chelsea smile

Дыхание замирает, и ему требуется время, чтобы вспомнить, как дышать вновь. Первая мысль – сегодня это не я. Разряженный влажный воздух в ангаре будто бы пропускает напряжение, грузом оседая на плечи, а звук выстрела словно заевшая пластинка повторяется снова и снова. Николас не верит своим глазам, потому внимательно изучает взглядом обмякшее тело: руки его все также закреплены наручниками к трубе, ноги вытянуты, шея расслаблена, а из угла рта продолжает сочиться кровь, каплями оставаясь на деревянном полу, и от одного осознания, что теперь это и не человек вовсе, а всего лишь тело, кожа покрывается мурашками.       А солдаты, будто бы ничего и не произошло, принимают контрольную позицию, тяжелыми шагами возвращаясь на свои первоначальные посты. Первое, что он слышит, это шумный выдох: Мэттью косится сначала на труп, затем на солдат, глубоко выдыхает и принимает прежнее положение полулежа. Затем раздается тихое перешептывание: Юджин быстро сгребает руки Унхака, прячет их в своих, наспех растирает и повторяет что-то, пока плечи Кима бьются в дрожи. Исян сам находит в ангаре Ыйджу – взгляд того направлен на простреленные ранения в районе груди тела, и если бы не едва заметное движение его глаз, Ван бы подумал, что парень и вовсе потерял сознание.       Последнее, что он замечает, слабое всхлипывание, что звуковой волной заполняет образовавшуюся тишину. Японец, чьего имени Николас так и не узнал, почти всем телом прижимается к трупу, мотает головой, возможно, извиняется, и на щеке остается кровь мертвеца, теперь она размазана по его миловидному лицу. Исян лишь на секунду сталкивается с его большими глазами, что блестят от слез, но тут же отводит взгляд, не в силах смотреть больше – должно быть, этот парень считал японца последним напоминанием о доме.       Страх сковывает тело и играется с разумом. Он старается дышать глубоко, пытается наладить собственный ритм сердца, а в голове заела кассета, от которой никуда не деться – ты следующий, ты следующий, ты следующий. И Исяну это кажется пугающе логичным: Шотаро боролся, а кто еще не намерен смириться со своей судьбой? Он сам, затем Ыйджу, после Мэттью – одно неверное движение, и они отправятся следующими гнить в безызвестной земле вдали от родных мест и семьи.       А время идет. Яркое вьетнамское солнце продолжает разогревать металлическую коробку, поднимая температуру в ангаре все выше. Николас не знает, сколько именно прошло времени, пока он пытался отвлечься и хоть как-то забыть о том, что произошло только что, чтобы окончательно не сойти с ума, но специфический трупный запах начинает усиливаться: сладковато-горький, чем-то напоминающий чеснок и строительную химию, он мешается с запахом гниющего мяса, оседая в носовых пазухах и на языке. В какой-то момент дышать становится все тяжелее, а прислоняться спиной к раскаленному металлу и вовсе невозможно, от чего Исян прикрывает нос собственной футболкой, сгибаясь почти в пополам. Ему очевидно показательное выступление военных: никто не соберется убирать труп настолько долго, насколько это возможно, пока тело пятном не осядет на каждой доске, пока кожа окончательно не обтянет череп, пока не останутся лишь кости. И, кажется, это понятно всем – никто из пленных за все это время не посмел даже подать голос, не решился подойти к солдатам, не встал со своего места.       Спустя час – может быть, больше – один из солдат покидает свой пост, получает очередной шприц с седативным и мгновенно обращает на себя все внимание пленников. Не мешкая, он приближается к юным корейцам, сигналит Юджину отсесть подальше – тот делает это незамедлительно – и вводит препарат в сгиб локтя Унхака. Николас успевает пересечься с ним глазами, чувствует его страх и не может сделать абсолютно ничего, и когда тело мальчика теряет контроль почти мгновенно, Юджин чуть приподнимает запястья, позволяя расцепить их совместные наручники, а на голову Кима водружают все тот же мешок. Позже та же участь ждет и Ыйджу – он снова пытается что-то сказать военным почти шепотом, выглядит, словно загнанное животное, но стоит только средству подействовать, как все его попытки не стоят и ломаного гроша. Последним забирают того японца – если бы эмоциональный фон позволил, Исян бы удивился, что руки солдата пусты, а мешок на его голове оказывается надет даже без помощи препаратов, – мальчик покорно склоняет голову, позволяет зацепить наручники на своих запястьях, оказывается окутан тьмой непросвечивающей ткани и покидает пределы ангара под конвоем.       И так в металлическом загоне их остается четверо: три человека и один мертвец.

***

      Николас старается опустошить свою голову. Время превратилось в тягучую массу, когда каждая минута длится вечность. Сколько бы усилий Ван не прикладывал к тому, чтобы забыть, что находится по правую сторону от него, ровно столько же раз он поворачивался туда снова: губы некогда человека становятся синими, кожа приобретает сероватый оттенок и оседает маской на худом лице, кровь под гематомами рассасывается, оставляя лишь пятно, а вокруг – горько-мерзкий запах, окутывающий всех живых. Солдаты иногда откашливаются, то входят в ангар через свою тяжелую дверь, то заходят назад. Исяну думается, что если бы не его привязанные руки, это, должно быть, было бы одной из возможностей выбраться и дать деру, но, судя по всему, так думает лишь один он: Мэттью довольно быстро погружается в сон, Юджин скучает какое-то время, собирает какие-то завитки из собственных свободных штанин близь щиколотки, а затем окончательно сдается и постепенно тоже начинает засыпать. Николасу даже думается, что он придурок. Будто бы никому, кроме него, нет никакого дела до гниющего трупа рядом. И от этого только хуже.       Навязчивые мысли не дают покоя в этой тишине. Исян успевает прокрутить в голове, что, вероятно, у Шотаро была семья, друзья. Были дорогие люди, а для кого-то был дорогим человеком он сам – должно быть, его мать, которую Ван никогда не знал, да и не узнает, будет днями и ночами ждать возвращения сына, которому суждено разложиться здесь, в металлическом ангаре, оставив после себя голый скелет, и никто так и не сможет дать ответ, что же с ним случилось. Конечно, так тому и быть. И как бы сильно Николасу не хотелось поменять это своими же руками, его ждет та же участь, и риторические его песочные часы уже теряют песок с неизвестной скоростью. Конечно, так тому и быть.       Когда с другой стороны слышатся шорох и голоса, он прислушивается и мечтает закрыть этими самыми звуками собственный поток безостановочных мыслей. Голос Рики узнается моментально: из обрывочных слов смысла не собрать, но почему-то Вану кажется, что ничего важного слова Цюаньжуя в себе не несут, но отчего-то сам факт возможности услышать кого-то еще добавляет ему сил. Шаги неритмичные и шаркающие, но долго гадать не приходится: шум засова сигналит о том, что дверь будет вот-вот открыта, а когда она распахивается, то сначала как всегда заходит военный, за ним поспевают двое своим ходом, и еще одно тело обессиленно висит на двух солдатах.       — Дом, милый дом? — звучит английская речь Рики, что узнается и по высокой тонкой фигуре. — Ребят, правда, мы с вами уже это обсудили, я не люблю эти мешки, мне в них дышать нечем.       На секунду Николас перехватывает взбешенный взгляд военного, и ему кажется, что китайца вот-вот ударят, но мужчина лишь мерно поднимает и опускает плечи, принимаясь копаться в наручниках сначала второго парня, что сгорбленно стоит чуть позади, а после и самого Цюаньжуя, который все продолжает разглагольствовать о недостатке воздуха под холщовой тканью.       И пока двое военных скидывают с себя тушу, оставляя его в мешке и наручниках где-то возле стены, руки двоих пленников оказываются полностью свободными, а потом оба парня почти моментально тянутся к голове.       — Спасибо, кэп! Не знаю, смотрели ли вы тут «Мстителей», мне не особенно нравится как франшиза, но там много интересных фраз, — расправляясь с мешком, успевает произнести Цюаньжуй, затем тут же переключаясь на китайский: — Бля!       Взгляд китайца скользит по убитому – он всматривается, моментально отходит на шаг дальше, проходится взглядом и по некогда воспалившейся ноге, и по кровавому пятну под трупом, а потом ему в нос, кажется, ударяет и царящий в ангаре запах. Китаец машинально делает шаг назад, почти упирается в стоящего за ним Сонхо, что тут же застывает на месте, теряется на секунду и запускает всю пятерню в волосы:       — Ох-ох-ох-ох-ох... Ребята, это вы, что-ли, его так? — торопливо, запинаясь, подает голос Рики, обращаясь к двоим оставшимся в комнате солдатам, что не подают никакой реакции, а потому кивать приходится Николасу.       Движения Цюаньжуя дерганые, резкие и рваные – он сначала делает один шаг назад, зачем-то касается руки второго пленника, метается то туда, то сюда, и все старается избежать того, чтобы смотреть на труп. Так же быстро он опускается рядом с тайванцем и начинает тараторить наперебой уже на китайском:       — Оу-оу, Исян, а ты знаешь, что кенгуру так назвали, потому что когда колонизаторы высадились в Австралии, то они спрашивали у местных жителей, что это за животное, а... А те им отвечали «кенгугу, кенгуру», но на кууку-йимитирском языке это значит просто: «Я не знаю». Ты знал об этом?       Николас молчит. Он наблюдает за Сонхо, что так же морщится и прикрывает рукой нос – он передвигается медленно и кажется, что каждое движение дается ему с большой болью. Он внимательно скользит по всем присутствующим в ангаре, получает теплую полуулыбку от Юджина, но затем почему-то двигается в их сторону, пока наконец не занимает место чуть поодаль Рики.       — Ох... Бля... Ох, — вновь подает голос Цюаньжуй, обращает внимание на труп Шотаро, а затем касается плеча Николаса так резко, что тот едва успевает вздрогнуть, переключаясь на английский. — Когда человек улыбается, он задействует всего семнадцать мышц, а когда хмурится, то все сорок семь. Поэтому, если вы хотите скинуть напряжение, то мы все с вами можем просто попробовать улыбнуться, например.       Исян продолжает наблюдать за корейцем, воспринимая своего собеседника скорее как надоедливое радио. Парень пытается найти себе место: ложится то на одну сторону, то на другую, то подкладывает руки под себя, то расправляет их по швам, и бесконечно морщится от явно неприятных ощущений.       — Он в порядке? — спрашивает Ван сначала по-китайски.       — Мужик сегодня был какой-то крайне мерзкий, если честно, ни слушать, ни слышать не умеет, идиот, — вместо ответа начинает Рики, чуть поглядывая в сторону военного, что остался в одиночестве, внимательно осматривая пленников с оружием наперевес.       Довольно быстро Исян вспоминает, что китаец игнорирует его вопрос настолько долго, насколько у него самого хватит тем для разговоров, а потому Ван самостоятельно подается чуть вперед, как это ему позволяет толстая цепь наручников:       — Хэй? Английский? Ты знаешь английский?       Сонхо пытается поднять на говорящего глаза, но едва сталкиваясь с видом мертвеца, тут же опускает голову назад, а потому Николасу приходится вмешаться вновь, медленно разжевывая каждое слово на английском языке:       — Если ты понимаешь меня, то ты можешь просто отвечать. Туда и правда... Лучше не смотреть.       — Все-то он понимает, — тут же встревает Рики, добавляя. — Или она. Или как его там?       Николас тут же вздергивает бровь вверх, сталкиваясь с болью от корост, что с трудом заживают на его лице, а затем бросает на корейца еще один взгляд. Так или иначе, если китаец действительно говорит правду, то Исяну до этого нет никакого дела – не то чтобы он знаком лично с персонами нетипичной гендерной идентичности, но какая вообще ему разница, если человек на самом деле окажется стóящий?       — Ты понимаешь английский, да? Как тебя зовут? И как я могу к тебе обращаться?       — Они, если можно, — отвечает Сонхо, и Николас держит себя на мысли, что впервые слышит их голос, как и впервые сталкивается с небинарной персоной. Ван даже старается натянуть улыбку, несмотря на то, что кореец на него и не смотрит вовсе. — Английский... Не очень, я не так уж хорошо его знаю.       Тайванец в очередной раз глубоко вдыхает, тут же сталкиваясь с фатальной ошибкой – запах в ангаре царит такой, будто способен разъесть слизистую в один лишь вдох, и Ван вновь и вновь осознает, что буквально в полутора метрах от него разлагается труп, что не так давно был бьющимся за жизнь человеком. Он окидывает взглядом помещение: Мэттью все так же продолжает спать, и плечи его вздымаются ритмично и спокойно, Юджин чуть прислоняется к словно бы раскаленной стене и дышит урывками – глаза мальчишки закрыты, но вся поза говорит о том, что он вовсе и не спит. А возле двери дозор несет лишь один солдат.       — Это так мило, что они все свалили и оставили только этого бедного мексиканца, который выглядит так, будто в случае чего он забудет, как зажимать курок.       С каждым словом, что Рики продолжает говорить на чистом английском, Николас все больше и больше лупит глазами то на китайца, то на военного, чьи руки все еще плотно держат огнестрельное оружие, Вану кажется, что еще хотя бы слово, и их история закончится сию же секунду. На такую реакцию Цюаньжуй лишь вздымает руки вверх с мерзким звоном наручников:       — Что такого? Во-первых, он мне друг, он хороший. Во-вторых, он не знает даже базового английского. По статистике, всего двадцать процентов людей в мире владеют английским языком – тут и носители, и такие как мы, то есть паразиты языка, ну а он... А он оставшиеся восемьдесят. Правда с пушкой, так что авторитет признаваем, как ни крути. Да, Сонхо?       После кивка корейца, Николас старается понять, шутка ли все это. То есть они прямо сейчас – пять молодых парней – находятся в одном помещении с военным, что даже при всем желании не сможет понять, что именно они говорят. И если бы не эта чертова труба, к которой привязан и сам Исян, и гниющий труп, он бы сорвался прямо сейчас и пустил все силы на то, чтобы действовать.       — Мне нравится видеть, как у тебя горят глаза, — бросает Рики, легко подмигивая. — Правда есть момент: ты все еще привязан, словно пес, да и вся остальная свора волков в погонах сто процентов на перекуре за дверью, потому что здесь воняет, словно в морге вырубили кондиционеры. Да, Сонхо?       Кореец в очередной раз молча кивает, на что Цюаньжуй усмехается и пропускает что-то в духе: «А ты когда-нибудь слышал про корейско-китайскую войну?» – и заводит свою шарманку вновь. Николасу до этого, если честно, уже нет никакого дела. Что бы ни случилось, они не должны тратить такой шанс на пустословие: время нужно использовать по максимуму, необходимо обменяться любой полезной информацией, что поможет им выбраться. И как только он сталкивается взглядом с большими, по-детски наивными глазами Юджина, в голове всплывает простой факт: он здесь дольше всех, а значит и знаний у него максимум.       — Позови его сюда, — шепчет Исян на китайском       — А что мне за это будет? — тут же парирует Цюаньжуй, сводя брови к переносице.       — Я хочу узнать максимум из того, что известно ему, раз у нас есть возможность поговорить.       — Он знает не больше меня, — с улыбкой произносит тот, оценивающе рассматривая мальчишку.       — Значит, расскажи ты.       И едва он успевает договорить, как Рики моментально поднимается на ноги, направляясь в сторону Хана. Так или иначе, приятно это или нет, но Исян нашел идеальный рычаг давления на нового знакомого, что в теории может быть безумно полезен, правда было бы еще лучше, если бы он просто заговорил, но тратить время на попытки разговорить Рики он будет уж точно не сейчас. Парни переговариваются о чем-то быстро, и Юджин спустя меньше чем минуту направляется в их сторону, аккуратно присаживаясь рядом. Николас не знает точно, восхищается ли он или напуган фактом абсолютного спокойствия на лице подростка. Тот цепляется глазами за синеющий бледный труп, что уже начинает дубеть, но эмоций на его лице не видно – Юджин лишь перемещает взгляд в сторону живых, а Исян даже думать боится о том, через что в жизни успел пройти этот довольно юный мальчик.       — Как твои дела? — первым начинает Ван.       Юджин моментально теряется – уводит глаза вверх и бесконечно долго думает. Рики успевает показательно проверить свои ногти, а Николас лишь терпеливо ждет, пока Хан подбирает слова на неродном языке:       — Сложно. Я – окей, но все вокруг... Сложно.       Ван понимает, что именно имеет в виду собеседник. Он кивает несколько раз как бы в знак поддержки и пропускает мысль, что если бы не наручники, если бы не языковой барьер и кучу всяких «если», он бы обязательно был рядом, попробовал бы помочь, сделал бы все. Так или иначе, он пытается.       — В какой стороне здесь можно побегать? Где траву пощупать? Куда мы можем?.. Ну, ты понял. — Рики встревает в разговор быстро, он жестами создает из пальцев эдакую фигуру человечка, помогает себе визуализацией, от чего глаза подростка тут же округляются.       Юджин смотрит по сторонам так, будто находится на допросе, и Николас понимает, что это совсем не то, что он изначально планировал, но в диалог вдруг вступает Сонхо, объясняя что-то уже на родном для мальчика корейском языке, а значит, остается только ждать.       — Позови Мэттью, разбуди, — вновь переходит на китайский Николас.       — Да не дай Бог, — рывком выплевывает Рики. — Этот хотя бы безобидный, а тот психопат мне вообще не нравится, я бы ему вообще уши заткнул и за дверь отправил, а то лежит тут подслушивает.       — Почему ты так считаешь? Объясни мне наконец, блять, — Исян цедит через зубы, с трудом сохраняя самообладание, и еще больше загорается, когда Цюаньжуй вдруг вздергивает плечи вверх, будто бы не сказал ничего значимее, чем случайный факт.       — Сам все узнаешь, все тебе покажи да расскажи.       Николас с трудом выпускает воздух через зубы, чуть ли не закашливаясь от смрада, царящего в ангаре. Некогда, некогда ругаться, некогда препираться, да и нет в этом смысла, он лишь переводит внимание от Рики на Сонхо, что вдруг не без труда принимает сидячее положение, выставляя руки перед собой:       — Это... Вот так. — Сначала они выставляют вперед левую руку, делают паузу, затем снова левую. Николас внимательно, насколько это возможно, следит за жестикуляцией Сонхо, в голове расчерчивая карту, пытаясь задействовать всю свою оставшуюся фантазию. — Дверь. — После короткого комментария и кивка Юджина, они снова демонстрируют левый поворот, а затем правый, — Дверь, — и еще один правый.       У себя Николас систематизирует результат: налево, налево, такая же тяжелая железная дверь, что гарантированно будет заперта, после снова левый поворот, направо, снова дверь, правый поворот, а за этим – долгожданная свобода.       — Но смысла нет, — добавляют они. — Он сказал, что смысла нет.       Юджин подтверждает перевод очередным кивком и неоднозначной отмашкой куда-то в бок, будто пытаясь отбросить навязчивую мысль, а Николас тут же готов вступить в спор, с большим трудом стараясь успокоиться. Конечно, никто и не говорит, что побег удастся осуществить так быстро и легко, но неужели он один собирается хотя бы попытаться?       — Что и требовалось доказать, — усмехается Рики, складывая руки на груди. — Эта хата сделана из такого железа, что даже если стырить у них огнестрел, то палить можно будет сколько угодно – пули просто начнут рикошетить, и мы окажемся в компьютерной игре. Даже если мы каким-то магическим образом выберемся за пределы куска стали на петлях номер один, то там еще выход два и выход три. Какой подход к нашей безопасности, друзья! Я так ценю, мне так приятно.       — Заткнись, — на выходе произносит Исян.       — А какой смысл мне молчать, мой тайваньский друг? Какой, а? Мы все рано или поздно закончим как вот этот японский друг – он довольно прелестен на вид, кстати, уже синий, немного сероватый, такой, уникальный цвет, называется «цвет синей тени», кстати. Я могу вслух петь «D-o-l-l-h-o-u-s-e» от Мелани Мартинез, и по сути смысла в этом будет столько же, как и в попытках выбраться отсюда – никакого, да и результат один.       Ощущая за своей спиной труп, вдыхая этот горько-сладкий запах раз за разом, Николас с уверенностью может сказать, что если есть хотя бы малейшая надежда выбраться отсюда, хотя бы призрачный путь, который ему нужно преодолеть, то он готов сделать ради этого что угодно, а потому слова китайца действуют на него словно красная тряпка на быка.       Исян всматривается в горящие и яркие глаза Рики, что с таким энтузиазмом пропагандирует опустить руки и перестать даже пытаться, и понимает, что если бы не на наручники за его спиной, то он бы абсолютно точно ударил Цюаньжуя в лицо и не испытал бы и грамма сожаления.       И когда Николас с трудом собирает свои мысли из осколков во что-то цельное, где-то со стороны угла комнаты слышится заливистый незнакомый смех, что все больше и больше набирает громкость.