Калейдоскоп

Дик ничуть не удивился, что во сне снова пришел сюда. Длинный тоннель всегда сменялся небольшой комнаткой, пустой, холодной и спокойной. Только в центре стояло нечто, похожее на алтарь, да еще и с родовым гербом. Вепрь на камне смотрелся смешно, но у Дика не было желания веселиться. Во сне он сюда приходил часто, чтобы привычно сесть и прижаться спиной к «алтарю». Полумрак комнаты не резал глаз, а тишина успокаивала. Он знал, что спит, а это место не больше чем игра воображения. И все-таки здесь ему было спокойно. «Здесь можно не стараться соответствовать чужим ожиданиям», — думал Дик, привычно расслабляясь. Он знал, что утром его ждет разговор с герцогом Алвой и графом Лэкдеми и это вызывало дискомфорт. Дик не понимал смысла таких вот бесед ни о чем. Это было еще страннее, чем в Лаик, когда Эстебан Колиньяр пытался его задеть упоминанием от отце. Дик тогда равнодушно смотрел, привычно загоняя боль и гнев поглубже в себя. В отличие от этого самодовольного однокорытника он совершенно точно знал, что у отца не было выбора. Бунт состоялся, заведомо обреченный на поражение. Дику очень хотелось задать вопрос эру Августу — зачем он настаивал на том, чтобы ускорить сроки начала бунта? Краем уха он слышал спор отца с ним как раз об этом, но тогда ничего не понял. А сейчас от него требовалось подчиняться ему безоговорочно. «Ты должен быть готов к тому, чтобы погибнуть, когда потребуется. Айрис родит нового Повелителя в свой черед», — втолковывала ма…эреа Окделл и наказывала каждый раз, когда он пытался спросить — для чего. Эр Август и его решения были в ее понимании намного важнее жизни сына. Хотя он и не её ребенок. Дик помнил, как нашел ту шкатулку с письмами — она и сейчас осталась в Надоре, спрятанная в его комнате, в камнях. Айрис с герцогиней Окделл не доберутся до нее. В последний раз он перечитывал эти письма незадолго до отъезда в Лаик. По спине бежали мурашки от понимания, что никто ему не поверит. Скажи он например, нынешнему графу Лэкдеми, что у его отца была связь с герцогом Эгмонтом Окделлом, тот покрутит пальцем у виска и будет, в общем-то, прав. Вот только никогда в своей не такой уж и длинной жизни Дик не читал таких писем, полных искренности, нежности и чего-то еще, чему он не мог найти понимания. И, что удивительно, почерк далеко не всегда был одним и тем же. Отец переписывался сразу с обоими старшими Савиньяками. И в письмах графини Дик ни разу не видел осуждения или злости. Это поражало еще больше. «Эгмонт, если все так плохо, бери Дикона и уезжай, хотя бы сюда, к нам. Можно найти иной выход. Арно бы не хотел, чтобы ты полез туда, очертя голову. Надор, в крайнем случае, всегда можно будет отбить», — вспомнил Дик одну из фраз, похоже, что последнего письма Арлетты Савиньяк его отцу. Неизвестно, ответил ли он ей что-то или нет. Бунт состоялся. И Надор очень быстро наводнили чужие люди, которые перерыли все, что смогли, забрали все бумаги из кабинета отца. Эту шкатулку Дик утащил из спальни, да и то, случайно — услышал, что эреа Окделл собиралась ее сжечь при первом случае. Потом она по непонятной причине долго искала эту шкатулку, пару раз спрашивала у Дика. Он ей так ничего и не ответил, хотя в ход шли далеко не обычные способы убеждения. Эта история не заслуживала того, чтобы сгореть в огне. Не то, чтобы Дик собирался кому-то показывать эти письма. Они просто были одним из немногих вещей, что хоть немного грели сердце. Хотя бы родился он в любви, а не потому, что так было положено. Вытянув ноги, Дик прижался спиной к алтарю. В Лаик он достаточно быстро стал «невидимкой», наотрез отказавшись общаться даже с теми, кто проявлял к этому инициативу. Дик не хотел испытать боль привязанности когда от общения не останется и следа. Он не рассчитывал, что его кто-то возьмет на службу, несмотря на записки, которые передавал ему эр Август. Сын бунтовщика, Дик должен был отправиться домой, где вернулся бы к постоянным «разговорам» с вдовствующей герцогиней. Она начала бы требовать, чтобы он продолжил дело отца. Вот только Дик не был Эгмонтом. И влезать в новый бунт, губя человеческие жизни не хотел. И дело было не только в Талигойе — четыре века они жили в другом государстве, цепляться за героическое прошлое было неправильно, с учетом, что у них хватало проблем. Взять хотя бы образ жизни Надора. Только здесь, во сне, там, где его не достанут, Дик мог признать очевидный факт — его герцогство жило хуже всех не потому, что с них брался дополнительный налог. Все дело было в нем, необученном герцоге, не способном даже разобраться, куда уходят доходы с шахт и не только с них. Его упрямо вкручивали в рамки покорного и не задававшего лишних вопросов. Герцогиня Окделл вместе с эром Августом управляли Надором самостоятельно, зная, что Дику не к кому будет обратиться. Он слишком боялся привязанностей, его хорошо научили, что ничего хорошего от близости с людьми ждать не стоит. Вот только Дик сам себе признавался, что хотел бы хоть раз обжечься, лишь бы не находиться в том одиночестве, каким он себя окружил. Но никогда на это не решится. Проснулся Дик с привычно уже сухими глазами. Слез не было, он так и не мог себе позволить эту малость, даже во сне. Но глаза от них, не пролитых, горели так, что пришлось потереть лицо здоровой ладонью, чтобы справиться с неприятным ощущением. Хорошо еще, слуги герцога Алвы появились чуть позже, дав возможность Дику привычно собраться с силами. Плечо болело, но не так, как привычно уже ныло сердце. Несостоятельный герцог. Неумелый мальчишка. Нужный только потому, что других наследников пока нет. Мысли били по душе и сердцу с силой кузнечного молота. Лишь появление герцога Алвы вместе с графом Лэкдеми выдернуло Дика из неуместного сейчас самоедства. Легче от правдивых обвинений ему уж точно не станет. А вот выслушать, что конкретно от него хотят, определенно стоило — как не крути, а следующие три года предстояло взаимодействовать с герцогом Алвой. «Это будут непростые годы, особенно если эр Август решит, что пора меня использовать», — с горечью подумал Дик, прекрасно знавший, что не в силах что-либо изменить, чтобы исправить такое вот положение дел. Все чаще в голову закрадывалась мысль, что лучше бы не рождался, чем вот так. Айрис еще завидовала ему, мол, наследник, первенец, любимец, которому все дозволено. Дик в такие минуты стремился уйти, чтобы не затеять никому не нужную ссору. У нее была своя правда, в которую она верила, с помощью матушки или без нее. — Доброе утро, Ричард, — голос герцога Алвы выдернул Дика из невеселых размышлений. — Выглядишь лучше, чем вчера, — добавил пару слов и граф Лэкдеми, который открыл ставни. От солнечного света Дик непроизвольно зажмурился. Надо же, был уже день, а он этого даже и не заметил. — Благодарю, граф Лэкдеми, — заученно отвечать труда не составило. Дик не сомневался, что к нему скоро потеряют интерес и надеялся, что это произойдет скоро. Его не учили поддерживать длительные светские беседы. В комнату внесли еще одно кресло, кажется, и граф, и герцог настраивались на достаточно длительный разговор. Дик мысленно вздохнул, настраиваясь на вежливые нейтральные ответы. Вот только первый же вопрос несколько выбил его из колеи. — Расскажите о Надоре, Ричард, — герцог Алва устроился на своем месте и вытянул ноги, чуть склонив голову набок. Дик ошеломленно моргнул, переваривая услышанное. — Только не общие фразы, а ваши личные впечатления. — Например, мое родовое поместье отличается роскошным садом, сколько там фруктовых деревьев, — прижмурился от окна Эмиль, становясь похожим на кота. — Их можно было есть до созревания, правда, матушка норовила нам всем за это дать по ушам. Но кислые яблоки, не дозревшие…ммм, и сейчас бы попробовал. — Кидаться ими было тоже неплохо, — усмехнулся чему-то герцог Алва. — Арно это доказал. И ведь попадал, особенно по движущимся мишеням, — он потянулся в кресле, а граф Лэкдеми выразительно потер собственный затылок. Что-то наверно, эта пантомима означала, но Дик решительно ничего не понимал. — Надор, — спокойно ответил он. — Расположен на севере. За пределами родового замка мне доводилось бывать только в раннем детстве с отцом, потом никуда не выезжал. После его гибели эреа Окделл сочла это неуместным. Были запрещены многие традиционные вещи, вроде выведения собак для упряжек. Больше я ничего не знаю, не было возможности. Дик старался говорить спокойно, без особых подробностей, тщательно подбирая слова. Собеседникам точно не интересна религиозная приверженность герцогини Окделл, которая и привела к тому, что ныне провинция считалась самым неудачным местом для выбора своего жилья. Только те, кто родился там еще оставались в этих краях, и то многие юные надорцы стремились в иные земли. Об этом Дик услышал случайно еще несколько лет назад и подозревал, что сейчас там мало что изменилось.