Тряпьё из бездны

Тьма. Снова тьма. Я не могу сказать: люблю её или ненавижу. Наверное, не обязательно выбирать. Я в ней очнулся. Я не помнил ничего, кроме тьмы. Говорят, квенди, впервые открыв глаза, видели звёзды. Я тоже должен был их видеть, должен был - но не помню. Я знал, что есть слово - "звезда". Я не понимал его, как и множество других слов: бездомных, пустых, ненужных в темнице. Но если что-то не имеет смысла, ему не должно умирать - ведь есть Высшая Сила, и эта высшая сила зачем-то дала нам право голоса и стройность мысли, зачем-то мы создали слова, пользуясь этим даром. И, раз уж "звезда" есть, раз есть "небо" и "птицы" - значит, это кому-нибудь нужно. Значит, это необходимо. Но в какой же момент я утратил память? Он говорил с нами на на нашем языке. Раньше мне казалось, что и это в порядке вещей, но тогда я был неразумен. Помню - я стоял перед Его троном. Мои запястья кровоточили, впрочем, к тому времени я свыкся с постоянной болью и гадал, каково жить без неё. Но страха перед Ним - такого страха, который вселял Он в слуг, в иных квенди, что ещё помнили о звёздах, во мне не было ни капли. Я знал, что это - Бог. Что Он - властелин. И что всё идёт так, как должно. Народу квенди Высшая Сила предписала быть фаталистами - в чём же я виновен? Тогда я громко и решительно спросил его: - Бог! "Звезда" - это что? Ты должен знать. Он глядел на меня, ухмыляясь. Моя наглость Его больше не веселила, к ней Он привык, но как же явно Его изумил один глупый вопрос..! - Не спрашивал у сородичей? - Он сказал и улыбнулся шире. - Мне не интересно. Тогда Он поведал мне о звёздах. И я решил, что если они в точности такие, как Он описал, то его глаза похожи на две звезды - крохотные, окруженные тьмой, холодные и далёкие. Если небо в точности такое, как Он описал, то подземелье было похоже на звёздное небо. Позже, покинув крепость, я понял ещё больше слов - это было странно. Я глядел ввысь и гадал: что же такого в мерцающих точках? Ничего на ум не приходило. Должно быть, где-то далеко и очень давно я проснулся под ними, но я не узнавал их, а они - меня. Говорят, к квенди пришел какой-то другой бог и назвал их Эльдар. Впервые услышав об этом, я подумал: "Я не эльда." Речь. Память я утратил, но речь сохранил. Полагаю, потому, что сохранил рассудок. В другой крепости Его ученик, беседуя со мной, однажды сказал: - Ты необыкновенен. - Удивил, - Отвечал я. Этот ученик усмехнулся - иначе, сдержаннее, чем Он, и продолжил высокомерно: - Но ты не понимаешь! Верно, Ему удалось притупить в тебе чувство, но не искоренить - нет! Я не нашел подходящих слов, и Его ученик, убеждённый в полном своём превосходстве, переменился в лице. Он стал серьёзен и наклонился, чтобы быть ближе. - Дорожи разумом, - Так он сказал. - Он разбивал ваши души вдребезги - дело искусное, очень красивое... Осколки потом сами собой рассыпались. У тебя, я погляжу, обстоятельства иные. Это многого стоит! Ученик не лгал. Но и истины в его словах было мало. Либо истина просто пришлась мне не по нраву, как и сам ученик. Никогда не любил его - такое случается, стоит столкнуться двум равным гордыням, рано или поздно одна должна испепелить другую, и во мне уже тогда мерцало смутное предзнаменование схватки. Очень далёкое и неясное, словно звезда во мраке. Говорят, Эльдар могут в той или иной мере видеть грядущее - должно быть, это моё "притуплённое чувство". Но "притуплённое" - неверное слово, здесь ученик не прав. "Изломанное" куда вернее. А всё изломанное, недееспособное, по законам, которым научил меня Он, должно отмереть. Он всегда прав. Те, кто рождался от нас, первых творений, появлялись на свет с сразу "расколотой душой". Больше нас они склонны были к тому, что нас отвращало. Им неведома была наша речь. Хуже - она была им чужда. Третьему поколению она была противна, всем прочим - вредна. Я сразу перестал пытаться учить их этой речи, но глядел, как они с трудом изобретают свою - непонятную, непривычную. Я её выучил и многими годами позже сам учил ей этих детей, совсем не похожих на нас, первых. Всё шло в соответствии с законами. Однажды мне удалось повидаться с одним из Эльдар невероятно близко, лицом к лицу. Это случилось когда-то после нашей первой битвы, за которую я не прощу ни их, ни Его. Обе стороны равно повинны в страдании непричастных, а я не вижу ничего хорошего в смертях и страдании, если они бессмысленны. Детей страдание забавит, и пусть - на то они и дети. Тогда я не смирился с тем, что многим придётся покинуть этот мир, так и оставшись детьми. Его я бы ни за что не стал ненавидеть, но чувствовал себя преданным. А тех, что пришли из-за Моря... пожалуй, месть, отыгрыш - тоже смысл. Когда я готовился спускаться в карцер, то глядел прямо вниз, на ржавые решётки. С тех пор как Он воцарился в крепости, всё стало подвержено разрушению куда более яркому, более скорому. Тоска по прошлому проснулась во мне. Странно - было ли по чему тосковать? Жизнь наша стала насыщеннее, шире, даже веселее. Но я меньше стал понимать её. Карцер - крохотный, холодный, свет падал, изрезанный решеткой в потолке, по ней прохаживались и могли плеваться. Были времена - я коротал время в таком же, только лишённый любой компании. Любой, кроме Него. Словом, уютно, даже не одиноко. Эльф глядел на меня из угла, глазами неприятно большими, блестящими. Бледный, точно кость, и черноволосый, он походил на меня - и, кажется, нам обоим стало дурно, когда мы это поняли. Когда я заговорил с ним на наречии, которое сохранил в памяти, то встретил взгляд полный прескверной, презрительной тревоги. Он не совсем хорошо понимал меня. А я оказался наивным глупцом, решив, что за - как оказалось - сотни лет язык не изменится. В пылу битвы было не до лингвистики. Допрашивать мне никого не приходилось - а стоило бы. - Да что ты такое..? - спросил он слабо. Быть может, сказал он иначе, но смысл угадать удалось. - Не важно, - Я отвечал. - И не интересно - вам такое слушать. Набравшись опыта, я заметил: даже самые воинственные из западных захватчиков оказывались мягкотелыми - или мягкосердечными, если им показать десятую часть того, что творилось в стенах прежней крепости. Десятую часть пережитого нами, первыми. Неужто свет Благословенного Края изнежил их души? Я спросил: - Твоя родина - за Морем? Стало быть, когда ты родился, звёзд не было видно? В ответ на меня покосилась смешная недоуменная физиономия пленника. Мне она показалась смешной. Поняв, что я не шучу, он словно бы от безысходности проговорил: - Светил Лаурелин. - Значит, и ты не понимаешь, что в звёздной ночи особенного. Я совсем сконфузил этого несчастного. Он не ожидал бесед в таком месте с таким существом. Похожим на него, но иным, неправильным. Наделённым силой, равной божественной - ведь его жизнь и смерть сейчас находились в моих руках. "А ведь так когда-то Он стоял передо мной. Он говорил, что история имеет свойство повторяться - и как всегда оказался прав" - я рассуждал про себя и упивался властью - горько-сладкой, мгновенной. Я присел возле эльда, опасно близко для тюремщика с пленником. Но - он был измождён, скован тяжёлыми цепями, а я - спокоен и горд с мечом за поясом. Так мы беседовали - медленно, почти бессмысленно. - Говорят, на вашем острове живут другие боги. Я слышал, они держали вас взаперти. Эльда с горечью качал головой, слушая меня: - Нет, всё не так, совсем не так. Когда-то ещё мы верили в это, но всё обернулось иначе. Эта ложь - из Его уст... - Мой владыка, - Тут я осёкся. Не любил произносить "владыка", "господин", "повелитель". При Нём терпел лишь из уважения, при других едва выносил из соблюдения формальности. Раболепство есть отвратительная глупость. - всегда был честен. Эльда снова качал головой: - Едва ли! - Кто кого больше оболгал! Быть может, правда есть у всех богов - но что с того. Я вот выбрал, кому служить, и верю ему. И остаюсь верным своему долгу, как ты - своему. - Что за долг - сеять смерть и разрушение? - Вы, может, придумали, как воевать по-другому? Эльда наотрез отказывался внимать здравому смыслу. Но даже так - я любил возвращаться к нему, и разговоры наши оказались отнюдь не бесплодны. Я узнал много нового о языке, и речь моя стала понятнее, лучше - я перенял манеру западных захватчиков. А он получил хорошие разъяснительные беседы и присмирел настолько, что его можно было вытащить на работы. Последнее, что он спросил у меня - Имя. А имени не было. Вернее, было, но от него остался низкий и гулкий отзвук вдали. Там же, где вся память о прежней жизни. Я пронёс с собой все слова, но ни единого имени не уцелело в памяти. Я просто - был. Он никогда не спрашивал имени, Его наши имена не интересовали, и, следовательно, не интересовали и меня. До той поры. Я вернулся к нему, как века назад, и, как века назад, спросил: - Бог! У меня было имя. Ты всё знаешь, скажи: какое оно? Он говорил: - А не всё равно? - Дай новое, если это больше не нужно. Он отказал. - Да нареки ты себя повелителем Эа, всего сущего и невоплощённого, началом и концом - кто поверит? Никто! Так что толку в имени? Я согласился. Он снова оказался прав. Его ученик любопытствовал больше и куда больше приставал: - Не может быть, что у тебя нет имени. Оно - есть, но вот в чём самое прекрасное: прежнее тебе больше не принадлежит, его отняли, а нынешнего ты не знаешь. - Как его узнать? - Спросил я. - Подумай о том, что ты. Тебя определяют твои поступки и мысли. Из этого тебе сделают имя. "Сделают имя" - будто имена куют в кузницах. Наверное, бывший прихвостень бога-ремесленника так и думал. Что с него взять - я махнул рукой и вернулся к делам более насущным. Годы миновали. Проходили войны - славные, бесславные, провальные где-то и успешные везде. Бесконечно глупые войны из-за каких-то камней, которые Он отобрал у Эльдар. Я так и не понял, в чём их суть - быть может, не держал их в руках, но это к лучшему. Его руки я видел. Если звёзды в точности такие, как Он описал, то камни похожи на звезды - ни того, ни другого я не понимаю. Дети, не перестав быть детьми, не разобрав, что к чему, не насытившись чужой кровью, клали в полях свои жизни. Я полагал, к этому можно привыкнуть - не привык. Волей смутного и переломанного рока я оставался жив. Должно быть, им это казалось непонятным, потусторонним: я помнил их отцов, отцов их отцов, и их отцов, потому что не покидал их. Как божество небожественной природы. И тогда, осознав, я вспомнил. Об имени. И о темноте. В том кошмарном царстве мне не раз грезились армии, пускай я и не понимал, что это - армии. И Его слова: - Этим ты хочешь быть? Спасителем-во-мраке? Тогда я не знал, что ответить. Теперь понял - не спасителем. Есть на языке одного эльдарского племени, Синдар, слово: "адар". Оно простое и, если произнести его достаточно грубо, то даже приемлемое для моего общества. Печально признавать, что ученик оказался прав, и имя я обрёл снова. Как и память, и речь. А вот рассудок - остался прежним. Поэтому ли по ночам я гляжу в небо, моргаю и думаю: что в нём, всё-таки, особенного?