don't leave me, okay?

Мясо жесткое, а вино — слишком терпкое. Минги не любит такое. Ему вообще все не нравится, что происходит вокруг. Хоть и сам был тем, кто стоял за спиной Сонхва, когда тот уговаривал капитана бросить якорь в Халатее. Но сейчас его бесит совершенно все — включая терпкое вино, которое он нехотя пьет. Жаль, нет рома. Какого морского дьявола, собственно? Он искренне пытается сохранять спокойствие и совершенно игнорировать королевских солдат, которые делят с ними таверну. По правилам порта — здесь запрещены конфликты, кем бы вы не являлись. Поэтому пиратам и солдатам королевского флота приходится уживаться в одной таверне, ведь им «повезло» оказаться в одном порту в одно время. Совпадение это — почти случайно. Хохот и разговоры солдат кажутся слишком шумными для него. Они словно специально пытаются быть громче, будто провоцируют. Он пытается занять себя чем-то — пообщаться с товарищами, сходить проветриться на улицу — раз пять, с трудом выпить половину графина вина и попробовать мясо почти из каждой тарелки. Везде одинаково жесткое, к слову. Вернувшись за свой изначальный стол — тот, почему-то, стоит ближе остальных к солдатским — он недовольно видит, что стулья все заняты пиратами. Те, однако, не смущаются тому, что заняли чье-то место. Радуются появлению Минги и живо включают его в разговор — ведь обсуждают они их последнюю добычу. — А вот и ты! Только вспоминали, как ты меч поломал на том корабле! — хохочет один из сидящих. — Надеюсь, вы еще и вспоминали то, как я пол команды вырезал этим обрубком меча, пока вы ящики таскали как черепахи, — Минги хмурится и проводит рукой по коротким светлым волосам, ненамеренно их поправляя. — Не, ну дык, тут не поспорить. — Если б не я — не видать вам ни золота, ни жизни. Валите отсюда, я здесь сижу, — недовольно бросает Минги. На такие приказы он, впрочем, имеет полное право. Боцман, все-таки. Мужчины тушуются, осознав, что настрой пирата не из лучших, и оперативно ретируются с мест. Тогда Минги слышит тихий смех совсем рядом. Тихий, противный, раздражающий и едва слышимый. Но он слышит его. Минги оборачивается на смех и натыкается взглядом на солдата. Тот сидит слегка поодаль от остальных сослуживцев. Минги осматривает его снизу вверх. Нога закинута на ногу, отчего штаны из темной ткани обтягивают их. Красный мундир расстегнут и без одного рукава — судя по неровному краю, тот явно был оборван второпях. Свободная от рукава рука небрежно затянута черными полосками ткани вместо бинтов. За ними едва замечаются почти зажившие раны. Под мундиром — черный жилет. Взгляд скользит от кончиков длинных пальцев вверх по худой руке, по выразительной шее и наконец останавливается на лице. Солдат смотрит вызывающе и насмешливо. Губы сложены в усмешке — вот бы стереть ее — а глаза отливают медью. Волосы серые, слегка растрепанные — вырвать бы их, сжав в кулак. — Че ржешь? — огрызается Минги, разворачиваясь к солдату всем телом. Солдат едва склоняет голову вбок и окидывает пирата быстрым взглядом. — Забавно наблюдать за тем, как ты строишь из себя великого бойца. Минги сжимает челюсти и кулаки, так что белеют костяшки. Все органы перемалываются внутри от яростной бури, что становится все сильнее и превращается в самый настоящий шторм. От урагана уже никому не укрыться. — Я строю из себя только того, кем являюсь на самом деле. Взгляд напротив на мгновение вспыхивает, а после он щурится. — Неужели? И что, ты на самом деле «великий и сильный пират, который вырезает всех обрубком меча»? Солдат, не дожидаясь ответа, смеется — тихо, прикрывая рот пальцами. У Минги чешутся кулаки так сильно, что он сжимает их крепче. Ногти и кольца на руках болезненно впиваются в кожу на ладонях, но он не замечает этого. Все сознание захватывает наглый солдат. Бесит, бесит, бесит. — Ты нарываешься, — цедит Минги сквозь зубы. Солдат окидывает его еще одним быстрым взглядом. — На что же? — Такой смелый, только потому что мы в Халатее? Я бы от тебя и живого месте не оставил, солдатишка. Органы скручиваются в отравляющий клубок злости, который вот-вот готов взорваться. Словно погреб, загруженный порохом — также опасен, стоит туда попасть огню. И огонь этот сидит на деревянном стуле, едва покачивая ногой, и проводит пальцем по кромке кубка с невкусным вином. — Неужели? Пиратское отродье, сомневаюсь, что ты достойный соперник для меня, — высокомерный взгляд и дерзкие слова для Минги подобно искре. Порох уже подожжен — еще чуть-чуть и произойдет взрыв. Минги скалится и подходит к столу, почти нависая над прихвостнем короля. — Что ты там гавкаешь, псина прислужная? — с каждой секундой он все больше и больше выходит из себя. Хочется схватить его за воротник и с силой приложить к стене. Вытрясти из него всю наглость и высокомерие. Вытрясти извинения за все слова. — Только и можешь, что приказы исполнять за похвалу. Как тебе больше нравится — «хороший мальчик»? Или может «умничка песик»? Новая ухмылка не заставляет себя ждать. Ничуть не отстраняясь от напора пирата, солдат лишь легко подхватывает бокал с вином. — Мне больше нравится, когда передо мной сидят на коленях и умоляют. Хочу послушать, как ты скулишь, — Юнхо делает глоток напитка и медленно облизывает оставшиеся на губах капли. Наблюдает за тем, как пират не сводит с него потемневшего взгляда. Ему дурно, ненавистно, перед глазами — пелена из целой кипы эмоций, от которых хочется избавиться, их хочется выскрести из грудной клетки и выбросить в помойную яму. Это была ошибка. Минги из последних сил расправляет плечи в кожаной куртке, под которой еще белая тканевая безрукавка. Еще с секунду выдерживает зрительный бой и осознает — мгновение и он сорвется. Поэтому с усилием он заставляет себя отвернуться и сделать шаг в сторону выхода. — Минги. Тело пирата парализует, стоит ему услышать свое имя из его уст. Он морщится, словно он не имя его назвал — а провел зазубренным ножом по коже. Впрочем, это действительно ощущалось именно так. И ощущается так каждый раз, когда его имя произносит Юнхо.

***

— Сонхва, пожалуйста, — Минги останавливает пирата, вставая перед ним, и смотрит прямо в глаза. — Как ты себе это представляешь, Минги? — всплеснув руками, Сонхва упирает их в бока и хмурится. Они оба говорят достаточно тихо, чтобы никто случайно не подслушал их. — Хонджун никогда не был против Халатеи, — пытается привести хотя бы один разумный довод Минги. Хоть и сам понимает, что это абсурд. После того, как из Халатеи вернулась шлюпка с разведкой и сообщила, что в порту пришвартован корабль из Королевского флота — Хонджун сказал, что они плывут дальше. Минги был готов сойти с ума. — Да. Но не тогда, когда там стоит Победоносный. — Сонхва. — Зачем тебе это? В прошлый раз ты сказал, что больше не хочешь его видеть. Минги поджимает губы и опускает голову, цепляясь взглядом за трещину в деревянном полу. Все просто — он соврал. Но озвучить это он не в силах — Минги… Сонхва, впрочем, и так все понимает. Он устало вздыхает и сжимает пальцами переносицу. — Я и сам хотел убедить его бросить якорь в Халатее, потому что у нас мало провизии. Но, тысяча чертей, Минги, ты уверен? Я не хочу снова наблюдать за тем, как ты собираешь себя по кусочкам, после встречи с ним. — Может его там и не будет, — неуверенно отвечает боцман. — Может подох давно. Одна мысль об этом — и сердце пропускает удар так неожиданно, что даже ноги слабеют. — Едва ли… Ладно, я сделаю все, что смогу. Будешь мне должен, — Сонхва хлопает пирата по плечу и идет к капитанской каюте.

***

— Минги. — Заткнись, — шипит Минги, резко оборачиваясь к Юнхо. Тот уже отставил кубок на стол и поставил обе ноги на пол, и вообще выглядит так, словно готов встать. Он хотел пойти за ним? Остановить? На глазах у всех? Юнхо снова выдерживает разгневанный взгляд. Поднимается, вставая перед пиратом. Тело Минги слегка потряхивает. — Может, поговорим? Нормально, — более тихим и спокойным голосом говорит Юнхо, избавившись от высокомерия. Минги с какими-то невероятными усилиями заставляет себя отвести взгляд, чтобы осмотреться и убедиться, что на них никто не смотрит и все достаточно отвлечены алкоголем. — А че ты уже, дерзить не в настроении? — вновь огрызается. Невыносимо, когда между ними такое небольшое расстояние — чуть меньше вытянутой руки. Уйти также просто, как и приблизиться. — Я заплатил хозяину таверны. У него свободный дом, в двух улицах отсюда, на берегу, — Юнхо пытается заглянуть в глаза — у него удается, вот только натыкается он на целый водоворот раздирающих Минги эмоций. Он очень надеется, что Юнхо их в самом деле видит. — С чего ты взял, что я приду? — Дом с синей черепицей. — Пиздуй отсюда, пока не врезал, — злобно бросает Минги и все же отворачивается. Раздраженно идет к пиратским столам, поближе к товарищам, чтобы отвлечься, чтобы не думать, чтобы забыть. Но все это ложь — он знает, что придет. И Юнхо знает, что он придет. Он не хочет идти, хочет, чтобы Сонхва его остановил, хочет признаться во всем капитану или Сану, но не может. Делает еще глоток вина — противного и неприятного — морщится. С трудом пытается дышать ровно. Он пойдет туда, чтобы закончить раз и навсегда. Попрощаться. Перестать делать больно друг другу. Вот только это тоже ложь. Он выжидает, тянет время, растягивает остаток вина как можно дольше, а опьянения вовсе не ощущает. Сердце стучит так сильно, что ноют ребра, и Минги фокусируется на этом ощущение. Но это не помогает. Он ищет взглядом Сонхва, все же надеясь, что тот его остановит, однако Сонхва вылетает вслед за Хонджуном из таверны. Он ищет Сана — того и вовсе не видно. Даже Есан, будучи последней надеждой на благоразумное решение Минги, слишком занят флиртом с местным бардом. Кажется, того зовут Чонхо. Минги матерится под нос и идет к выходу. Выходит, озирается — Хонджун с Сонхва где-то за углом, судя по голосам, и не заметят, как он уйдет. Поэтому он уходит. Идет вдоль берега в поисках нужного дома. Синяя черепица вскоре бросается в глаза — она мерцает в свете полной луны. Небольшой деревянный домик почти подсвечивается, сияет, словно показывая пункт его назначения. Минги останавливается у двери и глубоко дышит, настраивая себя, пытается подобрать в мыслях нужные слова, но все исчезает, испаряется, когда дверь перед ним открывается, и он снова видит его. Разум снова уступает эмоциям. Минги хватает Юнхо за воротник мундира, толкает вперед и с силой прикладывает к стене. Деревянная стенка жалобно сотрясается, не рассчитанная на такие нагрузки. Вероятно, приложи он чуть больше усилий и вовсе может ее сломать. Как он похож на эту несчастную слабую стенку. — Пиратское отродье? — рычит Минги, сталкиваясь с Юнхо взглядами. В темноте неосвещенного дома они кажутся черными — подобно ночному небу, и где-то там в глубине сияют звезды. — Я позвал тебя сюда не ругаться, — он смотрит невыносимо спокойно. Бесит, бесит, бесит. — А зачем? Зачем, Юнхо? Если ты не передумал, то все в пустую. — Минги… Не передумал. Сердце, собранное из маленьких кусочков, снова трескается, разваливается на щепки, которые опять царапают органы изнутри. Минги отпускает воротник и делает шаг назад, чтобы зажмуриться и успокоить дыхание. Но лишь перестает дышать вовсе, когда запястий касаются холодные пальцы. Юнхо берет его руки в свои, побуждает разомкнуть ладони и переплести пальцы. Так уничтожающе трепетно, что душа болезненно завывает. — Я не могу бросить службу, — тихо, осторожно продолжает Юнхо. — Это мой долг. Как я могу? Там тоже есть люди, которые мне близки. — Зато оставить меня ты можешь, да? — Минги. Он поджимает губы, смотря вниз на сцепленные руки. Как долго это продолжается? Сколько лет они знают друг друга? Сколько лет они находятся на разных берегах и лишь изредка сталкиваются посреди бури? Их пути были разведены давно самой судьбой. Но их так невозможно тянет друг к другу, что они столько лет пытаются идти против течений и ветров. И страдают, и у каждого болит болит болит. И болит душа, болят легкие и сердца, болят пальцы, которые переплетены с чужими. Так болит, что хочется выть, раздирая в кровь глотку. Потому что без него — невыносимо, а быть рядом — в стократ хуже. — Ты имеешь право злиться на меня, но и я тоже, — голос Юнхо дрожит и искрит горечью. — В прошлый раз ты просто исчез. Испарился. Не сказав ни слова. Что я должен был думать? — А что мне оставалось, Юнхо? — бормочет Минги, зажмуриваясь. — Ты прямым текстом сказал мне, что ничего не изменится. Но и я не изменюсь. Я хочу быть свободным. — Но. — И хочу быть свободным с тобой. Хватка на ладонях становится сильнее. Минги находит в себе смелость поднять взгляд и наткнуться на целый небосвод в чужих глазах. Юнхо смотрит пронзительно и во взгляде столько же чувств и эмоций, как и в самом Минги. Он размыкает губы, чтобы ответить, но Минги не дает ему ничего сказать. Не хочет его слушать, не хочет слышать, что он скажет. Он просто хочет быть с ним. Желательно вечность. Но на деле хотя бы эту ночь. Он прижимается к его губам — отчаянно. Поцелуй тягучий и терпкий, поцелуй со вкусом ненавистного вина и ненавистного Юнхо, которого — любит всем своим естеством. Ненавидит. Любит. И так уже столько проклятых лет. Расцепляют руки только чтобы вновь вцепиться друг в друга. Одна ладонь Юнхо оказывается на шее, вторая вплетается в волосы, пройдясь по выбритому виску. Минги же хватается за мундир на плечах. Поцелуй пробивает по органам судорогой, скручивает их в жалкий комок, который лишь в очередной раз напоминает Минги о том, как же сильно он скучал. Хотя слово кажется слишком слабым для одолевающего его чувства. Прохладный морской воздух обдувает их, и Минги вспоминает про раскрытую дверь — одной рукой неглядя нащупывает ее и захлопывает. Руки возвращает на мундир и тянет в стороны, снимает, пока Юнхо ненасытно целует. Избавившись от верхней части одежды, теперь сам Юнхо берется за куртку пирата. Он отрывается от губ Минги, когда кончается кислород — они смотрят друг другу в глаза. Едва дышат, так, словно обоим трудно это делать. Им не хватает воздуха и его будет достаточно только когда они будут еще ближе друг к другу, только когда снова станут единым целым. — Идем, — шепчет Юнхо еле слышно, почти одними губами произносит. Мягко берет за ладонь и тянет за собой. Минги следует — безоговорочно и без толики сомнений. За ним — в центр водоворота, за ним — за край света, за ним — хоть в пасть морскому дьяволу. Он приводит его в комнату с кроватью — простой и небольшой, но достаточной по размеру для них двоих. Впрочем, любая кровать будет для них роскошью, которую оба не могут позволить себе обычно. Гамак на корабле — вот привычное ложе для сна. На обстановку комнаты Минги не обращает никакого внимания. Ему плевать, потому что перед ним — Юнхо. Перед ним тот, кто терзает его сердце и душу, тот, по кому он невыносимо скучал. Тот, кого невероятно ненавидит. Тот, кого необъятно любит. Снова находят губы друг друга и позволяют себе тонуть. Минги расстегивает пуговицы на жилетке Юнхо, стягивает ее. Касается оголенной кожи на спине почти робко и бережно, шагает вперед и опрокидывает на кровать, придерживая. Они забираются на жесткий матрас, путаются в простынях. С трудом разрывают поцелуй, когда Юнхо хватается за края белой безрукавки и тянет ее вверх. Минги сам уже скидывает одежду и нависает над Юнхо. Рассматривает лицо словно в первый раз — оно мягко освещается лунным светом, что сочится сквозь окно. Взгляд скользит ниже и доходит до плеча — там рядом с черными лоскутами ткани виднеется давно заживший шрам, к которому Минги наклоняется и касается губами. Юнхо выгибается в спине к нему на встречу, а его рука ложится на левый бок Минги — там тоже шрам. Этот своеобразный ритуал проходит при каждой встрече, потому что эти шрамы они оставили друг другу. То было давно — первая встреча в роли пирата и солдата. Тогда еще в них говорила молодая глупость и обида. Они позволили злости взять над собой вверх. Дрались, сражались, словно действительно были готовы убить. Но стоило им одновременно нанести друг другу раны — замерли с испугом и осознанием, что потерять не готовы. И что любовь сильнее обиды. Поэтому Минги губами накрывает шрам, целует со всей нежностью и словно извиняется в сотый раз. Пальцы Юнхо бережно вторят полосе шрама на талии. Взгляд Минги цепляется за черную ткань. Он осторожно, почти невесомо ведет пальцами между черных полос. — Что случилось? — тихо спрашивает он, внимательнее смотря на затягивающиеся раны. Их было много — словно всю руку схватили какие-то когти. — Наткнулись на бухту Сирен. Одна почти утащила меня за борт. — А как же твои познания в навигации? Неужели не знал о бухте? — Знал, меня слушать не стали… — Придурки, — Минги сидит на мужских бедрах, берет руку Юнхо и покрывает поцелуями не травмированную кожу совсем рядом со следами от когтей. Начав с запястья, он постепенно движется вверх, ощущая как рука Юнхо дрожит. Дрожь и ему передается, по всему телу, трепетная, чувственная — по всем органам, по всем нитям души. — Мой капитан всегда слушает свою команду. — Прошу, не начинай. — Кто тебе так важен на вашем судне? — спрашивает Минги. Губы уже возвращаются к шраму на плече и идут дальше — поцелуи остаются на линии ключицы, на шее — вверх по пульсирующей вене. Минги слышит шумное дыхание Юнхо. Чувствует, как крепче он сжимает кожу пирата и как теряется в произносимых словах. — Мой друг… Уен. Он спас мне жизнь. Я спас его в ответ от виселицы, и теперь он служит вместе со мной. Я не могу его оставить. — Вот как, — дыханием обжигает нежную кожу за ухом, и Юнхо только пуще вздрагивает. Его ладони находят место на бедрах Минги, которые он крепко сжимает сквозь ткань штанов. — Значит это из-за него ты не можешь быть моим? — Я и так твой. Слова эхом бьют по черепной коробке. Ответить ничего не в силах — только снова припадает к губам, теперь только целуя с напором, языком с его сплетается, прикусывает губы. Возможно слишком сильно, но от того, как Юнхо тихо постанывает ему прямо в поцелуй — его разум затуманивается. Он бедрами подается чуть вперед, чтобы соприкоснуться с чужим пахом. Юнхо лишь громче мычит, с нажимом оглаживая его бедра. От каждого прикосновения — кружит голову, но хочется больше, ближе, кожа к кожа, душа к душе, сердце — к сердцу. Их желания одинаковы — они раздевают друг друга торопливо и нетерпеливо. Минги отбрасывает штаны Юнхо в сторону. Сам падает на спину и снимает свои, замечая, как Юнхо вдруг переворачивается на живот и ползет к краю кровати. Он тянется за своими штанами и пытается что-то достать. Однако Минги, наблюдая за мужским телом, совсем не замечает ничего другого, кроме обнаженной фигуры — такой изученной и такой красивой. Кожа, совсем мягко зацелованная солнцем, не слишком смуглая и от того в свете луны почти сияет. Минги сглатывает подступивший к горлу ком. Выпрямляется на коленях, подходит ближе к Юнхо, который лежит на животе и, свесившись с кровати, копается в штанах. Широкими ладонями ведет по бедрам вверх, очерчивая ягодицы и переходя на талию. Юнхо что-то сбивчиво бормочет, но Минги лишь тянет Юнхо за бедра, побуждая встать на колени. — Да подожди ты…нашел. Юнхо пытается извернуться, но силы у Минги достаточно, чтобы удержать того на месте. — Нет, — только говорит Минги и ведет ладонью по позвоночнику. После наклоняется и оставляет поцелуй внизу спины. Юнхо выгибается, хочет подняться, но Минги ладонью давит на лопатки. Юнхо приходится упираться руками в пол, пока Минги безрассудно зацеловывает поясницу. Цепляет зубами кожу, оставляя следы — такие же терпкие и бордовые, как выпитое в таверне вино. Одна ладонь Минги с усилием оглаживает тело, возможно, слегка царапает кольцами. Снова от бедер — вверх, по талии, по ребрам, между лопаток, останавливается на шее на мгновение, едва массируя рядом с позвонками. Потом пальцы запускает в серые волосы и сжимает в кулак — тянет на себя. Заставляет подняться, пусть и помогает второй рукой, придерживая торс предплечьем. Юнхо тихо шипит, но не противится. Его спину Минги прижимает к своей груди, продолжает сжимать волосы и жарко шепчет в шею. — Я все еще обижен за «пиратское отродье», к слову. — Я разозлился, — на выдохе произносит Юнхо, хватаясь за предплечье Минги на своем животе, а второй рукой убирая склянку, которую достал из штанов, в сторону. — Ты как зашел, ни разу даже не посмотрел в мою сторону. — Смотрел, когда ты не видел, — Минги кусает мочку уха, обнимает одной рукой — прижимает к себе ближе, вжимаясь в ягодицы собственным возбужденным членом. Юнхо тихо стонет. — Лучше бы вспомнил, что я еще тебе сказал потом. — А ты лучше бы перестал болтать. — Заставь. Минги едва ли не рычит, зубами цепляет кожу на позвонках, а после снова толкает Юнхо вперед. Слегка сдвигается назад, а Юнхо за бедра тянет за собой. Уткнувшись лицом в матрас, Юнхо пытается приподняться на руках, но Минги не позволяет — давит рукой на шею, наваливается сверху, не давая сдвинуться. Второй рукой — по талии на живот, оглаживает кожу. Добирается до члена, который обхватывает широкой ладонью, и слышит, как Юнхо мычит прямо в простыни. Краем глаза Минги замечает, как Юнхо одной рукой шарит по постели, а после заводит руку за спину, протягивая Минги скляночку с жидкостью — с эфирным маслом, вероятно. Минги сглатывает и столько всего ощущает в одно только мгновение и столько хочет сказать — но не в силах вымолвить ни слова. Не может произнести даже его имя — хотя хочется повторять его без остановки. Юнхо. Юнхо. Юнхо. От захвативших его много лет назад чувств, что не угасают по сей день, Минги погибает — мучительно и медленно. Но сколько бы не говорил, что хочет закончить все и перестать мучить друг друга — никогда на это не решится. Потому что потерять Юнхо окончательно еще страшнее. Но и своей свободой он пожертвовать не в силах. Впрочем, это все не сейчас, это все не важно, когда Юнхо сейчас и здесь в его руках. Прекрасный, подобно морской глади, в которой отражается усыпанный звездами небосвод. Желание, что ими обоими овладевает, даже не кажется чем-то пошлым. Желание столь естественное и чистое, что сгореть в нем готовы дотла. Минги снимает кольца, откладывая их в сторону. Широкими ладонями оглаживает в который раз тело перед ним, прежде чем взять в руки склянку. Льет масло прямо на лунную кожу, потом и на свои пальцы, которыми потом ведет меж ягодиц. Снова склоняется над Юнхо, обсыпает спину поцелуями, пока погружает в него палец один за другим. Медленно, совсем неторопливо — словно у них в запасе все время мира. Он в Юнхо утопает. Он наслаждается скромно рвущимися из груди звуками, почти как пением сирены. И хочется лишь больше и громче, поэтому старается, растягивает, не желает ему боли — лишь изредка и только ту, которую сам Юнхо позволит. Один палец сменяется двумя, потом и тремя, масло приятно щекочет обоняние — дурманит. Или же дурманом для Минги является Юнхо. Спина изрисована пиратскими поцелуями. Где-то следов не видно — но каждый Юнхо ярко ощутил, — а где-то они багровеют. Сдерживать себя сложно, поэтому не впиваться в кожу зубами, не всасывать ее, а после зализывать — просто не мог. Лунная кожа обретает свои созвездия из его поцелуев. Сквозь затуманенный разум он слышит голос Юнхо. — Минги. Минги. Минги. Он зовет его, безмолвно просит, а Минги лишь усмехается. Достает пальцы и прижимается к уже горячей спине грудью. — Что такое? — продолжая обсыпать его поцелуями, спрашивает Минги. — Хочешь чего-то? — Не беси меня, ты хочешь этого не меньше меня. — Ты вроде другого хотел. — Боже, заткнись. — Юнхо все же изворачивается под ним, и теперь лежит на спине. Двумя руками хватается за щеки и целует — так жадно и взбудоражено, что все органы перемалываются, как под килем. — Поскулишь для меня, песик? — игриво спрашивает Минги, но на это Юнхо вдруг больно кусает за нижнюю губу. Его пальцы уверенно и неожиданно сжимают член, который возбужден уже так сильно, что изнывает, и контраст ощущений вызывает у Минги рваный стон. — Не беспокойся, скулить в следующий раз точно будешь ты, — сладко, почти приторно говорит Юнхо, обжигая дыханием ушную раковину. В следующий раз. Минги помогает улечься Юнхо, на коленях стоит между раздвинутых ног, нависает сверху и неотрывно смотрит в глаза. Юнхо дышит часто и даже дыхание его дрожит. Ресницы трепещут, и смотрит он так невероятно пронзительно. В его взгляде Минги видит отражение своих же чувств — потому что у Юнхо их также много. Также кишат и вгрызаются в душу пастью с острыми клыками. Они так ненавидят. И так любят. Минги входит в него медленно и бережно, щедро смазав себя маслом. Лицо, которое было словно высечено лучшими скульпторами, он целует, ловит с губ первые более громкие стоны. Юнхо цепляется за его плечи, предплечья, за спину, за грудь от каждого движения Минги и от каждого толчка, что сначала осторожные и медлительные — почти мучительно, но постепенно все терпение теряется. Минги — тонет в удовольствии. Внутри Юнхо — узко и жарко, и так идеально, и хочется быть жадным, и хочется больше и сильнее. Минги идет на поводу желаний только потому, что знает — Юнхо хочет того же. Губами он прижимается к влажному от проступившего пота виску, поправляет растрепавшиеся серые волосы, убирает их со лба. Видит, как Юнхо размыкает губы, чтобы сказать что-то, но Минги толкается вдруг глубже и жестче, от чего из груди — только звонкий стон. Выпрямляется, подхватывает под колени и снова — сильнее, сильнее, сильнее. Юнхо хватается за простыни, сжимает их, и между стонами Минги может расслышать свое имя. — Минги. Минги. Минги. Это уничтожает. Движения Минги становятся все хаотичнее и несдержанее в погоне за наплывающим удовольствием, которое вот-вот да прошибет его. Юнхо касается себя, обхватывает собственный член и тоже торопится. И стоны уже беспорядочные, рваные, больше походящие на скуление. Когда Юнхо доходит до края, то прогибается в спине особенно изящно, а его стон обрывается — лишь губы остаются раскрытые, пока капли спермы стекают на живот. Минги тоже стонет — низко, отчаянно. Пытается двигаться — но Юнхо сжался вокруг его члена, и стало еще жарче и теснее. Ладонь Юнхо оказывается на шраме на боку, вторая — по торсу скользит вверх и останавливается на шее. Минги находит глаза Юнхо — блестящие. Сам он тоже почти сияет, даже в таком виде — с растрепанными волосами, липнущими к его лбу, с очаровательным румянцем на щеках от их страсти и от эмоций. Он кивает коротко — словно разрешает, и Минги снова может толкаться в него. Минги нависает, прижимается к губам на мгновение, а потом роняет голову на мужское плечо. Юнхо гладит его спину и зацеловывает все, до чего может дотянуться, постанывает тихим пересушенным голосом и шепчет — сладко и опьяняюще. — Давай, теперь ты будь хорошим мальчиком, ну, — кусает и оттягивает мочку уха. Минги сжимает зубы и резко входит до упора. И еще и еще и толкается в нутро Юнхо даже почти грубо, чтобы совсем скоро кончить, протяжно выстанывая его имя. Сердце, оказывается, зашлось в каком-то сумасшедшем ритме, в легких не хватает воздуха, а в теле — сил. Поэтому Минги падает рядом с Юнхо, цепляясь за его ладонь. Они лежат некоторое время, слушая только дыхание друг друга, но позже Юнхо вдруг приподнимается и нависает над Минги. Губами — мягкую и ласковую дорожку поцелуев оставляет от уголка губ, по шее, груди и останавливается на шраме. — Прости меня, — шепчет он, и от голоса в наступившей тишине идут мурашки по телу. Или это от ощущения губ на когда-то поврежденной коже. — Перестань. Это было давно. — Я не только за это. А за то, что не могу пойти с тобой… Минги поджимает губы и прикрывает глаза. — Может мне просто украсть тебя, а? — Нет, Минги. Я же сказал, я не могу оставить… — Да, да, Уен, я запомнил, — небрежно бросает он, роняя голову на подушку и отворачивая лицо. Юнхо вновь нависает над ним — Минги лишь отводит взгляд и крутит головой, не позволяя тому заглянуть в лицо. — Спятил от своего пиратского пойла. Ревнуешь меня к Уену? — Ты бросаешь меня ради него. — Я все еще здесь и никуда не ухожу. И ты не уходи, ладно? — последнее он произносит совсем тихо, и Минги слышит сквозившую боль в словах. Ему становится тошно от самого себя — в прошлый раз он действительно сбежал, не дождавшись рассвета, не попрощавшись, ничего не сказав. Просто убежал. А убегать так не хочется. — Хорошо, — обнимает любимое тело и прижимает к себе обеими руками. Пусть жарко, пусть влажно — плевать. Главное, чтобы он был как можно ближе. Они наслаждаются объятьями еще какое-то время, за которым совсем не следят. Пока солнце не сменит луну — они могут позволить себе это. Юнхо поднимается первый и тянет Минги за собой — на заднем огороженном дворе есть бочка с пресной водой и ковш. Они обмываются и нежно целуются, наслаждаясь освежающей прохладой. Вернувшись в дом, одеваются — Юнхо натягивает штаны и накидывает куртку Минги на свои плечи, после чего идет к выходу. Минги же обходится одними штанами и спешит следом — боится терять Юнхо из виду. Но тот лишь выходит на улицу и садится на землю неподалеку, устремляя взгляд в морскую гладь. Минги располагается рядом и переплетает с ним пальцы. Шумом бьющихся о берег слабых волн они наслаждаются как музыкой — для них это действительно звук, что ценнее любой мелодии. Море — их общая страсть. Минги набирает воздуха в легкие и хочет сказать что-то — важное, искреннее и, возможно, уничтожающее, но Юнхо вдруг напрягается. Морскую мелодию прерывают чьи-то приближающиеся голоса. Минги подскакивает на ноги. Юнхо все еще держит его руку и хмурится, вслушиваясь. — …и я был так взбудоражен и восхищен, что даже пения сирен не слышал, представляешь? Вся команда — как накуренные, и я один адекватный, и вдруг вижу — прям на борт пытается залезть одна, симпотная, конечно, но глазюки — жуть! Юнхо растерянно хлопает глазами. — Уен? — шепчет он, тоже на ноги поднимаясь и двигаясь в сторону кучи ящиков, из-за которых и слышен голос. — Мне, наверное, стоит уйти в дом, — шепчет Минги, но вдруг и сам пораженно вскидывает брови, когда раздается второй голос. — То есть пока твою команду пытались сожрать сирены — ты их красоту оценивал? — голос усмехающийся и ну уж слишком знакомый. — Сан?.. — Нет! Ну, мне всегда интересно было, правда ли они такие, как говорят. Юнхо с Минги переглядываются и кивают друг другу — оба слишком любопытны, чтобы просто взять и уйти сейчас. Поэтому тихо ступают босыми ногами, обходят ящики с намерением взглянуть на знакомых и убедиться, что им ничего не кажется, но при этом планируя остаться незамеченными. Но шмыгнувшая под ноги кошка (откуда она вообще тут взялась?!) пугает Минги, так что тот шарахается в сторону и роняет прислоненную к ящикам метлу. От шума голоса затихают, и за баррикады из коробок совсем скоро заглядывает Сан. — Минги?.. — Да ладно?! — почти восторженно восклицает видимо тот самый Уен, выглядывая из-за спины Сана и широко улыбаясь. Какого черта он выглядит так, словно он знает о Минги, — Минги потом обязательно выяснит у Юнхо. Тот, кстати, забыл отпустить руку Минги, и так и стоит, потерянно хлопая своими глазками. Они все слишком очевидные в своем виде, поэтому не трудно догадаться, что происходило до этой случайной встречи. Особенно Юнхо в пиратской куртке, да и Уен в камзоле на голое тело. Что уж говорить о не надевшем ничего на торс Минги и о кричащих засосах на шее Сана. Этих четверых свела случайность. Или все же сияющий свет Халазии? Их ждет интересный разговор под покровом ночи и под мягкой вуалью лунного света. А по утру, кто знает, может королевский флот не досчитается двух солдат?