Реквием

Under your feet — Lisá. My last breath — Evanescence.

***

      Морти бездумно упёрлась взглядом в лист бумаги перед собой и тяжёлый, чуть хрипловатый, вздох сам собой вырвался из груди, а руки, едва заметно подрагивающие, обессиленно легли на парту. Девушка совершенно не знала, какой вывод о лабораторной работе учителя по химии ей писать.        Он провёл какой-то странный и непонятный эксперимент, пытаясь впечатлить учеников, заставить их посмотреть что он делает и вклиниться в учёбу, но, разозлившись на отсутствие внимания и на смешки при неудачах, заставил писать об этом вывод на оценку.        Совершенно бесполезное занятие, данное учителем просто из вредности, раз уж никто не был заинтересован в его псевдонаучном эксперименте, и эта мысль позабавила Морти настолько, что она невольно хохотнула — Рик показывал ей даже самые простые химические эксперименты куда интереснее и красочней.        Морти давно смирилась со своим табелем успеваемости, в котором пятёрками не пахнет уже с шестого класса, так что ей было откровенно плевать на эту работу, но хотя бы ради приличия написать что-то стоило. Хотя Смит всё ещё считала это бесполезным.        Мыслей в голове абсолютно не было, голова была пуста и забита совсем не тем, чем ей бы хотелось, но даже исключая произошедшее, Морти всё равно бы и не собиралась думать об учёбе. По крайней мере, уж точно не о выводе о лабораторной работе по химии.        Кончик ручки едва слышно стучал о пластмассовую поверхность стола, но звук всё равно отражался от стен кабинета, раздражая других учеников, пока девушка задумчиво кусала губы, уставившись расфокусированным взглядом куда-то в спину впереди сидящего одноклассника.       Кому ты пытаешься доказать?        Ей было душно, жарко, все нервы были оголены, словно кто-то содрал несколько слоёв кожи, и чувства были обострены настолько, что внутренние органы сворачивало в узел каждый раз, как девушка сглатывала вязкую слюну. На языке щипала кислота, яд тёк по венам, обжигая те насквозь, а кожу хотелось содрать с себя.       Школа была местом, куда Морти могла сбежать, спрятаться, когда с Риком становилось совсем невыносимо. И сейчас она просто сбежала сюда, пытаясь избежать встречи с дедом. Как всегда, Морти Смит — истинная дочь своего отца Джерри — предпочла сбежать от проблем вместо того, чтобы решить их по-взрослому.        Она уснула вчера после своей опустошительной истерики, а как проснулась, то тут же приняла решение собраться в школу, словно об этом ей кричал инстинкт, ласково напоминающий, что девушка — лишь слабое существо перед таким гением, как Рик. Что её удел — только лишь трусливый побег, а школа — самый оптимальный вариант.        В последние годы Санчез редко беспокоил её, когда Морти настаивала на походах в школу, давая ей шанс хоть на толику, но исправить печальное положение в своём табеле успеваемости. Почему Рик вдруг отступил, всё реже заявляя о бесполезности учебных заведений, Морти не понимала.       Возможно, Санчез понял, что таким образом Морти сбегала от проблем, прячась в стенах учебного заведения не только от него, но и от уймы других семейных проблем, и именно поэтому всё реже беспокоил её там, давая проживать там спокойные, но скучные будни.       И это забавляло Морти. Неужели Рик решил дать ей делать то, что, по его мнению, было абсолютно бессмысленным, хотя раньше он всегда спорил до победного, чтобы доказать внучке её глупость? И сейчас Смит была с ним согласна относительно бесполезности этого учебного заведения.        На время Морти не смотрела и даже не сразу поняла, что пришла ко второму уроку, но нервный отказ от завтрака и поспешный побег помогли избежать встречи с Риком. Вряд ли она смогла бы спокойно выносить его присутствие рядом с собой за завтраком, даже если бы ей не приходилось смотреть ему в глаза.        Одно только присутствие Рика рядом, как она уже прекрасно знала, в особенности после произошедшего, заставляло бы кровь бурлить кипятком, а что-то вязкое внутри появиться, словно металл, тяжело разгоняясь по венам, смешиваясь с кровью и отравляя организм, мешая ей дышать и выжигая лёгкие вместе с остальными органами.       Она ощущала скользящий по внутренностям кусок льда. Осадок остался, но где-то очень глубоко на дне бокала. Если не взбалтывать и не допивать до конца, то можно жить дальше, не думая о том, что было вчера и вообще всегда, когда Рик менял её на ночь с шлюхами и наркотиками. Пары, увы, впитались в кровь, но до сердца не добрались. Ещё есть шанс.        Но Морти тяжко вздохнула от этих мыслей, опуская напряжённые плечи, и кривая скалистая улыбка, наконец, слетела с уставшего, осунувшегося лица. Она оскалилась в усмешке, терялась в рваном, уставшем вздохе. И дрожь прошлась от самых кончиков пальцев, до лица, расслабляя вечно напряжённые мышцы, позволяя ухмылке потрескаться, и свалиться пылью на пол.       Зато сейчас Морти жалела, что ничего не взяла с собой — живот урчал от голода, а голова неприятно кружилась. Рука, державшая карандаш, крупно дрожала от отсутствия в организме энергии — Морти ела только вчера за завтраком.        Ближе к обеду Рик утащил её в приключение, а вечером угостил только парочкой мисок мороженого, чего явно было мало для растущего организма. И сейчас с, обкусанных от волнения, губ сорвалось тихое шипение, когда перед глазами вновь появились тёмные пятна от голода и недостатка в организме, и без того потрёпанном, энергии.        Мыслить о Рике и вспоминать о произошедшем вчера всё ещё было тяжело. Но Морти мучил главный вопрос — искал ли её Рик, когда понял, что девушки слишком долго нет рядом? Хотел ли он знать, что случилось с ней после того, как он, послав напоследок непозволительно соблазнительную ухмылку, оставил её в том туалете совершенно одну?       Ведь, однажды был момент, когда Рик напился и ушёл домой через портал, совсем позабыв о Морти, которая осталась в чужом мире без средств для возвращения домой. Благо, добрые жители чужой планеты прониклись её ситуацией и смогли отвести на своём корабле до Земли, не собираясь нападать, поскольку рядом не было космического террориста.        В другой раз ей могло не повезти так же, но тогда Рик даже извинился за то, что оставил её, когда встретил разъярённую внучку на пороге гаража. И Морти его простила сразу же, только глянув на отведённые в сторону из чувства вины ледяные глаза, привычно обжигающие её своим холодом.       Вдруг он извинится и в этот раз, решив, что снова по ошибке оставил Морти? Конечно, девушка бы тут же простила ему всё — всегда прощала и была слишком слаба к Рику, испытывающему вину или стыд, и тут же становилось совестно за собственную злость на него, вообще-то, вполне оправданную.       С Риком всегда было так сложно. Всегда именно ты чувствуешь вину за то, что злишься на его проёбы, за которые он и извиняться-то толком не умел, виновато опуская взгляд в пол и уже через минуту возвращаясь к прежнему надменному поведению.        Безусловно, между ними и без этого было полно тёплых приятных моментов, особенно когда дед понимал, что проебался, и пытался быть к внучке максимально лояльным, даруя той больше свободы и приятных ощущений, и это даже не касалось этой странной тяги и тяжкой любви к нему.        Но эти тёплые воспоминания и моменты между ними никогда не были способны перекрыть то плохое, что случалось. Ведь Рика никогда не было рядом полноценно — он кидал Морти, бросал её на произвол судьбы, забывал в других измерениях ради собственных удовольствий.        А потом возвращался, как ни в чём не бывало, приветливо улыбался, трепал внучку по непослушным кудрям, портя её и без того плохо лежащую причёску, и бросал коротко извинения, лишь на миг тяжело сглатывая и запивая вязкий ком в горле бодягой из фляжки.        Рик постоянно высмеивал Морти, позорил её, заставлял проживать ужасные моменты, чтобы та потом почти на коленях умоляла устроить ей мозговыносяшки, чтобы стереть неприятные воспоминания. Санчез был слишком беспечен и безответственнен.       Он забрал у Морти всё — спокойную жизнь девочки-подростка, что училась в школе и влюблялась в мальчиков из параллели, нормальную нервную систему, спокойный сон, даже сердце, и то у неё отнял, сделав себя центром её вселенной. Но его никогда не было рядом с ней в трудные моменты, когда девушка как никогда остро нуждалась в поддержке.        Когда она блевала от своего первого убийства своей копии из другой Вселенной, плакала и ещё долго находилась в прострации, дереализации, утопая в своих тревожных мыслях и не выходя из комнаты неделями, Рик лишь смеялся над ней, даже не пытаясь помочь.       Но всё же, сказка, которую рассказывал ей Рик, никогда не имела ничего общего с реальностью, а в любовь Морти больше не хотела верить, отныне предпочитая думать об этом так же, как и грёбанный Санчез, считая это поганое, мерзкое чувство, дрянным осадком оседающее на глотке, просто химической реакцией, хороня некогда наивную и светлую любовь на дне своей души.        Сидя в этом классе, не понимая, что она тут делала, Морти вдруг ясно ощутила, что ей холодно. Слишком сильно холодно, что даже в самых холодных местах, где они бывали с мужчиной, ей никогда не было настолько тяжело выносить это леденящее чувство, что мороз этот проникал под кожу и леденил конечности, заставляя зубы, словно ошалелые, стучать друг о дружку.       И понимала, как ей было ужасно больно.        Никто не был в силах вытащить эти острые, ледяные осколки из её внутренностей от разбитого сердца, что проткнуло лёгкие и проникло в остальной организм, отравляя его своей чёрной болью, словно яд, скользившей по крови.        Морти погибала так долго, мучительно и так, чёрт возьми, преждевременно, запуская тонкие, дрожащие от чувств, женские пальцы в волосы, оттягивая пряди и роняя ручку, ранее сжимаемую в тисках. А ведь всего пару дней назад Морти радовалась. По-настоящему так, наивно.       Что-то щёлкнуло у неё в голове. Больно ударило наотмашь по затылку, впиваясь шершавыми краями в загривок и взрываясь яркой вспышкой до того, что Морти и наяву узрела крошечные миллиарды звёзд, метнувшиеся перед глазами раскатисто, пока все внутренности ходили ходуном, обещая вместе с рвотой выйти наружу.        Тут же захотелось пропасть навеки, испариться, словно никакой Мортимиры Смит на свете и вовсе не существовало. Стать пустым местом, но уже не формально, а по-настоящему, чтобы никто даже и не скорбел по ней.        Чтобы не вспоминал, не беспокоил, не чествовал её. Морти это было без надобности. Ей захотелось тишины, покоя. Чтобы никто не отвлекал и не вмешивался со своими бестолковыми диалогами ни о чём.        Морти вдруг поняла, насколько пустой и ущербной была её жизнь в рамках той американской мечты, о которой грезил Джерри, в рамках этой школьной жизни, наполненной пустыми разговорами о бесполезных уроках и совсем уж незначительных мелочах.       Морти тошнило от своей серой реальности, о которую разбивалась всякий раз, когда была не с Риком, вспоминая, что такова её жизнь без него, без их постоянных приключений. Без Рика Морти была никем. Серой массой.        Но каждый раз Рик вселял надежду, таскал её по мирам, которые она исследовала и покоряла, отрываясь от скучной Земли. Думала, что именно тут её место — рядом с Риком в тарелке, покоряя космос с пушкой в руке. А потом приходила в себя, стоило Рику снова променять её на своё удовольствие.       Всё было так же удручающе серо и столь же ужасающе тихо, что Морти показалось, что она снова стала заложницей своей такой же непримечательной комнаты, чьи стены день ото дня давили на неё, пока в её жизни не появился Рик Санчез.       Той самой комнаты, где тусклые, местами обшарпанные, стены были похожи на тюремные решётки; где любые звуки, будь то её собственный голос или бывшие когда-то любимыми мелодии, растворялись в густом вакууме одиночества; где время остановилось, сохранив в себе кислотную тоску, уже давно растворившуюся во всём её естестве, лишь иногда вызывая беспричинный кожный зуд, да вколачиваемую в самые виски скорбь, от которой регулярно появлялись мигрени, мучая и без того страдающий организм.       Морти вздрогнула, когда, провалившись в дымку самобичевания и утопания в собственной горечи, вдруг ясно ощутила на себе чей-то настойчивый взгляд и проморгалась пару раз, чтобы понять, что это было — перед лицом вдруг оказалась протянутая на женской ладони ручка, та, которую Морти уронила ранее.        Джессика приветливо ей улыбалась уголками губ, так безупречно их растягивая, что была видна тонкая полоска едва проскочивших белых зубов, добавляя ей ещё больше баллов в графе “идеальность”, что заставило Морти сжать челюсть до короткого спазма боли в ней и до скрипа зубов от силы сжатия.        Джессика так светилась, что Морти не отказалась бы одолжить у неё солнцезащитные очки, лежащие на её парте. Если бы она её не ненавидела, она бы сейчас непременно влюбилась. Просто увязла по шею в этой девчонке, прыгнула бы с парашютом, забыв его раскрыть. Но она ненавидела, и эту улыбку — особенно.       Морти всегда считала, что это именно то, чего ей всегда так отчаянно, аж до тошноты, хотелось — чтобы популярная девушка и королева школы обратила на неё своё внимание, стала её подругой, ведь Джессика со всеми была дружелюбна. А ещё безумно популярна.        Затем проснулась слепая и скрытая ненависть к ней за то, что Джессика раз за разом забывала о ней, не смотря на то, сколько раз Морти вместе с Риком спасала её жалкую жизнь, за которую даже бороться не стоило, но чёртово мягкое сердце девушки не позволяло ей так просто оставить рыжую одноклассницу умирать.        На миг всё это показалось ей ужасно скучным, бесцветным и неинтересным, ужасно глупым и бездумно тратящим её время — все эти глупые земные мечты только лишь сильнее тянули её вниз — к Земле, а Морти всегда стремилась к космосу.        Ведь её место было среди звёзд в этом бесконечном пространстве, где за ней всюду петляло такое же звание космической террористки, как и у Рика, когда она настолько влилась в их приключения.        Всё это дошло до автоматизма — периодически водить тарелку вместо Рика, иногда чинить её от внешних поломок, вечно держать руку у ружья, спрятанного в кармане, всё время озираться и быть на чеку, ведь Рика в любом уголке Галактики мечтают убить, говорить на более пятидесяти инопланетных языках, всегда взглядом окидывать любое здание на предмет наличия запасных выходов и оценивая местность на случай очередного нападения.       Стало так противно от противно-дружелюбной одноклассницы, с которой ей зачем-то всегда так хотелось дружить, стало противно от себя, ведь Морти была способна признаться себе, что лишь хотела за счёт Джессики выйти из тени, стань заметной, чтобы её признали.        Ей была безразлична сама Джессика, в чей бездушный образ так же влюбился когда-то и Ники, безразличны были её интересы, планы, хобби, о которых Морти всегда с завидным интересом спрашивала у рыжей, будто бы вся эта скучная бытовая хуйня действительно была ей любопытна.        Даже Ники пал жертвой её идеального, будто бы даже цепляющего образа, думая, какой же интересной была Джессика и что было бы здорово начать встречаться именно с ней, а поняв, какой она была пустышкой с красивой оболочкой, лишь имитирующей что-то, стоящее внимания, Хаскер потерял к рыжей интерес.        Сейчас Джессика проявляла к ней внимание, дружелюбно улыбаясь, но Морти, сощурив глаза, вдруг как никогда ясно разглядела её насквозь, от и до, с разочарованием подмечая для себя и без того очевидный факт — рыжеволосая была бездушной, пустой и шлюховатой оболочкой, за которой ничего не было.        И почему она когда-то так этого жаждала?        Что-то внутри Морти невозвратно и бесповоротно отмерло, больше не имея шанс на восстановление и выживание. Морти стала совершенно другой и изменил её именно Рик.        Даже не пытаясь в этот раз выдавить из себя кривую улыбку, Морти лишь окинула равнодушным взглядом фигуру Джессики и оттолкнула её руку, громко поднимаясь и сдавая пустой лист учителю, так же быстро, будто автоматически покидая этот серый, бездушный кабинет.        Она даже не разбирала дороги, просто шла наобум, куда вело её сознание, ни о чём не думая и не фокусируя мысль ни на чём, даже на дороге — ноги сами вели её прочь от этого душного и тесного пространства.        Земное притяжение всё сильнее затягивало Морти в пучину скорби и серой тоски, отрезая её от космоса.        Морти совершенно потеряла себя. 

***

      Рик и Морти курили в тарелке и молчали. Она — потому что не знала, что сказать. Он — потому что у него было слишком много слов. Губы рвал нервный смешок. Хотелось смеяться громко, истерически, напрягая сухое горло и кашляя гнилью, но она лишь фыркнула и провела рукой по шее, разминая затёкшие мышцы.        Она знала, что плохо выглядела, на это просто не было времени: она вся — в том, что творила, внутри, в себе, в своих ошибках. На внешность не оставалось сил. И желания.        Морти никогда не считала себя красивой — его внешность всегда казалась ей нелепой. Эти непослушные кудри, за которыми было ужасно тяжело ухаживать, сухая кожа, угловатые и чуть острые черты лица, потерявшие свою детскую округлость и припухлость, эти худые, неуклюжие и тонкие конечности, острые выпирающие костяшки.        Всё в ней, включая душу и внутренний мир, было уродливо и Морти даже не собиралась стараться, чтобы сейчас выглядеть отлично, но было неприятно чувствовать, как Рик кидал на неё напряжённые взгляды, тихо вздыхая.          Последние пару дней Смит вообще практически не спала, не имея ни возможности, ни сил, чтобы сомкнуть глаза, а когда, наконец, засыпала, то её мучили кошмары, в которых Рик раз за разом странным образом убивал её, всегда говоря что-то настолько болезненно-колкое, что Морти путала сон с явью, просыпаясь с криками и в холодном поту.        Глубокие и почти чёрные синяки пролегли под глазами; Морти не выходила из комнаты все те дни, прячась от солнца за шторами и под одеялом, выходя максимум в ванную, удобно расположившуюся рядом с её комнатой. В ней было душно и жарко, но девушка продолжала упрямо накрываться одеялом, упираясь взглядом в стену.        Эти воспоминания начинали становиться большой проблемой; реальной проблемой, которую Морти не могла просто пропустить мимо и забыть.        Она не могла просто запереть воспоминания о риковском жестоком предательстве в глубинах своей души и не думать об этом, потому что, несмотря на то, что ей хотелось верить, будто она могла охладеть к этому и забыть, Морти начинала понимать, что она хотела бы, даже мечтала, чтобы случившееся в туалете повторилось и получило своё продолжение.        И это даже не смотря на то, что раз за разом, она прокручивала в памяти ту картину, где она, окрылённо и чуть потерянно оглядываясь, вышла из туалета и обнаружила разбившую её розовые очки и мечту о том, что она могла бы стать для Рика особенной, картину, как Санчез снюхивал дорожку наркоты с её груди, уходя с ней и довольно скалясь.        Первой опасения о её состоянии, конечно же, высказала Бет, а после и Саммер заметила то, насколько сильно её сестра пустилась в пучину самобичевания, уже не шутя над этим, а кидая беспокойные взгляды в её спину всякий раз, когда удавалось заставать Морти идущей в душ, а туда она ходила достаточно часто, чтобы просто подумать о чём-то, чувствуя, как прохладные капли воды омывали её тело, смывая все чувства в слив.        Рик… конечно же, он волновался; Морти не хотелось думать об этом, но она видела волнение, горечью осевшее на глубине его обжигающе-холодных глаз, что кололо девушку своими ледяными иглами насквозь, заставляя чуть морщить своё лицо и отказываться верить в то, что Рику не было плевать.        Но девушка упрямо отмахивалась от любых мыслей о нём, вместо этого прокручивая этот день в своей памяти вновь и вновь: Бет за завтраком, на котором не было Морти, попросила Рика привести её в чувство, ведь иначе никак. Морти бы себя попросту погубила, её бы сожрала та тень одиночества, гильотиной висевшая над ней уже долгие годы.        И вот, Рик бесцеремонно ворвался в её комнату, распахнул все шторы и открыл окна, впуская чуть прохладный ветер внутрь, накинул на плечи Морти кофту и потащил её в тарелку прямо так — в пижамных шортах и кофте с всё ещё длинными рукавами, воодушевлённо ворча что-то о том, что ему необходима её срочная помощь в одном дельце.        Рик привёз её на какую-то планету с ярко-красной природой — всё, включая даже облака на этой планете, было такого цвета, что уже через пять минут ей надоело, уколов глаза таким обилием яркости, на что, усмехнувшись, Рик предложил ей тёмные солнцезащитные очки.        Рыкнув, Морти едва ли не вырвала очки из рук деда своими заметно дрожавшими, и надела их на себя, отказываясь говорить Рику спасибо за свой облегчённый выдох и за то, что эту яркость было уже не так больно выносить.        А найти нужно было какие-то редкие кристаллы — Морти едва скользнула равнодушным и слегка раздражённым взглядом по картинке примерного вида, тут же отправляясь на поиски, чтобы не торчать наедине с Риком и не разговаривать с ним.        А Рику, кажется, очень даже хотелось с ней поговорить, но вот девушке было откровенно плевать и она продолжила избегать мужчину, предпочитая копаться в яркой земле вместо того, чтобы слушать его.        В конечном итоге, миссия, конечно же, по классике их обычных приключений, была сорвана неожиданным нападением не самого приятного вида существами, вооружёнными пушками, что явно питали к Рику исключительно негативные чувства.        Как хотелось девушке сейчас встать на их сторону, в первые ряды, чтобы как можно более яростно расстрелять его, наполняя его сухое тело свинцом, чтобы выразить всю степень своей обиды и ненависти, кипящей в венах, словно яд, отращивая кожу в чёрный цвет.       Она разделалась с монстрами за два счёта.        Морти назвала это «правилом трёх секунд», которых хватало на судорожную и быструю оценку ситуации, в которой она успевала придумать очередной план, приведший её к победе над противниками. И она даже не стала ворчать на то, что Рик ничего толком не сделал — слишком было плевать и не было желания заводить с ним разговор.        Зато теперь они летели в тарелке домой в куда более напряжённой атмосфере, чем раньше — внутри Морти вулканом бурлил гнев и раздражение на Санчеза за то, что тот посмел так нагло и без слов вырвать её из своей комнаты прямо в пижаме, чтобы в итоге спихнуть всю работу на её тощие плечи.        Дрожащие пальцы продолжали сжимать горькую сигарету — обычную, земную, периодически смахивать с горящего кончика пепел рывком прямо на пол тарелки и иногда поднося никотиновую палочку к сухим губам.        Отвернувшись к окну, Морти в очередной раз заметила в отражении, как глянул на неё Рик, и ей это уже надоело — она стукнула по приборной панели, рывком нажимая кнопку выключения музыки, и повернулась к нему, едва не ломая свою сигарету и не обжигая себе пальцы горящим кончиком.        — Чего пялишься?! — грубо воскликнула Морти. — Заебал!        Она была недовольна всем, что происходило, и в частности тем, что Рик ей почти ничего не сказал, уж тем более о том, что случилось, когда они нормально виделись в последний раз. Когда они целовались в общественном туалете.        — Думаю, думаю, что нам надо поговорить, — затянувшись своей сигаретой, на выдохе прохрипел Санчез, сжимая губы в тонкую полоску.        Девушку пробрало на лёгкий и истеричный смешок, когда она, скрестив руки на груди и потушив сигарету о свои пальцы, чуть шикнув от этого, озлобленным волчонком уставилась на мужчину, что переключал тарелку на автопилот, всем корпусом поворачиваясь к ней.        — О чём? — едко выплюнула Морти, растянув губы в скалистой и полной горечи усмешке.        Морти видела, как в моменте поменялось настроение Рика: из печальной и беспокойной неловкости его выражение лица сменилось на чистой воды ярость.        Ту ярость, которую она всегда опасалась, содрогаясь всякий раз, когда Рик пребывал в таком состоянии, и чаще всего это случалось, когда Санчез был в очередном трипе.        Но сейчас ситуация была куда страшнее и опаснее потому, что Рик был полностью трезв и вменяем. И злился он на Морти, заставив её рефлекторно сжаться и чуть переместиться ближе к окну, едва ли не скуля, как побитый щенок.       — О твоих порезах на руках! — воскликнул Рик, ударив по рулю ладонью, что чуть покачнуло тарелку.        А Морти почувствовала, как что-то болезненно хрустнуло и отказало в области сердца, заворачиваясь болезненным спазмом до хрипов, вырываемых из потрескавшихся сухих губ.        — Проклятье, — сипло выдохнула Морти, сжав руки.        Рик всё знал. 

***

«Тонкость рассуждения рассчитана на тонкость понимания... Если понимания нет, то объяснения излишни.»

©Герман Мелвилл.