Тень Эхо

С легкой дрожью руки Амелии сжимали ручки сумки. Пальцы нервно теребили их, сжимали и снова отпускали. Зеленое покрытие уже и без того чуть трескалось, и такие действия владелицы сумки лишь ускоряли неизбежное. Обшарпанное мягкое кресло пыталось создать уют, но сама по себе обстановка того не желала. Это был уже далеко не впервые, когда она находилась в кабинете директора, но каждый раз волнение охватывало ее с новой силой. И несмотря на то, что она взрослая, она никак не могла себя заставить посмотреть на мистера Миллера, что сидел напротив нее за своим рабочим столом из темного дерева, переводя взгляд от вещи к вещи, будто ранее она их не видела и изучает. На его рабочем месте лежат аккуратно сложенные папки разных цветов, и каждая подписанная, но именно одна, оранжевая, была раскрыта перед ним, и на ней скрепкой было закреплено фото ее сына. Заметив это, Амелия быстро стала искать новый объект для отвлечения и успокоения. На этот раз таким предметом стал бледно-коричневый выцветший ковер с еле различимыми узорами на нем. Рассматривая его дольше, в голову невольно приходит мысль, а точно ли он такого цвета, или же время и грязь оставили на нем гораздо больший отпечаток, чем кажется в первый раз. В очередной раз мысли уходят не туда, и вот Амелия уже не заметила, как стучит каблуком своих коричневых полуботинок по полу, думая, как далеко издевательства детей могут зайти и что возможно с этим сделать. Она винила себя за то, что она не усмотрела, не смогла помочь своему сыну, и вот он уже изгой класса.       Мистер Миллер же, знавший свой кабинет, должно быть, лучше, чем шкафы в собственном доме, не брезговал рассмотреть свою приглашенную гостью. Директор считал, что дети — это в первую очередь отражение их родителей, а потому и не стеснялся наблюдать, и, кажется, в какой-то момент это больше переросло в рабочую привычку. Мисс Амелия имела мягкие черты лица, хоть и осунувшееся, а под глазами были синяки. Сразу было видно, она не перестала перерабатывать, а значит, и дома так и не стала чаще появляться. Такие мысли заставили бревчатые брови мужчины чуть нахмуриться. «Стоит ли мне повторить это снова?..» — проносится в его голове. Уже не одну неделю он уверял мисс Амелию в том, что если она начнет проводить больше времени дома, с сыном, то ситуация могла бы стать лучше. Обычно родители так поступают тогда, когда им всё равно на своих детей, слушают его советы, кивают, без единой мысли так поступать в действительности. Эта ситуация была иной, и мистер Миллер это понимал. После смерти главы их семьи его гостье пришлось быть стойкой и без времени на оплакивание взять больше работы, чтобы их финансовое положение оставалось на прежнем уровне, несмотря на траты в больнице и похороны. Директор узнал об этом спустя два месяца, когда стал замечать, что один и тот же мальчик с продленки стал оставаться последним, кого ещё не забрали после шести вечера. Он еле подавил тяжелый вздох, когда воспоминание о напуганных и одиноких глазах Реджинальда, мальчика лет восьми, смотрели на него, буравили, словно рентген, который ищет самый крошечный в мире перелом. То, как его поразило, что, несмотря на страх, мальчик спокойно сидел. Крики и плач — это нормально, и спустя время к ним пришлось привыкнуть, ведь никому из детей не нравилось оставаться последним, но не этому мальчику. Он всегда держал в своих руках книгу, вместо какой-нибудь игрушки. Кто бы мог подумать, что сейчас она принесет столько проблем в его жизнь. Поправив галстук, серые глаза принялись вновь анализировать сидящую перед ними особу. В ней практичность так и кричала: убранные в хвост золотистые волосы, которые, правда, уже немного выбились из строгой прически. Немного мятые коричневые брюки и похожего цвета свитер, но, несмотря ни на что, ее одежда всегда была чистой. Это не могло не вызывать у такого человека, как мистер Миллер, уважение. Сам он был одет в официальный, старомодный костюм, но выглаженный по всем правилам, а черные волосы всегда были идеально уложены. Его главным девизом было, что если раз он требует от людей формальности и в какой-то степени строгости вместе с опрятностью, то и сам должен соответствовать этим требованиям. Избежать неловкую тишину позволял лишь стук, издаваемый колыбелью Ньютона. Казалось, что он сейчас лишь лишний элемент, который должен отвлекать собеседников от их разговора, но никто и не думал его останавливать, ведь это было единственным, что уберегало их от неловкой тишины.       Ожидание казалось каждому длительным по-своему, но спустя десять минут в коридоре, за деревянной дверью, послышался звонкий стук каблуков по холодному кафелю. Через пару секунд дверная ручка провернулась, и в кабинет вошла молодая девушка в приталенном голубом платье, но благодаря белому воротнику и манжетам делающий ее образ хоть несколько официальным, как и ее рыжие волосы, убранные в около небрежный пучок. Из-под другой руки у нее вываливались листки, судя по небрежным почеркам и красной пасте, зачеркивающей синюю, это были работы учеников. Мисс Грейс вздохнула и извинилась, ей пришлось положить неаккуратно сложенную кипу бумаг на стол директора и поднять оставшиеся листы.        — Ещё раз прошу прощения за то, что заставила вас ждать... — Дыхание молодой учительницы выдавало то, что она действительно спешила и теперь запыхалась. Поприветствовав коллегу кратким кивком, директор остановил движение колыбели Ньютона.       Амелия чуть сильнее сжала ручки сумки и, не сумев скрыть легкую дрожь в голосе, произнесла: — Не беспокойтесь, прошу. Я ждала Вас недолго. Ваше сообщение… Это снова произошло? — Её брови поднялись, показывая еле заметные морщинки на лбу.       — Послушайте… Реджинальд… Он очень тихий и замкнутый ученик, и его одноклассники издеваются над ним, а именно над его книгой, над его привязанностью к ней. — Первые слова уже бесчисленное количество раз были произнесены за этот год. Реджинальд не был глупым или плохим мальчиком, но ситуация не менялась, но решение было необходимо. Сам голос учительницы был мягок, но она была неуверенным, слишком мягким человеком, чтобы прямо сказать о проблеме.       Пустой взгляд остановился на глазах девушки. Прошло лишь пару секунд, прежде чем он сначала упал вниз, а после Амелия, закрыв глаза, тяжело вздохнула. — Эта книга — его главная память об отце… «Добрый колдун Камадо». Для него это… Это очень важно. Это память. Он брал ее с собой в школу, но я была уверена, что он не достает ее при всех… — Усталый взгляд устремился на собственные руки, которые всё ещё медленно занимались своим делом, не обращая внимания на происходящее.       — Поймите, я уже говорила с ним об этом, предлагала её хотя бы прятать или на время перемены отдавать ее мне на хранение, но Реджинальд наотрез отказывается. Сейчас я уже поговорила с теми детьми, которые участвовали в издевательствах, но…       Ответом было что-то похожее на то, что женщина еле сдерживается, чтобы не повысить голос. Это был толи упрек, толи сдавленный крик боли. — Но это не решит проблему. Они продолжат. Реджинальд боится идти в школу. Он боится… Всего.       В это время мистер Миллер достал футляр очков и медленно протирал их, продолжая наблюдать за ситуацией в кабинете. Наконец закончив, он присоединился к разговору, казалось бы, перебив коллегу, но его холодный тон помог ей получить хотя бы минуту, чтобы собраться с мыслями. — Я хочу, чтобы вы знали, даже если бы он согласился, это не решает проблему. Они бы всё равно продолжили. Мы можем стараться регулировать их поведение в стенах школы, но мы не сможем помочь вашему сыну за пределами здания, и вы должны это понимать. Взгляд мужчины перешел на мисс Грейс, будто говоря ей продолжать.       Эта пауза действительно позволила девушке перевести дух, и она легко продолжила: — Мы пытаемся поддержать его, но он очень закрыт. Вместе с этим мы должны обеспечить безопасность и благополучие всех учащихся. Мы могли бы предложить Реджинальду индивидуальные занятия, чтобы уменьшить сейчас его контакт с задирами, или, возможно, перевести его в другой класс на время.       Недолго думая, Амелия холодно ответила: — Я помню, как Вы предлагали мне это ранее, но ни я, ни Реджинальд не были рады этой идее. В этом классе у него ещё есть хотя бы двое друзей, которые стараются ему хоть как-то помочь. Да и он уже не ребенок, чтобы с ним отдельно от остальных занимались. Он… Просто должен справиться с этим.       Директор сощурил свои глаза и рассматривал лицо собеседницы. Нужно было решить, что ещё возможно предложить. Оставлять ситуацию на самотек уже не представлялось возможным. Он не один раз сидел с этим мальчиком после его уроков, дабы скрасить его ожидание хотя бы таким образом. За это время стало четко ясно: если лишить его столь важной книги, то он даже думать не станет, как поступить, и те эмоции, что нахлынут на него от потери, заставят вступить в драку. Он уже видел таких детей, но их родители всегда такому удивлялись и не могли поверить в произошедшее. Цокнув языком, левая рука потянулась к ящику стола. В следующее мгновение перед глазами женщины лежала брошюра, на которой красовался подросток, показывающий из-за ветки дерева, стоя в лесу, красивый вид на их город. Сверху же красовалась большая надпись строгим шрифтом «Лагерь для проверки реальности». — Я считаю, что Вам необходимо ознакомиться с этим… — пальцы мужчины придвинули брошюру к ней ещё ближе, — несомненно, это более радикальный шаг, нежели позаниматься отдельно неделю, но, возможно, именно там ему покажут, как жить дальше, в реальности, а не в книге.       Бегло изучив брошюру и вскинув бровь, Амелия подняла взгляд на мистера Миллера. — Вы считаете, это то, что ему нужно?       — Я считаю, что в новой среде он сможет найти друзей и отвлечься от проблем. Дополнительную информацию я также могу Вам предоставить.       Амелия не могла поверить, что, возможно, в её руках сейчас действительно может быть билет в счастливые дни Реджинальда.       — Спасибо вам большое, я очень ценю вашу помощь. — Она встает, её лицо всё ещё выражает беспокойство, но с легким чувством облегчения. Она готова бороться за своего сына, и поддержка школы ей в этом очень поможет.       

***

      Голубая «Гранта» тихонько катилась по пыльной дороге в сторону загорода. Амелия медленно вела машину, которая хоть и не была новой, но на деле могла ехать и нормально, но того не желала сама владелица. Её руки сжимали руль чуть сильнее, чем обычно. За окном мелькали огни вечернего города, но она их почти не замечала. Её мысли были поглощены предстоящим разговором с Реджинальдом. Разговор о лагере. Даже после беседы с директором, убедившего её в эффективности программы, сомнения терзали её. Сможет ли она убедить Реджи? Не воспримет ли он это как предательство, как попытку забыть отца? Наконец, она подъехала к дому. Амелия видела, что тусклый теплый свет зовёт ее с кухни. Сегодня была пятница, и мальчик ждал маму, даже если она задерживалась до ночи. Ей было одновременно и приятно, и стыдно. Какое бы понимание безысходности в ее случае ни было, что бы ей ни говорили соседи о том, какая она молодец, что старается ради сына, она корила себя в том, что не находится с ним рядом столько, сколько и ему, и ей это было необходимо.       Наконец, она заехала в гараж, однако это скорее вместилище воспоминаний, чем просто место для хранения машины. Сам по себе он небольшой, одноместный, с металлическими дверями, местами покрытыми ржавчиной, словно немой свидетель времени. Двери скрипят, когда их открываешь, издавая жалобный стон, словно старый сундук, хранящий тайны. Пол бетонированный, покрытый пятнами масла и непонятных жидкостей, местами обсыпающийся. Стены обклеены плакатами с гоночными машинами, выцветшими от времени, кое-где просвечивают следы былых детских рисунков – размытые машинки, ракеты и невнятные фигурки. В углу стоит заваленный инструмент, а на верхней полке, засыпанной слоем пыли, рядом со старым фонариком и канистрами с бензином, стоит помятый спортивный мяч — немой свидетель детских игр. Воздух в гараже пахнет бензином, маслом и старой древесиной. Здесь ощущается запах прошедших лет – запах бензина, запах дерева и земли, запах детства и беззаботных игр. Это место, пропитанное воспоминаниями, которое хранит следы не только былых починок машины, но и целой эпохи в жизни семьи. Даже пыль здесь кажется не просто пылью, а следами прошедшего времени, впитавшего в себя всю теплоту семейных встреч и память об Оливере, ее муже и отце Реджинальда.       Двигатель заглох, но Амелия осталась сидеть, закрыв глаза. Образы Реджинальда, его разбитое лицо, его разочарование в ней, всплывали в голове. Она знала, что он всё чувствует, всё понимает, даже без слов. И именно это понимание вызывало у неё дрожь в коленях. Она прокручивала в голове разные варианты разговора, но ни один не казался идеальным. Нужно было найти слова, которые бы успокоили, ободрили, но в то же время не обманули. Ведь она сама не до конца уверена в этом лагере. Амелия вздохнула, глубокий, полный отчаяния вздох. Она провела ладонями по лицу, стирая набежавшую усталость. Её волосы за день окончательно растрепались, но решив, что сегодня в магазин заезжать не нужно, перед поездкой домой женщина просто убрала их в домашний пучок. Реджинальд не должен был видеть её страх, её сомнения. Он и без того и так переживает. Поэтому нужно было собраться, взять себя в руки и сделать вид, что всё под контролем. Что она уверена в этом лагере, что всё будет хорошо. Сделав ещё один глубокий вдох, Амелия натянула на лицо улыбку. Конечно, это была неискренняя, немного натянутая улыбка, но в ней было старание, желание внушить сыну уверенность, которой ей самой так не хватало. Она выпрямилась, поправила волосы и вышла из машины, направляясь к дому, стараясь идти уверенно, твердо. Ей нужно было сыграть свою роль, стать для Реджинальда тем оплотом спокойствия, которого ему сейчас так не хватает. Даже если это означало скрывать свой собственный страх.       Протянув руку к дверце машины, Амелия застыла, глядя прямо перед собой. — Как же нам тебя не хватает… — закрыв глаза и сделав вздох, дабы набраться сил, она открыла машину, настроенная помочь своему сыну.       Амелия входит в дом, усталая после работы. Их светлая гостиная, оформленная в классическом стиле, с мягким, немного выцветшим диваном, креслами с потертыми подлокотниками, старым, но функциональным камином из белого мрамора были погружены во тьму. При этом с кухни попадало достаточно света, чтобы можно было разглядеть комнату полностью, над камином на полке стоит, обрамленное в деревянную рамку, семейное фото, запечатлевшее счастливую семью Вейн — Амелию, Реджинальда и его отца. Книжные шкафы заставлены произведениями, многие из которых принадлежали отцу Реджинальда — фантастика, приключения, истории. Возле окна стоит старый письменный стол, на котором разбросаны фотографии, заметки и небольшие сувениры. Женщина же села на стул возле двери. Сняв уже натершие её ноги полуботинки и поставив их на коврик у входа, можно было надеть домашние тапочки. Зайдя на кухню, она увидела, как мягкий свет от свечи окутывал Реджинальда нежным, теплым сиянием. Он сидел за большим, старым столом, погруженный в чтение. Книга лежала открытая, подсвеченная желтым огненным светом. Ава, большая, старая собака, лежала рядом, прижавшись к ногам Реджинальда. Её тёплая шерсть приятно щекотала кожу, и Реджинальд, не отрываясь от книги, лениво гладил её одной рукой, пальцами проходя по мягкому, густому меху. Сытая, спокойная и довольная собака храпела, изредка поворачиваясь, ища более удобное положение, но не смея нарушать тишину и покой своего хозяина.       В воздухе витала тишина, прерываемая лишь тихим шуршанием страниц и лёгким сопением собаки, но мягкий голос Амелии завершил их скромный тихий концерт: «Дорогой, нам не нужно экономить на электричестве, ты же знаешь…» Она стянула с плеча сумку и поставила ее на рядом стоящий стул.       — Привет, мам, ужин уже готов, я только тебя жду. Ты сегодня рано, так что он не должен был успеть остыть, — не поднимая глаз, ответил Реджи. То ли он ждал, когда она сядет, то ли в очередной раз надеялся найти в книге что-то новое и боялся отвлечься. Решив, что ее слова мальчик не проигнорировал, а банально не услышал, Амелия решила, что верен второй вариант.       — Реджи, милый, прикрой глаза, пожалуйста. — Спустя секунду она щелкнула выключателем, и комнату озарил яркий свет люстры. Её свет не был таинственным и особым, но усталость и не желала каких-то тайн. В ответ на это Ава прикрыла мордочку лапкой. Женщина развернулась и села напротив сына. Мальчик же погладил Аву ещё раз, собака сонно машинально хвостом ответила на ласку. Затем, встав из-за стола, Реджинальд направился к буфету, где стояли тарелки, сложенные аккуратной стопкой. Движения его были медленными, плавными, словно он боялся нарушить хрупкое равновесие тишины, опустившейся в кухне. Он взял две тарелки, одна чуть больше другой – для него и для матери. Затем он подошёл к кастрюле, из которой приятно пахло тушёными овощами с мясом – простым, но теплым и уютным ужином. С осторожностью, с бережностью, он накладывал еду в тарелки, стараясь расположить кусочки мяса и овощей ровно, симметрично. Каждое его движение было пропитано заботой не только о том, чтобы красиво наполнить тарелки, но и о том, чтобы этот простой ужин стал маленьким оазисом спокойствия и тепла в их сложный период. Хоть приветствие и было скудным на эмоции, но он очень любил свою маму и старался проявлять к ней заботу как можно чаще, даже в мелочах. Наконец, он поставил тарелки на стол, рядом с книгой, и сел на место. Однако Амелия не спешила начать трапезничать, что уже вызвало у Реджинальда сомнения в том, что ужин пройдет спокойно.       — Реджи, дорогой, нам нужно поговорить. — Она смотрела на лицо сына, но сама же уже боялась предстоящего разговора как огня. Ей хотелось, чтобы Оливер был рядом и мог утешить их двоих, обнять и помочь забыть этот кошмар. Но с тяжестью, но было необходимо себя заставить, ради семьи.       Невольно мальчик напрягся, тонкие пальцы, с силой сжимающие вилку, побелели. Металл холодом впился в кожу, отражая ледяную волну страха, пронесшуюся по телу. Он знал, к чему ведут эти слова матери, знал этот тон, предвестник очередной попытки «помочь», которая лишь усиливала его бессилие. — Что-то случилось? — прошептал он, голос едва слышен над стуком собственного сердца. Грубость была последним, чего он хотел, но и говорить о школе – мучительной пытке, которую он переживал каждый день – тоже. Ему нужно было узнать, насколько глубоко Амелия проникла в его кошмар.       — Меня вызывали в школу... Говорили о тебе. О том, как к тебе относятся одноклассники, — голос женщины звучал хрипловато, словно она сама была на грани слез, но при этом она делала вид, что всё в порядке. Она искала хоть какой-то крючок, за что зацепиться в этом молчаливом сопротивлении сына, но Реджинальд только неумолимо протыкал овощи, взгляд прикован к тарелке, словно в ней скрывается от него вся правда. — Они... обижают тебя, да? Снова из-за книги? — Вопрос прозвучал звоном в голове Реджи.       Мальчик кивнул, медленно, тяжело, каждый жест пропитан усталостью. Он жевал медленно, рассматривая в своей тарелке не овощи, а ту непроглядную тьму, в которую его толкали одноклассники. Он думал о том, что она знает, что предпримет — очередную лекцию о доброте и терпении или запрет на принесение в школу «Доброго колдуна Камадо», его единственное убежище, его связь с отцом.       Решив, что он всё же слушает, Амелия выбрала более мягкий тон: — Милый, я понимаю, что тебе тяжело. Но ты не должен это терпеть. Мы найдем решение. — Не успев договорить, ее перебивает холодный шепот, который в тихой обстановке оказался не менее слышимым, чем ее собственный голос.       — Нет, не найдёте. — Сдерживать ярость становилось невыносимо. День был ужасен, и это завершение было последней каплей, переполнившей чашу его терпения.       — Конечно, найдём! Я поговорила с директором, они обещали принять меры. Но... есть ещё один вариант. Мы обсудили... Летний лагерь. Специальный лагерь, где ребята с общими интересами. Ты мог бы найти друзей, которые поймут тебя.       Предложение прозвучало как приговор. Вилка с резким металлическим звоном упала на тарелку. — Нет! Я не поеду в какой-то лагерь! Вы все меня не понимаете! Все это из-за Эхо! Если бы папа был жив…! — Его глаза, полные отчаяния и невыносимой боли, были прикованы к лицу матери. Ава, чувствуя напряжение, вскочила, принюхиваясь, словно пытаясь понять причину бури.       — Реджи, достаточно! Твой этот Эхо не виноват в том, что происходит сейчас! И ты не должен использовать смерть отца как оправдание своему поведению! Ты должен жить дальше! — Голос Амелии срывался, и она сама была на грани слез. Боль от этого разговора, от упоминания Оливера в таком контексте пронзила её насквозь. — Жить дальше?! Как?! Когда каждый день это одно и то же?! Они смеются надо мной, они отнимают мою книгу... Это... Это словно он снова умер! — Его голос рвался, словно ткань, разорванная на куски. Сильный удар по столу заставил посуду дрожать и звенеть. Реджинальд вскочил, лицо искажено неконтролируемым гневом. — Реджинальд! Успокойся! — Крик Амелии сорвался, полный отчаяния и бессилия. Она видела в его глазах бушующий шторм, бездну боли и ярости, и чувствовала, как собственная защита рушится под напором его отчаяния. — Я устал! Устал от всего этого! — Его крик, пронзительный и полный отчаяния, разорвал тишину кухни, словно осколок стекла, рассекающий воздух. Слова были выплеснуты с такой силой, что казалось, они могли бы сами сломать хрупкий покой дома.       Его взгляд был прикован к «Добрый колдун Камадо», лежавшей рядом с тарелкой. Он не просто хотел убежать; он хотел забрать с собой свою единственную защиту, свой оазис в бушующем мире. Реджинальд схватил одной рукой потрепанную, зачитанную до дыр книгу. Он сжал её пальцами, словно она была живым существом, нуждающимся в его защите. Книга, его связь с отцом, его единственное утешение, стала в этот момент щитом и убежищем. В своём бешенстве, когда он резко схватил книгу, то задел локтем свой ужин. С хрустальным звоном фарфор рассыпался на осколки, разбросав по полу остатки еды, как осколки разбитой надежды. В этом хаосе он не обратил на это никакого внимания. Реджинальд, словно ураган, пронёсся по кухне, сбрасывая с себя оковы терпения и выносливости. Он был не просто злым, он был разъярённым и потерянным, как дикий зверь, загнанный в ловушку. В его движениях не было плавности, только резкость и нервная энергия, готовая сорваться с цепи. Он вылетел из кухни, будто из клетки, и Амелия, инстинктивно рванувшаяся к нему, лишь успела увидеть мелькнувший мятный кардиган. Её пальцы схватили его рукав, цепляясь за ткань, как за последнюю надежду. Но Реджинальд с силой отбросил её руку, словно отталкивая не руки матери, а ощущение душащих оков. Звук рвущейся ткани смешался со скулежом Авы, которая преданно метнулась за ним, понимая, что происходит что-то ужасное.       Быстрые шаги Реджинальда раздались по лестнице, словно удар молота по наковальне. Он взлетел наверх, в свою комнату, как побеждённый воин, искажающий лицо в бессильной ярости, запираясь в своей цитадели из книг и тайных мыслей. За ним по лестнице неслась Ава, её лапы бесшумно царапали деревянные ступени, напоминая о преданности и беспокойстве. Амелия осталась одна на кухне, среди разбросанных овощей и застывшей еды. Слёзы потекли по её лицу, горькие и беспомощные, словно дождь после бури. Это были слёзы не только от разбитой тарелки, но и от разбитой надежды, от бессилия перед бурей боли, охватившей её сына. Тишина, опустившаяся в кухне, больше не была уютной, а только удручающая, болезненная и при этом давящая сильнее, чем самый громкий крик.       Дверь с глухим щелчком захлопнулась, отрезая от мира звук рыданий матери. Реджинальд стоял посреди своей комнаты, спиной к холодной деревянной двери, руки сжимая потрёпанную книгу. Сердце колотилось, как бешеное, в голове звенело от невыплаканных слёз и накопившейся ярости. Он ожидал, что в своей комнате, в своём убежище, среди вещей отца он будет чувствовать себя лучше, в безопасности, но стены давили, а каждый предмет кричал напоминанием о том, чего он лишился.       "Как она могла?!" – прошипел он, голос хриплый от сдавленного крика. Слёзы, которые он так долго сдерживал, наконец прорвались наружу.       Еле сдерживая себя, мальчик поставил книгу на её подставку. Теперь он швырнул подушку на пол, затем несколько книг, и комната заполнилась хаосом, отражающим бушующий в нём шторм. Он не хотел забывать отца! Он хотел помнить каждую улыбку, каждый рассказ, каждый момент, проведённый вместе. Как смела его мать даже думать о таком? Внезапно что-то мокрое и холодное уткнулось в его ногу. Реджинальд вздрогнул, опустив голову, он понял, что это Ава. Она села у его ног и уткнулась в них макушкой. Она не скулила и не носилась, как утром, а лишь успокаивала своим теплом, тем, что она рядом и всегда на его стороне. Мальчик сел на пол и крепко обнял её. Он сделал это быстро, не задумываясь, и это было чем-то неожиданно сильным и утешительным, что проникло сквозь стену его гнева и боли. Реджинальд уткнулся в мягкую шёрстку, рыдания немного стихли, сменяясь тихими всхлипываниями. Ава положила мордочку на его плечо, издавая успокаивающий, низкий ворчащий звук. Она будто понимала его боль, его ярость, его отчаяние. Ей не нужны были слова, как людям, чтобы показать, что она рядом, что она его не осуждает.       Спустя время, постепенно, пульсирующая боль в висках начала стихать, уступая место тупой, но всё ещё сильной тоске. Медленно встав, Реджинальд поплелся к кровати и, не удосужившись взять подушку, рухнул в постель. Ава залезла к нему под руку. Мальчик обнял Аву, уткнувшись лицом в её мягкую шерсть. Тепло её тела, её нежное мурлыканье стали единственным утешением в этом маленьком, замкнутом мире его комнаты.       Амелия медленно подходит к двери комнаты Реджинальда и тихо стучит.       — Реджи? Дорогой… Я… мне очень жаль. — Тишина. Голос становится тише от боли, — Я знаю, что тебе трудно. Но я всегда рядом. Мы всё преодолеем. — Она остается стоять у двери, в полной тишине комнаты слышен только её собственный сдавленный вздох.