Свистеть на холме

Половицы гигантского циркового шатра заскрипели под ее торопливыми шагами. В коридоре было тихо, словно абсолютно все до одного артисты волшебным образом испарились. Никто не ходил по конюшне, проверяя готовность жеребцов к завтрашнему выступлению, никто не приводил в порядок места в зрительном зале, не подметал обветшалые доски, не протирал пол засаленными тряпками. Вокруг стояла совершенно мертвая тишина, прерываемая лишь треском факелов. По мере продвижения вглубь шатра, воздух становился все удушливее и горше. Едва Нюша пересилила себя и ступила на арену, она почувствовала, как ее лодыжки «облизывают» порывы августовского ветра, остывшего от безумия душных ночей и тихих полуночных напевов. Мраморная кожа на ногах покрылась болезненными мурашками. Несмелые шаги на песке отскакивали странным эхом от стен и почти осязаемо ударяли в спину. Зачем она сюда пришла? Байка, которую когда-то рассказывал Крош, поглотила ее мысли, превратившись за годы в навязчивую идею, сравнимую с восторгом охотника, предвосхищающего долгий бег в объятья зверя. С момента их первой встречи минуло десять лет — срок вполне приличный, чтобы человек мог одуматься, но Нюша продолжала ждать и верить, что ещё хоть раз встретит Черного Ловеласа. Один за другим женихи уходили от нее ни с чем, а она лишь раздосадованно хмурила брови, считая часы до заката. Ее не интересовали ни перспективы удачно выйти замуж, ни получение хорошего образования, ни даже мода, которую она в одночасье разлюбила. Когда Крош и Ёжик уехали в соседний город, чтобы поступить в университет, Нюша с облегчением выдохнула и помахала им рукой. В голове неприятно заскреблись причитания бабушки: «Пора, пора, Нюша, ведь ты не можешь вечно ждать этого своего Принца. Нельзя так долго очаровываться и грезить, ведь ты совсем уже взрослая.» Ей бы и впрямь пора перестать вглядываться в горизонт, расчерченный угольно-черными пиками леса и начать уже, наконец, жить, как обычный человек, а она лишь натужно улыбается и бежит в горы встречать зарю. Она снова подолгу стоит на скалах, глядя в черноту под ногами, и представляет что вот-вот услышит знакомый голос или эту треклятую гитару. Но год сменился пятью, а те тащили за собой еще... Все могло бы забыться, могло бы исчезнуть из памяти, будто воспоминания о первом дне жизни. Тоска и скука могли бы превратиться в банальное безразличие, пока, наконец, Нюша бы не обнаружила себя замужем в ожидании четвертого ребенка. Ее удел тогда бы стал гораздо понятнее и легче, гораздо прозаичнее и спокойнее, если бы в день своего двадцатилетия девушка не узнала, что в их деревню приезжает черный цирк. Там были черные клоуны, черные слоны, черный шатер и черные собаки, а еще там был черный человек в маске, которую он никогда не снимал... Честно говоря, Нюша не знала, зачем пришла сюда и до конца не понимала, о чем попросит, но даже если Принц отправит ее домой, девушка будет знать, что все было взаправду. Только вот ей было мучительно думать, что ее отправят домой. — Я вижу вас, — просипела гостья, не сводя глаз с силуэта, притаившегося на самом верхнем ряду зрительного зала. Когда тень в ореоле серебристого и черного встала и поклонилась, девушка поняла, что убежать уже не в состоянии. Ее поджилки затряслись от одного только звука, с которым шуршит плащ, цепляясь за обветшалые деревянные половицы. Тяжелые шаги приближались, а тень становилась все четче — хотя, это ведь Нюша стояла в кругу огня, а не силуэт по ту сторону бортика — и девушка, замерзающая в этом тоненьком платье, ощутила невероятную волну тепла и света, что идет от тьмы, скрытой за маской. Это было совершенно иное ощущение: находиться с ним рядом после стольких лет, проведенных в сомнениях и горечи ожидания. Нюше захотелось поверить, что Принц чувствует, хотя бы, в половину то же самое, что и она. — Добрый вечер, мадемуазель, — проговорил силуэт. — Добрый вечер, сеньор. По арене прокатился бархатистый смех. Фигура в черном приблизилась еще на несколько шагов и остановилась в проходе где-то посередине, между третьим и четвертым рядом. Ослепленная светом факелов, девушка не могла до конца разглядеть ни одну деталь одежды, лишь можно было предположить что на владельце цирка точно были шляпа, плащ, сапоги на каблуке и чертова маска, не дающая ни шанса увидеть хоть тень эмоций. В противовес этой закрытости, Нюша стояла перед ним нараспашку: подсвеченная со всех сторон, юная и напуганная. — Что вас сюда привело в столь поздний час и столь знаменательный для вас день? — Вы, — на выдохе прошептала она, изо всех сил цепляясь за реальность происходящего. На предплечье остались полумесяцы от коротких острых ногтей. — Я тронут вашим вниманием к моей персоне, — черный силуэт усмехнулся, но продолжил уже серьезнее: — И все же я вынужден еще раз спросить: что привело вас сюда? — Заберите меня с собой, сеньор Ловелас. Тишина была оглушающей — ни птица, ни зверь не смели нарушать ее своим клекотом и воем. Нюше казалось, что весь мир разом оглох и онемел после одной ее несмелой — в чем-то даже необдуманной — просьбы. — Я не могу этого сделать, — когда Принц даже не сдвинулся с места, чтобы подойти к ней и протянуть руку, Нюша поняла, какая же она все-таки была дура. Не нужно было вообще приходить. На что она надеялась, пробираясь в ночи к черному шатру из ее снов? — Но почему? — опешила она. — Вы еще слишком молоды, дорогая мадемуазель, — последовал грустный ответ. Девушка почувствовала гнев, а вместе с ним опустошение. Слезы затопили глаза, но Нюша даже не поднял руку, чтобы стереть их. Выдуманный мир, где есть принцы и настоящая любовь, трепетал у ее ног четвертованный, и она ничего не могла с этим поделать. — Это вы так решили? — вскинулась она с вызовом. На тонкой длинной шее проступила вена. Принц медлил. Он достал гитару, и пространство вокруг на мгновение, словно растянулось и сжалось, завибрировало, впитывая в себя каждую ноту прекраснейшей мелодии. Воздух наполнился запахом цветов и горных трав. — Еще не время, сеньорита. Еще не время, — наконец покачал головой силуэт. Нюша подошла вплотную к бордюру арены и впилась пальцами в его необработанные доски, чтобы поймать остатки образа исчезающей фигуры. На обледеневших ладонях остались кровавые занозы. — Когда же мне ждать вас? — Нюша почти ненавидела себя за умоляющие нотки в голосе. Мучительно хотелось знать ответы, которые, судя по всему, ей никто не собирался давать. Время шло, а собеседник все играл и играл. Казалось, будто этой ночи не хватало именно его мелодии, сорвавшейся с кончиков длинных тонких пальцев, облаченных в кожаные перчатки. От нахлынувшего чувства дежавю стало вдвойне тяжелее. Будто к уже имеющемуся горбу ожиданий присоединили еще такой же с отдающим медной горечью отказом. Оставалось лишь наблюдать, как последние крохи надежды на ответ тают в гитарном переборе. — Я приду на закате, — прошелестел голос на прощание. Она еще долго стояла на этом самом месте и всматривалась в темноту, зная, что Ловеласа там уже нет.

***

Она поняла, о каком закате говорил Принц, когда сиделка выкатила ее в коляске на прогулку. Девяносто лет — необычайно длинная жизнь. Жизнь, полная потерь и приобретений, голода и песен, цветов и мягкого снега. А еще в этой жизни была любовь — без нее никак. Ее уже давно не называли Нюшей, ведь для всех она Анастасия — просто очередная пациентка хосписа, которой остался, от силы, месяц. Она поняла, кем был тот самый Принц, только когда увидела его тень. Как только силуэт приблизился на расстояние достаточное, чтобы его можно было разглядеть, Анастасия склонила голову на бок и позволила себе несмелую, но совершенно искреннюю улыбку, благо боль, выгрызающая ее день за днем, каким-то невообразимым образом испарилась. — Я ждала этого все семьдесят лет, сеньор Ловелас, — усмехнулась старушка. — Или будет более учтиво называть вас просто Смерть? — Как вам будет угодно, сеньорита, — гитарист остановился перед самой инвалидной коляской и встал на одно колено. — Прошу прощения, что заставил столь юную особу так долго ждать, — на ладони, обтянутой черной перчаткой, покоилась веточка белой сирени. Она мерцала жемчужными цветами в лучах полудня. Несмотря на свои неутешительные открытия, старушке стало радостно впервые за долгие годы. — Вы обещали прийти на закате и вы сдержали слово. А я-то думала совсем о другом, — Анастасия заливисто рассмеялась и приняла подарок, погладила каждое соцветие большим пальцем единственной рабочей руки. — Сегодня и правда закат моей жизни. Врачи говорят, лечение не дает результатов, и мне осталось очень мало. Я не увижу снега в этом году. — Поэтому я здесь, моя сеньорита, — Смерть не двигался, стремясь запечатлеть последние мгновения угасающей жизни. Жизни, которую он не хотел забирать. — Разрешите пригласить вас на танец. — Боюсь, я и шагу не смогу ступить, не то что вальсировать, — покачала головой женщина, всем видом показывая, что она парализована. — Вы опоздали лет на сорок, молодой человек. — Просто возьмите мою руку, — собеседник протянул вполне теплую ладонь, на которой теперь не было перчатки. Алебастровая кожа не отдавала синевой, как это было обычно у трупов или очень больных людей, а пальцы сохранили человечность в своей анатомии. Лишь на ладони не было переплетенных борозд, что обычно величают линией жизни, линией ума и линией смерти. Когда Анастасия вложила свои дрожащие пальцы в чужую руку, ее ослепил снегопад. Не веря своему счастью, она сделала шаг навстречу летящим в ее сторону снежинкам и только потом осознала, что может ходить. Все еще не отпуская чужую ладонь, Анастасия медленно повернулась в сторону своего гостя и второй раз за этот день удивилась: перед ней стоял высокий статный мужчина тридцати лет. Из под расшитого серебром черного пальто виднелась угольного цвета рубашка с таким же замысловатым платком, закрепленным брошью в форме дрозда. Черные брюки для верховой езды были заправлены в высокие кожаные сапоги на каблуке. Эти движения, это молчание, этот взгляд были смутно ей знакомы, будто слова забытой песни, что никак не придут на ум. Незнакомец несильно сжал чужую ладонь, привлекая внимание. — Почему моя сеньорита загрустила? — в карих глазах читался вопрос. — Неужели вы передумали? Этот голос... Анастасия хотела бы снова возразить, что она уже лет семьдесят, как не сеньорита, но ее речь оборвалась на полуслове: рука в кремовой перчатке, покоящаяся в чужой ладони, не принадлежала полоумной старухе, погибающей от рака. Она еще раз осмотрела себя с ног до головы и обнаружила что на нее надето платье невесты. Пышное и легкое, оно невероятно шло ей и чудесно подходило случаю. Понимание пришло сразу. Смерть стоял, ожидая ответа на свой вопрос: он не хотел торопить спутницу, поэтому лишь украдкой рассматривал ее с гордостью и нежностью. Он был счастлив видеть на ее лице улыбку. Это был не напуганный ребенок, не раздираемая противоречиями девушка, не утомленная тяготами жизни угасающая душа, но его Анастасия — смелая и светлая. — Простите мне мои раздумья, дорогой Принц. Я принимаю ваше приглашение, — улыбнулась девушка, прежде чем ее увлекли в поцелуй. Начался долгий вальс.

***

Ветер влетел в приоткрытое окно, отчего стекла задребезжали. Марта вздрогнула и снова покосилась на дверь в реанимацию. Совсем еще молодая, она была нанята сиделкой в хоспис всего-то месяц назад, и вот уже первые проблемы. По правде говоря, девушка до сих пор еще не отошла от шока, который испытала двадцать минут назад, найдя одну из пациенток без сознания и без четкого пульса. Судя по всему, старушке что-то померещилось, она умудрилась встать с кресла, но тут же, не имея опоры, рухнула навзничь и пролежала так больше двадцати минут. Пока Марта, занимавшаяся другими стариками, нашла Анастасию, время было безвозвратно потеряно, поэтому реаниматолог почти сразу сказал, что шансов мало. — Ну что? — метнулась она к доктору. Тот лишь покачал головой. Нижняя губа девушки задрожала. — Ничего не поделать, Марта, — мужчина тронул ее за плечо, побуждая поднять глаза. — Она все равно бы не выжила. У нее четвертая стадия рака, — продолжал он. — Хорошо, что старушка ушла сегодня. Так спокойней что ли, легче, — он привлек к себе плачущую сиделку и приобнял. — Не вини себя, девочка. Стоящий в вазе букет белой сирени пах безвозвратно победившей холода весной.