сапфировый город

      Город смотрел на них и сверкал своим холодным, сапфировым светом. На двоих друзей, лежавших на крыше двадцатиэтажного дома. Под ними — затасканное покрывало, красное с черным узором, в темноте просто темно-бордовое, над ними — беспросветная пелена серых туч с синими отсветами города. Никаких звезд, никакой луны, они уже сто лет их не видели, да и плевать хотели. Как и на солнце. Зато огонек от самокрутки, вот что было долгожданной радостью. Ведь в тонкой папиросной бумаге завернуты не самые обычные высушенные листья. От нее тянется в верх паутинка сладкого-сладкого дыма.       Сегодня штиль во всем городе, такое редко случается, поэтому они здесь. Выбрались на часок, пока у обоих выходной и ни одного плана в заметках в голове. Чонгук опирается спиной на трубу вентиляции, Чимин лежит на нем, он обнимает его. Передает сигарету и поглаживает по груди. Как будто случайно задевает пирсинг на сосках, проступающий через белую свободную рубашку. Чимин тихо посмеивается каждый раз. Делает сильную затяжку, задерживает дыхание и отдает самокрутку обратно. Выдыхает, когда затягивается Чонгук. Так попеременно они дышат, и голова кружится.       А еще мурашки по коже. Так приятно, когда нежные руки прикасаются к тебе, когда ты накурен. Чимин вырисовывает кончиками пальцев у Чонгука на бедре и колене знаки. Потом слова.       Я тебя хочу.       Чонгук не читает их, но догадывается. Тело Чимина отзывается на каждое прикосновение, тянется за теплом, желая большего.       — Этот город ужасен, — вздыхает он, когда сигарета заканчивается.       — Хуже не бывает, — соглашается Чонгук. Тушит окурок о бетон крыши.       Потом прижимается к Чимину, сцепляя руки на его груди, и вдыхает запах его волос. Они пахнут краской. Снова ярко розовые.       — Давай уедем отсюда? Куда-нибудь подальше, к морю, — говорит Чимин.       — Тебе идет розовый, ты знаешь?       Вдруг Чимин сползает с него, выбираясь из объятий, разворачивается и забирается на бедра. Пристраивает задницу на пах.       — А тебе идет черный, — говорит он и, подумав, добавляет: — и грубый.       — Грубый?       — Как ты одет сегодня, эта обувь, эта куртка, — Чимин ерзает, проводит рукой по его волосам, — и прическа. Открытый лоб. Если ты придешь таким к Тэхену, он тебе даст.       — Серьезно? — Чонгук смеется.       Придерживает его за талию, проводит руками по ягодицам и резко двигает их на себя. Чимину нравится, как тот прикусывает нижнюю губу, раздевая его взглядом. Он проводит пальцами ней, приоткрывая рот.       — Здесь должно быть колечко.       — Мне сделать пирсинг?       — Да.       — Займусь этим завтра.       — Тэхену понравится.       Чимин широко улыбается, и Чонгук направляет движение его бедер, хватая губами пальцы. Посасывает их, пока Чимин тяжело вздыхает. Трется своим стояком о его все сильнее.       — Тебе так одиноко, Чимин-и? С твоей-то работой?       Но тот лишь усмехается, направляя руки Чонгука под свою рубашку. Они задирают ее, обнажая грудь, а губы целуют вставший сосок. Вкус стали.       — То, что ты принимаешь, плохо на тебя влияет, — шепчет Чонгук.       Он снимает с него рубашку, не расстегивая пуговицы, аккуратно кладет ее рядом.       — Моя жизнь плохо на меня влияет, — говорит Чимин и щелкает пряжкой ремня на штанах Чонгука. — Никто не любит меня, все только хотят взять…       Чонгук расстегивает пуговицу его джинсов, ширинку, забирается рукой за резинку боксеров.       — … на кровати, на диване…       Чимин достает его член и крепко обхватывает, заставляя головку пульсировать. Закрывает глаза и сглатывает.       — … на полу, на столе…       Их губы замирают в миллиметре друг от друга. Горячее томное дыхание срывается с них. Губы Чимина дрожат. Но целовать нельзя, они договорились.       — … в клубе, в машине, в отеле…       Он жмурится, когда Чонгук двигает его ближе и прижимает их члены друг к другу, обхватывая их пальцами. Он стонет, когда Чонгук начинает двигать рукой. По телу проходится крупная дрожь.       — Никто и не сможет полюбить тебя, — шепчет ему в губы Чонгук, — так же, как любил он.       Две крупные слезы скатываются одна за другой по щекам Чимина, и он ловит их губами, целуя румяные щеки.       — Тебе ведь нужно только это, его любовь, и больше ничего.       — Да, — стонет Чимин ему на ухо.       — Чонгук-и, прошу, просто помоги мне избавиться от этого. Я не хочу…       — Я помогу.       — И больше никогда не говори о нем.       Чимин становится таким мокрым и нежным, таким беззащитным и красивым в холодном свете их ненавистного города. Чонгук убирает свой и берет член Чимина, постепенно, осторожно ускоряя движение. Ему так жаль его, и это все, чем может помочь. Какая дурость! Чимин извивается, стонет и улыбается.       Глупо надеется, что тысяча оргазмов однажды заменит одно случайное прикосновение их с Юнги рук. Что однажды он его забудет.