Саймон

Сначала они думали, что Саймон — его брат, Призрака. Все в команде так думали; делали выводы исходя из брошенных неосторожно, вскользь кинутых реплик. Оброненные с точностью первых крупных капель проливного дождя: Саймон курил, Саймон стрелял неплохо, у Саймона была девушка. Прайс делал вид, что не слышал; нетрудно сделать подобный вид, если тебя не бывает рядом, когда Призрака заносит в воспоминания. У Саймона шрам был только один, на ладони, девять миллиметров по линии жизни. Никто из команды так ни разу и не спросил: кто такой Саймон? Они думали: сын, это была их первая мысль, ещё до курения и до девушки, потом думали — брат, думали даже на парня, хотя Призрак и не похож на того, кто ухлёстывал бы за мужиком, а может, это гей-радар МакТавиша пошаливает: волнение сказывается. МакТавиш молчит каждый раз, когда кто-то за спиной Призрака высказывает предположение: отец? Отца не зовут по имени обычно, не называют, тем более, они были так близки. Саймон умер молодым. Вопрос о том, кто такой Саймон, задавать бестактно и некрасиво, а в случае с Призраком ещё и рискованно, можно лишиться какой-нибудь части тела, или жизненно важного органа, и это в самом лучшем случае. Газ ставит десятку на брата, губы МакТавиша плотно сжаты; Джон МакТавиш хранит молчание. Джон молчит, когда Призрак притаскивает наручники; не те, из сексшопа, с пошлым розовым мехом, не те, что кожаные браслеты, так плотно обхватывающие запястья. Призрак вручает МакТавишу настоящие кандалы, а потом протягивает ему руки. Безмолвный жест величайшего доверия. Позже Призрак пояснит: у него паническая атака при одном взгляде на что-то подобное. Борется со страхами Призрак одним методом: клин вышибает клином. У Джона вышибает воздух из лёгких, когда он видит взгляд Призрака — наручники, настоящие оковы защёлкиваются на его запястьях. Закатанные рукава и предплечья, украшенные татуировками поверх шрамов. Джон обнимает Призрака; в его случае это почти безопасно — Призрак скован и Джон обхватывает руками его со спины, поперёк груди и живота, и губами целится в ухо, спрятанное под маской. Джон произносит: — Вдох. И вдыхает сам, шумно, так чтобы Призраку было слышно. Джон произносит: — Выдох. Призрак отвечает: — Выверну наизнанку и задушу. Голос звучит сипло, надтреснуто, и тогда Джон обнимает его крепче. Споры о том, кто такой Саймон, не утихают; в банке что-то около двухсот долларов, они ставят на разное: сват, брат, любовник. Точно сходятся на покойнике и расходятся в остальном. Друг, бывший, бывший друг; друг бывшего друга — нет же, должно быть ближе. Может быть, отчим? Дядя? Однокурсник? Сосед. Сосёт. Все версии — все до единой — сосут, и ни одна из них и близко не подбирается к истине. Джон МакТавиш не ставит ни цента; он знает точно, кто такой Саймон. Он читал его личное дело, подсунутое Прайсом уже после того, как Прайс втихую внёс полтишок за члена семьи. Джон молча лезет в палатку Призрака, когда тот слишком устал, чтобы лезть в палатку МакТавиша. Им всем снятся кошмары, но только Призраку снятся — каждый раз, когда он закрывает глаза. — Здесь, — говорит Джон каждый раз, когда Призрак беспокойно шевелит губами во сне, когда ёрзает, когда глухо стонет и когда начинает просить, чтобы всё это остановилось. — Я здесь. Я с тобой, всё хорошо, всё закончилось. Их больше нет. Отловили и уничтожили всех по отдельности, свернули шеи, выстрелили в затылок, взорвали, искромсали ножами, забили насмерть. Травмы, несовместимые с жизнью, помнишь. Призрак смотрит на Джона осоловевшим взглядом. — Мы трахались на месте их убийства, помнишь? — Джон продолжает тем же спокойным тоном. И тогда Призрак смаргивает. — Не помню. И тогда Джон пожимает плечами: — Надо бы повторить. Все называют Джона МакТавиша Джоном, и только Призраку можно звать его Джонни. Призрак зовёт его Джонни достаточно редко, но каждый раз вместе с этим «Джонни» норовит его коснуться, привлекая внимание. Эй, Джонни — рука на плече. Джонни — плечом тычок в плечо. Джонни, ты в порядке — ладонь на колене под столом. Джонни, Джонни, Джонни — никогда кожа к коже; Призрак закутан в слои ткани, и всё же это откровенный физический контакт. МакТавиш понял бы раньше, если бы Прайс не подсунул ему личное дело Саймона Райли, и если бы не прочёл его от корки до корки трижды, выучив почти наизусть. Рост, вес — Призрак чуть-чуть набрал с тех пор мышечной массы. Цвет глаз, группа крови. Аллергии. Заслуги. Провалы. Дата рождения. Дата смерти. Информация засекречена, но по секрету, вне вашего, конечно, допуска, есть кое-что ещё. Наклонности, страхи, амбиции. Привычки, слова-паразиты. Девушка — слава богу, бывшая. Джон понял бы раньше, если бы не был так беззаветно и бесповоротно влюблён в Призрака с первого взгляда; считая маску и считая чёрно-белое фото в копии личного дела паршивого качества. — А ты как считаешь, МакТавиш? Кто такой Саймон? МакТавиш допивает колу одним глотком; ищет Призрака взглядом — бездумно в толпе солдат, пришедших набить пустые желудки. Призрака в столовой, ожидаемо, нет; свой обед он поедает в одиночестве. Будь он здесь, Газ не стал бы спрашивать. МакТавиш жалеет, что не курит — было бы сейчас ещё несколько секунд на размышление: достать сигарету, прикурить, ещё разок затянуться — Саймон курил. До того, как попасть в плен, курил. В плену бросил: курить, пить и есть — так шутит Призрак. Призрак говорил, что иногда ему снится, как у него забирают сигареты, и это даже хуже, чем сны о пытках. И он кричит во сне: «Нет, пожалуйста!» Джон вздрагивает, поднимая взгляд и пожимает плечами. — Ставлю на какое-то божество. Джон поднимается со скамьи и идёт искать Призрака — Призрак, вообще-то, ждёт его у выхода из столовой. Призрак весь: мрачный взгляд, весь в чёрном, весь словно из ада, весь словно только что с похорон Саймона, череп на маске, перчатки забрызганы кровью и грязью. — Газ к тебе клеится? — Что? — Джон смаргивает. — Нет. И тогда Призрак кивает; раз нет — пусть живёт, и они идут, плечи почти соприкасаются, и Призрак зовёт Джона — Джонни.