Ненависть

Я ненавижу людей. Их улыбки до ушей, идиотские лица, манеру речи, внешний вид и стадный инстинкт. Люди всё время бьются кучками, шушукаются за спиной, а выйти один на один трусят. Стоит врезать кому-то, как прибегает уже вся мерзостная компашка и готовится бить рожу толпой уже тебе. Почему дуэли сделали вне закона? Такое решение проблем было наиболее честным. Не грози мне пожизненное, я бы пришла в школу с автоматом, и перебила бы их всех, чтобы по стенам стекала кровь, а повсюду были мёртвые тела учеников и учителей. Или бы задушила ту мерзкую одноклассницу, смотрящую на меня с надменностью. Слушала бы, как она задыхается от моей крепкой хватки на её тонкой лебединой шее, я лишь сильнее сдавливала плоть, до побеления костяшек, до мучительной боли в кистях рук, пока та не прекратит хрипеть и сопротивляться, и её тело обмякнет. Мать часто орала на меня за драки в школе. Прийти с лицом в крови для меня было не в новинку, а мать упорно пыталась вбить мне в голову, что нельзя так поступать с людьми. Можно. С ними иначе нельзя. Им ведь можно называть меня уродливой или караулить в коридоре, чтобы ударить. А я чем хуже? Просто не растерявшись, бью в ответ. У меня, пожалуй, всегда были проблемы в школе. Уже с начальных классов кабинет директора стал моим вторым домом, где я бесконечно выслушивала, какая я хулиганка, что у меня нет будущего, и обязательно отправлюсь в исправительную колонию для малолетних. Будто мне не плевать. Однажды я пнула одноклассника в живот за то, что он назвал меня дурой. А потом ещё, и ещё, и ещё, снова и снова, пока не прибежала учительница и силой не оттащила меня от него. Кажется, своими потрёпанными школьными туфлями я сломала ему ребро, и его пришлось забрать в больницу. Лучше бы он сдох, а не отделался переломом. А дома разъярённая мать била меня с тем же усердием, что и я того мальчишку. На теле даже синяки остались, пришлось в кофте ходить, хотя было жарко. Мне хотелось избить его вновь, теперь уже за то что мне влетело от мамы. Замкнутый круг ненависти. Не знаю, как так вообще произошло, но в классе восьмом я влюбилась. Да-да, это так смехотворно и мерзко звучит, что хочется до боли стискивать зубы. Другой мой одноклассник, с которым мы даже никогда не общались, стал объектом моего интереса. Я молчаливо наблюдала за ним в коридорах, подперев щёку рукой испепеляла взглядом на уроке, ходила незримой тенью, испытывая нечто непонятное, противоположное ненависти. Чувство светлое, совсем уж незнакомое мне, ребёнку, взращённому среди отвращения и злобы. Но эти блеклые чувства разбивались с треском о реальность, стоило ему бросить на меня полный отвращения и презрения взгляд. Или если та самая мерзкая девчонка крутилась рядом с ним, заигрывая и всячески привлекая внимание. Тогда всё моё существо вновь заполняла уже ставшая мне родной ненависть. Иногда я пыталась выдавить подобие улыбки в его адрес, искренне, как умела, но улыбка эта больше напоминала звериный оскал. Сверстники с неприязнью и испугом отдёргивались, и я снова злилась. Почему ничего не выходит? Я ведь повторяю за обычными девочками, чем моя улыбка хуже? Я стала искать проблему в себе. Искала со всем упорством, проводя в постели бессонные ночи, моря себя голодом и исцарапывая руки до крови. И ждала изменений. Будто если я истерзаю себя до выпирающих костей и алых отметин, люди вокруг посмотрят на меня иначе. Но я лишь нажила себе новых проблем. Мать снова била меня. Уже не помню из-за чего. Вроде обнаружила ножи у меня в полке и заметила порезы. Кричала, что я её позорю, и если хочу убиться, то должна резать глубже и вдоль. Но я не хотела умирать, поэтому пропустила её совет мимо ушей. — Дана, ты вообще слушаешь меня?! Щека неприятно горит от удара ладонью. Не хочется поднимать глаза на маму, она напоминала мне в такие моменты чудище, злое, с горящими глазами. Но любое чудовище можно убить. Я решаюсь поднять на неё взгляд, и она смотрит на меня с тем же отвращением, что и он. Хочет снова ударить меня, но опускает свою руку, и просто отправляет в комнату. А я думаю о ноже на кухне. Он притягательно поблёскивает в лучах закатного солнца, словно приглашая взять его в руки, почувствовать лезвие на подушечках пальцев. Нашёптывает проскользнуть к матери в комнату и одним движением перерезать ей горло. Кровь бы растекалась по кровати, окрашивая простыни в свежий тёмно-красный цвет, а из горла мамы были бы слышны лишь хрипы. И больше никаких криков. Долгожданная тишина. Безмолвие в пустой квартире. Но я ничего не делаю. Так и не зайдя на кухню, я отправляюсь к себе в комнату. Теперь всё по-другому. Мать отобрала у меня все лезвия, заставила промывать себе руки спиртом и обматывать их старыми бинтами. А главное — никому не обмолвиться и словом об этом. И я молчала, всё также сверля взглядом объект своей симпатии. Настроение качалось от желания сжать его в объятиях любой ценой до намерения пырнуть его канцелярским ножом. Это раздражало. Градус ненависти лишь рос. Летние каникулы. Временное забытье от ненавистных людей, но, к сожалению, не от собственной матери. В девятом классе стало лишь сложнее. Учителя давят со своими экзаменами, а одноклассницы поголовно встречаются с кем-то, хихикают и выглядят такими счастливыми, что хочется задушить их. Они не имеют права радоваться и быть счастливыми. Теперь я всегда ношу с собой раскладной нож. Моя агрессивность лишь растёт, и меня даже подумывали перевести в заведение для трудных подростков. Мать снова кричала. Она не умеет иначе разговаривать? Я ненавижу себя. Отвратительное тело, лицо, жуткие тёмно-карие глаза, перебинтованные под кофтой руки. Омерзительно. Ненависть усиливается с каждым днём, а голоса нашёптывают убить источник моих проблем. Плевать на последствия, убить. Его по чистой случайности на урок пересаживают ко мне. Даже дышать было тяжело. Грудь стискивало непонятное чувство тепла и одновременно леденящей ненависти. Я не могла даже смотреть в его сторону. Лишь бы не столкнуться с этим взглядом, полным отвращения ко мне. В руке кручу ручку, без возможности сосредоточиться на уроке. В голове так много навязчивых мыслей, они полностью лишают меня здравомыслия, делают более раскованной и рисковой. Словно кто-то снимает предохранитель. Где-то в глубине души я жду, что он поймёт какая я сильная, и будет смотреть как на человека, а не мусор. Я словно оголённый провод, к которому прикоснёшься, и он ударит разрядом. — Дана, передай записку […]- Следующее, что я чувствую, это болящие костяшки на руках. Он прижимает к окровавленному носу руку и смотрит дикими глазами, с немым вопросом «ты больная?». Похоже, что так. Может, я и правда не контролирую себя полностью. Иначе мне не объяснить, по какой причине я просто так заехала по роже соседу по парте. А в голове крутилась лишь одна мысль: «Теперь ты считаешь меня равной себе? Я сильная, я человек, я не слабая, я достойна тебя, я могу нанести вред кому угодно, ты гордишься мной?» Но не было этой ухмылки, как бывает во время перепалок у мальчишек, дружеского похлопывания по плечу и беззлобного «вот это ты меня знатно», лишь хриплое: — Ты вообще сдурела?! Класс замирает в ожидании реакции оторопевшего учителя. Я остаюсь с занесённым перед собой кулаков, с костяшек которого стекают крошечные капли крови. И всё ещё надеюсь, что он наконец-то признает меня. И я перестану ненавидеть хоть кого-то в этом проклятом мире. Но всё возвращается к привычному сценарию: крики, поход к директору, и взгляды, наполненные отвращением. Ненависть бурлит во мне, словно вулкан. Но я молчу. Не говорю ни слова, не смотрю никому в глаза, пока внутри меня тлеют угли. — За что ты его ударила, Дана? Тут нельзя ответить честно. Невозможно объяснить эти навязчивые идеи, и проще просто сказать привычное: — Я вас ненавижу. И его тоже. Поэтому ударила. И уходя, я слышу, как учитель с директором перешёптываются: — Она точно попадёт в колонию, рано или поздно. Такой злой ребёнок. И это меня рассердило. Я не злая. Не правда. Я могу быть доброй, правда могу, докажу что могу, меня все полюбят, и вы будете жалеть о своих словах. На выпускной я всё же решаю прийти, надев какое-то платье из секонда. Мать никогда не покупала мне новые вещи. Приходилось носить такое. Хотя бы что-то. Я всё время искала его глазами, но везде крутилась эта идиотка. Чего она вообще к нему клеится? Тварь, псина, жалкая девчуля. Вот бы раскромсать и расчленить её тело и сбросить в канаву. Там ей самое место. Всё равно сегодня последний день, мне терять нечего. Но вот записка с признанием была лишней. Увы, пути назад уже нет. Я подбросила ему другую бумажку, с просьбой встретиться в тихом школьном коридоре, подальше от дискотеки. Чтобы не мешали. Подписи не было, но он таки пришёл, раздражённо цокнув, когда увидел меня. — Чё смотришь, иди куда шла. Я жду тут. — Это я написала записку. Собеседник удивлённо вскидывает брови и недоверчиво перечитывает бумажку. Он не знает мой почерк, что он пытается выяснить? Идиот, не проверит же. — Окей, и что тебе от меня нужно? Снова по приколу нос разобьёшь? Я в этот раз дам сдачи, имей ввиду. — Нет. Я тогда разозлилась. Была неправа. Протягиваю ему листочек с кривыми буквами, кучей перечёркнутых неудачных слов, и смотрю в сторону. Лишь бы не видеть презрение в глазах. Пусть просто не поверит и я уйду отсюда. Пожалуйста. Он долго молчит. Потом с отвращением рвёт листочек на части и выкидывает на пол. — Очень смешно, Дана. Будь добра, не приближайся ко мне, совсем уже сдурела. Да какой идиот вообще бы стал встречаться с тобой, рискуя в любой момент быть убитым? Ты же чёртова маньячка, уже все пророчат тебе годы за решёткой. Ненавижу таких. Ты мне противна. В моих венах закипает кровь. Стук сердца отдаётся в ушах. В груди закипает жгучая ненависть, затмевая всякий рассудок. Ну да, чего я ожидала. В горле встаёт неприятный ком, который я сглатываю, и тянусь к потайному карману. Плевать на последствия. Моему терпению пришёл конец. Меня слишком пропитало ненавистью к этому человеку. Рука сама вытаскивает нож, тот поблёскивает в свете моргающей лампы, и я вонзаю лезвие ему в живот. В голове наступает звенящая тишина, и в ушах словно что-то и правда пищит. Я никогда не забуду леденящий ужас в его глазах. Губы растягиваются в зверином оскале, именуемом улыбкой. — Тогда ты не достанешься никому. Наконец-то с души спадает груз. Больше сердце не бьётся яростно, меня накрывает приятное спокойствие. Теперь я не чувствую ненависти. Он истекает кровью, осев на пол, и смотрит круглыми глазами на меня. Впервые в глазах нет отвращения. Только страх. Больше я не ощущаю ярость. Только бесконечную нежность к человеку, который так и останется моим.