Личное дело

      За годы жизни с Шерлоком Холмсом я привык сдерживать порывы в написании своих заметок. Иные случаи не могут быть преданы гласности из-за деликатных секретов, касающихся сильнейших мира сего; иные категорически запрещал мне публиковать сам Холмс; а иные, хотя и представляли собой причудливые загадки, никогда не были разгаданы, а стало быть, оставались без концовки. Все это научило меня философски относиться к тому, что некоторые рассказы навсегда оставались рукописями в ящике моего рабочего стола.       Со временем же выяснилось, что, кроме прочих причин для молчания, у меня могут найтись и причины совершенно исключительного, личного порядка.       Тем летним утром я спустился к завтраку в нашей старой квартире на Бейкер-стрит. Стояла прекрасная погода — солнечная и сухая, но нежаркая. Мой счет в Королевском банке внушал уверенность в завтрашнем дне, а фигура моего друга, Шерлока Холмса, сидящего за столом с газетой, каждое утро вызывала во мне всплеск радости и умиления.       После его чудесного «воскрешения» первое время, вернувшись на Бейкер-стрит, я с трудом удерживался от того, чтобы не коснуться его лишний раз. Это было ребячеством, однако каждое такое прикосновение убеждало меня, что Холмс — не призрак, что он — живой и во плоти передо мною. Мой друг никогда не отличался особым снисхождением, но сносил эту мою причуду с терпением христианского мученика.       Этим утром я усилием воли прошел мимо него, уселся за стол и, помешивая чай с сахаром и молоком, поднял взгляд на Холмса.       Тот, очевидно, уже успел прочесть львиную долю утренних газет, но они не заинтересовали его. Не сказать, чтобы я успешно овладел методом моего друга, но скомканная газетная бумага, несомненно, говорила именно об этом.       И все же настроение Холмса было приподнятым. Я видел это по тому, что он слегка улыбнулся мне и произнес:       — Яйца всмятку, боюсь, уже холодные, Уотсон, однако тосты с джемом вполне неплохи. Я вижу, вы прекрасно выспались.       — Это потому, что у меня здоровый цвет лица? — уточнил я.       Выспался я и правда отлично.       — Нет, потому, что вы отлично выбриты, — с улыбкой отозвался Холмс. — Когда вы дурно спите, вы проявляете некоторую небрежность.       — А вы? — я проигнорировал его возмутительное замечание. То, что он был жив, прощало ему слишком многое. — Похоже, тоже хорошо спали? Вы улыбаетесь, а не бранитесь по поводу того, что нет больше ни гениальных преступников, ни запутанных преступлений. Или в газетах есть что-то интересное?       — Увы, нет, — с шутливой досадой произнес он. — Сплошное нытье и скука. Но кое в чем вы правы. Я получил любопытную телеграмму и намерен сегодня посетить Эджуотер Холл. Там произошло убийство. Скорее всего, вчера вечером.       — Убийство! — воскликнул я. — Но почему же вы тогда спокойно завтракаете?       — Друг мой, — Холмс отбросил газету и потянулся к трубке. — Убийство никуда не убежит, а вам давно следовало хорошенько выспаться. Думается мне, все эти хлопоты с продажей практики были обременительны для вас, а поскольку их причиной стала моя просьба, я чувствую ответственность за ваше состояние.       — Но вы бы могли отправиться и без меня…       Мой протест не выглядел уверенным, потому что на самом деле мне было чертовски любопытно, что же случилось в этом Эджуотер Холле. Убийство! Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что убийство, в раскрытии которого просят помощи моего друга, не может быть ординарным.       — Ну уж нет, — куда убедительней меня заметил Холмс. — Я не доктор, но определенно прописал бы вам смену обстановки.       Я не стал спорить и взялся за завтрак, поскольку отличный сон, как известно, пробуждает аппетит, а задерживаться не стоило. Яйца действительно остыли, и вкус их оставлял желать лучшего, но я все равно охотно подкрепился и ими, и тостами, после чего налил себе еще одну чашечку чаю и тоже закурил.       — Может быть, вы расскажете мне, что знаете?       Холмс отвлекся от созерцания стены и слегка встряхнулся:       — Я пока мало что знаю, — пожал он плечами. — А строить предположения заранее, как вам известно, опасно. Сегодня с утренней почтой я получил телеграмму от Лестрейда. Прочтите, пожалуйста, вслух.       Я взял тонкий листок бумаги и, отставив чашку, прочел:       «Эджуотер Холл, Кенингтон. М-р Холмс! Буду очень рад вашему содействию. Убийство определенно в вашем вкусе. Воздух и виды прекрасны. С уважением, Лестрейд».       — Не очень много, да? — усмехнулся Холмс.       — А почему вы думаете, что убийство произошло вчера? — я повертел телеграмму в руках.       Отправлена сегодня, на штемпеле время отправки — 8.28 утра.       — Ну как же! — мой друг язвительно улыбнулся. — Лестрейд ни за что не призвал бы меня, пока не убедился бы в том, что его попытки раскрыть дело «по горячим следам», как он это называет, не принесли успеха. То есть, как называю это я, не нашлось никого, кого можно сразу утащить в каталажку. Я полагаю, что дело было так: вчера днем или ближе к вечеру случилась некая трагедия. Кто-то вызвал местных полисменов, они прибыли и телеграфировали в Скотланд Ярд. Кенингтон всего в паре часов езды от Лондона, а значит, Лестрейд прибыл на место событий еще вчера. Опросы всегда занимают много времени, немало времени требует и бумажная работа. Закончил Лестрейд, вероятно, очень поздно, но никаких подвижек в расследовании не произошло. Он провел ночь в гостинице, с раннего утра вернулся в Эджуотер Холл — и осознал, что не знает, что делать дальше. Поэтому в половине девятого он отправил телеграмму мне. Ну как, это похоже, на правду?       — Вообще… да, похоже, — признал я.       Это тоже будило во мне какое-то родное и приятное чувство, хотя убийство, несомненно, это не то, что должно ассоциироваться с чем-то хорошим.       — Предлагаю поехать и узнать, в чем дело, — Холмс прикусил мундштук трубки и добавил немного невнятно: — Я распорядился подать кэб к десяти, когда услышал ваши шаги, Уотсон. Теперь без пятнадцати, и вам следует немного поторопиться. Думаю, вы еще не успели разобрать ваш дорожный чемоданчик? Смена белья — это все, что вам понадобится.       Он был абсолютно прав. Мой дорожный чемоданчик врача с минимумом инструментов и небольшим набором вещей для первоочередных нужд так и оставался брошенным на столе. Последние дни мне было как-то не до него.       Оставалось добавить туда бритву, помазок и интересную книгу, если придется коротать где-то время. Я всегда был легким на подъем путешественником, так что у меня оставалось еще минут пять, чтобы докурить — и я не замедлил воспользоваться этим временем, поглядывая то на Холмса, то на подсвеченное приятным утренним светом окно. Два этих вида наполняли меня бодростью и подсказывали, что день предстоит интересный.                                   Я успел даже придремать, пока кэб нес нас на юго-восток. Не то чтобы мне хотелось спать… И ни в коем случае нельзя сказать, что лондонские кэбы располагают к удобству, но Холмс был молчалив всю дорогу, а я наслаждался теплыми лучами из окна. Книга, которую я поспешно бросил в дорожный чемодан, оказалась подобрана неудачно. Кто бы мог знать, что недавно купленный «Трактат о нервных заболеваниях и их воздействии на долговременную память» окажется таким скучным!       И все-таки даже это не могло испортить моего настроения.       Наконец, возница стукнул в стекло и громко крикнул:       — Эджуотер Холл, господа!       Холмс пружинисто поднялся с места, выбрался из кэба и, забрав свою небольшую дорожную сумку, отдал кучеру несколько шиллингов. Я подхватил свой чемоданчик и попытался оценить место, в котором мы оказались.       Что ж, мистер Лестрейд не обманул. Виды и впрямь были замечательные.       Эджуотер Холл оказался красивым особняком на самом берегу большого и чистого пруда. Водная гладь блестела на солнце, а к особняку вела аллея из старых косматых дубов. На их фоне небольшой сад (а он не мог быть большим — от особняка до воды было не больше ста ярдов) выглядел ухоженным и изящным.       Холмс шагнул по аллее, и я невольно внимательнее посмотрел на сам особняк. Старинная кладка подсказывала, что ему уже очень много лет, однако, похоже, все остальное было современным. Нужно было потратить колоссальные деньги, чтобы привести старинное замшелое имение к такому виду.       Не успели мы пройти и половины аллеи, как нам навстречу вышел Лестрейд. В нашу первую встречу я окрестил его похожим на хорька человечком, а наша прошлая встреча состоялась при таких необычных обстоятельствах, что у меня не было времени оценивать его. Сейчас же при ярком свете дня я мог сказать, что успешная карьера превратила его в хорька отъевшегося и лоснящегося. Он носил дорогой плащ, а под ним виднелась золотая цепочка от часов и отличного пошива костюм. Все-таки кое-что из метода Холмса я успел ухватить…       — Мистер Холмс! — обрадованно воскликнул Лестрейд. — Хорошо, что вы приехали. Дело во всех смыслах замечательное.       Мой друг пожал протянутую руку и добродушно усмехнулся:       — А у вас утро, видимо, не задалось?       — Но… как вы узнали? — Лестрейд даже отступил на шаг и оглядел свое платье. — Ведь все же в порядке?..       — Лестрейд, — Холмс внимательно посмотрел на него. — Мне известна ваша патологическая аккуратность. Когда я вижу, что ваши шнурки вместо аккуратных бантиков завязаны узлами, мне приходится предполагать, что одевались вы второпях.       Инспектор Скотланд-Ярда покосился на свои ботинки и неловко переступил с ноги на ногу.       — Ну да, — он даже отвернулся. — Мне сообщили, что в комнате, где осталось тело леди Хильды, кто-то навел беспорядок. Я оставлял в доме констебля, этого не должно было случиться! А этот болван твердит, что простоял всю ночь и ничего не заметил! Конечно, я написал в своем рапорте о его чудовищной халатности, но теперь уже ничего не поправить… Я надеюсь на вашу проницательность, мистер Холмс, потому что дело и без того запутанное.       Холмс поморщился, но я видел, что он лукавит. Его явно занимало происходящее, а его недовольство было напускным.       — Вы, как всегда, начали рассказ не с того конца, Лестрейд, — пожурил он. — Если позволите, мы присядем где-нибудь — и вы расскажете все с начала.       — Извольте, — кивнул инспектор. — Здесь в саду есть беседка. Не сочтите за грубость, но на месте преступления и без того много лишних следов, так что я бы предпочел разъяснить все до того, как вы попадете туда.       Это было довольно смелое заявление, однако Холмс только удовлетворенно кивнул:       — Кое-чему вы научились. Давайте пройдем в беседку и обсудим это печальное дело.       Лестрейду высказывание очевидно не понравилось, но он не стал проявлять характер, а деловито согласился:       — Аллея ответвляется, — он указал на запад. — Я сейчас отдам распоряжения констеблям и приду к вам. Извините, но мы не могли знать, когда вы прибудете и прибудете ли, Холмс.       Мы с моим другом отправились в указанном направлении, и я не удержался:       — А ведь он действительно кое-чему научился, — мне даже захотелось улыбнуться, несмотря на то, что привело нас сюда вовсе не праздное любопытство. — Почти сразу вызвал вас, не захотел следить на месте убийства…       Холмс, однако, возразил:       — Скорее, обрадовался тому, что у него снова появился тот, к кому можно бежать в случае неудачи. Вы обратили внимание, что его шляпа и ботинки — трехлетней давности? Отличная шляпа и отличные ботинки, которые, конечно, не должны развалиться за такой срок, однако после того, как я мило побеседовал с мистером Мориарти у Райхенбахского водопада, мистер Лестрейд не делал особенных успехов. За прошлый год у Скотланд-Ярда три нераскрытых убийства! И еще одно — в этом году. Признаться, я подумываю, не заняться ли им, хотя время, несомненно, упущено.       — И все-таки вам стоит проявить компромиссное мнение, — возразил я. — Ведь в том пустом доме на Парк-Лейн он проявил редкостную внимательность и сделал все, чтобы ваше имя не попало в газеты.       — И заодно получил все причитающееся за поимку Морана, — пренебрежительно откликнулся Холмс. — Уотсон, я знаю, у вас доброе сердце, и вы всегда… принимали во мне участие, но, боюсь, вы слишком хорошего мнения о нашем приятеле. В отличие от вас, Лестрейд всегда видел во мне выгодное вложение, а потом уже товарища. Что, впрочем, не мешает мне относиться к нему… неплохо. Из всех полицейских, что я знал, он один из лучших. К сожалению.       Послышались шаги и продолжать такой личный разговор уже, конечно, не представлялось возможным. Лестрейд со свойственной ему энергичностью вошел в беседку и устроился на противоположной скамье. Он достал из кармана трубку, набил ее с поразительной ловкостью и прикурил, пояснив:       — С самого утра было очень много дел. Итак, я обещал все рассказать по порядку.       — Мы слушаем, — поощрил его Холмс, доставая свою трубку.       Мне ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру, хотя я, несомненно, предпочел бы сначала разместить свои вещи в гостинице, а потом уже слушать. Впрочем, интерес победил стремление к элементарным удобствам.       Лестрейд затянулся, выпустил облачко дыма и заговорил:       — Начну с того, кто живет в этом доме. Дом был снят менее года назад, но снят надолго — по договору на двадцать лет с возможностью продления. В дом въехала молодая семья — сэр Джонатан Лэнгли с супругой леди Валери и сестрой леди Хильдой. Сэр Джонатан обустроился, нанял слуг и зажил спокойной жизнью, денег у него было достаточно.       — Минуту, — Холмс взмахнул трубкой. — У них не было даже слуг?       — Нет, — откликнулся Лестрейд. — До этого семья проживала в одном из южных штатов Америки, и никто из нанятых слуг не захотел перебираться в другую часть света.       — Хм… — Холмс сделал пометку на манжете и кивнул. — Продолжайте, пожалуйста.       — Платил сэр Лэнгли хорошо, слуги ни на что не жаловались, — снова заговорил инспектор. — Уклад этого дома мало чем отличается от любых других подобных домов. Кроме одного, пожалуй. Леди Хильда — очаровательная молодая дама — не выходила в свет, хотя ей двадцать четыре года, а возможность удачного замужества тает быстро… Как бы то ни было, хотя она и вела затворническую жизнь, соседи отзывались о ней очень хорошо: милая, добрая. Детей у супругов нет, а денег достаточно, чтобы жизнь была приятной и незамутненной. Так было до вчерашнего дня.       — С этого момента подробнее, Лестрейд, — протянул Холмс. — Вы уже упустили множество важных деталей.       — Это каких? — сразу вскинулся инспектор. — Я все выяснял досконально!       — Тогда почему я не слышу, как были заработаны средства на приятную и незамутненную жизнь? — скептически осведомился Холмс. — Почему неизвестно, что заставило их покинуть Штаты и приехать сюда только с чемоданами и даже без слуг?       Лестрейд поморщился:       — У богатых свои причуды. У сэра Лэнгли английские корни. Возможно, захотел вернуться на родину.       Холмс только рукой махнул:       — Эти обстоятельства мы выясним позже. Что произошло вчера?       Лестрейд даже достал маленькую записную книжку, отлистал две страницы и кропотливо начал перечислять:       — Вчера примерно в шесть часов вечера в доме раздался выстрел. Здесь не очень много слуг: кухарка, две горничные, садовник и мальчик на конюшне. Показания у всех сходятся. Выстрел раздался в гостиной. Одна из горничных вчера получила выходной, вторая бросилась к кухарке, которая как раз готовила обед. Женщины побежали к гостиной и увидели, как сэр Джонатан, бледный и взволнованный, спускается вниз. Он сказал, что его жене нездоровится и велел горничной подняться к леди Валери и успокоить ее. Горничная, конечно, пошла. Леди Валери лежала в кровати в халате. Тем временем сэр Джонатан попытался открыть дверь в гостиную — и ничего не получилось, дверь была заперта. Он позвал садовника и велел выбить дверь, но кухарка спросила про окна — и выяснилось, что никто не помнит, запирались ли окна. Все вместе домашние побежали в гостиную через сад и убедились, что как минимум одно из окон не заперто, хотя и прикрыто. Они вошли, а там…       Лестрейд сделал драматическую паузу, но Холмсу это было чуждо, и он бросил:       — И так понятно, что нашли тело. Как именно это случилось?       Лестрейд пожал плечами:       — Леди застрелилась. Выстрелила себе в рот. Револьвер был небольшим, но мощным, так что, прошу прощения, диван, на котором она сидела, вряд ли удастся отчистить. Револьвер валялся рядом. Сэр Джонатан, по его словам, подтвержденным горничной, кухаркой и садовником, попытался спасти сестру, однако спасать там было нечего. Сэр Джонатан послал за полицией, местный констебль зафиксировал предполагаемое самоубийство и отправил телеграмму в Скотланд-Ярд, и без двадцати восемь я уже выдвинулся в сторону Эджуотер Холла.       Холмс немного подумал, после чего с любопытством наклонил голову:       — Вы сказали, застрелилась? Почему же тогда вы окрестили произошедшее убийством?       Лестрейд оглянулся по сторонам, понизил голос и произнес:       — Потому что на револьвере нет отпечатков пальцев.       — Ни одного? — удивленно уточнил Холмс.       — Внутри на барабане есть, — поправился инспектор. — И на затворе есть. Все они нечеткие, но, похоже, принадлежат мистеру Лэнгли, это его револьвер. А на рукояти — нет.       Холмс нахмурился и протянул:       — Это странно. Теперь уже даже дети знают об отпечатках пальцев.       Лестрейд кивнул, и вид у него был хитрый и довольный, как будто такое интересное убийство — его рук дело.       — Есть и другие странности, но лучше, если вы все увидите сами, — подытожил он.       — Да, пожалуй… — согласился Холмс, поднялся и вдруг остановился. — Вы уверены, что у леди Хильды не было жениха или возлюбленного?       — У меня не было времени это проверить, — Лестрейд тоже успел встать, а на слова моего друга дернул плечом. — Однако никто ничего такого о ней не знает — ни домашние, ни слуги.       — Хорошо, — Холмс кивнул. — Ведите.       Мы оставили наши вещи в беседке и отправились к дому. Когда мы зашли в холл, мне сразу бросилось в глаза, какое тут все аккуратное и чистое. Сколько бы ни платил сэр Лэнгли слугам, те добросовестно выполняли свои обязанности, все прямо сияло чистотой. Мы оставили шляпы и плащи горничной, и Холмс сразу взял ее в оборот:       — Простите, с кем имею дело?.. — уточнил он со старомодной галантностью.       — Меня зовут Мэри, Мэри Вуд, — пискнула та. — А вы?..       — Шерлок Холмс, — представился мой друг. — А это — мистер Уотсон.       — Тот самый? — брови девушки удивленно взметнулись. — Да, конечно… Я могу чем-то помочь?       — Это вы вчера были с леди Валери?       Горничная помотала головой, и мне показалось, что на ее лице промелькнуло искреннее огорчение.       — Нет, — вздохнула она. — Я вчера взяла выходной. Моя мама болеет, я стараюсь навещать ее почаще.       Этот выстрел ушел «в молоко», и Холмс сразу потерял к горничной всяческий интерес. Он только вежливо ей кивнул и попросил:       — Проводите меня в гостиную.       — В ту, где лежит… леди? — уточнила горничная.       А я сразу понял, что умом она не блещет. Однако Холмс не проявил никакого неудовольствия, только пояснил, что да, именно эта гостиная интересует его.       Мы все вместе проследовали по коридору, миновали лестницу и оказались в светлой и просторной гостиной. У двери дежурил полисмен, который вытянулся в струнку при виде инспектора и его друзей. Судя по виноватому виду, это он сегодня получил нагоняй.       Холмс натянул перчатки и с невозмутимым видом приступил к работе. Я уже знал, что это займет не менее четверти часа, поэтому сам подошел ближе к телу и уставился на него.       Смерть не бывает красивой, однако сейчас мне было горько вдвойне. Молодая женщина, полулежащая на диване, была, вероятно, очень хороша собой, но только не в смерти. Рот открыт, глаза распахнуты… Густые потеки крови засохли на лице и в декольте. Повреждения гортани и головного мозга вызвали обильное кровотечение. Рядом с телом на полу лежал револьвер. Очевидно, после тщательного обследования Лестрейд вернул его на место, чтобы ничто не нарушало картину преступления.       Холмс долго и тщательно замерял что-то, недоступное моему глазу, потом несколько минут проторчал у окна — и только после этого подошел к телу.       — Что изменилось, когда кто-то влез в комнату? — спросил он отрывисто.       — Я бы сказал, что ничего, — хмыкнул Лестрейд. — По крайней мере, ничего не пропало. Но здесь очевидно что-то искали. Я сам вчера запер дверь и прекрасно помнил, как и что стояло.       Холмс немного подумал и уточнил:       — А револьвер? Он оставался здесь же?       Инспектор улыбнулся:       — Вы, как всегда, зрите в корень. На ночь я забирал с собой улики. Было необходимо провести дактилоскопический анализ, но было уже слишком поздно. Я забрал револьвер и ложку в гостиницу.       — Ложку? — вскинулся Холмс. — Какую ложку?       — Маленькую, чайную, — послушно объяснил инспектор. — Она закатилась глубоко под диван. Я бы и не нашел ее, если бы не проверял все с особой тщательностью.       — То есть в картину преступления вы все-таки вторглись, — заключил мой друг. — Хорошо, что вы увидели далеко не все.       — Послушайте, Холмс, — раздраженно бросил Лестрейд, — на тот момент не было причин подозревать убийство. А для самоубийства ваша помощь не нужна. Возьмите ложку, если она интересует вас.       Он протянул Холмсу бумажный сверток, и тот с интересом его развернул. На мой взгляд, ничего тут интересного не было — ложка как ложка. Похоже, серебряная.       — Вас не удивило, как она здесь оказалась? — Холмс тоже осмотрел ложку и вернул ее инспектору. — На столе ни чашки, ни тарелки.       — Нет, — хмыкнул Лестрейд. — А что такого? Наверное, раньше завалилась, когда тут что-нибудь ели или пили.       Холмс покачал головой, и было видно, что такое объяснение не устраивает его. Мне оно тоже не показалось убедительным — судя по чистоте, тут просто не могли что-то обронить и потерять, а потом еще и забыть.       — И по окну сложно что-то определить, — недовольно произнес Холмс. — Судя по следам, там стадо буйволов потопталось.       — Конечно, — сердито отозвался Лестрейд. — Сначала через это окно ходили домашние, потом местный констебль, потом я и мои ребята…       — Но все-таки кое-что нам осталось, — кивнул Холмс. — А ключ? Раз эта дверь была заперта, где был ключ?       На этот вопрос ответ у инспектора был, и он обстоятельно объяснил:       — Обычно двери в общие комнаты не запираются. Ключ существовал в единственном экземпляре и был у леди.       — Значит, она заперла дверь сама, — сделал вывод Холмс. — Или знала, что дверь запер кто-то другой, но это не насторожило ее.       — Очевидно, — согласился Лестрейд. — Но это приводит нас к кому-то из домашних, а этого быть не могло. Слуги однозначно указывают, что сэр Джонатан спускался после того, как раздался выстрел. А леди Валери была в постели.       — Если у леди Хильды был возлюбленный, она могла впустить его через окно, — робко подал голос я. — И потому же заперла дверь.       — Браво, Уотсон, это одна из девяти моих версий, — Холмс одобрительно мне улыбнулся. — Мне кажется, ложка — это самое важное обстоятельство здесь. А теперь мне бы хотелось побеседовать с домашними. Скажите, Лестрейд, вы собираетесь запрашивать аутопсию?       Инспектор поморщился:       — Нет. Здесь вчера был коронер, он составил заключение. Да и зачем это вам, Холмс? Все же очевидно! Дырка в голове на месте, дырка в стене — тоже. Я видел, вы ее измеряли!       Холмс смотрел с неодобрением, и Лестрейд «раскололся»:       — Мои дела в последнее время идут не блестяще. Везти тело в полицейский морг, потом обратно — это затраты, которые, вероятно, не окупятся. Мне не хотелось бы снова вызвать недовольство суперинтенданта.       Холмс немного подумал, после чего повернулся ко мне:       — Уотсон, вы не окажете мне помощь в одном деликатном деле?       Я уже, конечно, догадался, к чему он клонит, но сомнения не покидали меня:       — Я мог бы, ведь я совсем недавно практиковал… И даже основные инструменты у меня с собой есть. Однако мне кажется кощунственным делать это в доме.       Инспектор махнул рукой:       — Этот вопрос мы уладим быстро. Местный фельдшер, конечно, не откажет Скотланд-Ярду, так что кабинет у вас будет.       — Тогда конечно, — я кивнул. — Впрочем, не думаю, что мы обнаружим что-то важное.       — Как знать… — протянул Холмс. — В первую очередь, мне непонятно одно: если леди не сама выстрелила, то почему она не сопротивлялась? А если сопротивлялась, то где следы этого сопротивления?       Ответа на этот вопрос не было. И делать здесь больше было нечего, так что Лестрейд начал решать организационные вопросы:       — Вы можете пока побеседовать с домашними, Холмс. Используйте для этого вторую гостиную, она с другой стороны дома. А я пока распоряжусь доставить тело в фельдшерский пункт и позабочусь, чтобы никто не помешал вам, доктор Уотсон.       Холмс был молчалив — как и всегда, когда его мощный ум занимала загадка. Я молчал, не желая нарушать его дум, но он сам встряхнулся, едва мы заняли вторую гостиную.       — Что вы думаете о ложке, Уотсон? Вы же не считаете, как Лестрейд, что она там взялась случайно?       — Не считаю, — признался я. — Здешние слуги очень хорошо выполняют свою работу. А у вас, наверное, уже есть несколько версий?       Холмс слегка улыбнулся мне:       — Нет. Признаться, ложка ставит меня в тупик. Но, как вы знаете, чем более странными нам кажутся обстоятельства, тем проще раскрыть дело. Нет ничего сложнее самых простых преступлений, где нет ничего примечательного. Послушаем, что скажут нам родственники убитой.       — А слуг вы вообще не берете в расчет? — полюбопытствовал я.       — Нет, — мой друг поморщился. — Этим людям неплохо платили, они старательно выполняли свою работу — и делали это меньше года, так что вряд ли их с хозяевами связывали какие-то сильные чувства. Конечно, их связывают с хозяевами деньги, но если бы речь шла о шантаже или краже, то леди, несомненно, не осталась бы с будущим убийцей один на один. Она не боялась, она доверяла.       Первым к нам пригласили мистера Лэнгли. Он вошел в комнату уверенной походкой, но лицо его было бледно. Я попытался составить его портрет, как это делает Холмс, но мне ничего не бросилось в глаза. Я видел только бледного, измученного мужчину лет тридцати. Он был хорош собой и дорого, но с некоторой небрежностью одет. Очевидно, с утра его занимали другие вещи, кроме его гардероба.       Его костюм был сдержанного серо-коричневого цвета, галстук тоже был хоть и не траурным, но неброским. Вокруг скромных усов и короткой бородки проступала неряшливая щетина — видимо, не брился с утра. И мне казалось, что кроме горя, на его лице застыло выражение какого-то детского удивления — видимо, он до сих пор не мог поверить в смерть сестры.       — Джентльмены, — слегка поклонился он нам.       От Холмса не укрылись мои попытки, и он мягко проговорил:       — Конечно, Уотсон, кроме тех очевидных фактов, что мистер Лэнгли работал на приисках, что он играет на скачках и что он курит трихинопольские сигары, трудно определить что-то еще.       Мистер Лэнгли вздрогнул и уставился на моего друга едва ли не с испугом.       — Как вы?!..       — Это просто, — пояснил Холмс. — Ваши руки рассказали мне о том, что вы занимались золотодобычей. Такие узлы на пальцах остаются от тяжелой работы, а золотая пыль остается в заломах надолго. Серебряный приз дерби на ваших часах — пятилетней давности, если я правильно разглядел дату. А на вашем манжете остался пепел от сигары. Я понимаю, вам сейчас не до того, чтобы следить за костюмом.       — Да, но… — мистер Лэнгли потер лоб. — Прошу прощения. Мне кажется, что еще одно потрясение — и я просто свалюсь с горячкой, как впечатлительная дама. Меня уже допрашивал мистер Лестрейд. Вы хотите знать что-то еще?       Холмс собрался и попросил:       — Расскажите мне в подробностях, что вы делали, когда услышали выстрел и после этого.       — Да ничего особенного… — мистер Лэнгли шумно вздохнул. — Я был со своей женой. Она не очень хорошо себя чувствовала и лежала в постели, я читал ей. Когда раздался выстрел, я просто оцепенел, а Валери испугалась. Мне пришлось сначала успокоить ее, а потом я, конечно, бросился вниз.       — То есть вы не сразу отправились вниз? — уточнил мой друг. — Сколько времени у вас ушло на то, чтобы убедить вашу жену отпустить вас?       — Минута, две… — сэр Джонатан снова потер лоб. — Я не знаю! Я не смотрел на часы.       — Вы сразу поняли, где стреляли?       — Ну, почти, — он свел брови, припоминая. — Я бежал примерно, но слуги уже собрались у двери в гостиную, и мне не приходило в голову сомневаться. Я попытался открыть дверь, но там было заперто. Это было странно, и если и были какие-то сомнения, то они пропали. Я хотел было послать за Джимом, но кто-то напомнил мне, что можно войти через окно. Мне это в голову не приходило. Никто из нас не имеет привычки входить в дом через окна.       — И вы обошли дом и…?       — И зашел в гостиную, — нервно вздохнул мистер Лэнгли. — А там…       — Вы отправились все вместе? — уточнил Холмс. — С горничной, кухаркой и садовником?       — Н-не знаю… — протянул сэр Джонатан. — Я бежал первым. Кто бежал за мной, не приглядывался, но Долли, горничная, точно была с нами. Она закричала, и мне пришлось велеть ей замолчать.       Холмс помолчал немного и спросил:       — А револьвер? Это ваш?       — Да, мой, — кивнул мистер Лэнгли. — Я не коллекционирую оружие, но у меня есть несколько револьверов и пистолетов. Мы жили в Америке, а там оружие порой может спасти не только имущество, но и жизнь.       — И когда вы последний раз видели этот револьвер до того, как обнаружили его в гостиной?       — Я чистил оружие примерно неделю назад, — задумался мистер Лэнгли. — Здесь нет необходимости держать заряженное оружие на прикроватном столике, и я куда меньше обращаю внимание на такие вещи.       — То есть оружие вы храните незаряженным?       — Конечно, — кивнул сэр Джонатан. — Если не готов воспользоваться оружием, лучше его вообще не вынимать.       — Занятно… — протянул Холмс. — Позвольте, мы побеседуем с вашей женой.       Мистер Лэнгли отрицательно покачал головой:       — Вам не будет от этого никакого прока. Валери была со мной. Она достаточно перепугалась вчера, а потом с ней разговаривал этот… инспектор. Она до сих пор в постели.       Холмс мягко улыбнулся и заверил:       — Мы не побеспокоим леди более, чем это необходимо. Буквально пара вопросов. Ей даже не нужно вставать, мы можем навестить ее в вашем присутствии.       — Ну, если так… — мистер Лэнгли поднялся. — Тогда идемте.       Мы поднялись по лестнице и зашли в одну из спален. Очевидно, в лучшую — судя по размерам. На постели лежала красивая женщина. Глаза ее были красны от слез, а руки, когда она опустила книгу, дрожали.       Холмс подошел ближе, но соблюдал приличную дистанцию, остановившись рядом с местом ее мужа.       — Леди Валери, — проговорил он участливо, — мы приносим свои соболезнования, однако мне нужно задать вам пару вопросов.       — Вы полицейский? — затравленно спросила она, а мигом позже ее пальцы, вцепившиеся в корешок книги, расслабились. — Впрочем, какая разница… Спрашивайте, только прошу вас, побыстрее.       — Конечно, — Холмс кивнул. — Скажите, вы хорошо относились к мисс Хильде?       — Она была мне, как родная сестра, — леди Валери заплакала. — У меня никогда не было ни братьев, ни сестер, и когда я вышла замуж, то очень сблизилась с Хильдой.       — Вы тоже женщина, а значит, больше понимаете в тонких материях… Как вам кажется, у леди Хильды были причины, чтобы лишить себя жизни?       — О… — миссис Лэнгли отвернулась. — Мне бы не хотелось говорить об этом мужчинам, но…       Поскольку она замолчала, Холмс бережно ее подтолкнул:       — Это уже не принесет леди Хильде вреда. Просто скажите — и вам станет легче.       — Хильда… Мы были очень счастливы, — леди Валери всхлипнула. — Но чем больше проходило времени, тем острее Хильда чувствовала разницу между нами. Я люблю и любима, а она…       — Тогда почему же леди Хильда совсем не выходила в свет?       — Она очень застенчивая… была, — миссис Лэнгли посмотрела жалобно. — Обрести близкого человека она, конечно, хотела, но оказаться среди мужского внимания… Это претило ей, и она все надеялась, что все наладится как-нибудь само собой…       — Понятно, — кивнул мой друг. — А что до вчерашнего дня… Когда вы услышали выстрел, что вы подумали?       — Я сразу поняла, что случилось что-то ужасное, — леди Валери отвернулась и проговорила сдавленно. — Я просто знала это, чувствовала всем сердцем. И когда Джонатан велел мне оставаться здесь, я… просто испугалась. Боялась узнать.       — Это все, — Холмс поклонился. — Я желаю вам скорейшего выздоровления, леди. Спасибо, что уделили время.       Мы удалились, оставив мужа с женой наедине, но Холмс был еще более задумчив, чем раньше. Он только бросил сухо, что нам нужно разобраться с вещами, а заговорил только тогда, когда мы — с кофром и сумкой — шагали по деревенской дороге.       — Что вы скажете насчет мужа и жены?       — Довольно приятные люди… — протянул я. — Только странно, что леди так сильно переживает смерть сестры мужа. Ведь, в конце концов, они не кровные родственницы.       — Как раз это мне понятно, — возразил мой друг. — Иногда и не кровные родственники становятся ближе кровных. Мне не нравится в них одно: они оба лгут.       — Да? — я искренне удивился. — В чем же?       Холмс вздохнул.       — Мистер Лэнгли солгал о том, что не держит заряженного оружия на прикроватном столике. Он просто спроецировался, как и любой лгун. Я подошел к кровати супругов и в первую очередь посмотрел туда, где не должно было лежать оружия. И заметил там застарелое пятно от оружейной смазки. А влажный блеск подсказывает, что оружие там было — и совсем недавно. Зачем же он лжет?       — Не хочет быть связанным с преступлением, — сразу нашелся я. — Леди Хильда могла сама унести револьвер брата.       — А зачем? — возразил мне мой друг. — Если хотела забрать его для каких-то своих целей, то почему не взяла любой другой револьвер или пистолет?       — А леди Валери? В чем она лжет? — полюбопытствовал я.       — Тут уже более смелая догадка, — поморщился Холмс. — Но мне не дает покоя одна мысль: если леди Хильда действительно была скромной и застенчивой, тосковала о любви, то почему же она так сблизилась с женой брата? Ведь у той было все, чего она так страстно желала. Есть, Уотсон, что-то неестественное в том, насколько члены этой семьи стремились сохранить свои отношения внутри семьи.       Я не заметил ничего такого, но привык доверять Холмсу, поэтому улыбнулся ему:       — Уверен, к вечеру вы уже будете знать, кто убил и почему.       — Не сомневаюсь, — усмехнулся он в ответ. — Но, кажется, я вижу гостиницу? И, судя по садику, она не настолько отвратительная, как можно было бы себе представить.       Мы зашли в двухэтажную гостиницу, хозяйка которой приветливо сдала нам два номера, и разместились на втором этаже. Моя комната оказалась светлой и достаточно просторной. Она навевала самые приятные мысли, однако не прошло и получаса, как ко мне постучали, а на пороге появились и Холмс, и Лестрейд. Последний обрадовался, увидев меня, и энергично сообщил:       — Тело ждет вас.       Это не то, что хотелось услышать, но если я мог оказаться полезным Холмсу, то я, разумеется, сделал бы все для этого, не говоря уже о профессиональных обязанностях.       Фельдшерский пункт располагался не очень далеко. Впрочем, как и в большинстве пригородов, всё располагалось не слишком далеко: почтовое отделение, фельдшер, кабак, гостиница… Я зашел в помещение с низким потолком и увидел на скобленом столе тело, накрытое простыней.       — Ничего не трогали, — сообщил мне фельдшер — субтильный юноша, явно недавно окончивший колледж. — Хотите, я сам обмою, доктор?       — Нет, предоставьте все мне, — вздохнул я.       Он оставил мне таз с чистой водой, но не ушел, а стоял рядом, пожирая взглядом мои инструменты. Конечно, такие деревенскому фельдшеру могут только сниться, но мне не хотелось его внимания, а потому я попросил:       — Сообщите, пожалуйста, инспектору и мистеру Холмсу, что я рассчитываю закончить за час.       Я натянул перчатки и откинул простыню. И с самого начала был… скажем так, поражен. Для проверки моих предположений мне потребовалось даже меньше часа, а когда я закончил, то даже не знал, как я собираюсь все это рассказывать. Но факты — вещь упрямая…       Я промыл свои инструменты, упрятал их обратно и вышел. Холмс в одиночестве курил на грубо сколоченной лавке. Заслышав мои шаги, он вскинулся и посмотрел на меня с надеждой.       — Да, мне есть, что сказать, но… боюсь, выводы мои вас не обрадуют, — начал я.       — Ничего, — он усмехнулся. — И не такое слышали. Так что там у вас, Уотсон?       — Леди Хильда была… — я запнулся. — Она ждала малыша. По моим представлениям, около девяти-десяти недель. И это еще не все.       Холмс изумленно приподнял брови, и я понял, что он ожидал чего угодно, но только не этого. И все-таки обрадовать мне его было нечем, и я через силу мужественно продолжил:       — А еще леди вполне очевидно имела половые сношения… э-э-э…       — Об этом я догадался, — вклинился Холмс, потому что я запнулся. — Последний случай, когда появление ребенка обошлось без этого, случился почти две тысячи лет назад.       — Не перебивайте, Холмс, — остановил его я. — Я хотел сказать, что леди, очевидно, нравилась некоторая… м-м-м… жестокость. Или не нравилась, но следы на теле указывают на то, что ее сношения сопровождались синяками и царапинами. Некоторые почти успели зажить, другие — свежие.       — Ничего себе, — Холмс даже присвистнул. — Это полностью меняет дело.       Я развел руками, как бы указывая, что на этом мои полномочия завершены, но по лицу Холмса видел, что он в некотором… затруднении?       — Признаться, я не этого ожидал, — проговорил он насмешливо, но я отчетливо слышал растерянные нотки. — Вполне понятно, что у леди был возлюбленный. Вероятно, один — с весьма своеобразными вкусами. Но мне странно предположить, что леди встречалась с ним посреди бела дня в гостиной первого этажа. А кроме того… — он запнулся.       Я взглянул на него. Мне показалось, что его мучает какой-то вопрос, и мне пришлось уточнить, потому что сам он молчал.       — Если я могу быть чем-то полезен…       Мой друг посмотрел на меня, как на диковинный препарат, и негромко проговорил:       — Уотсон, вы были женаты. Не сочтите мой вопрос за грубость, но ведь подобное — с синяками и царапинами — соитие должно быть… довольно громким, я полагаю?       Отвечать было неловко, но я напомнил себе, что я в первую очередь врач, а потому мой голос даже не дрогнул:       — Не могу сказать за синяки и царапины, поскольку не практиковал таких, но если целью процесса является нанесение и получение боли, то стоит предполагать, что да, иначе зачем это все?       — Вот видите! — Холмс сразу обрел больше уверенности. — Гостиная, время перед обедом… Нет, это просто нелепо! И в этом случае сразу возникает вопрос: а в чем леди Валери нам не солгала?       — Хороший вопрос… — глубокомысленно протянул я.       Мне еще предстояло оформить свои крайне неаккуратные наброски в приличный медицинский отчет, а потому, вернувшись в гостиницу, мы с Холмсом разошлись по своим комнатам. Я — переписывать и подбирать приличные термины; он — думать и на все лады примерять новые факты.       Когда мой друг заглянул ко мне через полчаса, я не закончил даже наполовину. Это оказалось труднее, чем я предполагал. Зато Холмс был собран и подтянут.       — Уотсон, — сообщил он мне, — мне необходимо собрать кое-какие данные. Я вернусь к ланчу. Если придет Лестрейд, а он придет, попросите его дождаться меня.       Холмс, как всегда, не ошибся. Я успел с грехом пополам завершить свой отчет и даже сдать его инспектору из рук в руки. Вызвал целый каскад присвистываний и малопонятных восклицаний, но хранил невозмутимость, пока Лестрейд читал тот научный бред, что я написал. Однако суть была ясна. И точно так же было ясно, что просто так с такими вопросами ни к сэру Джонатану, ни к его жене подойти нельзя.       — Вот уж не ожидал, — повторил Лестрейд уже раз седьмой, наверное. — Надо искать этого молодчика, что сделал убитой ребенка. Вряд ли это будет сложно. Тут живет не так много народу.       Дверь распахнулась, и Холмс, шагнувший на порог, хмыкнул:       — И вряд ли это будет просто. Я уже опросил местных.       — И что? — жадно подался вперед инспектор.       — Никто ничего не знает, — раздельно проговорил Холмс. — Ни одна прачка не судачит о том, кто заглядывает в Эджуотер Холл, ни один газовщик или рыбак не ухмыляется скабрезно. И тем не менее, факты налицо. Уотсон мог бы еще ошибиться с тем, как получены прижизненные повреждения, однако ребенок — это непреложный факт. У леди не было любовника вне дома.       Тут в моем измученном мозгу мелькнула кошмарная мысль, и я растерянно ляпнул:       — Но в доме всего двое мужчин: садовник и сам сэр Джонатан.       Холмс сухо кивнул:       — Именно так. И я сомневаюсь, что пятидесятилетний садовник имеет столь причудливые пристрастия.       — Ну и ну… — протянул Лестрейд. — Придется немедленно его задержать! Я имею в виду сэра Джонатана, конечно.       Однако Холмс покачал головой:       — Не спешите, Лестрейд. То, что сэр Джонатан, вполне вероятно, имел кровосмесительную связь с сестрой, еще не доказывает, что он ее убил. Мне потребуется немного времени на телеграммы и размышления. Дайте мне сутки.       — А если за это время он сбежит? — нахмурился инспектор.       — До сих пор не сбежал, — пожал плечами мой друг. — В доме дежурит констебль. Всю ответственность я беру на себя.       — Ладно, Холмс, — Лестрейд потер висок. — Вы знаете, что я в долгу у вас и доктора, так что берите дело в свои руки. Если через сутки не будет ничего нового, мне придется арестовать мистера Джонатана по обвинению в убийстве сестры.       Он ушел, унося мой отчет и обещание Холмса, а я поинтересовался у друга:       — Не хотите остаться на ланч?       — Сожалею, Уотсон, но у меня нет времени, — резковато ответил он. И добавил так устало, что у меня не хватило сил сердиться: — Мне нужно на почту. Присутственное время уже, конечно, закончилось, но надеюсь, у меня удастся быть убедительным.       Я с недоумением посмотрел на часы. Два часа дня. До конца присутствия еще несколько часов, так почему же?..       Но Холмс уже собрался уходить. И даже не сказал, когда планирует вернуться.       Я просидел, как на иголках, до самого вечера, но даже к полуночи не раздалось шагов, и света в комнате Холмса не было. Часы тянулись мучительно, а «Трактат», который я захватил с собой, и раньше не занимал меня. Что уж говорить о том, когда меня занимала кровавая и грязная загадка…       Мне ничего не оставалось, кроме как лечь спать, но уже на рассвете я проснулся от того, что кто-то потряс меня за плечо.       — Проснитесь, Уотсон, — услышал я напряженный голос Холмса. — Прошу вас…       Я немедленно поднялся, и первым, что я увидел, было лицо моего друга — осунувшееся и усталое.       — Я все узнал, — хрипловато произнес он.       — О Боже, Холмс, — не выдержал я. — Вы ели? То, что вы не спали, я и так вижу.       — Не было времени, — улыбнулся он. — Только курил. Пожалуй, и сейчас не против выкурить трубку.       — Вам это явно не на пользу, — отрезал я, но отказать не смог. — Курите. Хотите, я разбужу хозяйку?       — Нет, это не стоит того, — отмахнулся Холмс.       Как и всегда, во время напряженной мыслительной деятельности он наплевательски относился к требованиям собственного организма. Мне это было не по нутру, но заставить его вести размеренный образ жизни не смог и сам Господь Бог.       Я понадеялся на то, что если он поделится открытиями со мной, то хотя бы поспит, и спросил:       — Что вы выяснили?       Холмс уселся за стол, закурил и так же хрипло произнес:       — Я проследил путь семьи Лэнгли из Калифорнии до Лондона. Джонатан Лэнгли родился у Вирджинии и Джона Лэнгли в 1864 году. И у четы его родителей никогда не было дочери. У них вообще ничего не было, Уотсон. Их участок оказался беден, они с трудом сводили концы с концами и рано умерли. Мальчика взял на воспитание друг семьи, а молодой Джонатан, едва достигнув совершеннолетия, сманил из дома их дочь и, путем махинаций добыв другой участок, быстро пошел в гору. Когда он обрел деньги и дурную славу, он почел за лучшее продать этот участок, сделался обеспеченным человеком и переехал во Флориду — уже «свободным». Миссис Валери Лэнгли стала мисс, а мистер Джонатан женился вторично на юной Хильде. Это оказалось не слишком удачной легендой, у некоторых возникали вопросы касательно возраста его сестры и жены, а потому, достаточно наследив, он перебрался в Лондон, а по пути произвел рокировку — жена стала сестрой, а сестра женой. По факту же обе эти женщины были ему именно женами.       — Какой ужас, Холмс, — выдохнул я. — Вероятно, он запугал их. Или даже насилием… Но почему же вы пришли с этим ко мне? Его надо немедленно арестовать!       Холмс расставил локти по столу и покачал головой:       — Чтобы бросить такое обвинение, нужно быть уверенным, как все произошло, потому что он не признается. И вот теперь у меня к вам один вопрос, Уотсон: кто убийца? Он или она?       Я спустил ноги с кровати и изумленно на него посмотрел:       — Вы спрашиваете это у меня? Неужели улики ничего вам не говорят?       — Говорят, — устало кивнул Холмс. — Но они так же говорят о том, что уже после убийства жена покрывает мужа или муж покрывает жену. Они действуют сообща, а значит, верить нельзя ничему. Скажите мне, Уотсон, как нужно любить человека, чтобы прощать ему все мерзости — и при этом не быть даже уверенным в том, что это чувство взаимно?       — Я… Я не знаю, — признал я. — Но я могу сказать, как можно прощать близкому человеку жестокость. Когда вы признали опасным для себя дать мне весточку и три года были для меня погибшим, мне было больно. Когда вы сказали, что все это было для того, чтобы я смог написать пронзительную историю о вашей гибели, мне было горько. Но когда я увидел вас живым, это уже стало неважным. Вы живы — и это главное.       — О Боже, Уотсон… — он поднял на меня взгляд запавших глаз. — Всех извинений, которые я могу принести вам, будет недостаточно, я знаю. Я надеюсь только, что вы сумеете меня простить… Джон.       Это было больше, чем я мог когда-нибудь себе представить. Холмс, отстраненный и насмешливый, никогда не умел быть сердечным. Но он умел быть искренним.       — Ваши извинения ни к чему, — улыбнулся я и повторил. — Вы живы, и это главное. Не хотелось бы мне стать невольным виновником вашей гибели. В том, что касается преступлений — свершившихся или вероятных — вы всегда правы, так что я просто знаю, что так было нужно. Я ценю вашу дружбу... Шерлок.       Имя моего друга в собственных устах показалось мне странным и непривычным. До этого я слышал его только от одного человека — от Майкрофта Холмса, но в нем всегда слышалась такая легкая добродушная снисходительность. Никто другой в мире не смог бы назвать моего друга так, как я сам.       В этот момент я невольно подумал и о том, что у меня нет вообще никого, кто мог бы назвать меня по имени. Мои родители, мой брат и даже моя жена покинули этот мир — и я снова был так же одинок, как и в начале пути, когда вернулся в мир живых и в Лондон из Афганистана.       Но теперь в мир живых вернулся и мой единственный друг.       Я видел, что Холмса искренне тронули мои слова, но мигом позже он был уже все тем же беспощадным преследователем — и собранно проговорил:       — У нас еще будет время обсудить это, Уотсон, но пока нам нужно добиться справедливости и призвать к ответу убийцу молодой женщины.       — Но вам нужно поесть и поспать! — возмутился я. — В конце концов, Холмс, для того ли вы восставали из мертвых, чтобы спустя пару месяцев свалиться с упадком сил?!       — Я вовсе не спорю, дорогой Уотсон, — примирительно вскинул руки Холмс. — Пусть все идет, как идет. Еще не время доставать козыри. Пусть Лестрейд арестует мистера Лэнгли, получить ордер на посещение тюрьмы будет несложно. Но главное — миссис Лэнгли останется без своего защитника.       — Или надсмотрщика, — задумчиво поправил я.       — Вероятно, — согласился Холмс. — Так что вы, как мой доктор, можете быть спокойны: я докурю свою трубку, испрошу ранний завтрак у хозяйки и вполне успею выспаться. А после ланча мы с вами нанесем еще один визит в Эджуотер Холл.                     Мы стояли и смотрели, как полицейский фургон увозит мистера Лэнгли в полицейский участок Кенингтон. В доме, доселе погруженном в скорбь, теперь царила нервозность.       Мы зашли в холл, но мой друг, проводив взглядом увозящего свою добычу Лестрейда, был неожиданно задумчив и молчалив. Я предполагал, что он, наоборот, будет брызгать энергией, получив возможность действовать, но он молчал.       Горничная — та, что была в доме в день убийства — пару раз заглядывала в холл, но так и не получив распоряжений, затаилась за дверью. Я тронул Холмса за рукав.       — Холмс? — я попытался заглянуть ему в лицо. — Вы хотели побеседовать с леди Валери.       — Да-да… — рассеянно отозвался мой друг. Я видел, что по его бледному лицу растекается краска — верный признак того, что его посетила какая-то блестящая идея. — Скажите-ка, Уотсон, когда вы впервые увидели леди Валери, что вы подумали? Как врач, я имею в виду.       — Она не была похожа на больную, — осторожно заметил я. — Впрочем, множество заболеваний не имеют внешних признаков. Например, мигрень на нервной почве никак не проявляет себя — кроме кошмарного самочувствия ее обладателя, разумеется.       — Но леди Валери сказалась больной еще до того, как раздался выстрел, — медленно возразил Холмс и вдруг разом обрел уверенность и энергичность. — Мисс, — обратился он к заглянувшей в очередной раз горничной, — скажите, пожалуйста, мисс, позавчера ведь вы работали, верно? Когда миссис Лэнгли почувствовала себя скверно?       Растерянная девушка посмотрела сначала на Холмса, потом на меня, потом снова на Холмса… И ответила:       — Простите, но я не знаю, сэр. На недомогание с утра жаловалась мисс Лэнгли, а миссис Лэнгли… Она хорошо позавтракала, а потом я не видела ее.       — А на что жаловалась мисс Лэнгли? — сразу ухватился за ее слова Холмс.       — Ничего серьезного, — даже слегка испугалась горничная. — Она последнее время часто гуляла у пруда, подолгу. Говорила, что, наверное, слегка простудилась. Я согрела ей молока, а потом она ушла к себе.       — Вы отнесли ей молоко?       — Нет, молоко отнес мистер Лэнгли. Он очень внимательно относился к сестре, — послушно ответила горничная. — Говорил, что мисс Хильда обладает слабым здоровьем, и даже распорядился заменить замок на двери между супружеской спальней и спальней леди Хильды. Опасался, что старый замок может сломаться, когда ей потребуется помощь.       Мне стоило больших усилий удержать лицо. «Братская забота», как мило.       Холмс немного подумал… И задал совсем уж неожиданный вопрос:       — А какое освещение в комнате леди Хильды?       Судя по лицу горничной, она решила, что Холмс свихнулся, но ответила — так же спокойно и ровно:       — Газовое. Это не очень удобно, но до того, как господа въехали сюда, комната мисс Хильды была будуаром, туда не проводили электричество.       Я видел, что Холмс уже сделал какие-то выводы — и теперь не отступится, пока не добьется своего.       — Что ж, тогда мы готовы побеседовать с миссис Валери, — совсем уж нелогично заключил Холмс. — Нам следует подняться в ее спальню?       — Нет, леди тотчас поднялась, когда инспектор приехал с ордером на арест, — понизив голос, проговорила горничная. — Я могу сказать ей, что вы ждете в гостиной.       — Да, так будет даже лучше, — согласился Холмс. — Пожалуйста, в той гостиной, где все произошло.       На мой взгляд, это было жестоко, но я не стал возражать. Холмс никогда не любил и не понимал женщин, но всегда обходился с ними со всей возможной галантностью и чуткостью. И если сейчас он считает, что беседу лучше проводить в комнате, где едва успели замыть кровь… Наверное, знает, что делает.       Мы зашли в гостиную, и я даже передернулся. Как и предполагалось, полностью отчистить диван не удалось — и потеки размытой крови резко контрастировали с ярким освещением люстры. Теперь я и на люстру смотрел с подозрением — что в ней такого особенного?..       Раздались негромкие шаги, и на пороге возникла миссис Валери. Я впервые видел ее не в постели и невольно попытался оценить. Она была высокой и красивой. Даже более красивой, пожалуй, чем леди Хильда. К тому же, леди Хильда была много ниже ее ростом — это я знал из замеров, которые и отразил в своем медицинском отчете.       — Добрый день, леди, — участливо поклонился ей мой друг. — Вижу, вам уже лучше?       — Нет, — резко ответила она. — Мне гораздо хуже. Моя названая сестра погибла, а теперь и мой муж арестован за преступление, которого не совершал.       — Если это так, то я обязательно добьюсь того, чтобы он был освобожден, — кивнул Холмс. — Поймите нас правильно, леди, но инспектор Лестрейд связан рамками необходимых следственных действий. Я же не связан ничем, кроме собственной совести, а потому могу действовать несколько шире, чем в рамках закона.       — Тогда, может быть, вы скажете мне, почему обвинили моего мужа? — запальчиво воскликнула миссис Лэнгли. — Он всегда относился к Хильде с нежностью и вниманием. Он бы никогда не поднял руки на сестру!       — Кое-что, несомненно, говорит, что ваш муж невиновен, — согласился Холмс. — Использовать для убийства свой собственный револьвер, который потом был брошен здесь же — не очень разумно. А кроме того, есть свидетельства слуг, что ваш муж спускался по лестнице, а значит, до этого был наверху.       — Инспектор не стал слушать никаких возражений, — бросила леди Валери и села — подальше от дивана, на кресло. — Я вообще не понимаю, что заставило его думать, что… Хильда сама убила себя, и я жалею ее. Мы с Джонатаном были недостаточно внимательны к ней, и это не снимает с нас вины, но за это в тюрьму не сажают.       Холмс покачал головой:       — А вот этого никак не может быть. Револьвер, из которого был совершен выстрел, тщательно изучили — и на нем нет никаких отпечатков пальцев.       — И что? — поморщилась леди Валери. — Наверное, это какая-то случайность. Я ничего не знаю про револьверы и вообще видела их только в руках у мужа, но не может же быть…       — Может, — перебил ее Холмс. — Если бы леди Хильда держала револьвер в руках, то на нем бы остались ее отпечатки пальцев.       Леди Валери распахнула свои огромные глаза и прошептала:       — Не может быть… Вы хотите сказать…       — Это убийство, леди, — подчеркнул Холмс. — Поэтому и подозревают вашего мужа.       — Боже… — отчаянно протянула леди. — Но это не мог быть мой муж! Он был со мной! Наверное, кто-то пришел в наш дом и… Но кто мог это сделать?!       — Это и есть наша задача — узнать, кто мог это сделать, — мягко ответил ей Холмс и, не дав вставить и слова, добавил: — Вы знали, что леди Хильда ждала ребенка?       Казалось, миссис Валери того и гляди потеряет сознание. Она была неестественно бледна, и я вынужденно вмешался:       — Холмс, возможно, миссис Лэнгли нужна помощь врача.       — Мне не нужен врач, — резко запротестовала леди Валери. — Как это? Ребенка? Но ведь она…       — Она была не замужем, — участливо закончил за нее Холмс. — И, конечно, это заставляет подозревать возможного отца ребенка. Как и вашего мужа.       — Но почему Джонатан? — жалобно всхлипнула миссис Валери.       — Такое не раз случалось в моей практике, — пояснил Холмс. — Незамужних женщин убивают их отцы, братья и даже матери — чтобы избежать позора. Я не берусь давать оценок легкомысленности, но знаю точно, что никто не вправе отнимать чужую жизнь.       Леди Валери достала из кармашка халата небольшой кружевной платочек и всхлипнула. Мне было горестно смотреть на нее, но в то же время я помнил, что эта женщина лжет. Прямо сейчас лжет мне и моему другу — и делает это так убедительно…       — Хильда не говорила мне, что у нее есть… друг, — миссис Лэнгли скомкала носовой платок в небольшом, но крепком кулаке. — Возможно, она имела несчастье сообщить ему… И он, вместо того, чтобы предложить ей руку и сердце… Бедная Хильда! Она часто говорила мне, что боится общества мужчин — и вот как все кончилось!       Я видел, что Холмс подобрался — как хищник перед прыжком. Пора было заканчивать этот фарс.       Мой друг обманчиво-мягко проговорил:       — И она не зря опасалась. Еще дома, во Флориде, она поверила одному мужчине, который позвал ее замуж, познакомил с сестрой и пообещал, что всегда будет любить ее.       — Но во Флориде… — начала было миссис Валери и вдруг подняла на Холмса взгляд, который я не забуду никогда.       Ее огромные карие глаза пылали непониманием и ненавистью.       — Во Флориде сестрой были вы, — вежливо поклонился ей Холмс. — Но гораздо естественнее, когда у мужа более подходящая ему по возрасту жена и младшая сестра, а не наоборот. В этом была ваша ошибка, леди Валери. Вы ведь не можете иметь детей? А вот леди Хильда — могла. Но вам слишком хотелось привязать к себе мистера Джонатана покрепче.       — Что вы… Что вы такое говорите?! — она попыталась встать, но Холмс ожег ее ледяным взглядом, и она опустилась на место.       — Я говорю правду, леди, — сухо ответил Холмс. — Вы тоже поверили симпатичному юноше, которого ваши родители беспечно взяли под свой кров, когда ему было пятнадцать. Он соблазнил вас — не могу сказать, когда именно — и увез из отчего дома. Чтобы заработать денег, вы вместе с ним участвовали в махинациях и не брезговали шантажом. И когда эти деньги у вас с мужем уже были, он захотел бросить вас и жениться на леди Хильде. Но вы слишком много знали о нем, и он не мог вас бросить.       — Вы лжете! — вскрикнула леди Валери. — Он любил и любит меня!       — Возможно, — пожал плечами Холмс. — Но вместе с тем он захотел заполучить леди Хильду — и вы помогли ему в этом, назвавшись его сестрой.       — Вы лжете, — повторила миссис Валери. — Джонатан несколько раз ездил во Флориду, прежде чем мы переехали. Я тоже один раз съездила с ним и оценила его выбор. Хильда знала обо всем еще до того, как вышла замуж.       — Но, надо думать, она уже успела проявить легкомысленность? — поморщился Холмс. — Ваш муж, леди Валери, проявлял постоянство в методах. Но вас не устраивало быть сестрой. Вы подогревали грязные слухи — и добились своего. Вам пришлось снова перебираться подальше, и вы, наконец, стали законной супругой. И тут случилось то, чего не могло не случиться. Леди Хильда обнаружила, что беременна.       Леди Валери поднялась во весь свой рост и сжала кулаки.       — Она специально это подстроила! — яростно воскликнула миссис Лэнгли. — Она всегда хотела отнять его у меня! Когда я думала, что она просто просчиталась, когда можно, а когда нет... я ведь предложила ей всё! Я сказала, что ей достаточно ненадолго уехать «на воды», а я стану законной матерью ребенку. Хильда отказалась. Я просила, я умоляла!       — А где все это время был ваш муж? — вдруг заинтересовался я. — Или он не хотел ребенка? Ведь он терзал и истязал вас обеих. Я видел это по застарелым и свежим синякам и царапинам.       Миссис Валери презрительно посмотрела на меня:       — Это я оставляла на ней синяки и царапины. Она появилась в жизни Джонатана только потому, что это я позволила ей это, и должна была знать свое место. Но вместо этого она посмела заявить мне, что ребенка у нее никто не отнимет. А Джонатан… Он сказал, что у нас есть еще время, чтобы решить этот вопрос. И я согласилась. У нас действительно еще было время, чтобы решить этот вопрос.       — И вы решили его, — заключил Холмс. — Радикально. Поправьте меня, если я ошибусь. Вы затаились и признали, что леди Хильда вольна сама решать, что делать с ребенком. Вы постарались загладить обострившиеся отношения с леди Хильдой, хотя она, несомненно, не стремилась мириться с вами. И все-таки, когда ей стало нехорошо из-за ее же неосторожности — ведь она последнее время часто сбегала, чтобы посидеть у пруда… Когда ей стало нехорошо, она обратилась к вам, а не к доктору. Ей не хотелось раньше времени обнаруживать факт беременности, а любой врач бы, несомненно, это заметил. Позавчера утром она почувствовала легкое недомогание, но ближе к вечеру она уже чувствовала себя больной. И вы вызвались ее осмотреть. В первую очередь, проверить воспаленное горло, не так ли? Вы позвали ее в гостиную, потому что освещение в спальне слишком слабое. Вы заперли дверь, чтобы никто не зашел — и леди Хильда, конечно, ничего не имела против. Вы усадили ее на диван под люстру и велели ей запрокинуть голову и открыть рот. И даже продемонстрировали серебряную ложечку, которой можно было надавить на корень языка.       Я только теперь понял, к чему клонит Холмс — и мне стало очень не по себе. Хотя бы потому, что я, врач, проводивший подобную «операцию» сотни раз, никогда не думал о таком…       — Но когда леди Хильда послушалась вас, вместо ложки вы вложили ей в рот револьвер. И выстрелили, — безжалостно закончил Холмс. — А ложку уронили. И вы ведь искали ее, эту ложку. И поэтому вам пришлось прийти туда уже позже, когда тело вашей... сестры лежало в гостиной. Вы влезли туда через окно.       — Она выбила ложку у меня из рук, — бросила леди Валери. — Мне было нечем ее придержать. Я вытерла револьвер, потому что знала, что только убийцы оставляют отпечатки пальцев. Хотела найти ложку, но ее нигде не было, а я уже слышала крики. Мне пришлось бросить все, как есть, и сбегать через окно, как я и планировала. Я обошла дом, а когда все пробежали к гостиной, я проскользнула наверх. Никто меня не увидел. А потом… Потом ко мне пришел Джонатан. Он был в прострации и бросил мне обвинение. И я ничего не скрыла от него, потому что обещала, что в горе и в радости…       — В радости — это вряд ли, — отрезал Холмс. — В доме еще дежурит констебль, он заберет вас. Вам предъявят обвинение в убийстве, а вашему мужу — в соучастии. Не знаю, как в точности обстоят дела с этим в Америке, но у нас, в Англии, это виселица и каторжная тюрьма лет на пятнадцать. Один вопрос, леди… Почему вы взяли револьвер, который мистер Джонатан держал у кровати? Если бы вы взяли любой другой из пистолетов вашего мужа, он мог бы заявить, что впервые его видит.       — Он хранит их незаряженными, — отмахнулась миссис Лэнгли. — А я понятия не имею, как заряжать эти штуки.       — Спасибо, — кивнул Холмс и поднялся. — Уотсон, пригласите, пожалуйста, констебля. Нам следует немедленно отправиться за инспектором и сообщить ему, что дело закрыто.                           На следующий день, вернее, уже ближе к вечеру, мы с Холмсом сидели в нашей гостиной на Бейкер-стрит и пили бренди. Инспектор Лестрейд покинул нас сразу после обеда, хотя и сокрушался, что тоже был бы не прочь пропустить пару стаканчиков.       Но его еще ждал суперинтендант, и, должно быть, это полностью искупало его сокрушения.       Блестяще раскрытое убийство — это именно то, чего его карьере не хватало последний год.       — Вы и впрямь собираетесь заняться этой нераскрытой историей с отравлением? — спросил я у Холмса, когда за Лестрейдом захлопнулась дверь. — По-моему, это будет сложно. От улик, наверное, уже ничего не осталось.       — По крайней мере, я изучу материалы дела… И кто знает, вдруг мне удастся увидеть в них что-то, чего не увидел наш бравый инспектор? — улыбнулся мне Холмс. — Хотя, конечно, десять против одного, что дело так и останется нераскрытым.       — Но вы вовсе не потеряли хватки, — подбодрил я его. — Два дня — и головоломное убийство с бигамией раскрыто! Еще несколько дней — и все газеты будут писать только об этом! Почему же вы отказались от упоминаний вашего имени? Ведь это не являлось, как в случае с Мораном, вашим личным делом?       Холмс со вкусом отпил бренди и потянулся к персидской туфле за табаком.       — Это дело по-своему стало для меня личным, — пояснил он. — Я впервые столкнулся с подобной мерзостью, хотя история знала еще и не такие примеры. Но тут дело не в том, что в моей памяти не всплывало аналогичного случая, а в том, что я впервые в своей практике осознал, насколько важно может быть вовремя понять личные… гм… интересы. Чувства. Я видел все следы, но мною овладели сомнения, хотя нет ничего более точного, чем следы. Боюсь, что я проявил слабость, мой дорогой Уотсон. Ведь я сразу был должен понять, что дело не только в ложке. Я позволил себе сомневаться, кто убийца, хотя револьвер очевидно говорил, кто. Сам мистер Лэнгли ни за что бы не взял то оружие, которым пользуется постоянно.       — А как вы догадались, что нужно искать ответы в прошлом семьи? — полюбопытствовал я.       — Все как-то складывалось одно к одному, — задумчиво ответил Холмс. — Странноватый уклад. Я никогда не сталкивался с таким, чтобы три человека переехали из Америки в Англию, и при этом ни у кого не нашлось ни доверенной горничной, ни личного камердинера. Это навевало мысли о побеге, а значит, заранее заставляло присматриваться. Из этого проистекали и следующие умозаключения. Семья жила очень замкнуто, а между тем незамужняя женщина оказалась в интересном положении. Я должен был понять, что из этого причина, а что следствие — и это опять-таки уводило меня в прошлое. Ведь я мог бы выяснить, что у мисс Хильды уже были загадочные «исчезновения» и внезапные «племянники» — и тогда все сложилось бы иначе. Я не знал, что именно я выясню, но был уверен, что хоть что-то, но удастся узнать. И даже если бы я выяснил, что семья всегда была на виду и не было ничего подозрительного, это тоже бы был результат. В этом случае я обратил бы свой взор на то, что изменилось после их переезда. Лестрейд всегда недооценивает важность окружения и событий. Концентрировать свое внимание лишь на одном эпизоде только потому, что он имеет вид преступления — опасно. Ничто в жизни не проходит бесследно. И… Кажется, Уотсон, я задолжал вам объяснение. Вы абсолютно справедливо обвинили меня в эгоизме. У меня тоже есть к вам обвинение, но, пожалуй, несколько запоздалое.       — Ничего, — я улыбнулся. — Раз уж у нас сложилось такое дело — «дело запоздалых обвинений», то почему бы вам не сказать, чем я обидел вас? И когда?       — Когда вы сообщили мне, что мисс Морстен оказала вам честь, согласившись стать миссис Уотсон, я чувствовал отчаяние, — мой друг посмотрел в камин. — Но уместно ли мне теперь говорить вам это? Теперь, когда вы пережили утрату?       Я тоже посмотрел в огонь и помотал головой:       — Почти два года минуло, — вздох вырвался сам собой. — Теперь я могу посмотреть на это беспристрастно, Холмс. Я врач, и я заметил признаки болезни очень рано, но никто и ничто не могло бы спасти ее. Причины скоротечной чахотки до сих пор не изучены — как раз потому, что обычно не хватает времени, чтобы это изучить. Первое время я был полон решимости провести исследование, но позже, когда отпустило, понял, что это совсем не интересует меня. Я потерял и вас, и ее буквально за год, но я это пережил.       Холмс помолчал и вздохнул:       — Я знал. Майкрофт написал мне сразу, и письмо я получил спустя всего две недели. Мне очень хотелось написать вам — хотя бы выразить слова поддержки, но, как вы верно сказали, тогда не прошло и года с моей «гибели» — и это было смертельно опасно для меня. Я отправил письмо для вас Майкрофту — с той целью, чтобы он переслал вам его, если пропадет нужда пытаться сохранить мою жизнь.       — Холмс, вы!.. — я рассмеялся, но прозвучало горько. — Не стоит будить воспоминания, которые ничего, кроме боли, не принесут. Мэри была чудесным человеком, но ее больше нет, а вы — есть. Так скажите мне, ради Бога, чем я обидел вас? Тем, что переехал с Бейкер-стрит?       Мой друг помолчал, а потом улыбнулся:       — Вовсе нет. Наверное, это несправедливо по отношению к вам, но я с юности полагал, что навсегда останусь один. Тогда это не тяготило меня. Я всегда отрицал эмоции как противоположность ясности рассудка, и было естественным заранее быть готовым к тому, что работа и чистый разум станут для меня единственным смыслом существования. Однако в моей жизни внезапно и абсолютно ненавязчиво появились вы, и я сам не заметил, как привык к вам. Ваши скромные попытки следовать моему методу неизменно рождали в моем разуме блестящие идеи; ваша верность и бесстрашие позволяли мне доверять вам не только дело моей жизни, но и саму жизнь. И я не мог понять, как вы можете променять все это на эфемерное чувство любви.       Я отпил бренди и покачал головой:       — Я еще помню, как вы говорили мне, что недооценивать себя — точно так же вредно, как и переоценивать. Однако прямо сейчас вы лукавите по отношению к самому себе. Вы говорите о том, что любовь противоположна ясному рассудку, и сами же признаете, что тосковали, когда я уехал. Я тоже тосковал по жизни с вами, мне не хватало ваших метких замечаний и адреналина, которого при жизни с вами хватает с избытком. Если бы я мог совместить две жизни!.. Но Мэри появилась в моей судьбе и пропала, а чувство к вам я пронес через годы. И, надеюсь, не будет слишком грубым сказать, что даже через годы, когда вы покинули меня. Если бы я был вами, то сказал бы, что из этого следует один однозначный вывод: ясный рассудок вовсе не противоречит чувствам.       — Если бы вы были мной… — начал было Холмс, но осекся. — Простите. Я сейчас на своем месте, и, признаться, меня несколько пугает вывод, который я делаю из ваших слов.       Для меня всегда было загадкой, о чем Холмс думает. Его мысль летела вперед слишком стремительно, но, кажется, на этот раз я смутно осознавал, что мысль эта — на поверхности, и мне не хватает совсем чуть-чуть, чтобы ее уловить. Я отпил бренди еще раз, и это прояснило мой разум.       — Вы хотите сказать, что любите меня, Холмс? — это трудноуловимое признание прозвучало для меня, как бальзам на сердце.       Мой друг был сложной натурой — гордой, независимой, порой нетерпимой. Его упорное молчание и склонность к мистификации могли выводить из себя, но все же я сам не мог не признать, что он стал для меня чем-то большим. Меня вовсе не смущала и не уязвляла моя роль. Быть верным товарищем для гения — вовсе не стыдно, а искренность Холмса в очередной раз убеждала меня, что за его противоречивым характером кроется не только великий ум, но и великое сердце.       — Наверное, если я сейчас опять начну вас уверять в том, что полностью отрицаю это чувство по отношению к себе, я буду не слишком убедителен, — скептически заметил Холмс, разглядывая стакан с бренди на свет. — Мне казалось, что никогда в жизни я не был столь одинок, чем тогда, в сентябре восемьдесят восьмого. Но сейчас вы рядом, в своем старом кресле, и, признаться, один только ваш вид наполняет меня умиротворением. Просить вас продать практику тоже, несомненно, было эгоистично, но я вовсе не раскаиваюсь.       — Как раз это ничуть не огорчило меня, Холмс, — рассмеялся я. — Приключения с вами мне нравятся куда больше, чем ежедневные визиты к пациентам и бесконечные жалобы. Надеюсь, следующее дело подвернется скорее, иначе вы совсем изведетесь.       — Возможно, это не совсем так, — Холмс улыбнулся. — Я получил новый опыт, и это определенно требует изучения. Хотя, конечно, еще не всех настигла новость о том, что я вернулся и снова практикую, так что избытка страждущих пока нет.       — Вы имеете в виду ваш чувственный опыт? — поддразнил его я.       В кои веки у меня было больше прав сказать это!       — Несомненно, Уотсон, — шутливо поклонился мне Холмс. При этом он даже поленился сесть ровнее, так и полулежал на спинке кресла со стаканом и трубкой. — Вы могли бы разъяснить мне, что к чему, однако мой долг — предупредить вас, что подобные разъяснения могут караться Законом о преступлениях против личности от 1861-го года, а также Поправкой к Закону от 1885-го.       — Холмс, вы просто ходячий справочник английских законов, — рассмеялся я и вдруг осекся, сощурившись. — А о чем вообще эти законы?       — Приличные лондонцы об этом, конечно, не в курсе, — так же весело отозвался Холмс. — Но, думаю, вы и сами можете догадаться.       — Вы сами говорите, что нужно знать факты, а не строить догадки, — фыркнул я и встал.       Конечно, Холмс не любил, когда кто-либо прикасался к его знаменитому архиву, но та его часть, в которой были собраны вырезки из уголовного права, нечасто использовалась даже самим Холмсом. Он знал все это едва ли не наизусть.       Я протянул руку, выдвинул ящик и проскользил пальцами по аккуратным пометкам — годам. Для начала вытащил папку, относящуюся к 1861-му. Нужный Закон отыскался сразу, он был едва ли не единственным в этой папке. Читать сухой и канцелярский язык было непросто, но, продравшись сквозь него, я понял, о чем говорит Холмс, и почувствовал, что у меня дрожат руки. Я вернул папку на место и так же быстро отыскал вторую, за 1885-й. А дочитав, только слабо ляпнул:       — Это безумие, Холмс. Никакое медицинское освидетельствование не даст четкого ответа.       Мой друг улыбнулся:       — Не представляю, чтобы Лестрейд пришел сюда с таким обвинением.       Попытка представить себе инспектора Лестрейда с таким заявлением сразу привела меня в чувство, и я фыркнул:       — Обычно это вы меня обвиняете в излишнем воображении. Но, Холмс… Не могу поверить, что вы говорите мне все это!       — Если вам неприятна эта тема, давайте забудем, — спокойно согласился мой друг. — И вы сможете с чистой совестью решить, что за меня говорит мой стакан с бренди.       — Нет, я не об этом… — запнулся я.       Мне не хотелось проявить грубость и недальновидность, но я был просто ошеломлен и не находил в себе сил обдумать, к чему привел нас неловкий разговор о былых обидах.       Холмс вздохнул. От его веселости не осталось и следа, и он произнес, не глядя на меня:       — Можете поверить мне, Уотсон, я растерян ничуть не менее, чем вы. Однако чувства никогда не были моей сильной стороной, и я могу безо всякого лукавства сказать вам, что из всех на свете людей только вы вызываете у меня такой отклик. И до сегодняшнего дня даже этого я не понимал. И все же, чистая логика требует прямого подхода. Кроме всего прочего, вы — единственный, кому я могу это сказать. И все-таки, если мои слова неприятны вам, я еще раз предложу вам просто забыть об этом. Не сомневаюсь, вы отлично знаете меня, и знаете и то, что ваш отказ не станет для меня трагедией. Главным в моей жизни всегда была и будет работа, и достаточно одного вашего слова, чтобы все осталось, как было прежде.       Мне казалось, что я готов шагнуть в ледяной омут. А с другой стороны, меня не покидало чувство, что все уже было решено давным-давно, и, возможно, даже не мной.       И дело тут было вовсе не в том, что ничто уже не будет, как прежде. И не в том, что меня пугало будущее. И тем более я не боялся никаких безумных обвинений со стороны общества и английского закона.       Напротив, я был уверен, что моя жизнь будет интересной и яркой, как это было всегда рядом с моим другом. Знал я и то, что Холмс — с его методичным подходом — найдет способ уложить любое безумие в понятные рамки.       Но Холмс… Он сейчас действительно растерян, и мне предстояло стать для него той ариадновой нитью, которая позволит не сбиться с пути в чудовищном нагромождении того, что зовется простыми человеческими чувствами. И если для него эта сторона жизни всегда оставалась скрытой завесой, то мне все-таки было немножечко проще.       И я улыбнулся:       — Вы напрасно надеетесь, что я откажусь. В конце концов, мы с вами прошли через такие испытания, какие нечасто встречают на пути даже законные супруги. Что же касается… подробностей, то мне вы можете доверять, я все-таки врач.       Мне показалось, что Холмс неверяще покачивает головой, но парой мгновений спустя это был все тот же уверенный в себе логик.       — Я никогда не сомневался в вас, Уотсон, — произнес он спокойно и куда мягче добавил: — Вернее, так: я никогда не сомневался в вас, Джон. И поскольку жизнь заводила меня в самые забытые миром закоулки Лондона, я, наверное, должен добавить еще и то, что пусть вас не беспокоят подробности. Так же, как меня не беспокоят мнение большинства и общепризнанные социальные роли.       Я немного подумал и уточнил:       — Это вы так завуалированно сообщаете мне, что готовы… вести дамскую партию?       Холмс неожиданно рассмеялся:       — Это общепризнанная роль, если вы не заметили. Конечно, вам так будет проще, вы же были женаты. Я же начинаю эту страницу жизни с чистого листа.       На миг мне показалось нелепым то, что мы это обсуждаем «на берегу», как будто это необходимость, и я — не без внутреннего сопротивления — возразил:       — Холмс… Шерлок, если вы не хотите… Если вам кажется, что близость — это лишнее, вы вольны отказаться. Вы не станете мне менее дороги.       Мой друг допил бренди и сразу потянулся налить себе еще. И когда он поднял взгляд, оказалось, что его глаза поблескивают, как тогда, когда придумал эффектный ход для разрешения сложной загадки.       — Дорогой Джон, — произнес он шутливо-торжественно, — вы недостаточно овладели моим методом. Если бы я, оценивая перспективы, счел, что эта часть жизни не привлекает меня, я бы не завел о ней разговор. Было бы достаточно признать, что я люблю вас, как брата. Не Майкрофта, конечно, а другого брата... Но именно эта весьма ощутимая разница заставляет…       Он запнулся и замолчал. Его самоуверенный вид несколько поблек.       — Я недостаточно овладел вашим методом, но кое-чем я все-таки овладеть способен! — брякнул я и невольно покраснел. — Простите, я не это хотел сказать.       Холмс первым преодолел замешательство и улыбнулся мне:       — Если только вы поддерживаете мой, несомненно, нелогичный, но искренний порыв, то мы устроим жизнь самым приятным образом. По крайней мере, я надеюсь на это. Я больше не позволю себе потерять исключительное право на вас, как это случилось в восемьдесят восьмом. Мы с вами совсем недавно видели, как слова брачного обета могут быть истолкованы причудливо и превратно, но в моем понимании «в горе и в радости» — это именно то, как можно охарактеризовать жизнь рядом с вами, Джон. А еще, — он знакомо сощурился, — я знаю, что на почве страсти и желания совершались тысячи и тысячи преступлений. Не может же быть, что это все было зря?       — Спорить не буду, хотя никогда не тяготел к преступлениям, — фыркнул я и улыбнулся ему. — Брачный обет приносят не в церкви, его высекают в душе. И я имею честь предложить вам провести эту ночь в моей спальне. К тому же, из вашей спальни сегодня днем немилосердно воняло карболкой.       — Я открыл окно, когда закончил эксперимент, — задумчиво ответил Холмс. — Но я соглашаюсь не поэтому. Добрый, верный Джон! Мне следует сказать, что я отвечаю согласием?       — Нет, будет довольно того, что мы перенесем этот замечательный графин и табак ко мне, — я поймал его взгляд. — А утром сообщим миссис Хадсон, что меня мучает ревматизм, а потому мне непременно нужна широкая и жесткая кровать. По крайней мере, это первая моя рекомендация тем, кто страдает.                           Я проснулся от стука в дверь. Первым порывом было потянуться к прикроватному столику за револьвером, но Холмс сонно пробормотал:       — Миссис Хадсон в домашних туфлях. Должно быть, ее тоже разбудили.       — Миссис Хадсон? — громко и хрипло воскликнул я.       — Мистер Уотсон, — раздался обеспокоенный голос нашей домохозяйки. — Мистер Холмс не отвечает на стук, а к нему пришел посетитель. Странный мужчина, но одет очень дорого. Я подумала, что, может быть, вы посидите с ним в гостиной, пока мистер Холмс не вернется? Или мне попросить его карточку?..       Холмс сразу же встрепенулся у меня под боком и прошептал:       — Пусть подождет в гостиной. Выйдем по очереди. Никто не заметит.       — Пусть подождет в гостиной, я сейчас спущусь, — громко сказал я. — Не выпускайте его, миссис Хадсон, Холмс нам этого не простит.       — Я предложу ему чай, — пообещала домохозяйка — и я услышал ее тяжелые шаги на лестнице.       — Одевайтесь, Джон, — Холмс выскользнул из-под слишком узкого для двоих одеяла и бросился к столу в чем мать родила. — Где мой халат? Вода в тазу холодная, но побриться нам хватит. Кстати, вам не мешает щетина? Моя щетина?       — Шерлок, — я зевнул и улыбнулся. — Мне мешает только то, что вы шлепаете голыми пятками по полу. Ночи еще холодные. Что же до вашей щетины, то это вообще не имеет значения. Вот если бы у вас была борода, как у Альберта Эдуарда…       — Могу приклеить, — хмыкнул Холмс, но веселый тон явно не соответствовал его настроению. — Поторопитесь, пожалуйста, чтобы наш посетитель не сбежал. Мне катастрофически не хватает работы.       Я с трудом заставил себя подняться и натянуть штаны и ботинки. Рубашка была несвежая, и, закопавшись в шкафу, я несколько уязвленно бросил:       — Если бы я не знал вас, Шерлок, то был бы огорчен, что вы так сбегаете после первой «брачной ночи».       — Брачную ночь мы можем устроить когда угодно, даже днем, — он поспешно влез в рукава найденного халата. — А интересное дело — нет. «Странный» — это хорошо, это многообещающе.       Он внезапно замер и даже приостановился.       — Наверное, я опять вас обижаю, Уотсон, — вздохнул он. — Вы вчера были на высоте. Мне еще предстоит это обдумать, но пока…       — Пока вас занимает возможная новая загадка, — снисходительно отозвался я. Чистая рубашка нашлась и была удобной. — Бог с вами, спускайтесь первым. Я приду через несколько минут со всей возможной невозмутимостью.       — Сегодня вы тоже на высоте, — рассеянно откликнулся Холмс. — Приходите побыстрее, вам наверняка тоже будет интересно услышать рассказ нашего гостя.       Я кивнул и, уже не торопясь, умылся и закончил туалет. Новый день обещал быть интересным. А еще я окончательно признал, что мой друг, мой Шерлок — не призрак и не фантом. И прикасаться к нему хотелось не только для того, чтобы в этом убедиться.