пес и его мальчик

В юности, тогда, в первые годы после войны, когда экономика медленно вставала с колен, по улицам бегали сироты, а в городах заправляли банды, Сиба был одним из тех крайне удачливых юношей, которым посчастливилось выжить, но которые потеряли все — в итоге он ощущал себя обманутым победителем, которого раздели до трусов, а потом выпнули на мороз с лучшими пожеланиями как-то справиться. Разумеется, он присоединился к «Камунаби» — молодой развивающейся организации чародеев, где его уже ждал Азами. Долго он там проторчал, слишком долго, успев поучаствовать в войне фракций, грызне, подделывании фактов, и, конечно же, в множестве допросов, где даже самые спокойные люди раскалывались и раскрывали ему правду. Такова работа теневого правительства, такова работа тех, кто стоит позади. Сиба был рад нести это бремя, пока в один прекрасный момент не подумал — к черту, надоело. Он бросил «Камунаби», он бросил Азами, он остался один, словно только что кончилась война. Надо было бросать курить тоже. Разумеется, это в некоторой степени драматизирование. Азами все еще его друг, теперь у Сибы есть пусть и мелкая, но своя квартира, на счетах водятся деньги. Он идет в наемники — это самое простое дело, какие может позволить себе ветеран войны и умелый чародей, и его новая знакомая, девочка-корректировщица по имени Хинао, с радостью сует ему все дела подряд, потому что Сиба выполняет их быстро и точно. Но иногда он заигрывается, позволяет себе получить небольшую рану там и сям, Хинао всегда ворчит об этом, и вечером, когда он приходит к ней выпить (чаще всего кофе смешанного с коньяком), она отчитывает его, будто нерадивого ребенка, хотя Сиба годится ей если не в отцы, то в старшие братья уж точно: — Тебе надо подумать о стабильности, Сиба. Когда-нибудь ты себя этим убьешь. Найди себе семью. Не знаю… Не ходи бобылем до старости, это дурно закончится! Пока ты еще хорошо выглядишь… Сиба кокетливо хлопает ресничками. — Хорошо выгляжу, говоришь? В ответ Хинао солнечно улыбается ему, а потом дает точного пинка прямо в коленку. Но иногда Сиба думает о ее словах. Завести себе семью? Не для него уж точно. Какой из Сибы семьянин? Смехотворно. Он размышляет об этом, посещая Кунисигэ. Наблюдая за тем, как тот веселится с маленьким сыном. Хорошо возвращаться домой и знать, что тебя кто-то ждет. Он знает, что может найти себе такое пристанище, прямо тут. Знает, что, если спросит Кунисигэ, тот лишь рассмеется и поинтересуется, почему тот ждал так долго. Знает, что найдет тут маленький островок покоя. Но Сиба чувствует себя псиной на цепи, что живет во дворе и не может позволить себе зайти в хозяйский дом. Дело не в не озвученных чувствах, все, что нужно, было сказано еще десять лет назад, они уже давно не дети для неловкого стеснения, но как он может замарать этот дом кровью, которую приносит на руках? Кунисигэ давно отвернулся от воспоминаний войны, начал жизнь с чистого листа, и лишь Сиба с Азами остаются на этом белом пергаменте двумя уродливыми кляксами: черным и алым, которые тот по какой-то причине бережет. Как-то так и выходит. Потому Сиба просто заглядывает на огонек, приносит Кунисигэ сплетни из города, а потом рассказывает Тихиро про геройские деяния его отца. Ему нравится мальчик; если они с Кунисигэ были детьми неспокойной эпохи, оба шумные, резкие, то Тихиро похож на холодный ручей — он спокоен, как и новая эра, пришедшая после войны. Это любопытный контраст. Дом Рокухиро и правда будто островок спокойствия в его безумной жизни. Ах, хорошо было бы тут задержаться подольше… Воспоминания о словах Хинао посещают Сибу в очередной раз после одной работы; он, конечно же, выполняет ее на ура, но его задевают. Рана не слишком серьезная, просто неприятная, с ней легко разобраться. Он задумчиво осматривает окровавленную ладонь, пока стоит в узком темном переулке, где позади него остаются следы бойни; воображает, как вернется в пустую квартиру, включит свет, а потом начнет на крохотной кухоньке зашивать себе рану. Потом он оповестит Хинао про то, что все сделал, она переведет ему деньги на счет, и несколько дней он будет отлеживаться в постели, изредка выбираясь, чтобы поесть дерьмовой лапши быстрого приготовления. Курить он будет не вставая, и в один момент ему приснится кошмар, как от непотушенного бычка вспыхивает одеяло, и… И вот в этот момент он как раз вспоминает слова Хинао. Нет никакого чудесного осознания, подобного грому посреди ясного неба. Он просто спонтанно вспоминает, отчего едва не роняет сигарету на землю. Потом поднимает голову кверху. На дворе стоит ночь; падает снег, в морозной тишине не слышно ни звука. Словно весь мир впадает в спячку, и лишь он один не дремлет, стоящий посреди лужи крови. В этом зимнем ночном монохроме лишь она и огонек сигареты кажутся единственными цветами. Некоторое время он размышляет, стоит ли поступить разумно — отправиться в свою квартиру, зализать раны там — или решиться на глупый риск… Сиба думает недолго, всего пару секунд, и потом он делает шаг. В следующую секунду, когда он моргает, он оказывается перед каменной лестницей, ведущей в защищенный магическим барьером дом. Дальше не получится — не дадут поставленные им же самим ограничения. Путь неблизкий, и такой дальний прыжок выматывает его достаточно сильно, но Сиба решает, что все уже решено — и делает первый шаг вперед. Под ногами в ночной тишине скрипит снег. Есть нечто невероятное в прогулках зимой по пустым дорогам. Когда тебя окружают лишь падающие снежинки, и тишина — будто искусственная. Даже город замолкает, когда наступает пора снегопадов, а местность вдали от цивилизации и вовсе будто бы засыпает. Сиба продолжает подниматься наверх, а кровь — стекать вниз по его пальцам из распоротого бока, оставляя следы на снегу. Остается лишь надеяться, что скоро их припорошит снегом. Не хотелось бы оставлять такой подарочек владельцам дома (Кунисигэ просто придушит его голыми руками, и, о, в это легко поверить). Но какое же странное это чувство — видеть глубокой ночью, а все благодаря луне и снегу, отчего он может рассмотреть почти что угодно. Но даже подъем не может быть бесконечным, и спустя долгих нескольких минут — может, даже больше, Сиба не считает — он наконец достигает намеченной цели. Дом Рокухиро в ночной темноте кажется маяком, ярким, потому что на первом этаже даже сейчас горит свет. Это успокаивает Сибу — значит, не придется будить. Лишь бы не наткнуться на Тихиро, лучше не видеть мальчику его в таком состоянии, он все же ребенок… Он делает пару шагов вперед по хрустящему снегу, потом замирает перед дверью и заносит руку. Хватает всего пары ударов, чтобы внутри раздались приближающиеся шаги, а потом дверь резко открылась. Там — Кунисигэ, лицо у него серьезное, он явно настораживается от внезапного ночного визита, но когда видит Сибу, то взгляд его смягчается. Некоторое время они молчат и просто смотрят друг на друга. Все больше снежинок опускается Сибе на волосы. Кунисигэ первый, кто прерывает молчание. — Неожиданно. Потом опускает взгляд вниз, и в глазах мелькают встревоженные нотки. — Ты ранен, — это не вопрос. — Почему ты тут, а не пошел к медику? Я знаю, что у тебя есть приятель. — Не знаю, — честно признается Сиба. — Наверное, я потерял слишком много крови и уже не соображаю. Пустишь? — Сиба… Названный чувствует, как дверь открывается шире, а Кунисигэ хватает его за руку, вторую, что еще не измазана кровью. Невольно он ступает вперед, слишком завороженный прикосновением горячей ладони к своей, что ощущается как ожог, но он хочет наслаждаться этим ощущением снова и снова. Он позволяет привести себя в кухню; садится на стул, пока Кунисигэ ищет что-то по шкафчикам. Когда ему в приказном порядке говорят снять куртку, Сиба вдруг хмурится. Не то, что это сложно. Он не настолько ранен, это просто неприятная царапина, которая продолжает кровоточить. Но есть одна проблема, и она заключается в… — А где Тихиро? — Сиба критично смотрит на кровавое пятно на куртке. — Он у тебя мальчик умный, я все понимаю, но все же… Ему бы не хотелось запугать ребенка таким зрелищем. Тихиро уже десять лет, но это не значит, что он готов к виду раненного друга отца. Кровь многих пугает. — Он нас не потревожит. Когда Кунисигэ машет рукой, будто раздраженный тем, что Сиба опять беспокоится обо всем на свете, кроме себя, следом он замечает: — Он слегка приболел, сейчас спит наверху, — добавляет спешно: — Все в порядке. Все в порядке. Сиба чувствует две вещи: как начинает кренить его в бок, и как сильно ему хочется глупо пошутить. Второе желание побеждает. — Что, позаботишься о нас двоих? За это он получает крепкого такого отцовского подзатыльника, которого не чувствовал уже лет двадцать. Пока он сидит на стуле и долго думает о смысле жизни и своем поведении, Кунисигэ сам стягивает с него куртку и рубашку. От каждого прикосновения кожа отдается болезненной волной по всему телу, но Сиба привыкает к такой боли, он даже не морщится. Лишь немного хмурит брови, стоит Кунисигэ склониться над ним и осмотреть рану на торсе. Как он уже и сказал — ничего серьезного. — Знаешь, если бы я был твоим постоянным врачом, я бы тебе таких звездюлей отвесил, что ты бы потом неделю с постели не встал. Как ты вообще так попался? — Я не смотрел за тылом, — Сиба чувствует, как невольно приподнимаются уголки его губ в улыбке, совершенно не вяжущейся с этой ситуацией. — Заигрался. Он продолжает улыбаться даже в тот момент, когда Кунисигэ вновь поднимает голову. Редко друг злился. Обычно он отшучивался сам, или старался перевести тему. Сиба давно это замечает: видит, как темнеет его взгляд, когда он начинает описывать подвиги на войне юному Тихиро. Прошлое гнетет их двоих, гнетет и Азами, но кто-то окончательно отрекся от него, кто-то — научился мириться, а сам же Сиба… Пожалуй, он так и гуляет в тени собственной истории, оставшись сердцем где-то в страшные дни войны десятилетней давности. Может, ему просто нравится рисковать. Когда чувствуешь, как бурлит кровь, проще напомнить себе, что ты еще жив. Наверное, Кунисигэ это отлично понимает, потому не спрашивает ничего, просто качает головой. Он обрабатывает рану, просит сжать зубы, потому что сейчас будет больно — Сиба стискивает их до боли в деснах, когда его бок пробивает иголка с нитью, затем Кунисигэ накладывает повязку. Все это происходит быстро, движения выучены ими слишком хорошо, до полного автоматизма — спасибо войне, спасибо смертям, спасибо… Но адреналин начинает постепенно отходить, и Сиба тяжело приваливается боком ко столу, чувствуя, как усталость наконец берет свое. Это сладкая слабость в ногах, покалывание в пальцах, нечто, что приятно переживать, потому что так приходит спокойствие. Хотел бы он так жить вечно. Хотелось бы переродиться кошкой, чтобы приходить сюда каждый день. Но, к сожалению, он всего лишь сторожевой пес. — Тебе нужно быть аккуратнее, Того. Когда Кунисигэ называет тебя по имени — не к добру. — Может, я не хочу. Может, я хочу рисковать еще и еще. Чтобы увидеть твое обеспокоенное выражение лица. Может, я хочу, чтобы ты склонился надо мной, нахмурился, а потом… Он думает, что сейчас Кунисигэ разозлится всерьез… Но тот вдруг вздыхает и закатывает глаза с таким уставшим видом, будто бы они обсуждают некую глупость, хотя, в общем-то, так оно и есть. Встав на ноги, он хлопает Сибу по плечу, и тот вдруг смеется, неожиданно даже для самого себя. — Ты уж извини. Глупо вышло, и правда. Мы уже не дети, а меня как заносит. — Сиба… Ты совсем не меняешься, — Кунисигэ фыркает и затем отходит куда-то к разделочному столу. Хочется пронаблюдать за ним, но для этого нужно подняться, развернуться, на что совершенно нет сил. — Все такой же болван. — Это ты мне говоришь, самый болванистый болван во всем мире? — Эй! А Тихиро ты рассказываешь совершенно иные вещи! Они оба смеются, и от этой нелепицы становится хорошо на душе. Все же неплохо, что разговор не пошел в иное русло. Это было бы хорошо (может, Сиба бы наконец высказал, что у него на душе), но ему бы не хотелось выслушивать долгие нотации… От этого так противно на душе, хотя он знает, что поступает глупо. Иногда приятно жить в собственных маленьких иллюзиях. Мечтать, что он и дальше сможет вот так заваливаться сюда… Хотя, что ему мешает? Разве что Тихиро в какой-то момент начнет обо всем догадываться. Будет немного неловко. Он откидывается на спинке стула назад и запрокидывает голову. Смотреть на Кунисигэ в перевернутом изображении так смешно. Когда тот замечает взгляд на себе, то Сиба вдруг улыбается. — Ты так смешно выглядишь, когда за кого-то волнуешься. — Ты это уже говорил, — Кунисигэ закатывает глаза. Когда он говорит вот так, то становится понятно, от кого Тихиро перенял свою мимику. — Рокухиро. Нет, не так. — Кунисигэ. Тот опять оборачивается. Сиба смотрит ему в глаза некоторое время, пристально, а затем растягивает губы в тонкой улыбке. Он подается вперед, точнее пытается, больше это походит на то, что он вытягивает шею, но Кунисигэ знает, что он хочет — он делает шаг ближе и наклоняется вперед, позволяя Сибе пробежаться пальцами по дурацкой бородке, которая всегда делала Кунисигэ больше похожим на большого кота. Он хочет подняться; хочет поцеловать — так велит его помутненное из-за раны сознание, но Сиба этого не делает. Он решает, что позже. Как-нибудь… Мысль так и остается незаконченной, потому что Кунисигэ вздыхает с тоном, будто осуждает его за то, что каждый раз первый шаг приходилось делать ему, а потом впивается в его губы поцелуем, крепким, быстрым, отчего сознание Сибы на секунду темнеет, а мысли приходят в замешательство. Раньше он сам шутил, что заткнет его так от его глупой болтовни. Раньше это Сиба подходит к Кунисигэ, клал голову на плечо, а потом, копируя глупые романтические фильмы, что крутили в кинотеатрах, целовал его, в ответ на что тот всегда смеялся. Но времена меняются; тогда у Сибы было все в полном порядке, а сейчас… Так его и оставляют, полностью потерянного, пока сам Кунисигэ занимается чем-то у разделочного стола. Стоит на столе оказаться две стопочки с чем-то пахучим, Кунисигэ вдруг поясняет: — Водка. — Я думал, ты больше не пьешь. — Это для маринада. Тихиро нашел новый рецепт… Ворую у него алкоголь, будто мы с тобой опять два школьника. Смеются. И правда. Есть что-то в Тихиро от старика Рокухиро, наверное, это ощущение, что сейчас их двоих оттаскают за уши и поставят на колени, заставив извиняться. Он протягивает одну, и они с Сибой чокаются. Выпивают, но потом Кунисигэ вдруг произносит: — Следи за собой. Это не просьба, почти приказ. Когда Кунисигэ волнуется, он обходится малыми словами, как когда были созданы мечи. Тогда он сказал… что-то, всего лишь одно, когда перед ними предстал последний клинок. Сиба не помнит, лишь то, что с уст друга слетело лишь одно… Что-то, что заставило его содрогнуться. И Сиба просто отвечает: — Хорошо. Как и полагается послушной собаке. Алкоголь жжет язык. Хорошо было бы тут остаться, и правда… Он знает, что Кунисигэ позволит. Может быть, через десяток лет, когда Тихиро повзрослеет и покинет родительское гнездо, Сиба ворвется сюда опять. Он рухнет на стул, посмотрит Кунисигэ в глаза и объявит, что теперь останется тут, чтобы тому не было слишком скучно без сына под боком. В ответ на это Кунисигэ лишь посмеется, конечно, но этим же вечером они раскопают зарытую где-то бутылку вина, оставшуюся с войны, выпьют ее вместе, а потом начнут отплевываться, потому что это дешевое вино, и за столько лет оно просто испортилось. Да. Это было бы замечательно. — Зачем ты пришел? Не знаю, Кунисигэ. Может, я хочу покоя. — Устал. Не соображал. Вспомнил, что давно тут не был. — Ты врешь, — смеется тот, но больше не задает вопросов. Вертит чарочку в руках, а когда они снова смотрят друг на друга, на губах у Кунисигэ играет улыбка, красивая, смешная. — Тебе надо прекратить бежать от себя самого, знаешь ли. И от правды. — Ой, блин, только не зачитывай мне нотации о романтике, будто я ребенок. — Но ведешь себя именно так. Сиба вздыхает и подпирает голову рукой, глядя в окно. Бок неприятно побаливает. — Не хочу портить твою жизнь своей унылой мордой. — Напугал ежа голой жопой. — Мне кажется, ты уже давно все это пережил… А я застрял где-то в прошлом. Ушел из «Камунаби», а толку? Жизнь словно не поменялась. Раньше я убивал людей по заказу правительства, а теперь — потому что за это платят другие люди. Не такой близкий друг тебе нужен. — Глупости какие. Больше Кунисигэ не произносит ничего; он слышит какой-то шум сверху и просит прощения, и Сиба воображает себе, как он заходит в комнату Тихиро, что, наверное, проснулся из-за разговоров снизу, рассказывает ему о внезапном госте… И наверняка улыбается. А Тихиро, наверное, проворчит, что в такое время только полные придурки ходят в гости, но ничего больше. Можно позавидовать тому, как легко Сиба может представить себе подобное с Кунисигэ, и как совершенно не может вообразить уже с собой. Потому он просто кладет голову на сложенные руки, закрывает глаза, пытаясь придумать мирную сцену, где, может, он будет сидеть на веранде, смотря на закат, пока из кузницы будут доноситься голоса… Кажется, он засыпает, потому что сквозь дрему слышит шаги, а потом — тяжелую теплоту одеяла на плечах, когда Кунисигэ тихо, будто боясь его разбудить, бормочет: — Надо бы перенести тебя на диван… Рядом с тобой, думает Сиба, мне и каменный пол — лучшая постель.