Позови меня с собой

      Я ничего не чувствовал. Просто стал каким-то заторможенным и рассеянным. Бабушка старалась передо мной не плакать, но я иногда слышал, как она тихо шмыгает носом по ночам. Я не плакал совсем, не получалось.       Я плохо запомнил эти каникулы, да и ноябрь словно стёрся из памяти. Помню только, что меня перевели в другую школу, ближе к дому бабушки, к которой я переехал окончательно. До этого я каждый день заходил домой за учебниками или одеждой, но теперь большая часть моих вещей была уложена в пару ящиков бабушкиной стенки.       В новой школе не было никаких проблем. Я по инерции учился, делал домашку, одноклассники меня не беспокоили, решив, видимо, пока присмотреться к новенькому, который тихо сидел все уроки, большую часть времени пялась в парту пустым взглядом.       Чувствительность вернулась ко мне в начале декабря. На тот момент это было настолько болезненно, что я тогда предпочёл бы навсегда остаться безэмоциональной амёбой. В тот день на ОБЖ нашего привычного Игоря Петровича подменяла училка немецкого, которую я вообще видел тогда первый и последний раз. Она, видимо, совсем была не в курсе моей ситуации, остальные-то учителя были предупреждены, чтобы не удивлялись моему поведению, да и не цеплялись ко мне из-за ерунды.       Я не помню, с каким вопросом она ко мне пристала изначально и что вообще была за тема урока, и как мы вообще перешли к этому. Помню, что она почему-то из раза в раз недовольно спрашивала:       — Вот где твоя мама, Щепин, а? Где твоя мама?       Я тупо молчал, уставившись в пол, но что-то начало рваться внутри. Сначала я стал задыхаться, грудь больно сдавило, потом, наконец, по щекам потекли обжигающие слёзы. Я так и не издал ни звука, не в состоянии ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть, но очень долго плакал, мотая головой, когда меня пытались напоить водой уже в медпункте. Училка тогда перепугалась, помню, как кто-то из ребят в классе выкрикнул ей:       — А Кирилл с бабушкой живёт!       Было скверно, но я снова начал жить, а не функционировать. Боль постепенно начала перерождаться в тоску.

***

      Не успел я очухаться, как жизнь вдогонку отсыпала мне ещё одну порцию помоев, как бы на десерт. Но, по большому счёту, не мне, а бабушке. Правда, я тоже успел пересраться.       Сначала я не придавал этому значения, ну иногда спорят о чём-то бабушка с дядей, ну и ничего странного. Но один раз, поздно вечером, меня разбудила их необычно громкая ссора. Спросонья я не мог понять, из-за чего они ругаются в коридоре, но на этот раз они даже кричали друг на друга. Я сжался под одеялом, смотря на полосу свету, выбивающуюся из-под закрытой двери. Оттуда внезапно послышалась возня, звук, словно кто-то упал, следом хлопнула входная дверь, а бабушка зарыдала в голос. Я боялся пошевелиться, хотя умом понимал, что нужно пойти и проведать бабушку, утешить как-то, узнать, что случилось. Но я так испугался, что притворился спящим, и действительно скоро заснул.       Дядя просто толкнул бабушку и всё, она упала, но лишь испугалась да набила небольшой синяк на руке. Дядя и до этого с ней никогда не считался, водил в свою комнату то друзей, то женщину, всегда когда хотел, хоть днём, хоть ночью. Они просто пили алкогольные коктейли и даже курить ходили на балкон, вели себя довольно тихо, но всё равно иногда доставляли неудобства. Бабушка первое время не замечала, что дядя стал колоться. Я тем более не имел понятия. Сначала дядя был совершенно нормальным, даже, наоборот, стал как бы веселее, только незадолго до того, как он поднял на неё руку в первый раз, его поведение поменялось, зависимость стала заметна. Он стремительно худел, стал раздражительным и нервным, и только после дозы снова становился добрым и позитивным. Дошло до того, что он начал колоться прямо дома, иногда один, иногда в компании.       Бабушка тоже заметно похудела из-за переживаний. Весь декабрь прошёл как на американских горках — дядя то обнимал бабушку, целовал в щёку, говорил что он её очень любит и обязательно бросит, то зверел и орал на неё, один раз вообще запустил в неё полупустой чайник, хорошо ещё, что вода успела остыть. Однажды, я даже видел, как он принимал. Он тогда забыл закрыть дверь в свою спальню, и когда я пошёл в туалет, я ненароком заглянул к нему. Дядя сидел на полу, откинувшись на разложенный диван спиной, его лицо было какое-то расплывшееся, довольное и покрасневшее. Я тогда со страху чуть не обмочился не дойдя до унитаза. Глаза зажмурил и в санузел спрятался, пытаясь стереть из головы стоящие перед глазами коричневый жгут и тонкий шприц, лежащие на ковре.       Но не долго нам было суждено с бабушкой жить, как на пороховой бочке, к концу декабря дядю закрыли за приобретение и хранение наркотиков. Бабушка поплакала немного, потом стала и ему передачки собирать, она же ещё и за брата моего хлопотала.       Я сначала не шибко обрадовался тому, что дядю посадили, у меня только одна мысль была тогда «Снова меня в школе зэком называть начнут, только теперь из-за него», но ничего подобного не случилось. У меня ещё появилась своя комната, хотя мне сначала жутко было спать в дядиной спальне, ещё долго хранившей запах его одеколона. Я не прикасался к дядиным вещам, хотя у него был потрясный магнитофон и огромная коллекция аудиокассет.       Новогодние праздники получились совсем кислые. Бабушка пыталась добавить хоть какой-то атмосферы, купила еловых веток, поставила их в трёхлитровую банку, обвесила серебряным дождиком, поставила около неё пластиковых Деда Мороза и Снегурочку. На праздничный стол сварила холодец, нарезала оливье, запекла курицу с картошкой. В школе мне подарили коробку с конфетами, я съел почти всё сразу, не особо почувствовав вкус. Заснул я ещё до боя курантов. С первого января моя жизнь, наконец, стала относительно обычной и скучной, и я был этому очень рад.