Позови меня с собой

      Когда мне исполнилось двенадцать, жизнь стремительно начала скатываться в выгребную яму. Началось всё с того, что в первых числах июня нашу хату обнесли, пока мы на бабушкину дачу ездили все вместе. Не то чтобы у нас были прям какие-то ценности и богатства, но телевизор и серебряную цепочку с крестиком мамины взяли, да и кое-какие накопленные деньги. Ещё и еду из холодильника подожрали. До сих пор помню нашу приоткрытую входную дверь с выломанным замком, надкусанный огурец на столе и как мне отпечатки пальцев снимали. Может, в итоге, грабителей поймали, но вещей наших я всё равно в глаза больше не видел.       Незадолго до этого, мама стала встречаться с мужиком. Она и раньше с кем-нибудь виделась, но это первый, у которого я узнал имя — Гарик. На самом деле, его звали Юрий, но все его именно Гариком называли. Я его звал дядя Гарик. Нет, он не был тем ужасным отчимом из страшных историй, он был нормальным мужиком.       Когда нас обокрали, он купил нам телевизор со встроенным видаком и кассеты с настоящими обложками, хотя многие в то время на пустышки с телика фильмы и мультики записывали. Я тогда в один момент стал фанатом Вина Дизеля. Форсаж, Три икса и про Риддика мог просто по кругу смотреть, только успевал кассету перематывать, даже одно время раскачаться хотел, как он, и на тачках крутых ездить. Раскачаться не получалось, от слова совсем, я на турниках болтался как макаронина, больше двух раз подтянуться не получалось, да и это с трудом выходило. Ну а тачка… У меня в двенадцать лет только на вкладыше от жвачки она и могла быть. Я от модельки авто не отказался бы, чтобы дверцы открывались и всё такое, но мне, почему-то, Гарик подарил пластикового тирекса. Он, на самом деле, был обалденный — большой, лапы, хвост и челюсть двигались. А Мише, брату, Гарик отдал старую Сегу своего сына. Правда, Миша её почти сразу продал кому-то и я в неё даже не поиграл ни разу.       Миша хорошо общался с Гариком, но за глаза его поливал дерьмом. Брат-то отлично помнил отца, и всегда по нему скучал, и его бесило, что мама пытается его заменить. Но и выгоду общения с Гариком он понимал прекрасно, постоянно выклянчивая у него деньги. Я так не мог, и максимум, что я получал, кроме телика и тирекса, была мелочь на сладости. Но для меня и это было не мало, но Миша портил всё, говоря, что Гарик просто пытается нас подкупить. Ну и пусть бы подкупал, думал я, жуя свой любимый батончик Финт с дичайше химозной нугой в глазури.       Миша в том году еле закончил девятый класс, осенью он собирался поступить в ПТУ и съехать в общагу, хотя от нас до учёбы добираться было минут пятнадцать от силы. Не только из-за Гарика он съехать собирался, с мамой у них давно начались ссоры. Миша прогуливал, хватал двойку за двойкой, его носило непонятно где. Он всегда был на грани того, чтобы остаться на второй год, но, всё-таки, со скрипом переходил из класса в класс. Классе в седьмом он ещё начал воровать у мамы деньги. Понемногу, но регулярно. Она когда это поняла, чуть его скалкой деревянной не избила, плакала. Она ради этих денег буквально горбатилась, а он их спускал на пиво и сигареты. Мне на тот момент десять было и я тогда испугался ужасно, сбежал в соседнюю комнату и слушал мамины крики, присев у закрытой двери, сердце колотилось словно в горле. Миша молчал в ответ, ни оправдывался, ни огрызался. Ему словно вообще было всё равно. Помню, мама ещё его заставила тогда вены показать. Я в тот раз не понял, зачем. Только в пятом классе у нас прошёл урок, посвящённый борьбе с наркотиками. После этого я стал замечать шприцы в подъезде и в палисаднике под окнами, приютских пацанов, которые на рынке нюхали клей из пакетов, и понял, почему мама брата заставила до трусов раздеться тогда. Оказывается, любая вена подходила, не только на сгибе локтя. Но брат действительно только пиво пил да курил.       В середине июля произошло ещё одно страшное для меня, двенадцатилетнего, событие.       Тогда Гарик убедил маму открыть свою точку на рынке, а не работать на «дядю». Мама заняла денег и часть собралась отнести на оплату аренды. Я вышел её проводить в прихожую. Помню, как мама ворчала, что опять лампочка перегорела на этаже, в то время как я дверь за ней захлопывал. Но почти сразу я услышал мамин крик, даже скорее визг — высокий, истеричный, отскакивающий звонким эхом от стен лестничной клетки. И какую-то возню у двери. Я мгновенно распахнул дверь обратно, тут же начал задыхаться, но смог крикнуть сиплое «Эй!» в полумрак. Света от тусклой лампочки в прихожей едва хватало, глаза заслезились, но я увидел, что мама сидит на полу.       Она была живая и почти невредимая, её глазам было бы намного хуже от перцового баллончика, но на ней были контактные линзы. Мама плакала и от обиды, и от боли. Кто-то словно заранее знал, что она выйдет сегодня из дома с большой суммой денег, выкрутил лампочку, подкараулил, брызнул ей в лицо перцем и вырвал сумку. В то время такое происходило часто. У женщин вырывали сумочки на улице, могли меховую шапку стащить прямо с головы, когда зима была. Ещё отжимали мобилы, которые тогда были, пока что, далеко не у каждого.       Точку свою мама открыть, конечно, не смогла, продолжила на старом месте работать, долг отдавать надо было. Я после этого спать плохо стал, а если мама хоть на пять минут задерживалась, начинал представлять в голове всякие ужасы, которые с ней могли случиться по дороге домой. Однажды, она после работы сразу в гости ушла почти до полуночи, и не предупредила меня об этом. Я дома совсем один был, Миши тоже не было, у меня тогда настоящая истерика случилась.       Грабителя найти смогли в августе. Был это парень, незнакомый нам, да только вскрылось, что наводку ему Миша дал. Я до сих пор не могу понять, как такое можно было сделать. Подговорить кого-то напасть на свою родную маму, брызнуть ей в глаза из баллончика, обокрасть… Деньги они успели потратить, конечно. Они на пару ещё и не один раз нечто такое проделали. Парень тот был уже совершеннолетним, его закрыли по полной, Миша, как соучастник, по малолетке пошёл, ему только пятнадцать было. Я поражался тому, что мама ему передачки собирала, на свидания ездила, после того, что он с ней сделал. Я в тот же момент вычеркнул Мишу из своей головы, возненавидел его вместо мамы. Она как-то на глазах лет на десять постарела. Гарик тоже её не понимал, но не давил. Это был её сын, всё-таки, не его, да и мужем он ей не был.       Я никому не рассказал, что у меня брата посадили, и, тем более, за что. Мне было дико стыдно, хотя во дворе, например, много у кого родственники были в местах не столь отдалённых. Но всё равно какие-то слухи просочились, особенно в школе.       В шестом классе, внезапно, меня стали травить. Хотя до этого я общался с ребятами вполне мирно, с некоторыми даже мы почти дружили, я и в гостях у них бывал, и после уроков вместе ходили сухарики покупать, гуляли. Самое популярное обзывательство было «бичара», видимо потому что одевался я всегда плохо, половина вещей была уже ношена-переношена до меня, рюкзак у меня был ещё с четвёртого класса, с оторванной лямкой, да ещё некоторые успели побывать у меня дома, и хоть за порог не заходили, всё равно видели, что живу я почти в притоне. Реже называли «зэк», хотя это не я сидел, а брат. Но, может, это ещё прическа у меня неудачная была, мама меня перед школой чуть не под ноль остригла. Иногда к «зэку» добавлялся «петух», но я тогда не понимал, что это вообще значит.       А я был мелким, слабым, и вообще тихоней. Началось всё с ерунды. Кто-то начал бросаться в меня скомканными бумажками, и когда увидели, как я с этого бешусь, у всех это стало любимым развлечением. У меня тогда психика и так была на грани из-за всего, что летом произошло, и меня прорвало. У меня тогда голос ещё даже ломаться не начал, я пищал, как девчонка. Пацаны были в восторге от моих психов. Дальше как раз пошли обзывательства, их, как ни странно, я сносил легче. Поэтому к ним прибавились подножки, меня дёргали за рюкзак, который и так уже расползался по швам, наступали на ноги. Один раз у меня отняли рюкзак, высыпали всё из него и пинали по коридору тетради и учебники, как футбольные мячи. Я тогда проглотил слёзы, просто переписал всё заново и заклеил учебники скотчем, как мог. Маме я не рассказывал, ей и так было тяжело, по этой же причине не жаловался учителям, до последнего надеясь, что это всё вот-вот закончится, им наскучит или они выберут новую жертву. Я пытался их игнорировать, но им всегда удавалось вывести меня из себя. Я никак не мог осознать до конца, как так получилось, что я стал главным лохом класса. Не только у моей семьи были проблемы с деньгами, не только у меня сидел родственник, но выбрали всё равно меня. Сейчас я понимаю, что я отделался ещё легко, меня хотя бы не избивали.       Не знаю, к чему бы привела эта травля, потому что в конце октября жизнь подкинула мне ещё один ушат дерьма, не дав толком передышки.