в револьвере шесть пуль

– Мне кажется, это плохая идея, – говорит Минхо днем. Твердо, громко и безапелляционно. – Мне кажется, я тебя теряю, – говорит Минхо ночью. Тихо, вкрадчиво и с явно считывающимся сомнением. Джисон что днем, что ночью, отвечает одинаково отмахнувшись: – Бред. Потому что идея в сложившихся обстоятельствах более чем правильная, а если кто-то что-то в этом мире и теряет, то разве что полюбившийся Минхо монарх доверие. А никак не Минхо Джисона. Дневной Минхо на незамысловатый ответ только поджимает губы и смотрит строго. Ночной Минхо прижимает к себе ближе и зарывается носом в волосы. Минхо днем и ночью вообще очень разный, пусть и делает одинаковые вещи. Дневной Минхо твердой рукой уводит прочь, когда Джисон со своими сомнительными друзьями в очередной раз устраивают мелкие беспорядки на центральной площади. Ночной Минхо твердой рукой толкает на кровать, чтобы через секунду нависнуть сверху. Дневной Минхо недовольно хмурится от каждого брошенного Джисоном в адрес их многоуважаемого правителя ругательства. Ночной Минхо все ругательства самозабвенно ловит губами и делает такие вещи, после которых у Джисона в голове остается только звенящая пустота, а на языке исключительно нечленораздельные звуки. Дневной Минхо, не сдержавшись, недовольно шипит на своих подчиненных, когда кто-то из молодняка позволяет себе слишком грубо в очередной раз попавшегося на устраивании беспорядков Джисона схватить под руки. Ночной Минхо, не сдержавшись, с непривычки шипит всего лишь от двух пальцев. Дневной Минхо редко смотрит в глаза и касается только при необходимости. Ночной Минхо смотрит так самозабвенно, будто хочет насмотреться на жизнь вперед, а пальцами по коже водит так невесомо, что Джисону временами кажется, что все их совместные ночи это только плод его воображения. Минхо днем и ночью вообще очень разный. Зато Джисон всегда одинаковый. Джисон дерзкий, громкий и горячий. Джисон молодой, бедный и безрассудный. Джисону в этой жизни нечего терять. Кроме Минхо. Минхо ходит к нему, когда служба позволяет. Минхо выглядит в его облезлой комнате, которую Джисон делит еще с двумя парнями, как драгоценный камень в мешке с углем. Минхо – единственная драгоценность, которую Джисон когда-либо держал в руках. Минхо приносит хлеб, мягкий как его сердце, и молоко, белое как его перчатки. Джисон хотел бы отказаться, но голод сильнее гордости. Минхо уходит под утро, уже давно бросив попытки увести Джисона с собой, но все равно каждый раз оглядывается через плечо с такой надеждой, будто верит, что в один день Джисон и правда не останется стоять на пороге, а все же нагонит, чтобы шагать плечом к плечу. В лучший мир. По мнению Минхо. Минхо говорит витиевато и пишет соответствующе. Джисон даже не всякую выведенную старшим букву различить в состоянии, столько на ней завитков и ненужных украшательств. У Минхо аккуратная прическа, накрахмаленная форма и руки такие же чистые, как и кровь. Джисону, конечно, любопытно, на самом ли деле она голубая, но проверять не хочется. Минхо умеет слушаться, исполнять приказы и сдерживать клятвы. Джисон хотел бы хоть раз клятву от Минхо услышать. Но Минхо молчит. Чонин принесенный Минхо хлеб ест с таким аппетитом, будто не он же часом ранее втирал Джисону, что с верным правительству офицером водиться хуже, чем с прокаженным. У Чонина капли выпитого молока стекают по губам на подбородок, когда он говорит об очередном обреченном на успех плане. Чонин умеет говорить громко, красиво и заманчиво. Джисон каждый раз верит, что в этот раз уж точно все получится. И закончится не тем, что их опять повяжут за очередные антиправительственные выступления, а потом чудным образом под взгляд непозволительно блестящих глаз выпустят, а самой настоящей долгожданной революцией. Свободой. Другой жизнью. Где Минхо не нужно будет носить ему молоко и хлеб, потому что Джисон будет голоден только до касаний и пьянящих губ. В этот раз все на самом деле иначе. Потому что Чонин где-то достает револьвер. Они с Яном по очереди стреляют по найденной на помойке старой посуде, громко смеются от того, насколько оба безнадежны, и теряются во времени настолько, что Джисон уже думает, что остался без привычной порции молока. Молоко и в этот раз непозволительно дорогое печенье вместо хлеба обнаруживаются припрятанными на входе в их с Яном неказистое жилище, и Джисон вымуштрованную благородность Минхо узнает из тысячи. Он вообще в этот день узнает многое. Например то, что их с Яном молчаливый сосед на самом деле неплохой парень, раз не предназначавшуюся для него еду не взял. Или то, что Чонин, оказывается, связался с каким-то подпольным движением, и хочет, чтобы Джисон вступил тоже. И что у револьвера всего шесть пуль. И стоило бы отстрелять их все или хотя бы быть аккуратнее, прежде чем тащить подобную игрушку домой. Джисон впервые на самом деле пугается, когда по неаккуратности уроненный Чонином револьвер разражается выстрелом. А на пробитое пулей окно смотрит почти с паникой. Потому что понятия не имеет, как это все Минхо объяснять. Минхо ничего объяснять не приходится, потому что старшему никакого дела до окна у Джисона дома явно нет. Минхо дышит тяжело и непривычно для дневного себя смотрит в глаза, а Джисон в очередной раз пытается предпринять уже несколько раз провалившуюся попытку перелезть через чертов забор. Только раздирает коленку. Минхо смотрит затравленно, но на окрик своего командира, еле в тупиковом переулке слышный, отвечает уверенным поставленным голосом. – Я его упустил, прошу прощения, – Минхо садится перед Джисоном на колени, и невесомые касания пальцев Ли на саднящей ранке ощущаются тяжелее оттягивающего карман куртки револьвера. – Думаю, он мог побежать на север. Минхо снимает свою перчатку, прижимает к коленке и слишком поспешно меняет свою нежную ладонь на мозолистую ладонь Джисона. Минхо последний раз молча смотрит в глаза, прежде чем уйти в противоположную от нужного Джисону пути сторону. На север. Джисон остается сидеть на земле так спокойно, будто не его только что чуть не поймали за попыткой мятежа. Руку холодит медленно пропитывающаяся кровью белая перчатка, а должен бы револьвер. Минхо приходит через несколько дней и ничего не говорит. Не читает нотаций, не повышает голос и даже не повторяет противно застрявшее между зубов «мне кажется, это плохая идея». Только смотрит дольше, чем обычно, и кончиками пальцев вырисовывает невесомые узоры на покрывшейся коркой коленке. Джисон молчит тоже. А еще смотрит. Даже сквозь ресницы, пока Минхо подается вперед, чтобы поцеловать. Джисон знает, что наесться впрок, увы, невозможно, но вдруг хоть насмотреться получится. Друзья у Чонина такие же как и Джисон. Дерзкие, молодые и безрассудные. И им точно так же нечего терять. Потому что если у Джисона есть хотя бы Минхо, то у друзей Чонина буквально никого. Только цель, вера в себя и неумение проигрывать. Джисон проигрывать не умеет тоже. Все же молодого богатенького кадета добился. Джисон бы мог таким похвастаться, но почему-то своим новым знакомым о Минхо рассказывать не хочется, а других побед в жизни Джисона и не было. Друзья Чонина пьют много, едят мало, а рассудок теряют быстро. Джисон с почти что сакральным ужасом смотрит, как они крутят барабан, собираясь играть в русскую рулетку. В револьвере всего шесть пуль. Выхватить одну слишком просто. Но друзей Чонина это волнует не больше, чем бегающие вокруг крысы. Джисон громкий и горячий, но на обвинение в трусости реагирует только смиренным молчанием. Они пусть играют, он не будет. Потому что ему еще есть, к кому возвращаться. Джисон Минхо ничего о случившемся до горечи во рту привычно не говорит, но старший будто бы и сам что-то чувствует, обнимая крепче и уютно зарываясь носом в волосы. Минхо щекотно дышит в затылок, слишком мирно как для находящегося на расстоянии вытянутой руки от заряженного всеми шестью пулями револьвера человека спя, и Джисон уговаривает себя поспать тоже. Потому что спиной чувствует не только мерно вздымающуюся грудь старшего, но и иррациональное спокойствие. С ночным Минхо. С дневным Минхо Джисон спиной чувствует острый взгляд и спотыкается от очередного выстрела. Три. Снова мимо. Разве Минхо не отличный стрелок? Джисон знает, что в револьвере в этот раз всего пять пуль, потому что одну он уже пытался всадить в похожего на арбуз Министра. Джисон все еще стреляет плохо, Министр все еще не лопнул, как воздушный шарик, а Минхо все еще почему-то мажет. Четыре. Джисон даже примерно не представляет, куда пуля летит, но ему и не важно. Главное, что не в его спину. Пять. Джисон чуть не падает от облегчения, юркая в ближайший переулок, и пролазит в прикрытую грудой мусора дырку в заборе, скрываясь только ему и Минхо известным путем. Минхо его не преследует. Зато следующие несколько дней преследуют слишком тревожные мысли. Минхо должен был прийти в вечер того дня, когда Джисону поручили весьма сомнительное в своей подготовке покушение, и Джисон даже на самом деле ждал. Минхо не пришел. Чонин, вернувшийся под утро со смены в пекарне, слишком громко как для еле пробивающегося в окно рассвета спросил, не сошел ли Джисон с ума. Раз решил, что после вооруженного покушения на Министра все еще получится с одним из охранявших этого самого Министра офицеров устраивать ночные рандевы. Джисон в ответ только поморщился, потому что правильно говорить рандеву. Его Минхо много раз поправлял. Джисон хоть все эти школы для богатеньких и не заканчивал, но память у него цепкая. Он каждый импровизированный урок от Минхо помнит. А вот когда у Чонина день рождения почему-то нет. Когда Минхо не приходит и на следующую их оговоренную встречу, Джисон начинает откровенно нервничать. К третьей пропущенной встрече буквально теряет рассудок. Слишком беспечно шляется по улицам, разглядывая прохожих и силясь увидеть знакомые черты, и даже пару раз чуть не попадается патрулю. Джисон прячется в тот же самый переулок, в котором Минхо когда-то отдал ему перчатку, и чувствует фантомную боль в коленке. И далеко не фантомную боль в груди. Холода приходят непрошено, и Джисон замечает, что на окнах иней, когда отчаянно ищет, какую бы щель лучше заткнуть тряпкой, чтобы дуло поменьше. Минхо приходит долгожданно, и Джисон даже не ежится от ледянящих кожу капель, когда утыкается носом в мокрый от снега воротник. Минхо смотрит долго и печально, растирает замерзшие пальцы своими непозволительно теплыми ладонями и даже улыбается уголками губ, наблюдая, как Джисон утопает в подаренной меховой шапке. С Минхо рядом всегда очень тепло. И не только потому, что он принес Джисону теплую одежду на зиму. – Когда ты придешь снова? – Минхо на ночь оставаться не хочет, и Джисон знает, что спорить бессмысленно. – Я так по тебе скучал. Минхо вздыхает тяжело, а губы сжимает практически до белой полоски. – Тебе придется привыкнуть жить без меня, Джисон, – у Минхо глаза чернее стали безвозвратно потерянного тогда револьвера. – Потому что в том мире, к жизни в котором ты так стремишься, для меня места нет. Минхо уходит, кутаясь в воротник и собирая непокрытыми шапкой волосами снег, а Джисон прикусывает язык, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу вопрос. О том, было ли это прощание. Джисон не хочет знать ответ. Джисон и так слишком много знает. Например, что новая шапка непозволительно теплая, но Чонин почему-то не разрешает надевать ее на встречи их маленького дружеского кружка, потому что «не поймут, Джисон, твою тягу к сомнительным связям». Что в карманах подаренного Минхо пальто откуда-то берутся любимые конфеты Джисона, но аппетита в последнее время нет совсем, потому что есть в одиночестве скучно, а с Чонином из-за постоянно толкаемых младшим речей тошно. Что в револьвере бывает и семь пуль, но лишняя, видимо, сильно влияет на вес, потому что черная сталь холодит ладонь не так приятно, как раньше. И что Минхо отлично стреляет, и никогда бы не промахнулся пять раз подряд. А еще Джисон знает, что это их с Минхо последняя встреча. Хоть отчаянно знать этого и не хочет. – Пошли со мной, – Минхо целует его снова и снова, вместе с воздухом воруя слоги и так явно смазанных слов, и от этого хорошо до разрывающей сердце боли. – Мы можем быть вместе. Пожалуйста, Минхо, пошли. Ты должен быть со мной. Минхо целовать перестает ровно на один рваный выдох. Джисон чувствует, что-то влажное у старшего на щеке, когда, отвечая на внезапно голодный поцелуй, притягивает Минхо к себе. – Я должен быть здесь, Джисон, – Минхо говорит тихо и вкрадчиво, хотя уже вовсю день. – Я давал клятву. Я никогда не нарушаю клятвы. Джисон отчаянно хочет сказать, что его новые друзья, в чей штаб они с Чонином переезжают, тоже любят всякими клятвами разбрасываться, но молчит. Минхо серьезен в своих словах, а Джисон в своем к ним отношении. Джисон и сам отказывается слишком громкими словами бросаться. Если только это не касается Минхо. – Поклянись, что мы всегда будем вместе, – Джисон смотрит в глаза и захлебывается словами. – Я вот клянусь. Только вместе. Или никак. И ты поклянись. Минхо взгляд отводит первым. И только молча притягивает для поцелуя. Минхо уходит слишком поздно, явно пропустив обед, и в этот раз даже не оборачивается, чтобы посмотреть, не идет ли Джисон ненароком плечом к плечу. Джисон замирает в дверях, опершись о косяк, потому что дрожащие ноги не дают даже стоять нормально. Куда уж там идти вровень с вбитыми годами муштры чеканными шагами Минхо. – Я клянусь, что всю жизнь буду любить тебя, – сказал ему Минхо, даря последний мимолетный поцелуй. Джисон подарки Минхо всегда ценил особенно. Но за этот готов даже жизнь отдать. Ровно до тех пор, пока не понимает, что его жизнь поцелуя Минхо не стоит, настолько она жалкая и безликая. Может, стоит поставить на кон душу? Хотя она у Джисона даже близко не настолько чистая, как у Минхо перчатки. Были когда-то. Сейчас у Минхо явно не по размеру выданная форма, несколько лет голода и усталости на лице и грязь под ногтями не скрытых перчатками рук. И нездоровый блеск в глазах от вида Джисона. У Джисона заметно округлившиеся щеки, хорошее положение среди солдат и съезжающая на глаза меховая шапка не по размеру. И подступающие к горлу рыдания. Джисон много за годы гражданской войны узнал. Например, что после третьего убийства перестает накатывать отвращение к себе, и становится все равно. И что Чонин, оказывается, тот еще любитель крутить интриги за спиной, и надо бы за ним приглядывать. А еще что дисциплина важна и среди пленных, и нельзя быть мямлей. Ну только изредка и так, чтобы никто не видел. Как тогда с Чонином, когда приказ расстрелять очень высокопоставленного и для правительственной армии важного, но все еще с умилительными ямочками на щеках улыбающегося Со пришлось отдавать Джисону. А не Чонину, когда-то давно игравшему с не брезгующим такой компанией Чанбином в футбол. Джисон все понял и сделал, как надо. Чонина он в тот день вообще не видел. Да и не то чтобы искал. Зато сейчас Чонин ищет его. Постоянно. Глазами ищет его глаза во время допроса пленных. Ладонью ищет его ладонь, пока Джисон сидит за столом, пытаясь разобрать какие-то неотлагательно важные бумажки. Словами ищет его понимание, когда говорит то, что и Джисон и так знает. – Он слишком известен, опасно оставлять его в живых, – у Чонина взгляд лисий, а желание прижаться боком внезапно кошачье. – Тем более он продолжает дерзить и делает все только хуже. Мне жаль, Джисон. Джисону не жаль. Джисону не больно. Джисону плевать. Джисон плюет на весь свой годами выстраиваемый образ, когда требует привести ему Минхо прямо посреди ночи. Джисон даже думать не хочет, что там себе солдаты вообразят. Минхо стоит в дверях и на его лице со слишком заострившимися чертами нет ни единой эмоции. Только блеск в глазах и ранка от зубов на нижней губе. Джисон сперва кричит, потом молит, а по итогу плачет. Минхо позволяет уткнуться носом в пропахший потом и грязью воротник и щекочет слишком рваным дыханием ухо. – Ты же хотел, чтобы мы всегда были вместе, – Джисон согласен уже на все, что угодно, лишь бы Минхо согласился хотя бы для виду к ним примкнуть, но старший продолжает говорить так, будто бы ничего из прерываемой всхлипами тирады не слышал. – И чтобы я не уходил. Ну вот я тут. Уйти, правда, все равно придется, я ведь поклялся служить до последнего. А я никогда не нарушаю клятвы, Джисон. Никакие. Минхо ворует так бережно хранимый тот самый возможно последний поцелуй с привкусом соленой горечи. Минхо дарит взамен действительно последний поцелуй со вкусом гнилой тоски. – Ты всегда неважно стрелял, – Минхо поправляет ему съехавшую на глаза шапку, прежде чем уйти, и Джисон чувствует себя разбитым чертовым случайным выстрелом окном. – Но в револьвере шесть пуль, помнишь? Какой-нибудь да попадешь. Джисон попадает первой. Джисон уже давно наловчился стрелять. Хоть руки добровольно марать никогда раньше не вызывался. Минхо всегда его недооценивал. Джисон знает, что в револьвере шесть пуль. И вторая летит в стену под удивленный взгляд конвоира. Джисон знает, что им с Минхо изначально было не положено. Третья пуля чуть ли не рикошетит в совсем не так мирно как раньше уснувшего Минхо, и Джисон одними губами шепчет бессмысленные извинения. Джисон знает, что да, это и правда была плохая идея. Четвертая пуля долго свистит, но будто бы ни во что не врезается, и Джисону отчаянного хочется, чтобы так было всегда. Джисон знает, что Минхо действительно боялся его потерять. Звук пятой пули теряется в вопросе конвоира, что Джисон делает и почему продолжает стрелять в никуда. Джисон знает, что Минхо бы злился. Даже бы накричал. Не принес бы молока, не угостил бы конфетами и забрал бы любимую шапку. Шестая пуля с еле различимым звуком застревает в коре потрепанного жизнью в слишком неудачное время дерева. А еще Джисон теперь знает, зачем в некоторых револьверах по семь пуль. Джисон громкими словами никогда не разбрасывается. Джисон людям даже обещания старается не давать. Куда уж клятвы. Клятва у него только одна за все время. Вместе. Или никак.