часть ее страниц была пущена на самокрутки. Печальные разорванные страницы выглядели страшнее, чем рваные раны или гниющая плоть: в этом приступе вандализма было прямое следствие потери рассудка и самого естества. Рагнвальдр почему-то был уверен, что Энки никогда бы так не поступил. Но страницы были порваны и разбросаны. Возле них валялась трубка, расколотая надвое. Возле выпотрошенного брюха пустой вещевой сумки ползал черный таракан. Рагнвальдр не знал, что сказать. Он смотрел на Энки и не испытывал ничего, кроме смоляной пустоты, излившейся кляксой из его разорванного сердца. Девочка снова, как и в первый раз, вышла вперед и протянула грязную руку. Энки находился в каком-то тупом бездумном трансе, и ничего не замечал вокруг. Девочка его коснулась. И ничего не произошло. Густая черная жижа внутри Рагнвальдра зашевелилась и невыносимо зализала ребра и кишки. Он не мог и не хотел объясняться перед собой; он просто подошел и сделал то, что должен был. Тут негде спать. Тут негде развести костер. В библиотеке безопасно, больше нигде — нет. Энки кончается, его разум утекает в небытие, как вода из дырявого корыта. И если в нем еще осталась хоть капля… Если, если. Рагнвальдр выдал девочке полупустую сумку из зеленой кожи (опять зеленый, опять болезнь). Велел сложить в нее остатки трубки и две плохо скрученные самокрутки, обнаруженные под листами. Развороченную книгу он решил не брать. Пусть о ней все забудут, пусть. Тощее и полупрозрачное тело Энки было не легче и не тяжелее, чем пустота его, Рагнвальдра, души. Он взвалил на себя совсем потерявшего сознание Энки, попытался сделать так, чтобы бесцветные длинные волосы ни за что не зацепились и не испачкались. Они пошли назад, к поверхности.

***

В одной из тюремных камер Энки наконец-то пришел в себя. Первое, что он сказал, было: — Зачем ты притащил меня сюда? У Рагнвальдра не было ответа. Девочка тоже, естественно, ничего не ответила. Она сосредоточенно мешала похлебку из пожухлых морковок и отвратительно воняющего мяса в маленьком железном котелке. Рагнвальдр собрал костер из камней и гнилых остатков какой-то бочки. Дым заставлял глаза слезиться, просачивался в пустые коридоры через ржавые прутья раскрытой решетки. Все это было какой-то нелепой пародией на привал и убежище, но все-таки это было лучшим из того, на что они могли рассчитывать. Энки держался за голову. Он с силой вцепился в волосы; казалось, что он вот-вот вырвет их клок вместе со скальпом. Он все еще трясся. Он выглядел жалким и потерянным, но все-таки говорил. Был жив. Не до конца утратил рассудок. — А говорил, что не встретимся, — сказал ему Рагнвальдр с какой-то горькой иронией. С обреченностью даже, ранее ему не свойственной. Этому юмору его обучило Подземелье, отнявшее все остальное, что раньше было им самим. Время все-таки сплело их судьбы и души в мокрый и скользкий противный ком. Энки, конечно же, не оценил эту иронию. Рагнвальдр заставил его поесть. Все, что Энки через силу смог проглотить, тут же было выблевано в ведро параши. Рагнвальдр расценил это как перевод продуктов, но ничего не сказал. Он долго и методично отпаивал снова уплывающего в бессознательное Энки водой, пропущенной через уголь и тряпку, а потом вскипяченной — самое чистое питье из того, чем они располагали. Через какое-то время Энки снова открыл глаза. На этот раз в нем было чуть больше его самого, чем ранее. Рагнвальдр ждал этого, хотя и совсем не надеялся. Запасы еды и воды были почти на исходе. Пора. Пора было двигаться дальше к выходу (он молился всем богам о том, чтобы Подземелье их все-таки отпустило). — У тебя есть опий? — Спросил Энки, едва его увидел. У Рагнвальдра опиума не было. Он мог только предложить остатки сушеного мяса и несколько яблок, сберегаемых для Девочки. От еды Энки с презрением отказался. Как и от помощи, когда попытался встать с нар, чтобы облегчиться. Рагнвальдр спорить не стал. Он взял Девочку и вышел в коридор пустой Тюрьмы, чтобы поискать грибы; фактически — чтобы оставить истекающего ядом гордого Энки одного в обществе параши и бочки с тухлой водой, накапавшей с потолка. Когда Рагнвальдр и Девочка вернулись (пустые, за исключением охапки досок, наломанных из какого-то ящика), Энки сидел на нарах и разглядывал клочок бумаги. Тот самый клочок, из которого была сделана одна из его самокруток. — Это была редкая книга. Какая потеря для разумного человечества, — Сказал он тихо, и как будто бы ни к кому не обращаясь. Он не был печален, он не был зол. Он просто отметил это — как факт, который бессмысленно было бы отрицать. Больше эту тему они не поднимали. Рагнвальдр принялся складывать костер из досок, которые принес. Девочка начала чистить своим кинжалом яблоки, выковыривать из них гнилые сердцевинки, соскабливать плесень. Если больше ничего нет, то для похлебки сгодится и это: крохи яблок и сушенное мясо. На огонь отправился котелок. В котелок — последняя горстка трав и чистая вода, яблоки и звонко ударившееся о железную стенку мясо. Энки наблюдал за всем этим; его взгляд был пустым и тяжелым. Но от еды он все-таки не отказался. Рагнвальдр и не надеялся на это; он был абсолютно этому рад. Тощая, больше похожая на издевку еда быстро закончилась, но даже этой малости им хватило, чтобы на какое-то время унять подтачивающую тревогу. Рагнвальдр заметил, как Девочку разморило. Она с трудом попыталась встать к пустому котелку, чтобы ополоснуть его из бочки, Рагнвальдр не дал ей этого сделать и велел ложиться. Единственные на всю камеру нары пустовали, Энки сидел возле догорающего костра, уставившись в угли, так что неудобный соломенный матрац целиком достался одной ей. Она безропотно улеглась, накинула на себя какие-то рваные обмотки, когда-то бывшие одеялом, и почти мгновенно заснула. Энки продолжал смотреть на угли. Рагнвальдр сел рядом. Протянул ему кисет. — Твоя трубка не выжила. Но у меня остались какие-то записки, можешь порвать их и скрутить себе. Там табак. Энки как-то бездумно взял кисет и мятый исписанный листочек. Он долго смотрел на записи, и потом как будто бы очнулся. Проморгался и заглянул Рагнвальдру в глаза. Сказал: — Это отчет тюремщика? Да, такое только только на самокрутки. Какое-то время они молчали. Энки скрутил две — они оказались куда лучше тех, которые Рагнвальдр нашел на полу в библиотеке катакомб. Одну он оставил себе, вторую протянул Рагнвальдру. Они прикурили от тлеющей щепки. Дым сладко и успокоительно занял собой все пространство вокруг. — Нам надо отсюда уходить. Еды больше нет. Отдохнем, и отправимся. Я чувствую, как глубины наблюдают за нами… Даже здесь. — А куда нам идти-то? — Ты отправишься с нами, — тон Рагнвальдра был суров. Он бы не принял отказа. — Вот ты говоришь, — Энки затянулся и выдохнул. Оперся подбородком на кулак и насмешливо посмотрел из-под ресниц, — что глубины наблюдают. А мне кажется, что нам от этого внимания уже никуда не деться. Оно нас разломало. Уже все, нечего чинить. — А было что-то целое до этого? Энки поднял брови, хмыкнул и отвернулся. — Может и было. Или нет. Это не важно, когда теперь уже — точно все. Рагнвальдр выдохнул. Он неаккуратно смял окурок и бросил его в костер. Пальцы испачкались сажей, и он отер их о бедро. На бедре остался след, который привлек внимание Энки. Росчерк сажи на голой коже показался ему чем-то символичным, но он был слишком измотан, чтобы суметь продолжить эту мысль. — Знаешь, если ничего не изменилось, то к чему разговоры? Я был мертв, когда зашел в эти подземелья. И ты — мертвец. И эта Девочка. От нас уже ничего не осталось, когда мы все втроем вошли сюда. Не спрашивай, почему я так думаю. О тебе, в смысле, я ничего не знаю. Но что-то есть в тебе такое, от покойника. К большому удивлению, Энки это очень позабавило. — Мертвецом, говоришь? Любопытно. И что нам, таким мертвецам, делать по ту сторону Подземелий? Мне кажется, что тут нам как раз самое место. Станем частью этих подвалов, обрастем мехом и чешуей, начнем пускать кровь случайным охотникам за богатствами. Ты же видел их всех: половина здешних тварей — бывшие заключенные и их охрана. А другая половина — это сырая плоть, вылезшая из клоаки самой Сильвиан. Ошметки Древних и Новых богов, всего этого безумия. Из моего трупа выйдет отличный гуль, если я попаду в достаточно умелые руки. — Энки позволил себе улыбку; в его понимании участь стать гулем — это отличная шутка. Рагнвальдр юмора не распознал. Ему было совсем не весело. Горькое болото, гадливо вылизывающее внутренности и ребра, не давало ему дышать, заставляло спорить. — У тебя была жизнь? Там, вне этих подземелий? — Была. Но быстро кончилась. У меня оставался один только путь, и я почти что прошелся по нему. — Что остановило? — Зов Глубин. У тебя, я думаю, было так же. — Не было у меня никакого зова. Меня привело сюда дело. И это дело теперь больше не имеет никакого смысла. — Какие дела можно?.. Что вообще может понадобиться человеку вроде тебя тут? Рагнвальдр посмотрел на Энки. Серые глаза сощурились — родились лучики морщинок, губы тронула улыбка: «человек вроде меня, да?». Он не помнил, когда в последний раз улыбался. Когда была жива его женщина. Когда она еще носила его третьего сына под сердцем. Когда он сам был жив. Когда он еще не пал от бессмысленной и непоправимой жестокости его жалкого убийцы. Улыбка медленно потухла, как истлевают отгоревшие свою плоть угли. — Меня привела сюда месть. Но мстить больше некому. И не для кого больше искать виноватых. — Тогда к кому ты устремился наверх? Рагнвальдр кивнул куда-то вглубь камеры. Там абсолютно бесшумно и совсем незаметно спала его несчастная, дикая, чужая Девочка. Энки посмотрел туда, в густую темноту за их тлеющим костерком. — И что? Ради нее все? Ради этого ребенка? Кто она вообще такая? Твоя дочка? — Да, — сказал Рагнвальдр, — она теперь моя дочь. Мне отдало ее Подземелье. Она — моя плата за все страдания. — То есть, это все-таки не твой ребенок? — Мой. — Но ты нашел ее здесь. — Нашел. — Ясно. Энки весь этот рассказ не убедил ни на минуту. Его путь… путь. Он уже ничего не помнил о своем пути. Что он здесь делает? Куда и зачем он так упорно продирался? У него больше нет ничего. Никогда не было. — Ну так идите. Забирай ребенка и выходи отсюда. Может быть тебя Глубина отпустит. — Ты пойдешь с нами. — Нет. Энки встал, откинул за спину волосы и потянулся за сумкой. — Я не стану вас задерживать. У меня есть еще дела в библиотеках. Рагнвальдр тоже поднялся и встал у него на пути. — Ты пойдешь с нами, — повторил он. Голос его стал жестким, как отполированный бок гранита. — Пропусти, — голос Энки зазвенел, как опасная сталь меча. — Ты думаешь, что отправляться на смерть — разумно? — Я и собирался умереть. Все, что было способно меня удержать — это видение, призвавшее меня сюда. Это не вопрос разумности. Это вопрос смысла. — Я нашел тебя еле живым в самой глубине этого кошмара. Я вытащил тебя. Если бы не я, ты так и остался бы там — твоя плоть стала бы падалью для насекомых и личинок, твои кости никто и никогда бы не смог отыскать. Я видел смерть. Смерть жестока и многолика, но если хоть что-то до сих пор в моих силах, я не позволю ей забрать с собой еще одного человека. Больше никого я не позволю ей забрать. — Ты считаешь, будто имеешь власть надо мной? Никто не имеет. Уж точно не ты. Будешь тащить меня силой? Я тебя искалечу, тебе не стоит со мной тягаться. Рагнвальдр встал так, чтобы его руки было видно. Широко расставил ноги, расправил плечи, поднял подбородок повыше — камень, кусок векового льда, отколовшийся с утеса. — Хочешь драться? Бей. Я безоружен. — Ты думаешь, что у меня не поднимется на тебя рука? Я бил безоружных, у меня нет морали. — Не поднимется. Энки было нечего возразить. Так они стояли, молча смотря друг на друга. Безоружный Энки, собирающий остатки рассудка на хоть какую-то магию. Безоружный Рагнвальдр, принимающий удар лицом. Первым шаг навстречу сделал Рагнвальдр. Энки настороженно отступил. Он выглядел как гадюка, свернувшаяся для самоубийственного выпада. Даже зубы скалил — мелкие, беспомощно-человечьи. Рагнвальдр сделал еще полшага и сгреб тощего напряженного Энки в охапку — нелепая пародия на объятье, которое никому из них было не нужно. Так Рагнвальдр безмолвно говорил: «если понадобится, значит буду тащить». Энки надломился и треснул в этих объятьях. Нелепых, никому не нужных, неуместных. Горячих и твердых, как камень, облизанный солнцем. — Мне нечего делать там. Моей жизни больше нигде нет, — глухо проговорил Энки в обернутое мехом наплечье Рагнвальдра. Он снова весь дрожал. — У меня тоже не было. Теперь есть. Я за тобой прослежу. — Какая бессмыслица. — Мы вернемся на север, там безопасно. Девочке нужен дом. Мне он нужен тоже. — Еще большая бессмыслица. И несусветная дикость, — руки Энки как-то судорожно вцепились в мех — то ли в попытке удержаться, то ли в парадоксальном желании вывернуться. — И тебе нужно время. Такие раны затягиваются долго. — Нет, Рагнвальдр, — Энки все-таки оттолкнулся и немного отодвинулся, чтобы заглянуть в его глаза, — такие раны не заживают. Время способно только слегка уменьшить боль. — Возможно. Но я обещаю постараться найти решение. — Я в тебя не верю. Энки не был уверен, солгал ли он на этот раз.