Все виды моего оружия

Что я знала о свободе, так это то, что ее не существует. Мы живем, связанные собственными и чужими выборами, в окружении событий, не зависящих от нашей воли, и единственный доступный нам проблеск свободы заключен в коротком мгновении между событием и нашим ответом на него. Только этот немой диалог и двигает нашу жизнь, поворачивая ее туда, куда мы не можем даже предположить, до следующей развилки. Свободы, к счастью, не существует. К счастью, потому что несуществующее невозможно отнять. И жующий передо мной бутерброды Руни был лучшим тому подтверждением. — Что-то не так? — напрягся под моим пристальным взглядом мальчишка. — Все хорошо. Ешь. Под теплотой чашки в моих пальцах таяла ледяная беспомощность, охватившая меня после разговора с братом. Я уже не маленькая девочка, не робкий подросток, жаждущий хотя бы мимолетной заботы, пары добрых слов, похвалы и признания от Вилли. Когда я поняла, что мне ничего не нужно от Уильяма Тайбера, мир оказался гораздо шире, а выборов в нем обнаружилось бесчисленное множество. И каждый из них принадлежит мне безраздельно. Однажды я сделала маленький выбор, сосредоточившись на том, что мне подвластно — стоять рядом со своими соотечественниками или спасти человека — и сделанный выбор привел нас туда, куда не ожидал никто. Привел в мой дом, за кухонный стол, к скорой свадьбе и недовольному взгляду Леви, прислонившегося к дверному косяку. Своим привычным нечитаемым взглядом он смерил меня, затем Руни, и мальчишка, заметив его, радостно вскинулся: — Капитан! — Мы здесь без званий, Озолс, — беззлобно отчитал его Леви и, отлипнув от косяка, подошел к нам, сел напротив меня. Мы так давно не разговаривали друг с другом, что, кажется, разучились это делать. Впрочем, молчание никогда меня не тяготило. Я взглядом указала на заваренный чай, Аккерман показал, что он его не интересует. Я изобразила вежливый интерес, капитан посмотрел на Руни. Я нахмурилась, напоминая, что он еще ест, но Леви скептически приподнял бровь, намекая, что подчиненный просто цедит чай, чтобы погреть уши на чужом разговоре. — Мне уйти? — устал от наших переглядок мальчишка. — Тебе подготовили комнату? — спохватилась я. — Н-нет, — Руни замешкался на мгновение, и капитан с раздражением ответил: — У меня в комнате есть место, третий этаж до конца по коридору и налево. Вещи не разбрасывать, на столе ничего не трогать. По брошенному на меня страдальческому взгляду мальчишки я поняла, почему все разведчики жили по несколько человек, кроме капитана, и пожалела опоздавшего к расселению Руни. Без присутствия мальчишки воздух между нами с Леви мгновенно накалился. Как ни хорошо молчание, есть многое, что им не выразить. Я уже приняла решение и не знала, как начать разговор, Леви со скрещенными руками сверлил меня взглядом, будто тоже собирался что-то сказать. Наверняка очередную гадость, судя по его поведению в последнее время. Я судорожно вдохнула, Леви слегка тряхнул головой, и мы начали одновременно: — Леви, я… — Мне нужно… Услышав голос другого, мы снова замолкли, и я почувствовала, как от смущения кровь прилила к лицу. — Леви, я должна что-то сказать, — выдавила я. — Говори. С таким лицом только преступников допрашивать! Меньше всего мне хотелось открывать душу перед ним и выслушивать колкости в момент, когда я наиболее уязвима. — Сказать Ханджи. А что вы хотели сказать? Аккерман медленно и немного недоверчиво покачал головой. — Ну, пошли, — в своей манере он оставил вопрос без ответа и поднялся из-за стола. — Уже поздно! — всполошилась я, но он и бровью не повел. — Думаешь, кто-то из нас сейчас сможет уснуть? Я — точно нет, но не подозревала такой тонкой душевной организации у разведчиков. Леви не обманул: и Ханджи, и Армин выглядели так, будто еще не ложились. А серьезный взгляд Ханджи то и дело по ходу моего рассказа обращался к Леви, окрашиваясь непонятной мне иронией. Единственное, о чем я умолчала, это о роли брата в операции 845 года. Как ни противно, но я признала правоту Уильяма: переговорам эта правда не поможет. Сгрузив на плечи парадизцев тяжесть пугающе неопределенных решений Уильяма, я думала, что моя роль в этом окончена, но было рано. Как сказала в ту ночь Ханджи, брат скормил нам разные истории, и было бы неплохо услышать еще одну. Поэтому, когда через две недели Пик обмолвилась о свадьбе, я созналась. — На чью свадьбу вообще зовут охрану из титанов?! — мы уже достаточно знали Пик, чтобы различить раздражение в ее голосе. Холодное зимнее солнце жизнеутверждающе освещало старое здание госпиталя, вытоптанный дворик, наши с Микасой покрасневшие от мыла и антисептиков руки с короткими ногтями и потрескавшимися пальцами. Если честность дороже лжи, то сколько стоит молчание? — На мою. На руки было смотреть намного удобнее, чем на Пик. Микаса, кажется, перестала дышать, повисла мертвая тяжелая тишина. Фингер медленно повернулась ко мне и посмотрела долгим пронизывающим взглядом. Потом так же долго смотрела на Микасу, рука которой уже лежала на ручках ножниц. Мне стало тоскливо при мысли о том, что придется превращаться, а хуже того — что после такого обращения в сердце Ребелио брат запрет меня в доме до конца моих дней. — Пойдемте-ка погуляем, — отмерев, спокойно предложила Пик, не сводя глаз с ножниц, и я облегченно вздохнула. — Обход… — попыталась возразить я, но она только недоверчиво улыбнулась. — Идемте, идемте. Ни разу не видела, чтобы вы две обедали. Самое время. Мы действительно не обедали, просто не было на это времени. В лучшем случае мы перекусывали чем-то, взятым из дома. Но сейчас момент был достаточно знаменательным, чтобы рискнуть ради него нагоняем от старшей сестры за отлучку. И мы пошли обедать. Когда объект знает об охране, охранять его значительно легче. Это правило работает, даже когда в объектах титан и девять демонов с острова Парадиз. Пик выслушала нас очень спокойно и только в конце проронила, прикрыв глаза: — Теперь я поняла всю сложность приказа. — Вы будете втроем? — неожиданно спросила Микаса, молчавшая все это время. — Нет, только Порко и я. Но в итоге нас все равно получается три титана, — она оценивающе посмотрела на меня, будто пыталась понять, каков мой титан в бою. — А… Женская особь? — с непонятной мне настойчивостью продолжила Микаса. — Так и стоит в кристалле, как привезли с острова. Из Научного общества ее навещают почти каждый день. А зачем тебе? — недоуменно спросила Пик. Микаса потупилась, а я внезапно поняла, кто был заинтересован в жизни Энни Леонхарт. Необычайная легкость после того разговора не прошла, даже когда Ханджи заявила, что разговор с командиром воинов пройдет без меня. Разведчики не отрицали моей роли в установлении хрупкого сотрудничества, но все еще осторожничали. Ханджи только попросила проводить их до штаб-квартиры, и теперь я ждала ее у пруда. Когда из дома показался Леви, я пошла в сторону дальнего берега, избегая встречи, но он сам меня нагнал и пошел рядом. Мы не говорили друг с другом со дня, когда брат рассказал о свадьбе, но и уничижительные замечания в мой адрес больше не раздавались. Тишина стала нашим новым языком. Даже сейчас, в шаге друг от друга, никто из нас не заговаривал, мы просто шли по заснеженной тропинке вдоль старых развесистых лип. — Чая было вполне достаточно. Холодный голос Аккермана первым нарушил тишину. Жаль, нельзя было понаблюдать, как Аккерман разворачивал мой подарок. Выглядел ли он заинтересованным или равнодушным, радостным или разочарованным? — Значит, он вам понравился? Леви посмотрел на меня взглядом, говорящим, что на глупые вопросы отвечать не намерен. Я просияла. — Я так и думала, что он вам понравится! Теперь весь чай этого и еще восьми сортов в мире принадлежит вам на одну пятую. — Это слишком дорогой подарок, — буркнул он. Настала моя очередь отвечать ему взглядом. Если я подарила его вам, значит, считаю достойным подарка. Мы обогнули пруд, выйдя к его противоположной от дома стороне, и я оглянулась на здание. Поместье медленно готовилось ко свадьбе, стряхивало пыль, раскрывало давно пустующие гостевые комнаты, выбивало ковры и расстилало дорожки, вычищало заброшенную оранжерею. Казалось, что оно молодеет день ото дня, и это было не нашей заслугой. Домой вернулась Майна с детьми, и все завертелось так, что каждый день, возвращаясь из госпиталя, я видела поместье иным. Отмывались окна и стены, отряхивалась от снега крыша, сад подстригался и увешивался новыми фонарями и гирляндами. Голос Леви отвлек меня от любования. — Почему ты на это согласилась? Хотела бы я видеть, как он воспринял известие о свадьбе. Ругался? Разносил комнату? Хотел придушить меня? Мне нечего было ему ответить, потому что в моем согласии нет ничего похвального, оно только свидетельствовало о моем послушании брату и трусости. Я посмотрела на свои облезшие от стирок, мыла и антисептика пальцы, покрытые нежной розовой кожицей, и спрятала их погреться в карманы. — Через два года вы будете свободны. Развестись можно и раньше, никакого противодействия с моей стороны не будет. Что, если на острове его уже ждала возлюбленная? Невеста? Просто женщина, к которой он был неравнодушен? Я могла бы показаться черствой, но я не хотела об этом знать. Не из-за грядущей свадьбы, а из-за произошедшего в Нельине. Мне было бы неприятно думать о капитане как о поверхностном и легкомысленном человеке, хотя противоречий в его характере и поведении я насмотрелась достаточно. — Это не то, что я хотел услышать. — Возможно. Но это ровно то, что я хотела сказать. «А почему согласились вы?» — крутилось в голове. Уж кто-кто, а Леви не склонен к слепому послушанию, а быть мишенью для марлийцев без единого плана отступления на остров — самоубийство. Если подумать, задачка в самый раз для Разведкорпуса. — И у тебя нет условий? У меня? Если мы все выживем, я буду счастлива. Мне снова плохо спалось, из ночи в ночь снились умирающие Уильям, Майна, племянники, парадизцы… — Ну как же нет, — я с трудом удержала серьезное выражение лица. — Это же моя самая большая мечта с детства: гостей на свадьбе должно быть не меньше полутысячи, платье у меня будет с таким шлейфом, чтобы я стояла на верхней ступеньке лестницы, а нижний край спускался на землю… А у алтаря меня будет ждать прекрасный герой… — Если прочее тебе организует брат, с последним промашка. Смотри на вещи реально, я бастард. Он напряженно, с легкой издевкой посмотрел на меня, будто ждал, что я в слезах побегу отговаривать брата. Хотя Леви уже говорил мне, что не имеет права на имя Аккерманов. Я подшагнула к нему ровно настолько, чтобы увидеть свое отражение в чужих глазах, и призналась в ответ: — Я съела свою мать, Леви. Она съела свою тетю. Тетя съела… Мне нужно продолжать, или вы уже поняли, что из нас двоих не ваша семейная история самая страшная? Леви только закатил глаза, отворачиваясь, но я видела, что он не злится. Если он пытался намекнуть на мезальянс, то напрасно: последние сто лет моя семья весьма демократична в выборе партнеров. — Леви, — позвала я его, и, дождавшись взгляда, продолжила. — Для меня все это так же неожиданно, как для вас. — Не думаешь, что сейчас точно пора перейти на «ты»? Я покачала головой, поднялась на низенький каменный бордюр, отделявший дорожку от пруда, и пошла по снежной ограде, глядя на свинцово-серую воду. — Не прыгай в воду, с меня хватило Нельина, — проворчал Леви. Надеюсь, он о том, что не хочет погружаться за мной в эту грязную холодную лужу вместо теплого моря, и ни о чем другом. Я и не собиралась прыгать, наш пруд мало подходил для купания даже летом, зацветая быстрее, чем его убирали садовники. Очередной камень, присыпанный снегом, вывернулся из-под ноги, и я зашаталась, нашаривая ногой новую опору. И уже нащупала ее, когда терпение Леви закончилось. — Ну, хватит, спускайся. Сильные руки обхватили меня за талию, я автоматически схватилась за мужские плечи и замерла, завороженная зрелищем. Снежинки рассыпались в черных волосах, усеяли темное пальто. Он сам был воплощением зимы с глазами цвета стылого зимнего неба, светлой кожей и холодным взглядом. Пар от нашего дыхания смешался, повис в воздухе призраком неуместной, ненужной связи между нами. Легко подхватив меня за талию, он поставил меня на дорожку, но замешкался, убирая руки, и мы так и застыли друг напротив друга, как в замершем во времени танце, холодной скульптурой начинающегося — или заканчивающегося — объятия. — Все, ребят, я готова, — голос Ханджи жизнерадостно прокатился над парком, и мы отпрянули друг от друга. Ханджи оглянулась по сторонам, заметила нас и, прищелкнув пальцами, пошла к нам. — Пойдем знакомиться, что ли. Леви явно не испытывал того же энтузиазма. — Очкастая, тебе так хочется навязываться им? — А что еще делать? — Все, что я хочу с ними сделать, это… Ханджи кинула на меня быстрый осторожный взгляд и перебила Аккермана: — И вообще, я не против навязываться. Друзья завоевываются, как дичь, тебе ли не знать. Лара, ты в госпиталь? — В гробу я видал таких друзей… Я кивнула, подозрительно глядя на Леви, но, что бы он ни хотел сделать с воинами, Пик на следующий день пришла в госпиталь. Дом открывался для пришлых гостей впервые за сто лет и, готовясь к встрече, хорошел с каждым днем. Я от него катастрофически отставала. Майна впервые посмотрела на меня профессиональным женским взглядом и ужаснулась. Волосы сухие, ладони облезшие, кожа обветренная и обезвоженная, под глазами синяки, ногти обрезаны так коротко, что не оставляли никакого пространства для маникюра. По мнению Майны, меня нужно было срочно приводить в порядок или менять невесту, потому что в таком виде показывать члена семьи Тайбер людям было недопустимо. Неделю я сбегала от внимания Майны в госпиталь, ускользая с Микасой из дома на рассвете, но одним прекрасным утром Майна все же перехватила нас на лестнице, полностью собранная и готовая отстаивать доброе имя семьи. Напрасно я убеждала ее, что волосы и лицо будут скрыты фатой, руки — перчатками, а вся я буду укутана в платье, которое мне обещала Дениза. Майна была неумолима. В качестве ответной любезности я захватила с собой прочих девушек, зная, как Майна недолюбливает их. В презрении, которое разведчицы испытывали к индустрии красоты, оставаясь при этом счастливыми и желанными, крылась опасность для того образа жизни, который вели благородные марлийки. Все то, что наполняло их повседневную жизнь: модистки, косметика, ванны, краски, бутики — обесценивалось краткостью и скоростью жизни в разведке. Однако разведчицы удивили меня, с энтузиазмом приняв все экзекуции. «Знакомство с Марлией должно быть всесторонним», — булькнула в ответ на мой вопрос Ханджи, погружаясь с головой в ароматную ванну со смягчающими маслами. По прошествии месяцев рядом с разведчиками я начала привыкать к их философии — принимай все хорошее, что дает жизнь, сполна и наслаждайся этим моментом, потому что следующего может не быть. Привыкать, но не применять: как и Майна, я тревожилась, нервничала, переживала за будущее. Мне было совестно за то, что я сижу в каких-то раздражающе сладко пахнущих обертываниях, когда должна быть на смене, что меня крутят, как куклу, подстригая, расчесывая, отбеливая, для бутафорского мероприятия, в котором моя внешность имеет последнее значение. Но когда я стояла у окна в день собственной свадьбы и смотрела на выходящих из машин гостей, испытала к Майне благодарность за ее настойчивость. Мы выглядели именно так, как должны были — как свидетели первого брака между гражданами наших стран за сто лет. Выходящие из машин люди любопытно озирались, осматривая дом, встречающих их слуг, выстроившихся гвардейцев, прочих гостей, пожимали руку улыбающемуся Вилли, здоровались с парадизцами, еще не зная, кто они. Их привело в наш дом вовсе не подозрение, что брат привез демонов острова, они искали здесь совсем другое. Везде есть свои непреложные правила. Элдийцы платят за многовековое угнетение других народов. Марлийцы кровью и потом привели свой народ к победе, первыми одолели элдийцев и заслужили мирную изобильную жизнь. Тайберы правят Марлией, обеспечивая благополучие и храня равновесие между народами, но как живут они сами? «Они живут, как марлийцы», — скажет вам любой марлийский элдиец. «Они живут, как богатые марлийцы», — скажут вам марлийцы. Жизнь богатых марлийцев — это априори светская жизнь, приемы, вечера, театры. Но спросите у них, кого из Тайберов они видели в своей жизни. Вилли Тайбера? Молодого обаятельного главу семьи? Как часто его видели? Пара приемов в год, наиболее важные сессии парламента, заседания комитетов в правительстве — не больше, чем у служащего средней руки. Может, кто-то другой из Тайберов выходит в свет? Жена? Дети? Родители? Никого. Все слышали о Тайберах, но видели от силы одного Вилли. Все знают огромный особняк Тайберов в Марли, но никто в нем не был. Двери семьи Тайбер закрыты для всех, слуги молчаливы и неподкупны, члены семьи неизвестны ни по именам, ни в лицо. В тишине они справляют свои события: дни рождения, свадьбы, похороны — все в тайне, и, даже найдись пронырливый журналист, желающий раскрыть их миру, ни одна газета в стране не опубликует это в своей светской хронике. Так зачем стараться впустую? Везде есть свои непреложные правила, и Уильям решил нарушить главные для нашей семьи: впустить посторонних на внутреннее торжество и намекнуть, кто является носителем титана. По сравнению с этим меркнет даже факт присутствия в нашем доме и перед алтарем парадизцев — традиция нашего рода не разбавлять элдийскую кровь позволяла это. Не удивлюсь, если никто из гостей не спросил имени жениха: единственные элдийцы, связи с которыми могли их заинтересовать, жили в этом доме. Парадоксальная ситуация — марлийцы, почитающие за честь попасть на элдийскую свадьбу. Есть чем гордиться. Гости — незнакомые мне мужчины и женщины — вились по аллее узким ручейком, парадная форма военных чередовалась с гражданской одеждой чиновников и платьями их спутниц. Блестели драгоценности, стучали каблуки, шелестели шубки, мелькали улыбки. Некоторые лица я видела в газетах, но большей частью гости были мне неизвестны. Как же они были горды, буквально польщены приглашением! Так и сияют от собственной важности, ревниво поглядывают на других гостей и недоуменно — на парадизцев. Вспомнили их с бала? Посчитали нашей дальней родней или родней жениха, что скоро станет означать одно и то же? Как бы то ни было, несколько пар завели разговор с непринужденно встречающими их Ханджи и Армином. Но большинство рванулись засвидетельствовать свое прибытие и поздравить моего брата, светящегося почище меня и Леви вместе взятых. Ровно без пяти три на дорожке появились Пик и Порко Галлиард в сопровождении какого-то усатого военного. В отличие от своего командира, воины были в штатском, и даже издалека под пальто Пик виднелся зеленый подол платья. Втроем они сразу подошли к парадизцам со спокойными, не тронутыми общим ажиотажем лицами, что-то спросили, кивнули, выслушали Ханджи и сдержанно улыбнулись, а затем все вместе, и разведчики, и воины, подняли головы и посмотрели в сторону окон дома. Я поспешно отшагнула от окна и едва не наступила на шлейф. В плане своего вида я проиграла по всем фронтам, уступив не только Майне, но и Денизе. Модный дом Нортонов прислал к нам такое количество портных, тканей, набросков, помощниц, словно собрался обшить весь Ребелио. Дениза выглядела так хищно, оглядывая меня на первой же примерке, что я приготовилась сражаться за свой внешний вид. — Ну, Лаг’а, — мурлыкнула Дениза, обходя меня по кругу. — Скажи, чего ты ждешь от этого платья? — Ничего, — буркнула я. — А чего хочешь? Чтобы меня не замечали, но вряд ли это возможно на собственной свадьбе. — Только честно, — предупредила Дениза. — Спрятаться, — прошептала я. Зеленые глаза прищурились, ощетинившись морщинками. — От кого? Я пожала плечами. Да от всех. Швея хмыкнула, закидывая ленту на плечо. — Знаешь, какие подаг’ки упаковывают плотнее всего? Только нотаций мне сейчас не хватало. — Дог’огие. Чем дог’оже — тем непг’оницаемее упаковка. Лаг’очка, милая, ты будешь самым дог’огим подаг’ком для твоего мужа. Вряд ли он оценит. Многослойное, состоящее из нескольких юбок, плотной шелковой основы и пущенного поверх него кружева, изящное, как все вещи Денизы, одновременно неброское и элегантное, оно очаровало меня. Закрытые плечи, руки, скромный вырез — и в нем, пересекая ключицы, покоится самая большая драгоценность семьи. Чистейший белый шлейф струился по полу, заставляя служанок испуганно ахать и приподнимать его, чтобы не запачкался. Я стояла в глубине комнаты, ожидая брата, и чувствовала, что, если бы не корсет, сердце уже выпрыгнуло из груди. Мне было страшно так, что мутило, а голова полнилась вязким звоном: страшно за парадизцев, беззащитных в сердце чужой страны, страшно за свою семью и страшно за гостей. Я не испытывала иллюзий и понимала, что сегодня достаточно маленькой искры, и вспыхнет настоящая Война титанов, которых собралось в одном месте целых пятеро, а если считать обоих титанов Эрена — то шестеро. И я не знала, что я сделаю, если встанет выбор между моей семьей и разведчиками. Я знала, что брат назначил довольно позднее время церемонии, чтобы дать меньше времени прийти в себя марлийцам, но его все равно было достаточно, чтобы… — Ну и пугливая же ты, — насмешливо сказала Лара. — Насладись хоть немного моментом. — Будто в этом есть что-то интересное. — Ты просто не умеешь развлекаться. Вот Оливия была счастлива в день своей свадьбы. Оливия улыбнулась и почему-то слегка покраснела. Конечно, она ведь любила своего мужа. — А Рейвен? — спросила я. — Рейвен? — переспросила Лара. — А то ты не знаешь. Не знаю… Не знала. Голова заболела еще сильнее, до звездочек под веками, и я нырнула в чужое воспоминание.

Сто лет назад

Штольцы были рациональными, очень практичными дельцами, хладнокровными и расчетливыми, но предстоящая свадьба заставила даже их потерять голову. Заказы на грандиозные суммы растеклись рекой по Элдору: ткани, продукты, цветы, подарки, прислуга, музыканты — у молодых все должно было быть лучшим. Кольцо, врученное ей Томасом после приема у Карла, было с таким большим камнем, что девушке было неловко его носить. Рейвен помнила, как настороженно они встречали ее в первый визит, как тяжело и душно пахло в гостиной прижимистого бюргерского домика женскими духами, вылитыми в избытке, как жались на стульях, сжимая в руках платочки, женщины семьи — тетя, жена брата, племянницы — круглыми глазами глядящие на высокородную невесту Томаса. Им было жарко и тесно в дорогих расшитых платьях, неуместных в скромной домашней обстановке, шляпки уныло обмахивали вспотевшие лица страусиными перьями. Рейвен старалась держаться просто, без церемоний, она выбрала свое самое скромное платье, но Штольцы продолжали вести себя подчеркнуто вежливо и отчужденно, изо всех сил доказывая, что достойны породниться с Тайберами. Только дедушка Томаса — маленький сухенький старичок в старомодном фраке, расчувствовавшись в конце пышного и невкусного ужина, подошел и обнял ее на прощание. — Мы так рады, — неожиданно звонким голосом сказал он, — что наш Томас наконец-то нашел себе невесту… Прослезившегося старичка оторвала от нее испуганная порывом семья, а Томас так быстро вывел ее из дома и усадил в карету, что Рейвен пришла в себя и рассмеялась, уже когда они ехали по мостовой. — Признайтесь, сколько девушек вы приводили домой знакомиться с семьей? Быстро краснеющий, как все блондины, Томас смотрел в окно, чтобы не встречаться с ней глазами. Рейвен знала, что он всегда с ней честен, и Штольц не нарушил это правило и сейчас. — Двух. — Дайте угадаю: ни одна не пришла в гости повторно? — Даже не остались на чай, — сухо подтвердил Томас, красный до корней волос. — Что ж, вы очень разумно поступили, изменив тактику, — беззлобно подтрунивала над ним Рейвен, хотя на душе было тяжело. Хало странно отреагировал на новость о помолвке. Рейвен сообщила о ней лично, не в письме, и не дыша наблюдала, как друг в ступоре разглядывал ее несколько минут в полнейшей тишине. — Вот как, — тяжело проронил он. — А как же Карл? Рейвен осторожно ответила: — Дал согласие. Хало недоверчиво покачал головой и, глубоко вдохнув, вцепился на мгновение пальцами в волосы, будто пытался поднять себя над полом. Рейвен неожиданно почувствовала себя виноватой, не зная, за что. — Я… — неловко попыталась оправдаться она. — Дому Тайбер нужна крепкая рука и управление. Я не… я не справлюсь, Хало… — Неужели все пропало? — невпопад прошептал друг, глядя мимо нее. Потрясение первых минут отступало, и Рейвен начала злиться. Он так отреагировал, будто она сделала что-то плохое! Можно подумать, это какая-то блажь, глупость! — Я осталась одна, Хало, — резко начала она. «Вы оставили меня одну», — осталось невысказанным. — У меня есть обязательства перед семьей, и я их выполняю, как могу. Карл тоже объявил об обручении с Юлией Рейсс. Не пора ли и тебе повзрослеть? Хало вздрогнул на упоминании Рейссов, непонимающе посмотрел на нее и засмеялся ко злости Рейвен. Будто в этом есть что-то смешное, в том, как они торопятся исполнить свой долг перед родом в оставшееся у них время. Будто у него, раньше них принявшего титана, есть повод для насмешки. Потянулись одинокие суматошные дни до свадьбы: сметы, примерки, чеки, дегустации, составление списка гостей. Рейвен встречала новые заботы с деловой холодностью, занятой на время у Томаса, ее сердце не трогали жизненно важные девичьи выборы: какой длины оставить шлейф платья, какого цвета выбрать розы для напольных ваз, под каким соусом подать рыбу и можно ли сажать рядом Рейссов и Аккерманов. Только за несколько дней до свадьбы («Томас, я уже не передумаю, честное слово»), ее познакомили с другом детства жениха капитаном Стейтом — высоким меланхоличным военным, пришедшим с супругой. Эта пара была единственной из окружения Томаса, которая действительно понравилась Рейвен. Честный и прямой, потомственный военный Стейт без малейшего трепета отнесся к Рейвен, искренне поздравил друга и за обедом рассказывал истории о своей службе на востоке. Привезенная им оттуда жена рассматривала Рейвен насмешливыми черными глазами под дугами густых бровей, а стоило мужчинам уединиться в кабинете с сигарами и коньяком, как Амина, склонив голову к плечу, произнесла одно слово: — Кофе? Кофе у Амины получался черный, как ее глаза, крепкий и очень ароматный, с тысячей комплиментов кофейным плантациям Тайберов. — Я давно не видела настолько хорошую обжарку. Вы собираете у себя все самое лучшее, да? — без малейшей зависти спросила женщина. Рейвен кинула взгляд в сторону кабинета Томаса и ответила: — Всегда. Молчание Карла и Хало — она даже не была уверена, что они придут на свадьбу — пугливая отстраненность родни Томаса, осознание необратимости сделанного выбора — все это навалилось на девушку непосильным грузом, и в чашечку она смотрела пронзительным тревожным взглядом, будто пыталась прочитать свое будущее. Томас был подчеркнуто предупредителен, он лучился счастьем, зарывшись в дела, которые еще не стали его, с головой, подключая специалистов, подрядчиков, своих братьев. Он уже присматривал новое оборудование, обсуждал схемы поставок, вел переговоры с шоколадной фабрикой. А она смотрела на его бесстрастное невыразительное лицо и хотела сбежать в Нельин, да куда угодно, лишь бы избавиться от мучительного выбора, принятого ею второпях. Нет, она осознавала, что выбор был правильный, но как же было тошно на душе… — Не уверена, что хочешь замуж? — фамильярно спросила Амина, в отличие от Рейвен смакующая кофе с видимым удовольствием. — С чего ты взяла? — раздраженно спросила Тайбер, вскидывая глаза. Обычно она легко принимала обращение на «ты», но сейчас фамильярность воспринималась как проламывание ее и без того истончившихся границ. Амина пожала плечам под многослойным легким платьем, скрывающим тело до кончиков пальцев. Сама текучая, подвижная и неуловимая, она едва заметно улыбалась, глядя на мрачную девушку. — Конечно, не уверена. Кто может быть в этом уверен? Если бы все были уверены, и свадьбы никакие бы не требовались. Все бы тихо жили с выбранной парой до конца жизни без всяких храмов. Два месяца прошли, как в тумане, пока этот туман не сгустился в плотную фату, размывающую очертания приходящих гостей. В маленькую келью, в которой она ожидала начала церемонии, пришло всего три человека. Хало, чья растерянная фигура помаячила у входа, кивнула ей, как сообщнику по тайной организации, и растворилась в шуме толпы за дверью. Амина пробыла дольше, деловито взяла ее запястья, измерила пульс, подняв полог, поправила прическу и сказала: — Не переживай, все наладится. Со временем станет проще. В следующий раз я буду держать за руку уже замужнюю женщину. Будто оно у нее есть, это время. Карла она узнала по шагам, и к туману фаты присоединилась пелена слез. Рядом с ней должен был быть старший мужчина семьи, но в их отсутствие ей была оказана королевская милость. Глаза заволокло слезами, милосердно спасая ее от возможности видеть друга. — Ты как, готова? — тихо спросил он, остановившись в нескольких шагах, и Рейвен глухо ответила. — Да, Ваше Величество. Поздравляю вас с августейшей помолвкой. Карл удивленно помотал головой и осторожно приблизился к ней. — Можно? — нерешительно спросил он, касаясь края фаты, и Рейвен безнадежно кивнула. Перед мужчиной открылось бледное тонкое лицо, широко распахнутые глаза с застывшими в них слезами, рискующими пролиться по щекам вниз, на платье. Девушка смотрела куда-то поверх его плеча, и Карл тихо позвал ее. — Рейвен… Посмотри на меня. Подруга сделала ровно обратное, зажмурившись, и слезы все-таки выступили росой, повисли на пушистых ресницах. Карл торопливо подошел еще ближе, почти вплотную, и аккуратно кончиками пальцев снял их перед самым падением. Рейвен вздрогнула всем телом от неожиданной ласки, открыла глаза и замерла, глядя в глаза друга. У Карла были удивительные глаза: мягкие, полные доброжелательной насмешки и грусти, чудесные свой шелковой теплотой, так мало свойственной серому. Друг тяжело сглотнул и, слегка отступив, сказал: — Сегодня прекрасный день, — голос его звучал ровно, даже торжественно. — Мой лучший друг выходит замуж. Рейвен силой подавила снова подступившие слезы и кивнула. Она сама не понимала, что происходит с ней: ощущение ужасной ошибки, преследовавшее ее последние месяцы, усилилось многократно рядом с Карлом, переходя в панику. — Ты невероятно красива, — не отрывая взгляда, продолжил Карл. — Я не видел в жизни женщины красивее. Улыбнись. Мы должны быть счастливы сегодня. Однако намного больше они были похожи не на счастливых друзей, а на воинов, приготовившихся к битве, в которой они заведомо проиграют. Сухо кивнув, Рейвен снова опустила фату, как забрало, приняла руку Карла, вставая рядом с ним в строй, и взяла букет тем хватом, которым держал меч ее титан. Они вышли из комнаты и ступили на древние каменные плиты храма медленным торжественным шагом, потомки двух королевских родов, среди хорового пения и напряженного выжидающего молчания толпы. Фата стала будто прозрачной, показывая хищное внимание публики, дородного жреца в золотом облачении и стоящего перед ним Томаса. Он был взволнован, но стоял очень прямо, напряженно глядя на нее. Рядом стояли четыре свидетеля — два мужчины и две женщины, не связанные узами родства с парой. Рейвен шла мимо Аккерманов и Гердтов, мимо Хало и семейства Рейссов в полном составе, не чувствуя под собой ног, но не боялась споткнуться. Ее держала рука самого сильного в мире мужчины, всей власти которого не хватило, чтобы поменяться местами со стоящим впереди Штольцем. Ее держала память о предках, высоко поднимавшая ее голову, но не способная хотя бы замедлить движение, с каждым шагом отдаляющее их двоих от мечты. Стук в дверь прервал воспоминание о мучительном шествии к алтарю Рейвен с Карлом. Уильям в строгом черном костюме смотрелся непривычно традиционно и в то же время роскошно, а еще он был спокоен, в отличие от меня. Брат протянул мне руку. — Готова? Я вздохнула, накидывая фату и все еще не чувствуя готовности ни к чему, кроме постыдного бегства. — Все уже собрались? — с надеждой на отрицательный ответ спросила я. — И очень ждут тебя, — улыбнулся брат, угадывая мое лицо под пологом. — Пришли все, кого ты хотел? — О, да, — с неотразимым самодовольством протянул Уильям. — Мне бы твою смелость, — я взяла его под руку, с недовольством замечая, как дрожит моя ладонь. — Она у тебя есть. Ты ведь моя сестра. Порой я сомневаюсь в этом: невозможно людям одной крови быть настолько разными. — Лара, вороненок, запомни: все, что произойдет, нужно для семьи. Я хочу все это закончить. Закончить эту традицию, разрушающую семью. Мои дети не будут никого есть, но и не будут сделаны безмозглыми титанами. — А на мне, значит, ты поставил крест? — Нет. Нет, не на тебе. Ты останешься на моей совести навсегда. Хорошо, что мой брат еще верит, что эта совесть у него есть. С утра было тепло и пасмурно, тучи грозились разразиться не то снегом, не то дождем, но не сделали ни то, ни другое. Я отказалась от шубы или накидки и не пожалела: холодный воздух хоть немного привел в порядок мысли и помог собраться, прежде чем я нырнула в полумрак убранной цветами часовни. Кажется, я начала понимать неприязнь Леви к свежим цветам, потому что — нарочно или нет — сейчас часовня была убрана на удивление похоже на день проводов мамы. — Даже не думай об этом! Так уж устроена жизнь, что лучшие вещи служат одновременно противоположным богам, — возмутилась мама, и я улыбнулась под фатой. Я была несравнимо счастливее Рейвен: в отличие от нее, стремящейся остаться с мужчиной, провожавшим ее к алтарю, я всей душой стремилась к стоящим возле него людям. Эрену, Ханджи, Микасе, Пик… Леви. На Аккермане не было бутоньерки, никаких мертвых цветов. Он стоял перед высоким худым священником, прямой и одинокий, если не смотреть в сторону свидетелей. Две элдийки и два элдийца должны засвидетельствовать брак, но наши свидетели были особенными. Улыбающаяся Ханджи в длинном платье, Пик, хмурая и очень красивая с красными губами, Эрен, все еще немного взъерошенный, и Галлиард, удивленно оглядывающийся по сторонам, будто не понимал, как здесь оказался. На скамьях было прохладно, среди гостей слышались тихие голоса, деловитое копошение, смех, но все это отошло на задний план, когда Уильям подвел меня к жениху и оставил на возвышении перед кафедрой. Священник звонким чистым голосом начал церемонию, а я, всей спиной ощущая взгляды гостей, замерла, вросла в пол, ожидая слов, которые разрушат праздничное настроение марлийцев и спокойное существование нашей семьи навсегда. — Клянешься ли ты, Леви Аккерман… Шорохи, шуршания, покашливания, шепот голосов — все звуки смолкли, и под сводами повисла тяжелая давящая тишина, не нарушаемая даже дыханием. Послышались чьи-то тихие вопросы: не все знали подробности операции на Парадизе и теперь выспрашивали удивленных соседей. Но таких было мало, мой брат ответственно подошел к подбору гостей. Взгляды десятков людей пробирали даже сквозь фату, гости пытались понять, не шутка ли это, кто-то вскочил на ноги, кто-то вскрикнул. Меня затрясло, но Леви рядом было намного хуже, он стоял спиной к людям, которые за два слова сменили добродушное равнодушие на ненависть, подкрепленную страхом и возмущением, что их дурачат. Леви так долго молчал, что свидетели зашевелились, а улыбка Уильяма стала нервной. Меня охватила смесь страха и надежды — откажись он сейчас, все кончится, но что тогда будет? — Да, — своды подхватили тихий твердый ответ и разнесли до дальних стен. — Лара Тайбер, клянешься ли ты… Наши клятвы нужно было сделать одинаковыми. Какое, к черту, «подчиняться воле», когда я все равно буду защищать? Буду даже без идиотских клятв, потому что они ничего не меняют. Моего ответа присутствующие ждали намного напряженнее, чем до этого Леви, но я не стала испытывать их терпение. — Да… — выдавила я дрожащими губами. Сейчас с меня откинут фату, и исчезнет последняя защита от чужих глаз, чужого липкого внимания, ощупывающего меня с ног до головы в попытке понять, что это: шутка, розыгрыш, подмена? Лицо Леви передо мной размывалось, рябило, как, должно быть, и мое для него, и он резко откинул с меня фату, как покрывало с клетки с попугайчиком. В этот момент мне подумалось, что Дениза перестаралась с закрытым нарядом, если даже через привычную хмурость Леви я заметила облегчение. Неужели думал, что подсунем ему тетушку Матильду? Лица гостей были непередаваемы: будто они до конца надеялись, что меня подменят, но, если не мое лицо, то фамильное колье не оставляло сомнений — семья Тайбер породнилась с Парадизом. Не касайся это меня, мне было бы даже смешно от того выражения недоверчивого ужаса, что был написан на лицах военных, которых было человек десять. Воины во главе с Магатом были обязаны нам если не сбереженными нервами, то хотя бы своим невозмутимым видом. Шум в часовне отошел на задний план, стал совершенно не важен. Я смотрела в лицо человека, который только что стал моим мужем, и дрожь понемногу отступала. Теперь не было обратного пути, выбор был сделан, и я только хотела знать, жалеет ли Аккерман о нем. Плотно сжатые губы, немного нахмуренное лицо не пропускали ни единой эмоции, и мне стало страшно. Из моей головы совершенно вылетело, что мы должны скрепить брак поцелуем, и я чуть не отшатнулась от приблизившегося ко мне Леви. Видимо, он распознал мое желание, потому что протянул руку, чуть приподнимая подбородок, и решительно коснулся губ в кратком целомудренном поцелуе. Как печать поставил, удостоверяя наяву сухую запись в Книге рода. Как целуют нелюбимую навязанную женщину, вкладывая в этот формальный жест отвращение к принуждению. Я судорожно выдохнула в его губы — от разочарования и презрения к себе, и, замерев в миллиметре от моих, он неожиданно снова поцеловал меня, уже спокойно, почти ласково. Теплая рука прижалась к щеке, скрывая поцелуй от любопытных глаз, и я ответила. Невозможно не ответить под нацеленными на нас враждебными взглядами чужому, но такому близкому теплу. Время замерло, сгустилось вокруг, спрятав нас от посторонних. Только стук нетерпеливого сердца разгонял тишину, звон в ушах и страх, тени живых и призраки мертвых. Мы оторвались друг от друга, глядя в глаза, вспоминая, что делаем здесь, возвращаясь к цветам, и свечам, и кафедре, и сводам. И гостям, из-под ног которых выбили почву своим союзом. Среди оторопевших, замерших от потрясения марлийцев громко разнесся голос Ханджи: — Поздравляем! — и она обняла поочередно друга и меня, случайно оттягивая мою голову за фату назад. А следом разведчики налетели все вместе, замкнув нас в круг, поздравляя без оглядки на окаменевших гостей, смеясь и перебивая друг друга, отбросив всякую конспирацию, называя Леви капитаном. Перепало и мне объятий: Эрена — после которых пришлось окончательно попрощаться с фатой, Саши — едва не сбивших меня с ног, и Микасы — не шелохнувших ни волоска в прическе. Когда они отхлынули, следом подошли уже спокойным шагом Оньянкопон, Пик, косящийся на парадизцев Галлиард. Брат разразился пафосной речью в пространство между нами с Леви, начав с пожеланий счастья и закончив завуалированным провозглашением первого брачного союза между нашими странами. После Уильяма прочим гостям не осталось иного, как тоже подойти к нам с поздравлениями, вымученными и неискренними. Майна была превосходным организатором, она до минуты продумала мероприятие: от угощений и рассадки гостей до развлечений. В ее планах, по-военному четких, было и музыкальное сопровождение, и ночной фейерверк. Это должно было быть плавное торжественное мероприятие, неторопливое и респектабельное. Единственное, что она забыла добавить в расчеты, это характер разведчиков. Уверена, та душевность, с которой парадизцы обнимали нас, покоробила многих гостей, но мне было все равно. Звон в ушах наконец прошел, и на меня хлынула лавина звуков: поздравления, смех, избитые пожелания, шутки, снизу меня дернули за подол, и я наклонилась обнять племянников, захваченных общим настроением к возмущению их матери. Посторонние гости все еще были растеряны, но уже вернули связь с реальностью, особенно когда Майна попросила всех пройти в дом. После темных сводов часовни белизна снега серый простор неба ослепляли, и в этом ледяном великолепии зажглась с хлопком вспышка. Не успевая оценить свои действия, на чистом инстинкте я повернулась к Леви, заслоняя его своим телом, сердце зашлось в страхе за тех, кто был рядом с нами. Я же знала, я точно знала, что нельзя идти на поводу у идей брата… — Нет, нет, без объятий, встаньте рядом, — донесся из-за спины разочарованный голос. — Еще одна попытка, приготовились! Облегчение так причудливо смешалось со стыдом и злостью, что я резко отшатнулась от Леви, боясь посмотреть ему в глаза, но он удержал меня за талию. — Что это было? Я не собираюсь прятаться за твоими юбками. Я все же посмотрела ему в глаза, тоже злые, но еще растерянные, почти смущенные, и шепнула в ответ: «Нас снимают, капитан. Сделайте на мгновение вид, что счастливы». Извиняться было бессмысленно, я всего лишь выполняла предназначение своего титана — защищать семью. Секунду назад я сделала для Аккермана то, что сделала бы для любого члена своей семьи. Новая вспышка осветила темные стены часовни и навсегда запечатлела нас на их фоне. Я не увидела получившейся фотографии, но думаю, мы выглядели на ней обыкновенно: серьезные и мрачные, будто знали, что нас ждет.