DID I CROSS THE LINE? / Я перешёл черту?

      Стоя в небольшом кабинете, выделенном ему для ожидания, Малфой вновь и вновь прокручивал в памяти события сегодняшнего дня: обычное утро, стандартный обед и насыщенный событиями вечер, который оставил в сознании гнетущий осадок.       Казалось, они подготовились ко всему — знали врага в лицо, ожидали, что ситуация может обостриться, однако реальность оказалась куда беспощаднее, чем любой сценарий, представленный в их предположениях.       Достаточно было прибыть на место происшествия, чтобы ощутить холодный ужас, пробирающий до самых костей. Антипаррационный барьер, установленный вокруг точки вызова, давил на магическое восприятие, словно предупреждая о том, что внутри их ждёт нечто ужасное. Он охватывал не только территорию здания, но и создавал купол над ней, отрезая всякий путь к отступлению.       Дом, указанный в обращении, оказался разрушенной, заброшенной хижиной. Она стояла здесь, по-видимому, десятилетиями, подёрнутая налётом времени и забвения. Только детали говорили о новом происшествии: свежие следы на пыльной земле у входа и глубокие трещины на стенах, будто здание сопротивлялось злой магии, пронзившей его насквозь. Это место, казалось, застыло в отчаянии, вобрав в себя боль последних обитателей.       Неизменным в этом вызове осталось лишь количество пострадавших: взрослая ведьма и девочка лет одиннадцати. Драко и Гарри нашли их в гостиной, что теперь своим видом больше напоминала арену жестокой казни.       Пыль, густым слоем покрывавшая пол, превратилась в холст, на котором отразилась вся картина ужасающего сражения. Следы борьбы пересекались с разбитыми осколками зеркал и стеклянных фасадов шкафов, словно хаотичный рисунок насилия. Женщина, кажется, пережила нескончаемую пытку: её тело швыряли о стены и ломали об мебель, а кровь, растёкшаяся по полу и стенам, покрывала каждый уцелевший уголок комнаты. Красные брызги казались зловещей меткой, свидетельствующей о жестокости тех, кто устроил эту бойню.       Увиденное ошеломляло. Малфой стоял рядом с Поттером, чувствуя, как гнетущий груз происходящего давит на грудь. Они оба знали: те, кто совершил эту показательную казнь, наслаждались своей безнаказанностью. Это была не просто жестокость, а методичное, почти хладнокровное уничтожение, в котором они упивались своей силой. Женщина была для них лишь игрушкой, а её боль — топливом для их безумия.       Но девочка… девочка в этом хаосе казалась пугающе спокойной. Она сидела рядом с телом матери, едва касаясь её спутанных от крови волос. Её тонкие пальцы осторожно расчёсывали их, как будто в этом простом движении были заключены вся её любовь и прощание. Она не плакала и не кричала, только её хрупкие плечи выдавали слабое содрогание.       Драко едва сдержал дрожь в руке, когда поднял в воздух заряженное зельем оружие. Его пальцы слегка онемели на кончиках, отражая внутреннюю борьбу. Девочка не осознавала, что происходит. Она продолжала свои механические движения, пока звук спуска курка не заставил её вздрогнуть. В следующее мгновение её глаза закрылись, и она обмякла, погрузившись в глубокий сон.       Поднимая её хрупкое тело на руки, Малфой чувствовал, как тяжесть событий впивается в его сознание. Лёгкость маленькой фигурки казалась обманчивой, ведь в этом ребёнке теперь были сосредоточены вся боль и несправедливость того, что они увидели. Он пытался убедить себя, что всё не напрасно, что их работа имеет значение, а старания принесут пользу, вот только что-то внутри сопротивлялось, тёмным эхом отзываясь на всё, что происходило.       Когда Драко передавал Поттеру зелье для взрыва, его пальцы тревожно сжимались на заколдованной броши Грейнджер, превращённой в портал к секретному убежищу, организованному Мунго. Этот небольшой, почти ничем не примечательный предмет казался ему единственным связующим звеном с чем-то правильным и надёжным посреди текущего хаоса, но даже её тихая, магическая сила, которая перенесла его в безопасные стены, не смогла заглушить гул мыслей, терзающих его тогда и продолжающих мучить его сейчас.       Он ожидал вердикта уже долгих два часа, пребывая в мучительном неведении. Мысли бесконечно кружились в голове, превращаясь в нескончаемый поток сомнений: получилось ли оставшимся на месте имитировать взрыв с помощью его зелья? Что происходит там сейчас? И, наконец, самое важное — спасёт ли девочку их план?       Каждый из этих вопросов впивался в сознание как осколок разбитого стекла, не давая покоя. Малфой ходил по комнате из угла в угол, словно запертый в клетку зверь, сдерживая рвущиеся наружу эмоции. Его шаги становились всё быстрее, а пальцы иногда нервно касались пряжки мантии или волос, будто эти жесты могли принести хоть какое-то облегчение.       Сердце гулко билось, и, казалось, что воздух в комнате становится всё более вязким, словно сам мир вокруг замедляется, теряя краски. Он ненавидел это состояние — беспомощность, отсутствие контроля над ситуацией, неизвестность.       Его напряжённое ожидание продолжалось до тех пор, пока дверь внезапно не распахнулась. Шум в коридоре, тяжёлые шаги, и вот перед ним стояла Гермиона. Она выглядела вымотанной до предела: на лице следы усталости, щёки испачканы сажей, волосы растрёпаны, однако в её карих глазах блестел лёгкий свет, а губы тронула уставшая, но тёплая улыбка.       Этого было достаточно, чтобы воздух вокруг вдруг стал легче, а сердце перестало сжиматься от тревоги. Его взгляд быстро пробежался по ней, как будто проверяя, цела ли Грейнджер, и лишь после этого Драко выдохнул, позволяя себе немного расслабиться.       — Получилось? — слова сорвались с его губ раньше, чем он успел задуматься, однако Малфой не мог сдержаться.       — Получилось! — выдохнула она, быстро запирая за собой дверь. Её плечи слегка приподнялись от напряжения, но глаза блестели от облегчения. — Как здесь дела?       — Я всё ещё жду, — ответил он, и его голос глухо прозвучал: — Они уже два часа над ней колдуют и не говорят ни слова.       Драко неосознанно провёл рукой по столу, а затем облокотился на его край, пытаясь удержать контроль над собственными эмоциями. Его взгляд задержался на ней.       Гермиона выглядела измождённой, однако её уверенность была почти осязаемой.       — Малфой, ты же знаешь силу этого зелья, — мягко напомнила она, делая шаг ближе. Её ладонь легла на его плечо, передавая едва ощутимое тепло. — Сам ведь его готовил. Дай целителям больше времени.       Он опустил голову, выдыхая сквозь сжатые зубы.       — Да, знаю… но всё равно… — его голос дрогнул. Малфой сжал переносицу кончиками пальцев, закрыв уставшие глаза. — мне просто нужно понять, что всё, что мы делаем — не зря.       Её рука слегка сжала его плечо, и это едва заметное движение заставило Драко замереть.       — Конечно, не зря, — уверенно произнесла Грейнджер. — Мы же пробовали на мне — всё сработает.       Её карие глаза смотрели прямо на него, разбивая все тревожные сомнения. В этом взгляде было столько решимости, что на мгновение его собственное напряжение ослабло.       — Грейнджер, — его губы дрогнули в слабой улыбке. — ты знаешь, что твоим оптимизмом можно заряжать людей?       — Да? Тогда зарядись, — с лёгкой, однако тёплой улыбкой она протянула руку, поднося её к его груди.       Он замер. Этот жест, простой и уверенный, был слишком личным, но в нём не было ни намёка на колебания. Драко ощутил лёгкое тепло её ладони рядом с сердцем, и это прикосновение словно ток разлилось по всему телу, вынуждая его поддаться, поэтому, особо не раздумывая о последствиях, он просто крепко сжал её руку, переплетая их пальцы.       — Кстати, твоё второе зелье оказалось настолько мощным, что создало трещину в барьере, — тихо заметила Гермиона, присаживаясь рядом с ним, на край стола. Она мягко провела пальцем по его костяшкам, и её прикосновение было таким же обнадёживающим, как и голос.       — Как прошло всё остальное? — Малфой не мог оторваться от согревающего руку тепла. Это простое касание удивительным образом успокаивало бурю в его голове, позволяя тревоге немного отступить.       — Сначала казалось, что всё идёт наперекосяк, — Грейнджер нахмурилась, вспоминая события вечера: её голос стал чуть ниже, наполняясь напряжением. — Они закрыли вас под куполом, и антиапаррационный барьер не давал вам выйти. Мы же не могли аппарировать внутрь. Пэнси уже предлагала звать подкрепление и разбивать барьер, однако в этот момент на галеон пришло сообщение из Мунго о том, что ты доставил ребёнка. — Она сделала паузу, глубоко вздохнула и продолжила, а её губы тронула слабая улыбка: — Буквально через несколько секунд раздался взрыв. Правда, Гарри не ожидал такой силы и получил несколько царапин, но зато теперь Паркинсон с ним разговаривает.       Он усмехнулся, легко представляя эту сцену.       Пэнси весь день морозила Поттера, обиженная на то, что он буквально спихнул ей Маклаггена, и она была вынуждена разбираться с последствиями, которые, в принципе, сама и организовала, однако стоило Мальчику-Который-Выжил пострадать ещё раз, как все обиды ушли на второй план.       Драко мельком подумал о том, насколько странны отношения между людьми, насколько они порой нелогичны, но при этом просты. Ему стало любопытно, будет ли когда-нибудь у него в жизни что-то похожее — такое же сильное, временами противоречивое, однако искреннее и настоящее.       Эта мысль цепко ухватилась за край его сознания, но её разрушил звук внезапно распахнувшейся двери, за которой оказался целитель.       — Мисс Грейнджер, мистер Малфой, — коротко кивнул он, наблюдая, как они одновременно поднимаются на ноги, почему-то не разнимая переплетённых рук. — рад видеть вас в добром здравии!       Малфой почувствовал, как его пальцы непроизвольно сжались вокруг её ладони ещё крепче. Ему хотелось думать, что этот жест был простым рефлексом, однако он знал, что, скорее всего, это не так.       Целитель, едва заметно улыбнувшись, формальным тоном продолжил:       — Не буду тянуть и сразу сообщу хорошие новости. Девочка пришла в себя после применения Обливиэйта на воспоминание о наложении Империуса. Остальные фрагменты сегодняшнего дня мы собрали для Омута Памяти и передали мистеру Поттеру — он сейчас находится в перевязочном отделении. Девочка жива и относительно здорова. Полученные психологические травмы мы будем лечить зельями, и, как только справимся с ними, пациентку можно будет выписать.       Мир вокруг них застыл. Драко и Гермиона не могли отвести глаз от колдомедика, ловя каждое его слово. Всё, через что они прошли, всё, что поставили на карту, наконец обрело смысл. Девочка жива.       Целитель, не дождавшись их ответа, коротко кивнул и, попрощавшись, вышел, оставив за собой тишину, а они так и остались стоять посреди кабинета, не размыкая рук, как будто боялись, что любое движение нарушит эту хрупкую картинку реальности. Только спустя несколько долгих мгновений их взгляды встретились.       В её шоколадных глазах Малфой прочитал то же, что чувствовал он сам: неверие, ошеломление и, наконец, облегчение.       — У нас получилось? — неверяще произнёс он, и казалось, что этот вопрос одновременно прозвучал в сознании их обоих.       Она пришла в себя первой. Её восторг прорвался неожиданно — пронзительный, почти детский писк радости слетел с её губ, и, прежде чем он успел что-то сказать, Грейнджер бросилась к нему, обвивая руками его шею.       Драко замер лишь на долю секунды, а затем его руки поднялись сами собой, по наитию заключая её в тёплые, до боли крепкие объятия. Он склонился к плечу Гермионы, прижимаясь и вдыхая аромат её спутанных волос, перемешанный с запахом дыма и пыли, и это ощущение опьяняло, наполняя его новой, почти пугающей энергией.       Внутри него разливалось странное, обжигающее тепло, которое Малфой не мог сравнить ни с чем знакомым. Оно вытесняло все его сомнения, оставляя только лёгкость, граничащую с эйфорией, и радость.       За один короткий миг всё остальное стало неважным. Остались только они, их переплетённые руки и ощущение, что каждая бессонная ночь, каждая минута работы были не напрасны.       Драко и Гермиона едва дышали, словно каждый вдох был последним, а тепло друг друга стало единственной реальностью, удерживающей их в этом моменте, и казалось, что пространство вокруг растворилось и исчезло, оставив только их двоих в этом странном танце близости и нерешительности.       Он чувствовал, как она сжимала пальцы в его волосах, будто боялась, что если отпустит, этот момент рассыплется как хрупкая иллюзия. Её дыхание было неровным, сбивчивым, словно Грейнджер только что совершила длинную, изматывающую пробежку, а Малфой пытался справиться с нарастающим потоком эмоций, но всё казалось напрасным. Его мысли метались, сталкиваясь друг с другом, и, в конце концов, он решил, что сказать что-нибудь — это лучше, чем дать моменту взять над ним верх.       Драко слегка отклонился назад, чтобы посмотреть ей в глаза — карие, тёплые как отблески костра в тёмной ночи, они манили его в своё гипнотическое пламя. В этом взгляде было всё: её сила, её хрупкость, её невыразимое доверие. Он уже собирался озвучить слова благодарности, которые давно крутились у него в голове, так и не найдя выхода, однако в тот момент, когда Малфой уже открыл рот, чтобы заговорить, она внезапно повернулась к нему.       Её движение было неожиданным, порывистым как трепет крыльев, готовых сорваться в полёт. Гермиона, кажется, хотела оставить лёгкий, почти невесомый поцелуй на его щеке — благодарность, не требующая слов — но они оба не рассчитали расстояние, и мир застыл, безмолвно подчиняясь совершённой оплошности.       Их губы встретились.       Они сомкнулись в случайном, однако всепоглощающем касании, которое выбило их обоих из реальности. В первую секунду произошедшее показалось просто ошибкой, нелепым пересечением траекторий, сбоем в привычном порядке вещей, но в этом столкновении, таком внезапном и необдуманном, оказалось гораздо больше чувств, чем он мог когда-либо предположить.       Драко даже не сразу понял, что произошло. Мгновение застыло, будто время решило дать им передышку, чтобы осознать масштаб случившегося. Вселенная, которую он удерживал в строго очерченных рамках, рухнула, не выдержав веса одного-единственного касания.       Её губы оказались тёплыми, мягкими и до странного невинными, однако в этом мимолётном прикосновении было больше силы, чем Малфой мог представить. Оно лишило Драко равновесия, обнажив всю глубину его собственной уязвимости. Этот случайный поцелуй не просто застал Малфоя врасплох: он перевернул с ног на голову привычный порядок, стерев границы реальности.       Остались только они — два человека, два сердцебиения, соединённые этим странным, пугающим и восхитительным моментом.       Мир вокруг испарился. Звуки, запахи, холодный воздух комнаты — всё растворилось, оставив лишь ощущение её губ, и всё, что он так долго считал своей бронёй — способность сдерживать эмоции, не позволять чувствам брать верх, — теперь ломалось, обнажая его душу перед этим моментом.       Касание их губ было обжигающим как вспышка молнии, пробежавшей по каждой клетке его тела. Оно накрыло Малфоя волной, унося все остатки контроля, словно море, смывающее грань между берегом и океаном. В этом случайном, но неизбежном столкновении переплелось всё: порывистость, привычная Гермионе; его собственное сопротивление; невысказанные слова и тайные взгляды, которых они оба так долго избегали.       Всё, что Драко пытался подавить — эмоции, мысли, желания — сорвалось с цепи, разрушив стены, которые он годами возводил вокруг себя. Этот миг был слишком сильным, чтобы оставаться просто ошибкой — этот момент стал воплощением всех чувств, что копились внутри, ожидая, когда же им позволят вырваться на свободу.       Малфой ощущал близость Грейнджер с пугающей остротой: её руки, сжимающие его плечи; мягкие локоны, касающиеся его шеи, и губы, которые клеймили Драко своим несмываемым отпечатком. Это всё оказалось до боли искренним и реальным — таким, отчего его сердце замирало, а в следующее мгновение пускалось в бешеный галоп, однако в следующую секунду он почувствовал, как её тело напряглось.       Она резко вдохнула, и этот звук пробился сквозь туман мыслей Малфоя, возвращая к реальности. Её пальцы, которые ещё мгновение назад, казалось, растворились в нём, слегка дрогнули, а руки скользнули к его груди, собираясь оттолкнуть. Её губы, всё ещё близкие, но уже начинавшие дрожать, выдавали ощущение страха, растерянности, и это движение, едва заметное, было для него громче любых слов. Грейнджер пыталась уйти, однако её нерешительность и борьба отражались в каждом жесте.       Драко замер, осознавая её растерянность, но не позволил моменту полностью ускользнуть от них. Его ладонь плавно коснулась щеки Гермионы, а пальцы аккуратно убрали выбившуюся прядь волос, оставляя за собой ощущение почти иллюзорной нежности. Он заправил локон за ухо, и это движение, простое и одновременно почти интимное, было пропитано лаской, которую Малфой даже не пытался скрыть.       Он наклонился ближе, не торопясь и позволяя ей почувствовать, что она в любой момент может остановить его. Его взгляд, глубокий и сосредоточенный, говорил без слов: выбор остаётся за ней, и Драко примет любое её решение, однако Гермиона не сделала ни шага назад.       Её дыхание дрогнуло, смешиваясь с его в горячем, сбивчивом ритме, как будто они оба пытались удержаться на краю реальности, готовой рухнуть, а когда он склонился ближе, и его губы вновь нашли её, это больше не было случайностью. Это был его осознанный выбор — поступок, за которым стояло всё, что Малфой до сих пор боялся в себе признать.       Поцелуй оказался мягким, осторожным, словно он боялся спугнуть её или нарушить хрупкое равновесие, однако в то же время в нём чувствовалась сила — глубоко спрятанная, но непреодолимая. Это прикосновение губ рассказывало всё, что слова выразить попросту не могли — его напряжение, его страх, его желание быть с ней именно здесь и сейчас.       Своими губами Драко осторожно нащупывал ответ на незаданный вопрос, который он даже не был уверен, что получит, и в этом движении было всё: его тщательно скрытые реакции; напряжение, нарастающее между ними; даже отчаянная потребность выразить то, что Малфой так долго запрещал себе испытывать.       На этот раз она не отстранилась. Её напряжённое тело медленно смягчилось, будто она сдавалась под силой момента, позволяя себе быть уязвимой. Руки, до этого просто лежавшие на его плечах, теперь начали двигаться, пальцы слабо сжимались, не отталкивая, а наоборот, притягивая его ближе, словно боясь потерять эту хрупкую связь.       Её губы, такие мягкие и тёплые, медленно начали отвечать на поцелуй. Они дрожали, будто от полной неуверенности или внутренней борьбы, однако в этом ответе было столько искренности, что он почувствовал, как что-то обжигающее и нежное одновременно растекается по его груди. Казалось, что сама Грейнджер ещё не до конца верила в то, что делает, но её нерешительность лишь усиливала глубину момента.       Его сердце билось так яростно, что Драко почти слышал его гул в ушах, словно каждый удар стремился прорваться сквозь грудную клетку. Поцелуй на самом деле длился всего несколько мгновений, однако время успело потерять значение. В их коротком касании губ, как будто в бездонной вселенной, поместилось всё: невысказанные слова; взгляды, от которых они отводили глаза; чувства, которые боялись признать.       Это прикосновение оказалось честнее всего, что они когда-либо могли бы сказать друг другу. Оно стёрло все границы, разрушило стены, что он выстраивал вокруг себя, и оставило его оголённым перед правдой, которую Малфой больше не мог игнорировать. В их поцелуе была сила, которой он не мог противостоять, и нежность, которую Драко не знал, что способен ощутить.       Когда она медленно отстранилась, её взгляд, полный смятения, встретился с его. Карие глаза, широко распахнутые, блестели тревогой, удивлением и чем-то ещё, что трудно было уловить. В их глубине мелькал отблеск паники, словно Гермиона не могла до конца осознать произошедшее, будто сама реальность её восприятия внезапно пошатнулась.       Тонкие пальцы её руки взметнулись к губам, но остановились на полпути, замерев в нерешительности. Этот жест, словно она хотела стереть след случившегося, однако не находила в себе сил, казался таким уязвимым, что у него защемило в груди. Он видел в её взгляде борьбу между желанием отрицать этот миг и страхом потерять его.       Малфой замер, будто любой его неверный жест мог разрушить то, что сейчас произошло. Он не сводил взгляда с её лица, жадно улавливая каждую мельчайшую эмоцию. Смятение Гермионы, казалось, перетекало в него самого, делая момент ещё более хрупким и напряжённым, но в её глазах Драко не нашёл ни злости, ни осуждения, которых он ожидал больше всего.       Вместо этого там было что-то другое — неуверенность, настороженность, смешанная с едва уловимой просьбой. Этот взгляд, такой ранимый и открытый, застал его врасплох, наверное, сильнее самого поцелуя. Малфой чувствовал, что Грейнджер, сама того не понимая, ждала от него чего-то — слов, движения, ответа, способного развеять её сомнения.       Именно в этот момент он понял: произошедшее не было случайностью. Это было неизбежностью, которая рано или поздно случилась бы, а они оба сопротивлялись дольше, чем готовы были признать.       Драко чувствовал, как их сердца, наверняка бьющиеся в унисон, создают невидимую, однако почти осязаемую связь. Этот момент казался ему хрупким как тонкий лёд под ногами, но вместе с тем — непоколебимо правильным.       Когда она сделала неуверенное движение в сторону, наверное, собираясь уйти, что-то внутри него напряглось, и он едва удержался от порыва схватить её за руку, остановить, не позволить исчезнуть, однако Гермиона замерла.       Словно почувствовав его колебания, она на мгновение задержалась, а затем осторожно протянула к нему руку. Её пальцы слегка подрагивали, но в этом движении было её решение, которое Малфой каким-то образом понял без слов.       — Прости, я… я случайно, — голос Гермионы был тихим, сбивчивым, будто каждый звук давался ей с трудом. Её тонкие пальцы, взметнувшись вверх, запутались в волнистых прядях, словно этот жест мог скрыть её смущение или помочь собрать мысли. Грейнджер избегала взгляда Драко, и это неловкое движение будто ставило невидимую стену между ними.       Он нахмурился, смотря на неё. Её извинение — это робкое «случайно» — прозвучало для него невыносимо неправильно. Его взгляд стал тяжелее, словно Драко пытался пробиться через её растерянность и увидеть правду.       Она действительно считала, что должна извиняться, но за что? За то, что он, сам не сдержавшись, поддался своим эмоциям? За то, что он, а не она, нарушил этот тонкий баланс между ними?       Это предположение резануло гораздо сильнее, чем Малфой ожидал. Гермиона думала, что это ошибка, однако для него это был момент истины, и он знал, что не мог оставить её в этом заблуждении, ведь Драко ни о чём не жалел.       Ни на миг.       Он сделал шаг вперёд. Его взгляд стал глубже, и в нём появилась решимость, которая заполнила его всего, вытесняя жалкие остатки сомнений.       — Гермиона… — прозвучавший голос был низким, тёплым, почти нежным. Малфой хотел сказать ей, что ей не за что извиняться, что он не отступит, но не успел.       Внезапный крик прорезал тишину, вернув их обратно в реальность.       — Гермиона! — голос Поттера нарушил то мгновение, ворвавшись в кабинет вместе с ним самим.       Он распахнул дверь настолько резко, что стул, стоящий у стены, с грохотом упал. Его лицо было перекошено от тревоги, дыхание сбивалось.       — Твой отец! — выпалил Гарри, и в следующее мгновение она побледнела. Цвет её лица стал белее больничных стен, а глаза расширились от страха.       — Папа? — её голос прозвучал сдавленно, почти шёпотом, как будто сама мысль о том, что с её отцом могло что-то случиться, уже парализовала её.       — Быстрее, Гермиона, быстрее! — Поттер сорвался на крик: в его словах слышались отчаяние и настойчивость.       Грейнджер резко метнулась к нему — её шаги были быстрыми и прерывистыми, однако, достигнув порога, она внезапно остановилась. Её плечи напряглись, и Гермиона обернулась, словно невидимая сила удерживала её в этой комнате, и взгляд, полный чего-то неуловимого, остановился на Драко.       На какое-то мгновение между ними повисла странная тишина, заполненная безмолвием всего, что они не успели озвучить.       — Поговорим завтра, хорошо? — тихо произнесла она: её голос дрогнул, но в нём слышалась просьба.       Он молча кивнул, удерживая на ней взгляд чуть дольше, чем нужно. Её глаза блеснули чем-то, что он не успел понять, прежде чем Грейнджер исчезла за дверью, оставив за собой лишь едва ощутимый аромат.       Малфой остался один, охваченный бурей из трёх мощных, противоречивых чувств: страха, радости и неверия.       Страх был самым мучительным. Он не знал, что могло случиться с отцом Гермионы, однако видел, как её лицо исказилось от тревоги, как голос дрогнул при одном упоминании о родителе. Драко помнил, как трудно ей давались разговоры на эту тему, как она всегда старалась обходить её, словно опасаясь, что слова разбудят скрытую боль. Теперь его собственное беспокойство смешалось с её, усиливаясь от неизвестности. Ему оставалось только ждать новостей, цепляясь за мысль, что, вероятно, он сможет быть полезен, если потребуется его помощь.       Радость, в отличие от страха, была более понятной. Они одержали свою первую настоящую победу над Пожирателями — крошечную, однако всё же значимую. Девочка была спасена, план сработал, и они доказали себе, что способны бороться, а Малфой внёс свою лепту, и это наполняло его гордостью. Когда-то ему казалось немыслимым перейти на другую сторону и противопоставить себя прошлому, но теперь он понимал, что это лишь начало, а вот чувство неверия оказалось самым острым, почти болезненным.       Поцелуй — случайный и всепоглощающий — оказался настолько естественным, что Драко едва мог поверить, что он произошёл на самом деле. Этот миг перевернул его сознание, стирая границы между тем, что было, и тем, что он позволил себе почувствовать.       Малфой закрыл глаза и устало откинул голову назад, пытаясь найти в хаосе мыслей хоть какую-то точку опоры, однако всё, что он понял — это то, что этот момент изменил всё.       Он знал, что, позволив себе один раз поддаться этому чувству, уже не сможет остановиться. До этого ему хватало просто быть рядом с ней: наблюдать, как Гермиона смеётся или злится, как хмурится, перечитывая бесчисленные кипы бумаг. Драко не особо задумывался, почему её эмоции так задевают его, но он хорошо помнил день, когда впервые увидел её страх — страх такой глубокий, что, казалось, он сам почувствовал её боль в своей груди.       В тот момент что-то в нём надломилось, будто старый, однако исправно работающий механизм всё же дал трещину, выпуская на волю желание защитить её, спрятать от всего, что могло причинить ей боль, и это желание было настолько сильным, что он едва справлялся с ним.       Сначала Малфой пытался списать это на привычку, ведь они — напарники, и обязаны заботиться друг о друге, а потом пытался найти объяснение в простом интересе общения, но и эти попытки были жалким оправданием. Чем больше он размышлял, тем яснее становилось: это чувство не укладывалось ни в одну привычную для него категорию. Оно не походило на его дружбу с Паркинсон или Забини — это было что-то другое: глубокое, противоречивое и неизбежное, а сегодняшний день разрушил всё.       Объяснение, которое она уже дала произошедшему, звучало как нелепая попытка упростить то, что стало для Драко по-настоящему переломным моментом. Этот непреднамеренный поцелуй разбил вдребезги все его оправдания и стёр тщательно возведённые барьеры, за которыми он так долго прятался.       В одно короткое мгновение для него всё стало кристально ясным. Это чувство, которое Малфой пытался игнорировать и отбрасывать как нечто несущественное, оказалось сильнее любых его доводов. Он больше не мог убеждать себя, что их встречи — лишь рабочая необходимость, что его внимание к Гермионе — только профессиональная привязанность. Этот момент стал подтверждением того, что он тянулся к ней не из-за долга и не ради общих целей, а потому, что Грейнджер стала для него чем-то большим. Гораздо большим.       Ему нравилось работать с ней — не просто потому, что она была умелым напарником. Ему хотелось проводить с ней время вне работы — не из-за друзей и не ради общих дел. Малфой тянулся к ней сам, и теперь все придуманные ранее оправдания рассыпались в прах, превращаясь в бессмысленный шум, который стих под одним-единственным прикосновением её губ.       Драко понял, что бежать от этого чувства уже невозможно. Оно пустило корни глубоко в его сердце и в его душу, росло там как нечто неизбежное, болезненное, однако невыносимо прекрасное.       Он мог бы обмануть её — спрятать свои чувства за маской равнодушия, холодным сарказмом или профессиональным тоном, но лгать себе он уже не мог. Гермиона Джин Грейнджер, сама того не зная, завладела его душой, мыслями и сердцем, и теперь, стоя посреди опустевшего кабинета, Малфой осознал это с пугающей ясностью.       Только вот что с этим делать, он пока так и не понял.