Cure

Нейротриптилин действительно делает свою работу - с каждым днем забытое желание закончить все, чтобы стать спокойным, снова возникает у него на подкорке. Удел любого человека, даже частично умершего - ужиться с собственными мыслями в черепной коробке. Жану не на что жаловаться, но его новая жизнь похожа на один из тех глупых ситкомов, которые так полюбила смотреть Кэт во время готовки. Две любящие друг друга девушки усыновили двух парней - оптимистичного любителя собирать наклейки с собаками за покупки из местного супермаркета и частично умершего, имеющего неуд даже по базовым навыкам социализации. У этого шоу явно было бы много зрителей. Прошло восемь месяцев с его приезда и за это время Жану удалось восстановить немногим лишь жалкую четверть своих воспоминаний. Каждый укол лекарства проводил его через навязчивые воспоминания, но он почти привык переносить их без прежней драматичности - по большей части, благодаря Джереми Ноксу. Джереми Ноксу, во взаимоотношениях с которыми с каждым днем нарастало напряжение. И Жан мог поклясться, что напряжение носило сексуальный подтекст. Пару месяцев назад Джереми изъявил желание перебраться в одну комнату с Жаном. А невольным провокатором такого решения стал сам Моро. С насыщением его организма «жидкими чувствами», к нему вернулись сны. А сны Жана никогда не представляли собой, к сожалению, прогулку радужного пони по сахарным облакам. Около недели он каждую ночь просыпался от мучительных кошмаров его прошлой жизни и находил себя в тёплых объятиях Нокса. Как он оказывался в нужном месте в нужное время Жан не понимал, но позволял себе минутную слабость - утыкался носом в тёплое плечо и прикрывал глаза, ощущая привычный запах арахисового печенья и зелёной мяты. Джереми сказал, что ему будет спокойнее, если он сможет иметь возможность будить Жана до того момента, как он будет глубоко проваливаться в болезненные события своей прошлой жизни. Поэтому, под одобрение Каталины и Лайлы, они внесли к нему в комнату раскладной диван. Жан, в прошлом будучи Вороном, привык делить комнату со своим напарником. Но Джереми Нокс категорично отличался от всех Воронов, с которыми Жан когда-либо жил. Потому что он никогда не был Вороном. Джереми был шумным, громким, даже навязчивым, но Жан не мог не задерживать взгляд на нем, когда тот снимал свою футболку, обнажая торс. Не мог не замечать преступно спускающихся во время сна шорт, открывающих взгляду косые мышцы и резинку боксеров. Жан откровенно пялился на его выпирающие ключицы, сильные руки с набухшими венами и его веснушки на слегка курносом носу. Джереми был преступно красивым и до прекрасного живым. Нокс с нежной улыбкой на губах издевался над его бисексуальностью, позволяя себе больше тактильности, чем это могут позволить себе друзья. Его пальцы касались его плечей, загривка, поправляли выбившуюся прядь из прически. Он задевал его бедром, когда они сидели на диване, засыпал на его плече, когда фильм касался слишком скучным; брал его с собой на пробежку и помощником в местную больницу, чтобы Жан кусал губы от того, насколько хорошо на нем сидит медицинская форма. Джереми был провокатором и они оба знали об этом. Жан решил, что игнорирование проблемы – как всегда, лучший способ ее решения. *** … Он снова заперт в Гнезде – он никогда ни с чем не спутает эти черные стены с низкими потолками. Эвермор – лабиринт, из которого не существует выхода. Единственный выход из Гнезда наверх – это на корт, на очередную тренировку или домашний матч. Жана тошнит, но это – знакомое чувство. Он пытается вдоволь надышаться спертым воздухом, когда тренер Морияма останавливает тренировку свистком, и не обращает внимание на терпкий запах пота товарищей по команде. Этот воздух – самый свежий, который он может получить. Они встают в ровную линию, крепко сжимая свои клюшки, каждый – звено единой цепи, Ворон, клон, лишенный индивидуальности. Тренер Морияма ходит по ряду и его взгляд не предвещает ничего хорошего. Жан уверен, что сегодня справился лучше многих, но не может позволить себе расслабится. Его плечи напряжены, а кисти обжигает огнем – Рико, которого ему нужно было сегодня опекать, никогда не стеснялся в силовых приемах. Его юркость давала ему необычайное преимущество против громоздкого Жана. Несмотря на это, ему пару раз все же удалось заблокировать его удары по воротам. Для Свиты Короля это – более чем достойный результат. Трость Хозяина издает свист и Ворон через человека от Моро падает на колени с глухим вздохом. Это – нормальная практика. Хозяин знает, что делает. Этот Ворон сегодня не оправдал ожиданий и не выложился на полную. Экси – грубый спорт. Шквал ударов трости обрушивается на провинившегося и Моро сглатывает тяжелый ком в горле. Прошло 3 года после того, как он попал к Воронам. Это был его первый год в качестве защитника в основном составе. Хозяин задерживается напротив него, и у Жана все внутренности сжимаются от ужаса. Человек перед ним, несмотря на свою напускную аристократичность – чудовище. Жан боится собственных мыслей, будто бы кто-то может их прочитать, но взгляд не отводит. Отвести взгляд от Тренера, когда он одарил тебя своим вниманием – знак высшего неповиновения. За такое бывает очень больно. Жан помнит. Однако Морияма проходит дальше, а Жан крепче нужного сжимает пальцами клюшку от облегчения. Сегодня ночью он сможет уснуть быстрее, не тратя время на зализывание собственных ран. Рико сегодня тоже им доволен. Когда Рико не доволен, Жану не дают возможности играть. У него кровь стынет в жилах, когда он слышит очередной свист трости и слабый вздох, который он никогда ни с чем не перепутает. Он не может повернуть голову, потому что это значит нарушение дисциплины. Костяшки пальцев на тяжелой клюшке белеют от того, какой крепкой стала его хватка. Этого просто не может быть. Тренер плюет что-то на японском и ему слабо отвечает надломленный от нахлынувшей боли голос Кевина Дэя. Переговоры идут ровно тридцать три секунды – Жан считает – когда очередной удар трости опускается на нападающего. Жан ненавидит себя за то, что собирается сделать. Мечты об единственной ночи, лишенной боли, лопаются как проколотый иголкой воздушный шар. Они не смеют трогать Кевина в его присутствии. Он им не позволит. Он разжимает крепкую хватку и тяжелая клюшка для экси с громким звуком падает на паркетный пол стадиона Эвермор. Все взгляды устремляются в его сторону. Давай же, Тренер, отвлекись на меня. Не трогай Кевина. Жан просыпается глубокой ночью от фантомного ощущения трости Тренера на своих ребрах. Он начинает чувствовать слишком многое и это его пугает. *** Джереми отводит Жана к врачу, когда замечает, что он трёт глаза слишком часто — чувствует резь от контактных линз. Слезные железы у него почти не работают, так что глаз не получает должного увлажнения. Кусочки мягкого пластика неприятно царапают его слизистую. Он пытался капать в глаза специальный раствор, но это помогает ровно на тридцать минут. Доктор Уинфилд светит в его глаз офтальмологическим фонариком, пытаясь оценить масштаб проблемы, а после задаёт вопрос, от которого Жан немного теряется. — Как часто ты носишь контактные линзы, Жан? – она прищуривает глаза, нажимая кнопку, и огонек меркнет. — Постоянно, мэм. — На сколько часов в день ты снимаешь их перед сном? — Я не снимаю их, когда ложусь спать, мэм. Джереми, сидящий за соседнем стулом, бросает на него удивленный взгляд. Его вообще здесь не должно было находится, но как минимум Нокс – волонтер Ассоциации помощи людям с СЧС, и вроде как работает тут медбратом на полставки. Как максимум – Джереми Ноксу мало кто может отказать. Хотя бы из-за его мягкой улыбки. — Жан, — мягко начинает Эбби, и Моро готовится к бесконечной лекции. — Контактные линзы не предназначены для постоянного ношения. Они – только для выхода в общество, для твоей безопасности. Он хочет сказать, что для его безопасности не выходить из дома – лучшее решение, но он не решается спорить. Эбигейл Уинфилд, бывшая медсестра Лисов, ведет его с самого первого дня, как его забрал Джереми. Пока она ни разу не сделала ему ничего плохого. — Я знаю, мэм. —  Он неосознанно возвращается во времена, когда его отчитывали за то, что он вновь пришёл попросить ибупрофен и пластырь, — мне просто так... проще. — Джереми, — устало произносит Эбби и переводит взгляд на его соседа, — возьми под контроль. Джереми кивает. — Крем, линзы — все снимаем на ночь. Жан, — она возвращает свой взгляд на спокойного Моро, — Клетки твоего мозга медленно восстанавливаются из-за лекарства. Поэтому ты чувствуешь резь в глазах. Нейронные связи формируются заново, поэтому все чувства со временем должны восстановится. Есть огромный шанс вернуться к прошлой жизни, понимаешь? Не усугубляй ситуацию собственным упрямством. Жан кивает, опуская глаза на собственные руки. Эбби выдает Джереми очередной запас лекарств и какие-то капли, которые настойчиво рекомендует капать 3 раза в день. Нокс оставляет свою размашистую подпись на бланке акта приема. Есть огромный шанс вернуться к прошлой жизни, понимаешь? У него холодеет все внутри от этой фразы. — Доктор Уинфилд. — Да, Жан? – она поднимает свой взгляд, отрываясь от заполнения его карточки. — Боль тоже вернется? Она откладывает ручку. Джереми переводит на него нечитаемый взгляд. — Боль – часть человеческой жизни, поэтому боюсь, что да. Боль и другие не самые приятные чувства тоже вернутся со временем. Жан кивает, игнорируя изучающий взгляд Джереми на себе. Не то, чтобы он ожидал другого ответа.  Как и предполагалось, Джереми этим же вечером проскальзывает вместе с ним в ванную комнату. Жан ничуть не удивлён, поэтому молча продолжает занавешивать большое зеркало огромным махровым полотенцем. Джереми ничего не произносит. — Я могу... — начинает по привычке Жан, но Джереми перебивает его, движением корпуса вперед намекая присесть на край ванной. Он слушается. — Так ведь будет быстрее, — мягко говорит Нокс и смачивает мягкий ватный диск в очищающей жидкости. — Скажи мне, что ты не делал так все тридцать две недели, сколько ты живешь с нами. — Тогда не задавай мне вопросы, ответ на которые не хочешь услышать. Джереми закусывает нижнюю губу и Жан позволяет себе засмотреться на него и на выступающие из-под лямок домашнего кроп-топа ключицы. Рука Джереми нежно касается его щеки и делает первый рваный мазок. Жану очень хочется возразить, но это — наказ лечащего врача. Джереми продолжает смывать тональный крем со всей аккуратностью, на которую был способен, тщательно, до одури нежно проводя пальцами по его щекам. — Поверни голову, — мягко просит Джереми, и Жан послушно наклоняется назад, открывая шею. Нокс продолжает манипуляции, успевая менять ватные диски. Жану становится некомфортно от того, что краска больше не защищает его лицо. Он — живой труп, его лицу смерть не идёт так, как Рене Уокер. Пальцы Джереми касаются его виска. — Линзы? — спрашивает он тихо. Жан кивает, смотря прямо на загорелое лицо Солнечного капитана. Нокс обрабатывает руки, берет силиконовую палочку для линз из комплекта, и мягким движением вынимает серую контактную линзу. Жан на автомате тупит взгляд и опускает голову. — Эй, — после того, как Джереми убирает линзу в контейнер, он дотрагивается пальцем до его кудрей, — Я не закончил со вторым. Жан сжимает пальцами ткань своих домашних шорт, но голову поднимает. Как, должно быть, уродски выглядит разница между естественным для людей серым цветом линз и его настоящими глазами. Однако взгляд Джереми не меняется. Он повторяет манипуляцию со вторым глазом и капает в каждый по три капли лекарства из маленького тюбика. Моро закрывает глаза, потому что увлажнение чувствуется болезненно. Он продолжает чувствовать нежные прикосновения к своему лицу, но глаза не открывает — все ещё не может. Пальцы Джереми Нокса повторяют мягкими тёплыми подушечками на его коже все имеющиеся шрамы. Жан сглатывает, потому эти движения ему нравятся. Джереми Нокс очень нежный, от него пахнет теплом и домом. Тем, чего у Жана так давно не было. Подушечки пальцев молча исследуют его лицо, он смахивает капли влаги с его чёрных ресниц. Проводит линию вниз по контуру носа с горбинкой. Моро не понимает, как кому-то как Джереми Нокс может быть нормально дотрагиваться до такого, как он. Он не понимает, как кому-то как Джереми Нокс может быть нормально дотрагиваться до кого-то такого, как Жан Моро. Его ладонь приподнимает подбородок и Жан чувствует, как Джереми проводит большим пальцем по его нижней губе. Жан не знает, что на него находит, но он ловит это движение едва ощутимым поцелуем. Нокс пропускает громкий вздох. — Жан, — его голос нетипично хриплый. Моро приоткрывает глаза и встречается с взглядом, от которого мурашки выступают на загривке. Чёртова Ассоциация со своими умными учеными, создавшими жидкие чувства в стеклянной колбе. — Джереми. В следующий миг Моро ощущает чужие мягкие губы на своих губах. И все встаёт на свои места. Он закрывает глаза, отдаваясь забытым ощущениям. Руки Джереми нежно держат его лицо, он углубляет поцелуй, становясь более настойчивым и нетерпеливым. Жан приоткрывает рот, позволяя этому удивительному человеку все, что он захочет. Он тянет к чужой талии руки, но в последний момент опускает их, передумав, но Джереми ловит его за запястье, подчиняя своей воле. Холодные цепкие пальцы касаются разгоряченной кожи и Жан ощущает, как он дрогнул от контраста температур. Его пальцы скользят под ткань короткой футболки, которую он носит дома, и Джереми роняет в его рот глухой стон. Волна мурашек вновь прокатывается по телу, потому что этот звук — просто что-то невероятное. Джереми Нокс — это что-то невероятное. Он отстраняется от его губ через мгновение и касается лбом его лба, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Жан вцепляется пальцами в его рёбра, чтобы оставаться рядом. — Дже... — Шшш, Жан, — перебивает его полным нежности шепотом Джереми, целуя в уголок губ, — ничего не говори. И Жан не говорит. Лишь чувствует в своих кривых от переломов пальцев чужое сбитое дыхание и стук сердца. Очень быстрый стук. *** — А как ты хотел, чтобы все закончилось? — Не выдерживает Каталина и отбрасывает лопатку, которой еще секунду назад подхватывала мягкий блинчик, — Нет пульса — нет проблем? Жан сидит на любимом барном стуле Джереми и рваными движениями ножа нарезает сыр для начинки. Он злится. Неприятный разговор, который он откладывал долгие месяцы, все-таки происходит, потому что Каталина больше не может молчать. Она психует на Жана из-за того, что он залезает рукавом толстовки в намешенное ею тесто, после чего хватает его за руку и уверенным движением закатывает ему рукава. Жан пытается вырвать руку, будто ошпаренный, на что получает от нее подзатыльник. — Моро, ты не выносимый идиот, — Жан смотрит на нее так, будто видит в первый раз, — Будто никто здесь не знает, как ты покончил с собой. Жан молчит. Кэт возвращается к сковородке с раскаленным маслом и шипит, когда оно стреляет в ее сторону. — Было такое разбирательство, Жан. — Она продолжает разговор так, будто говорит о прогнозе погоды, переворачивая блинчик, — Эдгар Аллан схлопотал нифиговую красную карточку в НССА после этого. Жан продолжает нарезать сыр. Каталина прекрасно знает, что он слушает. — Ни у кого в голове не укладывалось, как в такой эталонной команде как Вороны студент мог совершить самоубийство, — Кэт наблюдает за тем, как Жан опускает голову, так, что его кудри закрывают глаза. — Поступление в Эдгар Аллан, место в Воронах — да это же золотой билет в Национальную Сборную после выпуска. Гарантированная карьера и старость без бед. — Золотой ошейник на твоем горле, — комментирует Жан. Альварес смотрит на него, ожидая, что он продолжит, но он молчит. — Пока СМИ рылись в грязном белье Эдгара Аллана и Андрича, — продолжает Кэт, — Воронов обязали к посещению мозгоправа. Получилось не сразу, многие отказывались до тех пор, пока команде не пригрозили дисквалификацией почти в самом конце сезона. Хотя не скажу, что они смогли нормально играть в таком состоянии. Она фыркает, отчего длинные пряди волос, выпущенных по ее лицу, шевелятся. — Рико и тренер Морияма пытались отстреливаться от СМИ, как могли, но всем и так было ясно, что что-то в Воронах не так. Два звездных игрока за такое ничтожное количество времени — один с травмой, второй — в могиле... это слишком. Каталина сдвигает сковородку с огня, чтобы не пригорел блинчик, и огибает островок, подходя ближе к Жану. Жан смотрит на зажатый в руке нож, на котором виднеется грязный след от сыра. — Скажи мне, Жан, — Кэт кладет свою теплую ладонь на его запястье с безопасной стороны и они встречаются взглядами. — Ты ведь совсем не хотел умирать, верно? Ты просто хотел положить всему конец, только не нашел другого способа. Жан отводит от нее взгляд, потому что понимает, что ему нечего сказать. Его рука дрожит под чужой теплой ладонью. Жану хочется уйти, сбежать, спрятаться, потому что Каталина Альварес не поймет. Она — не Ворон. Она не знает, через что ему пришлось пройти, чтобы решиться на этот шаг. — Сколько слоев грима ты наложил сегодня, Жан? — Она смотрит на него так, будто видит насквозь и знает все его мысли, — И как далеко ты планируешь убежать внутрь себя, чтобы наконец позволить себе нанести на один меньше? Он поднимает на нее взгляд, в котором она видит куда больше, чем ему бы хотелось. Жан хочет принимать себя, но не может. Быть собой, назваться полным именем, заниматься тем, чем ему хочется даже сейчас кажется ему неправильным. У него нет на это права, не у кого попросить разрешения. — Я не знаю, через что ты прошел, Жан Моро. — Каталина подходит к нему сзади, обвивая руками его талию и оставляет мягкий поцелуй на его плече, — Но одно я знаю точно. Ублюдки, которые заставили тебя страдать — мертвы. Дай себе шанс быть счастливым. С нами. — Спасибо, Кэт. — отвечает он ей спустя добрую минуту, ощущая все это время тепло живого тела сзади и ее мягкую улыбку.  — Все нормально, Жан. — Она гладит его по волосам так нежно, что ему хочется расплакаться. — У каждого из нас свои шрамы.  Жану — девятнадцать. Иногда даже ему хочется быть ребенком. *** Жан встречает Кевина там, где меньше всего ожидает его увидеть. Не при походе в гребанный продуктовый магазин. Он все ещё не готов, поэтому поражённый мозг сначала блокирует все возможные чувства и он застывает столбом, когда замечает его фигуру в соседнем торговом ряду, а после — его захватывает такой панический, животных страх, что все, что он может — бежать. Он быстро разворачивается, надеясь остаться незамеченным. Найти Лайлу, найти Лайлу. Бежать. Нет, нет, нет, он не готов. Почему Кевин такой бледный? Конечно он заметил. Это же блядский Кевин Дэй. — Жан. Кевин хватает его за запястье, заставляя остановится. Впереди слышатся удаляющиеся голоса случайных покупателей, а они остаются вдвоем посреди слегка затемнённого торгового ряда. От ощущения чужих пальцев на собственной коже его передергивает, потому что по телу пробегается ток — наверное, срабатывает тактильная память. — Почему ты стал... — голос Кевина дрогнул, прежде чем он смог справиться с собственными демонами, — стал таким. — Каким таким, Кевин? — Жан не поворачивается к нему, взглядом упираясь в беспорядочную выкладку товара в паре метров от них, — Если ты не помнишь, я всегда был живым трупом. Кевин вздрагивает от его спокойного голоса. Это многого ему стоит. Если Жан повернётся к нему — он перестанет быть спокойным. Запястье, которого касается Кевин, горит огнем. — Мертвым, Жан, — в родном голосе чувствуется сквозящая боль, будто бы случившееся коснулось одного лишь Жана. Только вот Кевин Дэй — тоже жертва СЧС и руки у него холодные, словно лёд. — Как ты умер? Жан может просто соврать. Он имеет право не говорить Кевину Дэю правду. Только он знает, что то, что хочет услышать от него Кевин — он уже знает из новостных источников. Жан тушуется, ссутулится, привычным движением пытаясь спрятать голову в собственные плечи. Поза человека, готового к последующему удару. Кевин ее знает наизусть. — Жан, — нежно зовет его Дэй, отпуская его запястье. Моро умоляет самого себя не вестись на его интонацию, даже несмотря на то, какие импульсы посылает его недавно воскресшее тело. Это  — ловушка, билет в один конец. — Посмотри на меня. Жан поворачивается, не в силах его игнорировать. Кевин стоит в паре метров от него, в искаженных бесцветных глазах с искривлёнными зрачками плещется тоска и извинявшаяся грусть. Кевин всегда так смотрел на него в Гнезде, когда они были младше  — одним лишь взглядом извиняясь перед ним за то, что ничего не может сделать в его защиту. Только вытирать потом его слёзы подушечками пальцев и криво зашивать рваные, особо глубокие раны после очередных забав Рико на корте. Жан ненавидел этот взгляд, потому что он делал ему больно. Намного больнее, чем Морияма, Тецуджи и любые Вороны, слепо исполняющие приказы, вместе взятые, потому что Жан чувствовал, что ему не все равно. Кевин Дэй стоит, задрав преступно-рыжую толстовку университета Пальметто, обнажая подтянутый торс. Жан скользит взглядом по его прессу и видит вереницу абсолютно бессмысленных шрамов в районе важных органов, а также искусно оплетающих ярко выделенные косые мышцы. Жану становится трудно дышать, потому что то, что он видит — неправильно. Кевин Дэй в его глазах даже в посмертии — фарфоровая кукла без изъянов. Только один человек осмелился бы уродовать произведение искусства. — Рико. — Тихое подтверждение самого страшного. — Я не помню что чувствовал,  — признаётся Кевин, — это было так, будто меня убрали с доски до того, как началась игровая партия. Он опускает руку и толстовка спускается по его телу, доходя до бедер. Жан закусывает нижнюю губу. Правда в обмен на правду — честная сделка. — Боль, — тихо сказал Жан, — а потом — свобода. Кевин замирает, пропадает из восприятия. Но, кажется, начинает понимать без слов. Жан надеется, что ему хватит такта не продолжать допрос. Но он ошибается. — Как именно ты умер, Жан Моро? — настаивает Кевин и Жан опускает взгляд на рукав своей толстовки. А после поднимает рукав, выставляя на тусклый искусственный свет грубый шрам от вскрытия вен. Кевин сокращает дистанцию и холодными тонкими пальцами берет его за руку, так аккуратно, будто он мог рассыпаться. Он рассматривает отметку слишком внимательно, дотрагивается рукой до грубого рубца. Жан знает, насколько жуткой выглядит эта отметка, но Кевин не отводит взгляда. На его лице пока — нечитаемое выражение.  — Жан, зачем? — Дэй поднимает на него взгляд, — Ты же мне обещал. Жану хочется смеяться от этого вопроса.  Жану очень интересно узнать, стоил ли побег Кевина из Гнезда того, чтобы оказаться сейчас здесь, вот в этой самой точке. Шрам на левой руке Дэя даже спустя столько лет выглядит ужасно неправильно. Моро сдерживает порыв взять его за ладонь и прикоснуться губами к рельефу испорченной кожи. Жан сохраняет молчание до тех пор, пока Кевин Дэй мягко не ударяет его кулаком по груди в районе сердца. Это совсем не больно, потому что удар мягкий и отчаянный. Больно смотреть только на то, что все это время Кевин винил себя в его смерти, а Жан даже сейчас не может объяснить ему почему это не так. Жан перехватывает чужие запястья, не в силах терпеть чужое саморазрушение. Он всегда таким был — нестабильным, драматичным, а посмертие закрепило его в лучшие годы. У Жана дыхание спирает от того, какими глубокими выглядят чужие, будто размазанные по глазной склере, глаза. Жан никогда не забудет оттенок изумрудного, который теперь можно вернуть только благодаря цветным линзам. От осознания, что у него теперь есть особое воспоминание, радует и ужасает его в равной силе. Это не справедливо. Кевин Дэй должен был встретить глубокую старость на вилле на берегу моря, а Теодора Мулдани должна была подарить ему самого красивого на свете ребенка. Но Кевин теперь — лишь отголосок прошлого себя, лишенный экси и жизни, а Тея — мертва, сожрана монстром, которым в Восстание отстреливали головы. Он не имеет никакого права его касаться, но ничего не может с собой поделать. Их лица непозволительно близко друг к другу, Жан чувствует прожигающий его насквозь взгляд. Дэй — не Рене. Ему нужны ответы.  — Они сломали меня, Кевин. — Моро шепчет это еле слышно, лицо в лицо, будто признаться в этом вслух не только не просто, но и ужасно стыдно. Прошедшее время звучит правильно, это все было там, в прошлой жизни. — Ma vie sans toi n'a aucun sens. Признание слетает с его губ быстрее, чем он успевает подумать, о чем говорит. Дэй вдруг прижимает его к себе, запуская пальцы в непослушные чёрные вихры. Жан ощущает на губах, наверное, самый отчаянный поцелуй со времен их пребывания в Гнезде. Жана переносит в его семнадцать, под землю замка Эвермор, в тёмную удаленную комнату Гнезда, в которой они по ночам делили одну кровать на двоих, если могли двигаться. Кевин распыляется мгновенно, когда не ощущает сопротивления, как и тогда, будто от того, как сильно и быстро они поцелуются, зависит его жизнь. Жан хватает его за запястье, поднимается выше и переплетает их пальцы. Будто бы когда-то он был способен ему сопротивляться. С Кевином всегда — четкое, до границ безумия, да.  Ничего не меняется, только чужое тело больше не выделяет сжигающее тепло. ...маленький Жан седлает его бедра, боясь прервать желанный поцелуй. Тело реагирует быстрее, чем мозг, хочется отползти назад, потому что если кто-нибудь сейчас зайдёт — в Гнезде нет замков на дверях — это будет приговор на смерть. Но зелёные глаза, потемневшие от возбуждения, смотрящие на Жана с болезненной нежностью, заставляют его сделать абсолютно другое. Он пробно двигает бёдрами и ловит удивленный вздох Кевина собственными губами. Жан переплетает их пальцы, заводя руки наверх, но не делая при этом больно. Кевин сводит брови, и Жан целует эту нелепую морщинку на переносице, делая ещё одно движение. — Жан, — шипит Кевин, но Моро понимает, что он совсем не против, слишком уж нетерпеливо ерзает на месте, — что ты творишь? — Je n'en ai aucune idée, — шепчет Жан на французском, изгибаясь в пояснице, из-за чего движение получается интенсивнее. Кевин закусывает губу, потому что чувствует как твердеет, и Жан тоже это чувствует, и своё и чужое возбуждение. — Jean, — с мольбой в голосе на французском начинает Кевин, — je t'en supplie. — Мне остановится? — шепчет Жан, вжимаясь пахом в чужой пах, и роняя едва различимый стон. Они с ума сошли, но сейчас Жана это не волнует. Ни саднящие синяки по всему телу от трости Хозяина, ни то, что в Гнезде все ещё раздаются голоса старшекурсников, засидевшихся на кухне. Все это не имеет никакого значения, когда Кевин Дэй сжимает его пальцы в немой просьбе, а потом произносит ее вслух.  — Нет. — Он вертит головой, ощущая как пересохло в него в горле, — D'accord, chérie, mais dépêche-toi.  Жан кивает и подаётся вперёд, чтобы прижаться к нему плотнее и оставить мажущий поцелуй на шее. Он начинает двигаться быстрее, радуясь тому что Андрич согласовал кровати с матрасами, которые не скрипят. Кевин скулит ему в уши, пытаясь сдерживать стоны, и Жан любит в нем абсолютно все.  Он вновь толкается, вжимаясь в чужое тело, и от трения становится так невыносимо жарко, что мозг плавится. Жан чувствует пот на своей спине, но это не важно, важен лишь Кевин и его доверие, его красивое правильное лицо с мягкой морщинкой между бровей. Жан сжимает ногами чужие бёдра, чувствуя скорую разрядку. Даже обычной близости Кевина для него больше чем достаточно, чтобы кончить, а такое у них — в первый раз. Кевин как слепой котёнок тычется носом в его щеку и оставляет едва уловимый поцелуй. Жану ужасно хочется чтобы он не сдерживал себя и подарил ему стон. Но подвергать его опасности он не собирается. Жан ускоряет темп, и Кевин сжимает их пальцы, когда кончает, Жан чувствует влажное тепло между их телами. Они проходят через оргазм, держась за руки, и ему невероятно хочется упасть поверх чужого тела, чтобы покрывать лицо Кевина десятком ленивых поцелуев, но все это — слишком, слишком опасно. Вместо этого Жан разжимает пальцы, и вскакивает с Дэя, позволяя себе присесть на секунду на край его кровати, чтобы хоть немного прийти в норму. — Жан, — Кевин тяжело дышит после оргазма и его голос тягучий, как жидкая карамель. — Спасибо. Жан кивает, и находит в себе силы добраться до собственной кровати. Он накрывается одеялом с головой и касается влажной ткани своих спальных штанов — единственное подтверждение тому, что ему это не привиделось. Засыпая, Жан надеется на то, что когда-нибудь придет время, когда он сможет услышать стоны Кевина во весь голос. И может быть даже свое имя, слетающее с любимых губ. Жан думает, что задыхается. Кевин целует его так отчаянно, так искренне, что он может почувствовать как дрожат чужие руки. Он притягивает его к себе за талию, а Жан в ответ обхватывает его шею руками. Такая тонкая шея, что хочется сломать ему все кости, за все, что Жан из-за него когда-то пережил, но это – Кевин. Его отчаянный Кевин, целующий с явным «прости меня, я не был рядом», поэтому Жан сжимает его шею только лишь в мягком ободряющем жесте: «я здесь, мы наконец-то здесь». Мир перестаёт существовать, ведь ничто никогда не имело значения, если у него был Кевин.