За час до катарсиса

      — Поверить не могу, что ты добровольно согласился на эту душниловку, — сообщил Килиан, один за другим закидывая в рот солёные крекеры.       Мы встретились в университетском кафетерии в полдень следующего дня. Появляться сегодня на занятиях Мбаппе, разумеется, не планировал, больно уж неудачный опыт вышел, но позволить пропасть бесплатному купону на обед было выше его сил. Я был только рад: спортсменов alma mater кормила на славу, и урывать кусочки от их ланча я обожал. Плохо одно: купоны были именные, и в дни отсутствия Килиана мне приходилось раскошеливаться на обед самому. Выходило сравнительно недорого, в среднем около пяти евро, но бесплатная еда как будто бы была вкуснее. Сегодня мне перепал крем-суп из шпината и сок в пакете, а себе Мбаппе по праву сильного забрал треску на подушке из зелёной фасоли и капустный салат. Квадратный сэндвич мы традиционно разделили пополам, а крекеры и яблочные дольки лежали на столе как закуски, и каждый из нас мог нырнуть в пакет рукой, чтобы завершить трапезу на особой ноте. Да, дружба с Килианом Мбаппе была непростым делом, но очень уж рентабельным.       — А в чем проблема? — неожиданно даже для себя самого довольно резко спросил я.       Черт, при всех плюсах, каким раздражающим он порой бывает! Нет, я вовсе не ожидал, что Килиан разделит мою радость по поводу предложения профессора Жиру. Научные конкурсы моего друга абсолютно не интересовали, кроме того, инцидент с эссе и показательная порка сильно отвернули его от профессора теории государства и права, но… Но я ожидал хотя бы вежливой улыбки вроде той, которую выдавливаю сам, когда он начинает свои бесконечные рассказы о том, сколько голов положил в студенческой лиге и каких звёзд видел, играя в академии ПСЖ. Вместо этого я теперь внутренне готовился выкатить список аргументов в защиту своего интереса к науке, одним из которых был, разумеется, корыстный мотив.       — Да брось, Антуан! Тусоваться в университете вместо того, чтобы в законное время после занятий идти домой, или куда там ходят обычно ботаны типа тебя, — это тупо.       — Поверить не могу, что слышу этот упрек от человека, который все свое время и до, и после, и во время занятий тратит исключительно на футбольную команду, — парировал я.       Мбаппе поднял руки, признавая поражение.       — Справедливо, дружище, но если серьезно — чем убиваться на научном поприще, лучше бы ты шёл на стажировку. Где бы ты хотел работать?       — Да я как-то не…       — Ясно. Ну или девушку себе найди.       Советы от человека, не имеющего ни четкого плана на жизнь, ни девушки, ни даже желания идти на следующее занятие, конечно, подкупали своей новизной, но авторитетно для меня точно не выглядели. Вместе с тем, идея пойти куда-нибудь на стажировку звучала интересно. Куда берут первокурсников? Да навряд ли много куда… Нужно проработать этот вопрос. Но не с Мбаппе — не хочу, чтобы он знал, что я заинтересован в его идее. Я промолчал и стал упаковывать нетронутые остатки нашего ланча в салфетку.              — Я слышал, что в общежитии жизнь не сахар, но чтоб настолько? — Килиан воззрился на сие действо с нескрываемым удивлением.       — Это не для меня.       — А для кого?       — Не важно.       — Вот это новости! Рассказывай давай. Подарочки для мадемуазель Арно? Или другую пассию завел?       — Иди ты, — махнул рукой я. — Это для того клошара, что побирается у метро.       — Для Кряхтуна? Сильно. Прикармливаешь себе друга на случай, если уйдешь в науку и станешь нищим профессором? — Мбаппе хихикнул.       Я фыркнул, демонстрируя, что оценил шутку.       — Нищим? Не думаю — не забывай про грант. Тысяча евро! Ты когда-нибудь держал в руках такую сумму?       — И больше держал, — Килиан отмахнулся от меня деревянной вилкой. — Но, честно говоря, я бы на твоём месте не раскатывал губу на грант. Мы в том году тоже получили деньги от Студенческой лиги за свои серебряные медали, хорошие деньги. Я уже выбрал игры на PlayStation, которую куплю со своего гонорара! Но на награждении администрация университета радостно сообщила, что на эти деньги пошьет нам новую форму. А сколько счастья было в глазах капитана! Он-то вообще на мотоцикл копил…       Я ухмыльнулся. Звучало действительно похоже на Ассас. Высокое руководство было редкими жмотами, способными удавиться за последний цент. Но если мне выплатят за победу хотя бы половину от обещанной суммы, это уже будет сладко. Сейчас деньги мне высылали родители, и их едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Однако я понимал, что просить больше было бы несусветной наглостью с моей стороны. Родители только-только скинули с шеи Мод, которая в Лионе начала мало-помалу зарабатывать, как тут на нее всем весом запрыгнул я. А ведь впереди еще Тео…       — Но тот сезон был классный, — Килиан лениво потянулся с ужасающим звуком, тем самым вырвав меня из мечтаний о гранте. — В этом всё пока складывается хуже. Можешь себе представить, на прошлой неделе…       О Господи, только не снова его рассказы…       — Ой! — деланно воскликнул я и ткнул пальцем в настенные часы. — Прости, меня ждёт профессор Жиру! Расскажешь в следующий раз, ладно?       И я умчал быстрее, чем мой друг успел как-то отреагировать на этот некрасивый поступок. ***       Кабинет профессора Жиру, как, впрочем, и кабинеты большинства других преподавателей, располагался на третьем этаже административного крыла. Студенты здесь бывали редко, обитали в основном в учебной части здания, а в самых крайних случаях заглядывали на второй этаж в деканат или на кафедры: бегали за справками, доносили долги. Третий же этаж вообще считался негласно закрытым: туда ходили самые отчаянные и безнадёжные, в основном те, кому необходимо было вымолить оценку у преподавателя лично.       Но сегодня на третий этаж я шёл триумфатором, по личному приглашению профессора. Нос мой был гордо вздернут к потолку, шаг устойчив, спина пряма. Третий этаж — это показатель успеха, и я иду ему навстречу, словно солдат на победном параде. Но поднявшись по мраморной лестнице, я оказался слегка разочарован: открывшееся моему взору мало чем отличалось от того, что я мог увидеть в учебном крыле или на втором этаже. По моим ожиданиям, вход на профессорскую территорию должен был охраняться как минимум военными Республиканской гвардии, а стены представлялись украшенными золотой лепниной. Но в действительности же на входе меня никто не встречал, а стены вообще оказались пусты: ни лепнины, ни портретов выпускников в резных рамах, ни даже информационных стендов, коих в избытке было этажом ниже. Я увидел длинный коридор, по правой стороне которого ровным рядом шли одинаковые двери, а по левой — окна. Все двери выполнены из темного дерева, очевидно, очень любимого проектировщиками университета, и каждая была увенчана массивной табличкой с именем преподавателя и перечнем всех его регалий. Я миновал цепочку неизвестных фамилий и дошёл почти до самого конца коридора, прежде чем увидел нужный мне кабинет. Быстро кинул взгляд на щель между дверью и дверной коробкой: язычков замка не видно, значит, незаперто. Нервно выдохнув, я трижды постучал. Черт, кажется, слишком тихо. А если профессор не услышал? Могу ли я заглянуть? Но ведь никто не разрешал войти… Несколько секунд между стуком и приглушенным «да-да», донесшимся изнутри, показались мне вечностью.       Первая мысль, посетившая меня, была простой: как же здесь тесно. Открыв дверь, я попал в настолько маленькое помещение, что даже удивился, как профессор Жиру, человек, в общем-то, не самых скромных габаритов, вообще здесь помещается.       — А, Антуан, — профессор поднял голову от бумаг и приветственно улыбнулся, узнав меня. — Рад вас видеть. Проходите, присаживаетесь. Чаю?       Я вежливо отказался и занял предложенное мне место. Кабинет профессора был не только маленьким, но и очень тёмным: вертикальные жалюзи были глухо закрыты, еще больше съедая пространство. По левой от входа стене располагалось два больших шкафа, один из которых был предназначен для одежды, а второй, с широкими стеклянными дверцами, оказался полон книг. Книги там были самые разные, от учебников и сборников законов, до бессчетного количества монографий самого профессора Жиру. Посреди стоял массивный письменный стол, заваленный кипой каких-то бумаг с перечеркнутыми текстами. Тонкий монитор в углу стола пестрил стикерами с рукописными пометками (я успел рассмотреть только «16.01 15.00 экз. юр.» и «позвонить К.!!!») и являлся почти единственным источником освещения, если не считать тусклую настольную лампу, мощности которой едва хватало на весь этот стол.       — Как прошел ваш день? — любезно осведомился профессор. — Готовы к работе?       — Более чем, — с жаром заверил я. Мне действительно не терпелось приступить. Огонь горел в моей груди, а руки чесались начать стучать по клавишам.       Профессор Жиру выудил из бумаг на столе регламент научного конкурса и стал подробно — пожалуй, даже слишком — объяснять мне каждый пункт положения: сколько страниц требовалось, каким критериям должна соответствовать работа и в какие сроки предполагается закончить. Я машинально кивал: хотелось как можно скорее перейти к сути, но перебивать профессора не поднимался язык.       — А победитель получает…       — Грант на тысячу евро!       — Возможность представить свою работу на международной конференции университетов-партнеров, — с легким осуждением в голосе поправил меня Жиру. — Думаю, для нас с вами это вполне реально. Вы способны всех поразить. Знаете, мне кажется удачной идеей рассмотреть вопрос о конфедерациях и надгосударственных образованиях, что скажете?       Я пожал плечами. Конфедерации так конфедерации. Делов-то — подогнать домашнее эссе под нужные критерии, где-то расписать подробнее, где-то сократить, вот и всё, победа в кармане и вечная слава. Надеюсь, портреты победителей хотя бы публикуют в университетской газете — пошлю родителям экземпляр.       — Тогда я буду ждать ваш план, скажем, в течение недели, а там и начнём. Если возникнут вопросы, с девяти до двух я на месте. Позже или по средам вы меня не застанете, — он подмигнул. — Но, думаю, вам не потребуется моя помощь — вы большой талант, и я чувствую, что вас ждёт великое будущее, если вы решите идти по этой стезе.       В тот момент я обрадовался, что в помещении было темно и профессор не сможет рассмотреть моих пунцовых от гордости щёк.       Время, проведенное с профессором Жиру, пожалуй, навсегда останется в моей памяти как золотой период обучения в университете. Более близкое знакомство открыло преподавателя теории государства и права как невероятно открытого и доброго человека, и я был страшно рад такой возможности. Буду честен, сперва я очень боялся лишний раз беспокоить его, предпочитая решать возникающие вопросы самостоятельно. Однако его открытость для любой помощи подкупила меня, и я стал куда более активно злоупотреблять правом приходить в его кабинет и мог обратиться к нему по любому поводу.       Вскоре наши сугубо научные встречи превратились в почти дружеские посиделки, насколько вообще могут быть друзьями студент и его преподаватель. Я с удовольствием пил чай и слушал рассказы профессора Жиру — куда с большим удовольствием, чем рассказывал что-то сам. Он много говорил о своем жизненном пути: как увлекся наукой, как поступил в Пантеон, как принял волевое решение остаться здесь в другом статусе. Я слушал и вдохновлялся. Он внушал мне такое спокойствие, что мне начинало казаться, будто бы всё в этом мире мне по силам. Наши жизни в сущности были так похожи: он — мальчик из провинции, приехавший покорять Париж и нашедший свое счастье в занятии правом, и я. Но его путь уже устоялся, а я всё только начинаю, но точно знаю, что у меня обязательно получится.       Не скрывая эпизоды своего карьерного пути, он почти ничего не говорил о своей семье. Я не знал, был ли он женат и чем занимались его родители. Я осознал это только много месяцев спустя, и это, наверное, должно было бы меня несколько насторожить, но тогда, сидя в этом маленьком кабинете, я, затаив дыхание, слушал рассказы о том, как тернист путь к успеху.       — Начинать всегда страшно, — говорил мне он. — Входить во что-то новое, неизведанное… Кажется, что ты ничего не умеешь, не знаешь, с чего начать. Но поверьте мне, так происходит со всеми. Никто не рождается профессионалом, все начинают с нуля. Главное — не бояться сделать первый шаг. Думаю, вас, как и многих детей, учили плавать, сбрасывая с лодки посреди озера, не так ли?       Боясь потерять возникшую между нами тонкую связь, я кивнул, хотя такого опыта у меня, конечно, не было. В семье нас трое, но родители дорожили нами всеми.       Он никогда не говорил о том, был ли он счастлив на своем месте и что он делал после того, как каждый день в 14.00 за его спиной захлопывались тяжелые двери Ассаса. Теперь, по прошествии времени, стоя на Лионском вокзале, я прокручивал в голове наши беседы в том тёмном душном помещении и думал: «Почему ты не задавал вопросы раньше, Антуан? Ты бы всё понял. Ты не дурак. Ты бы точно всё понял…».       Как-то у нас с Килианом состоялся разговор.       — Сколько же платит им университет, что они катаются на таких машинах, — хмуро произнёс я, глядя в окно за тем, как преподаватель по ораторскому мастерству — улыбчивая женщина лет шестидесяти по кличке «Стрекоза» за круглые очки с толстыми стеклами — после занятий садится за руль огромного жёлтого Кайена.       — Ты серьезно думаешь, что они загребают здесь невероятные миллионы? — усмехнулся Мбаппе.       Я молча указал ему на отъезжающее чудо немецкого автопрома.       — Так у Стрекозы своя школа ораторского искусства. Пишет, говорят, тексты для выступлений политиков. Слышал недавно страстную речь мэра шестого округа про проблему с парковкой? Стрекоза написала. Видать, под впечатлением от того, что неделю назад у университета было не припарковаться.       — Вот это да…       — Ага. Да все профессора за стенами Ассаса чем-то занимаются, мало кто здесь из-за любви к искусству — кроме философа, разве что, но он просто странный.       — А чем занимаются?       Килиан пожал плечами.       — Да много чем. В основном, частной практикой — ну, знаешь, как адвокаты в кино. Ты всегда можешь отличить их по хорошему костюму. Есть и те, кто работают при судах и ходят на процессы от имени Республики. Их тоже можно отличить по костюму — он никогда не будет сидеть, скорее висеть пыльным мешком. На старших курсах уголовное право ведет самый настоящий судья.       Я представил, как в аудиторию с расписным потолком входит человек в чёрной мантии с белой манишкой и парике и невольно улыбнулся. Круто.       — А профессор Жиру?       Мбаппе недовольно поморщился.       — Ходили слухи, что владеет не то собственным отелем, не то спа-салоном… Но, думаю, брешут. Скорее всего, тоже ведет клиентов, но по делам гражданского характера. Типа, знаешь, разводы, наследство — в общем, все эти маленькие семейные радости.       Этим ответом я и удовлетворился.       Называть отношение Оливье Жиру ко мне отеческим было бы оскорблением по отношению к моему настоящему отцу, который положил всю жизнь на то, чтобы я достиг чего-то большего. Но в своей голове я сравнивал профессора Жиру скорее с дядей или старшим братом, которых у меня никогда не было, но если бы были — они бы точно вели себя со мной именно так, как он: расспрашивали, как прошел мой день, помогали, хлопали по плечу. В этом человеке не было той холодной отстраненности, что можно было заметить в некоторых других преподавателях (хотя, в общем-то, все профессора, с которыми я имел честь общаться в этом семестре, были довольно приветливыми ребятами), и за это я ценил его больше всего.       Он не боялся быть откровенным.       — Я такой халтурщик, — смущенно признался он как-то. — Никогда не могу заставить себя проверять работы сразу, только на следующий день. Положите, пожалуйста, это в шкаф, на вторую полку, — он протянул мне файл с бумагами. — Политологи сегодня писали тест, пускай он дожидается завтра.       — Завтра суббота, — осторожно напомнил я.       — Вот как? Тогда до понедельника.       В какой-то момент наши взаимоотношения достигли высшей степени доверия, и я получил невероятный дар: ключи от его кабинета. Вернее сказать, возможность получать их в его, Жиру, отсутствие. Профессор представил меня главному ключнику Пантеона — седому мужчине в синей форме охранника, и тот выдавал их мне по первому требованию. В кабинете профессора Жиру хранились редкие жемчужины научной мысли, слишком древние, чтобы их можно было выносить за пределы университета, но весьма ценные для моей работы. Пускать посторонних в профессорские кабинеты строго воспрещалось, но Жиру знал: я ответственный парень, а потому нарушил это правило.       — Я не большой любитель задерживаться на работе, — объяснял он. — У меня есть дела поинтереснее. Но мне не хотелось бы, чтобы ваша научная деятельность страдала от моей лени, а потому — пожалуйста, пользуйтесь. Только прошу вас, предупреждайте заранее, если берёте ключи и обязательно закрывайтесь изнутри.       Я соблюдал эти простые правила с большим тщанием. Работа над научной статьей кипела, объем рос, я каждую неделю отдавал профессору новый вариант и получал обратно с массой исправлений. Это было непросто, но я относился к ним с уважением, внимательно читал комментарии, тонкой зелёной ручкой выведенные на полях, и снова и снова вносил правки. Я понимал, что это необходимо для улучшения качества статьи, но в какой-то момент готов был всё это бросить.       Профессор Жиру давал мне советы, как улучшить структуру статьи, как сделать ее более понятной и интересной. Он помогал мне выбрать правильные термины и формулировки, чтобы статья была точной и научно обоснованной, давал массу источников. Мне казалось, что вместе мы сотворим шедевр, и это придавало таких сил, что я готов был перевернуть мир. ***       Холодный ветер свистел в голых ветвях деревьев, последние листья, словно в знак протеста, цеплялись за жизнь, однако их время уже давно прошло. Небо было затянуто низкими свинцовыми тучами, из которых вот-вот готов был пролиться холодный дождь. Уже прошли сентябрь и октябрь, и теперь к концу подходил ноябрь. Это был тот самый момент, когда осень, казалось, окончательно сдавала свои позиции, уступая место зиме.       В университете стало многолюднее. В конце декабря по многим предметам ожидались аттестации для допуска к экзаменам, а потому те, кто самым наглым образом прогуливал всю осень, спешили засветить свои грешные лица перед профессорами. Мне бояться было нечего: меня знали, меня любили, мне готовы были ставить не меньше пятнадцати баллов. Пожалуй, разве что профессор Арно после того теста стала холоднее ко мне относиться…       Должен признаться, находиться в аудитории в эти дни было куда приятнее, чем на улице. За окном монотонно барабанил дождь, а здесь царила весьма уютная атмосфера. Девочки оделись в теплые вязаные свитера, создавая впечатление какого-то тайного клуба, в который не посвятили ни одного парня, а потому все мы нарядились кто во что горазд. Из моего термоса на все помещение раздавался аромат индийских специй, который добавлял теплоты и комфорта в эту осеннюю картину. Рядом недовольно сопел Килиан, громко стучавший пальцами по экрану телефона. Каждый звук, каждый вздох, каждое движение в этой аудитории были наполнены спокойствием и сосредоточенностью.       — Слышал, на первом этаже поставили ящик для рождественских открыток? — я повернулся к Мбаппе. Тот, не отрывая взгляда от экрана, где по зеленому полю бегали управляемые им игроки в белой форме, буркнул что-то похожее на «угу». — Рано, тебе не кажется?       — Не кажется. Ставят всегда… да бей ты, скотина кривоногая! Всегда ставят… да опять всё из-за него! — он нервно отбросил игрушку. — Так вот, ставят всегда за месяц до Рождества и разносят каждую пятницу — завтра, кстати. Наш капитан уже купается в записках от первокурсниц… А чего заинтересовался? Думаешь, тебе перепадёт открыточка?       Я смутился и поспешил закопаться лицом в сумке, чтобы друг не увидел румянца на моих щеках.       — Нет. Но я приготовил маленький сюрприз для профессора Арно. Смотри.       Я положил перед ним маленькую открытку с изображением зимней ночи. Я купил её вчера в газетном киоске — не удержался, уж больно милой она была. На переднем плане стояла нарядная ёлка, украшенная разноцветными игрушками и гирляндами. Рядом с ёлкой сидел умильного вида Санта Клаус в красном костюме и с мешком подарков за спиной. Он улыбался и махал рукой. Над головой Санты мерцают звёзды, а вокруг падают крупные хлопья снега. На оборотной стороне карточки я мелким бисерным почерком вывел: «Merry Christmas for you! The best teacher is you».       Килиан не сдержался и рассмеялся во весь голос. Аудитория притихла, и на нас стали бросать возмущенные взгляды.       — Ну над рифмой стоит поработать, конечно, дружище. Но как идея — бомба.       — Ты так думаешь? — с сомнением произнёс я.       — Конечно! В конце концов, не твоя вина, что она не учила нас писать стихи, а только вдалбливала тексты про Хабеас Корпус и правило Миранды. Чертов юридический английский, как я его ненавижу.       Я усмехнулся. Он говорит это только для того, чтобы поддержать меня. Английский, даже юридический, со всей этой сложной терминологией, давался ему легко. Все тексты, которые давала нам профессор Арно, он переводил и пересказывал без подготовки. Чего уж точно не скажешь обо мне! Несмотря на дополнительные занятия, уровень моих знаний до сих пор болтался где-то в районе А0.       — Могу кинуть в ящик по пути, — предложил Килиан. — Ты всё равно наверняка пойдёшь к своему Жиру, а ящик могут уже забрать.       — Спасибо! — обрадовался я и тут же задумался. — А ты точно кинешь?       — Да как ты смеешь во мне сомневаться?! — Мбаппе возмутился и хлопнул ладонью по столу. — Ты мой друг! Я могу не разделять твоих чувств, но помочь — мой святой долг!       Я улыбнулся. Да, и всё-таки Килиан Мбаппе мог быть чертовски раздражающим человеком, но совершенно отменным другом. ***       — Что ж, Антуан, смею вас поздравить, — торжественно объявил профессор Жиру на следующий день. — Совместными усилиями мы довели вашу работу до совершенства, и теперь она готова быть представлена на суд жюри.       Я смущенно ковырял носком ботинка деревянный пол в его кабинете. Это было возмутительно сложно, но я справился. Я не могу без содрогания вспоминать эти бесконечные ночи, когда я часами выдумывал синонимы к словам, не понравившимся талантливому, но дотошному профессору, однако теперь, по прошествии почти полутора месяцев, как же я был горд собой!       — Я рад, что не ошибся, сделав ставку на вас, Антуан.       Тепло зародилось в груди и растеклось по телу. Хотелось поскорее рассказать все родителям, они так обрадуются!       Я вышел из кабинета профессора с полным ощущением того, что состоялся в этой жизни. Впереди меня ждали лавровые венки, кубки и золотые медали. Или что там дают гениям? Существует ли Нобелевская премия в области права?       В глубине коридора я увидел тонкую женскую фигуру — короткостриженная брюнетка в синем пальто. Профессор Арно! На радостях и не в силах сдерживать эмоции, я побежал к ней, что было мочи. Заслышав мой топот, она оглянулась. Лицо её переменилось в секунду: глаза сузились, ноздри раздулись, губы превратились в тоненькую ниточку.       — Здравствуйте, профессор! — не обращая внимания на эти разительные изменения, воскликнул я. — Вы уже получали рождественскую почту? Как вам мои стихи?       — Ваши стихи? Так это ваша работа?       — Конечно, — заулыбался я. — Я старался. Возможно, рифма слегка хромает, но…       — О нет, что вы! Великолепная рифма! Скажите, Гризманн, вы находите это смешным? — отчеканила она, и я слегка оторопел. Проклятые женщины, да как вам вообще угодить?       — Смешным? Не думаю…       — Вот как? Знаете, вы… Вы… Пройдёмте.       В абсолютном непонимании я проследовал за ней. Куда мы идем? Во всех движениях профессора чувствовалась какая-то нервозность, металлические набойки на её каблуках отзывались чуть громче, чем обычно, словно бы она нарочно била пяткой по полу, чтобы выплеснуть эмоции. Она спустилась на второй этаж, ловко маневрируя между редкими посетителями, и я едва успевал за ней. Наконец она остановилась у одной из многочисленных дверей и, чуть повысив голос, сказала:       — Проходите, Гризманн.       Не предчувствуя ничего хорошего, я поднял глаза на табличку, венчавшую дверь. Приподнятое настроение покинуло меня в ту же секунду, как глаза выцепили из огромного перечня регалий большие буквы «Декан юридического факультета Шанталь Галлен».