Вера в лучшее

В церкви всегда было спокойно — минимум людей большую часть времени, огромное пространство, множество икон, фресок и освящённая земля. Высокие потолки, удобные скамейки, на которых можно было даже полежать, ведь никто не мог ничего тебе запретить. Если ты не мешаешь другим, не замышляешь ничего, что могло бы кому-то навредить — ты свободен в своих действиях и мыслях. Это здание всегда было местом, в котором читать книги было особенно спокойно, ведь это поощрялось, а не оказывалось поводом для насмешки. Сэм считал это пространство чистым и светлым даже в ночное время, ведь статуи ангелов словно освещали всë помещение своей защитой и заботой. Оно казалось безопасным и тёплым даже в самые холодные дни года, когда обеспокоенный Дин приходил с плотной одеждой и пледом, чтобы младший не замёрз. Но сам не оставался рядом почти никогда, называя церковь «угрюмым местом для монашек» и выходя в какой-нибудь бар или домик Пастора Джима. Библия была перечитана множество раз, словно это был рассказ на ночь, а не священные писания. Листы в книге были пожелтевшими, протертыми и совсем тонкими в некоторых ключевых моментах, словно люди затирали эти места рукой, снимая боль Иисуса во время распятия или жалели святую Богоматерь. Сэмми всегда с особым трепетом рассматривал каждую затертость на обложке, пересматривал одни и те же строки молитвы, словно заучивая их по новой. Ведь он верил в то, что это сможет ему помочь. В здании всегда пахло чем-то, что не описать обычными запахами — свобода, перемешанная с покорностью и долей отчаяния, раскаяние и душевность. Ещё примесь дешёвых моющих средств и хлорки. Парню всегда нравилось вдыхать этот аромат, словно он мог почувствовать всё это на себе в один миг. Но в церкви они оказывались не часто, ведь отцу предпочтительнее было оставить детей в одиночестве, в затхлом мотеле, без еды и денег, чем в адекватном домике под присмотром ответственного взрослого, который умел и любил вкусно готовить. Когда Сэм оказался старше, в момент его обучения и «отпуска» по работе охотника, он стабильно посещал храм по вторникам и воскресеньям. Джессику в это Винчестер завлекать не стал — девушка была верующей, но фанатизма попросту боялась. И он это понимал, ведь стать религиозным фанатиком было довольно страшно даже для него самого. Однако быть просто верующим и посещающим церковь было вполне возможно и даже приятно — компания в храмах почти никогда не менялась и была уже хорошо знакомой, отчасти даже дружественной. Он выслушал немало историй, во многих из которых его ситуация была отчасти…такой же. Сложные отношения с родными, сожаление об этом — всё это было до боли знакомо, но даже при таких обстоятельствах отличалось кардинально. Так, словно его слышат, но не слушают, словно стараются вникнуть, но не понимают смысла слов. Но Винчестера принимали и без личной биографии, позволяя ему расстаться с воспоминаниями или хотя бы не теребить ими душу лишний раз. И он был чрезмерно этому благодарен. Сэм молился каждый вечер, перед сном. В основном за благополучие непутевого старшого брата, который пожизненно рвался на всевозможные убийственные испытания. Но и про других он тоже не забывал — вот за Бобби, Джессику, упокой своей матери. Но никогда даже не думал о том, чтобы попросить защиту отцу. «Папа постоит за себя сам, ему не нужна помощь небес» — проносилось в голове каждый раз, когда возникало желание ввязать его имя в молитву. И думал Сэм так не просто так, ведь с самого детства грёбанный Джон Винчестер отчаянно отрицал существование ангелов и Бога, ругал за Библию под подушкой и точно сжёг пару священных письмен. «Он бы разозлился» — добавлял противный голосок, словно маленький демон, сидящий на плече, когда парень почти ломался под давлением страха за родного человека. Как бы он не хотел этого признавать, но тревога всегда сопровождала его. Всю жизнь этот груз просто покоился на плечах, словно железные, ржавые оковы, ключ от которых давным-давно утерян в самом глубоком затопленном каньоне. Однако вера в любящее божество, что всегда следит за своим детищем, грело не только сердце и душу, в которую Сэм тоже безоговорочно верил, но и всë тело, обволакивая внутренности приятной, горячей патокой. Надежда в что-то хорошее помогала Винчестеру вставать по утрам, не превращать всё вокруг в хаос и бороться за лучшую жизнь дальше, оставив прошлое позади (или хотя бы не тратить всё своё время на воспоминания о нём). Когда он снова оказался на охоте, то все ограничения в молитвах просто спали, как будто металл просто растворился в кислоте, которую выпускала тревожность и навязчивые мысли, отделаться от которых не выходило никак. Библия ему и вовсе была не нужна — всë, что он мог использовать, уже было в его голове, точно так же, как и латинская начитка экзорцизма, криво вырезанная на подкорке мозга. Однако небольшая книжка всё равно была в сумке, скорее как успокоение, а не главный источник. Сэм никогда не говорил об этом вслух, но Библия была его комфортным предметом, в отсутствие которого у него начиналась тревожная или паническая атака. Священные письмена были словно…ещë одним обрядом защиты, как ловушка для демонов, освящённая вода на тумбочке или соль у порогов. Только не то, что убивает или отгоняет нечисть, а то, что даёт надежду и то, что её сохраняет. Когда Дин продал свою душу за младшего, то тот начал молится ещё и по утрам. И иногда в туалетах всяких захудалых кафе. Везде, где только подворачивалась возможность, он снова и снова, будто в бреду, проговаривал заученные строки, словно ещё чуть-чуть и оно точно сработает. Сэм почти лишился сна, частично отказался от еды, полностью отдавая себя поискам выхода из сложившейся ситуации. Разумеется, старший брат это так просто не оставлял, периодически вытаскивая его из мотеля на очередную охоту, которая вызывала интерес только из-за заинтересованности самого Дина. Младший молчал об этом, чтобы не расстраивать брата, но его главным страхом детства были не клоуны, а возможность потерять самого близкого душе человека. Сэм пожизненно, до трясущихся коленей, остерегался мыслей о том, что в один момент старший охотник мог просто не вернуться и оставить его в полном одиночестве. Парень всячески цеплялся за возможность быть рядом, ведь не хотел быть наедине с собой. Он искренне верил в то, что найдёт спасение в небесах или с их помощью. «Как они могут оставить нас? Мы всю жизнь спасаем жизни людей. Бог оберегает нас» — мягкой мантрой произносилось в голове, собирая мысли в кучу и заставляя двигаться дальше без глубоких раздумий. Когда старшего Винчестера утащили адские гончие прямо на глазах у Сэма, то внутри что-то треснуло, тут же посыпавшись вниз со стуком, больше похожим на дождь. Был ли это позвоночник или надежда, даже сам парень не знал, заталкивая эту мысль подальше своим горем. Хотелось одного — сдаться, повесится и попасть в то же самое место, куда попал Дин. Но небольшая книжка Библии всё так же косо посматривала из-под рубашки в сумке, осуждающе заставляя продолжать работать и не опускать руки, которые, вообще-то, ещё могли сделать что-то полезное для людей или старшего. Вернуть его, например. Чем и занимался Сэмми дни напролёт, напрочь забивая на все свои физические потребности и моральные устои, когда связывался с Руби, за что по ночам отмаливал прощение у небес, обессиленно опираясь локтями о грязный матрас и еле перебирая языком, повторял благие слова. Он не спал, пока не падал в обморок, не ел, пока не валился с ног, не переставал читать, пока глаза не начинали слишком сильно жечь. И он не переставал молится. Никогда не молился за себя, только и только за Дина, за его освобождение, облегчение мук, перенос или выкуп души даже за свою собственную. Трясся и плакал, пока выкрикивал строчки из гребанной книги. Вера не угасала, надежда старалась подавать признаки жизни, но отчаяние застилало голову полностью, словно заливая все мысли чёрным, машинным мазутом, который никогда не удастся оттереть до конца. Даже когда младший Винчестер шёл на сделку с демоном перекрёстка, пытаясь выкупить брата, то горячо проговаривал жгучие строфы молитвы, которые грубо, до невозможности говорить, прожигали горло и закручивали желудок в тугой узел. Больно ли было получать отказ от демона? Безумно. Небеса отвернулись от него, не оказав помощи, а ад повертел задницей прямо перед лицом и похвастался тем, какой же Сэм все-таки неудачник и не сможет заключить сделку, ведь по какой-то причине его душа — Чёртов бесценок. Убиться захотелось ещё сильнее. Но кто он такой, чтобы сдаваться? Он, черт бы вас побрал, ебанный Винчестер! А Винчестеры ни-ког-да не сдаются и не бросают семью в беде. Цель оставалась одна — вытащить Дина любой ценой. Он нарушил, скорее всего, немало библейских правил. Но отмолил каждое своё действие, да и за прощение не сильно беспокоился на самом деле. Не слышали раньше — не увидят сейчас. Принять решение на счёт того, чтобы снова попытаться открыть врата ада было… легче, чем Винчестер мог предположить. Парень этого дико боялся раньше, но сейчас это казалось обычным пустяком. Он просто умел расставлять правильные приоритеты. Однако ничего не вышло и в этот раз, из-за чего Сэм поймал истерическую волну, которая неблагоприятно сказалась на месте его сна — кладбище это не самый удачный выбор. Мокрая, холодная и «живая» земля не отличалась особой мягкостью, поэтому на утро все кости ломило нещадно. Через какое-то количество жестоких и истязающих дней его нашла Руби. Это было последним (действительно таковым на тот момент!) вариантом, как справится с адом и за шкирку вытащить брата на волю. Каждый час был на счету, поэтому особого сопротивления парень не оказал. Возится с демоницей было что-то из ряда вон выходящее, учитывая, что они всегда были воплощением зла и лжи. Но в тот промежуток жизни это было…нормально. Сэмми наконец смог найти хоть что-то, что помогло бы ему. Пусть и не в лице ангелов, не тёплой руке всеобщего защитника Бога, а в грязной, вечно бегущей от расправы нечисти. Но верить он не перестал. Предлог, разумеется, был: «Если существуют демоны, то и небеса не пустуют. Они помогут, обязательно. Даже демон помогает, значит всевышние точно не останутся в стороне. Не должны…» и казалось это вполне логичным. Молитвы никогда не покидали жизнь Винчестера. Только в тот период стали реже, а оправдывалось всё только занятостью. Ведь он верил в грядущую помощь. По крайней мере, очень старался. Когда Дин вернулся, на Сэма хлынула волна эмоций. Абсолютно всех. Вот он, живой и здоровый, стоящий на ногах, а не изодранный как несчастная грелка злобным Тузиком. И с одной стороны до дикости и жуткой ломки в костях хочется обнять, прижать тёплое (в этот раз) тело, вдохнуть родной запах, который всегда состоял из дешёвого шампуня и мотелевского мыла, проехать пальцами по таким же, привычно коротким волосам и заплакать от радости. А с другой стороны — брат ли это вообще? Какого чёрта он настолько…живой? Кто вытащил? Откуда появился? Перевёртыш? Другая нечисть? И хочется ударить, желание и агрессия прошибает грудину железным ломом, пытаясь выбраться и материализоваться во что-то стоящее. Сэм ничего не смог сделать, не он его вытащил, не он спас. А кто тогда? Кому есть до этого дело, кроме глупого, зависимого младшего брата? Небесам. Когда эта маленькая тайна открывается, Сэмми искренне хочет расплакаться. Всё это время, что он молился днями напролёт, неужели они действительно слышали и внимали? Неужели правда сжалились над отчаявшимся человеком, который потерял себя и смысл жить, обретя только вечное желание мстить и угасшую надежду? В сердце снова загорелось что-то приятное, обволакивающее и греющее. Он верил не зря. Молитвы не прошли даром. И как же парень, на самом деле, ошибался. Первая встреча с таким любимым и боготворимым ангелом прошла…отвратительно. Одной фразой всë, что было внутри этого шаткого, вымотавшегося тела, просто сжалось и взорвалось с какой-то поразительной силой, пробивая черепную коробку. Мысли в секунду потеряли форму, вера противно треснула, а любимая надежда издала болезненный выдох. — Сэм Винчестер… Мальчик с кровью демона, — гулко пронеслось в голове противным, шипящим и мразотно пикающим голосом Кастиэля, Спасителя старшего брата. И эта фраза врезалась в корку мозга, была выжжена на хрупком сердце клеймом и отпечаталась в памяти так крепко, что казалась вырезкой из наихудшего кошмара, а не реальным действом. Он — демон, зло и новое воплощение лжи. Небеса хотят покорать его за попытки помочь и сделать мир лучше, за альтруизм и доброту, которую он проявляет к одержимым. Сэм делал абсолютно всё на благо людей, но при этом остался главным злодеем в этой истории. Ангелы, которые всю жизнь превносили в его жалкое существование мнимое ощущение защиты, теперь грозились убить. Парень всю жизнь лелеял мечту встретить хотя бы одного небесного служителя, но теперь, из раза в раз, встречая всё новых, разочаровывался в собственных желаниях. Но верить он не переставал. Верить в лучшее, доброго Бога, который уже точно-точно существовал. Потому что кроме веры у него не осталось ни-че-го. Дин, как самый лучший старший брат и близкий человек, сначала запер его в самом защищённом бункере, а потом назвал Монстром, обрекая на вечные страдания. Сэм перестал смотреть в зеркало. Перестал воспринимать своё имя с первого раза. Перестал…быть собой. Он этого и не хотел вовсе — никто не хотел видеть его таким, каким он родился. «Уродом» и «монстром», «проблемным ребёнком» и «мальчиком, с демонской кровью». Ему стало противно даже касаться себя, ведь трогать нечисть не хотелось никогда. В одной из вылазок с Руби, всё ещё его союзницей, смотря на нож в своих руках, захотелось не защищаться вовсе. Но он отложил это на другое время, закончив дело с изгнанием. Но лезвие и после смотрело на него особенно приветливо, словно подзывая к себе блеском острия. В голове проскочила жгучая мысль: «Если я — монстр, то должен ли я выполнить свою работу?». Возможно. Скорее всего да. Разумеется, блять, должен! Потратить всю жизнь на охоту, чтобы в итоге сделать поблажку самому себе под предлогом того, что он помогает людям? Винчестер просто не может так поступить. Парень слишком злится на всё нечистое, на себя, мир вокруг и всё-всё, что могло бы заставить его почувствовать себя отвратительно. А чувство прилипшей ненависти к себе было всегда, поэтому он не терпел ничего в тот момент. Даже свою собственную кожу. Когда Сэм снимал со своей руки кусок плоти, то начал тихо проговаривать строфы молитвы, словно делал подношение самим небесам, извиняясь. Заточенный нож скользил будто по маслу, отделяя часть «грешника» в наказание по его же воле. Каждое слово перебивалось тяжёлым дыханием и неловким заиканием, но в момент отлёта небольшого куска кожи в холодную землю, протянулся болезненно-довольный стон. Кровь тут же заполнила все чистые участки предплечья, заливая всё темно-красным озерцом отчаяния. Место без кожаного покрова превратилось в подобие настоящего пепелища, словно лезвие было раскалено до предела, желало оставить метку и присвоить культу вечных страданий. Куртка под рукой быстро промокла в крови, а Сэм только опомнился, что просто находится в открытой машине недостаточно для того, чтобы обезопасить её от загрязнения. Поэтому лучшим вариантом оказалось просто перебраться на влажную траву, продолжая истязать своё тело самостоятельно. Винчестер никогда не был падок на пытки, но сейчас он пытал сам себя и в этом почувствовал…освобождение. Сэм получал наказание за то, что творил, и наказывал себя сам, ведь заслужил это так же, как и Лилит смерти. И лезвие, всё ещё блуждающее по его плоти, подтверждало это. Оно словно поглаживало разгоряченную руку, купаясь в алой жидкости и размазывая её по всей железной части, позволяя стечь на деревянную ручку и закрыть всю возможность бликовать. Тягучей боли в одном лишь предплечье было определённо недостаточно, чтобы утолить жажду искупить вину перед небесами, которую он накручивал себе с каждым днём всё больше и больше, помогая другим существам обернуть его в плотный кокон, состоящий лишь из нитей сожаления. Слегка помутневший взгляд спустился торсу, заинтересовано разглядывая одну из излюбленных клетчатых рубашек. Винчестер не стал медлить, быстро расстегивая все пуговицы на ткани, открывая холодному воздуху доступ к оголенному животу. Парень на самом деле не знал, что делает. Не знал, правильно ли это. Не знал, можно ли и нужно ли так поступать. Но в голове, словно мантрой, повторялось одно: «Всади этот Чёртов нож себе в живот. Убей себя и выполни свою работу как хороший мальчик и беспроблемный брат. Успокой Дина своей смертью, ему будет гораздо легче без тебя. Небесам тоже нужна твоя смерть. Так выполни волю самого Бога и убей себя. Убей себя. Убей себя.» И слушать навязчивые мысли было просто. Даже слишком. Остриё мягко легло на чистую кожу, тут же пачкая её вязкой кровью, которая норовила поскорее высохнуть. Сначала Сэм провел лезвием не давя, лишь прощупывая упругость и плотность плоти, которая вот-вот должна оказаться слишком раскрытой, показывать все внутренности лесным жителям, насекомым и слишком любопытным, проезжающим мимо водителям. Второй раз Винчестер, слегка трясущимися от холода руками, провёл ножом по тому же маршруту, но уже немного продавливая податливую кожу, которая горящим следом немного раскрылась, позволяя крови заполнить и этот участок. Но этого было недостаточно. Слишком мало, слишком слабо, слишком…гнусно. Последнее действие, третье, должно было быть заключительным. Бледные губы зашевелились в немом разговоре, чтении последней молитвы. Слов не было слышно совсем — сил на то, чтобы произносить любимые строки просто не хватало. Но он об этом уже не жалел. Жалел ли парень сейчас вообще хоть о чем-нибудь? Только о том, что не сделал так раньше. Но как только нож начал медленно погружаться в тело, мучительно потягивая холодное железо сантиметр за сантиметром прямо внутрь, словно разрезая долгожданное угощение, щеки обдал неожиданно резкий жар. Его схватили за лицо. Не медля, слишком быстро, но…так мягко, словно боясь навредить. Перед глазами всё расплывалось, сконцентрироваться на чём-то было невозможно. Ни прикосновения, ни лицо, ни голос, который казался слишком далёким в этот момент. Он не знал кто перед ним стоит, но этот человек излучал такое знакомое тепло, что в голову невольно пришло одно воспоминание — объятия с Дином. Чужие руки стремительно вытащили нож из порезанного тела, тут же прижимая рану и перевязывая её какой-то тканью. Возможно, это куртка. Но на самом деле младший Винчестер этого совсем не чувствует, полностью сконцентрировавшись на том, чтобы собрать мысли и сенсорные ощущения в кучу и собрать картину по кускам. Первым восстановился звук, словно динамики прочистили от песка и воды после утопления машины. И в уши врезался обеспокоенный голос брата, который обрывчато повторял почти одно и то же: «Сэм… Сэмми… Сэм, пожалуйста, братишка, ответь мне…черт тебя еби, Сэмми, умоляю.», что вывело мозг из густого, обволакивающего тумана. Следующим вернулось осязание, заставив всю кожу продрогнуть снова и покрытая болезненными мурашками, которые вызвали лишь тихий стон. Тёплые подушечки пальцев старшего терлись о щеки, поглаживая и помогая прийти в чувства. Он прижал растрепанную макушку к груди, совсем легко, чтобы не усугубить ситуацию, но немного согреть и почувствовать чужое дыхание на себе. Сэму хотелось спать. Глаза неприятно жгло, всё пространство заливалось ядовитыми слезами, а дыхание всхлипами. Но он так же сильно старался привести всё в норму, настраивая зрение. Отчаянно терялся в попытках увидеть хоть что-то более-менее чётко, не угадывая силуэты предметов. И у него получилось — взгляд зацепил знакомый амулет, подаренный им же когда-то в детстве. Парень мягко оттолкнул брата, легко надавив на его грудь. Сэм не разговаривал, лишь вяло кивал на какие-то вопросы, нехотя встал на трясущиеся ноги с помощью Дина и кое-как залез в машину. Что удивительно — старший даже не подумал пошутить или наругать за испачканную Импалу, хотя было ощущение, что просто так эта ситуация не пройдёт. Едут ли они в мотель или больницу? Хотя, какая к чёрту разница? Младший Винчестер не собирался выживать, поэтому место для смерти не имело веса. — Ты маленький придурок, Сэмми. Я, по твоему, должен с тебя глаз не спускать? То ты дела какие-то без меня решаешь, то…убиться пытаешься. Это было внушение одного из демонов, да? Помучить себя и убить? — Дин поглядывал на него слишком часто, словно проверяя, в сознании ли брат. Даже если слова и звучали с ноткой грубости, но сквозили они ярым беспокойством и страхом. Ещё чуть-чуть и голос старшего задрожит, сломается и он сорвётся на прерывающиеся всхлипы. — Но ничего страшного, всё хорошо. Мы вот-вот доедем в мотель и я сам тебя подлатаю. Потому что объяснять в больнице, что ты сам себя пырнул будет очень проблематично. Да и остановились мы не так далеко, как ближайшая больница. — Не волнуйся, Дин, скоро ты сможешь спать спокойно, — хрипяще говорит младший и аккуратно старается размотать повязку поперёк живота. Но ранее цепкие пальцы вовсе не слушаются, оставаясь почти неподвижными и ледяными. Даже когда удаётся обхватить ткань ладонью, сил на то, чтобы хотя бы ослабить её, просто нет. Старший замечает нездоровое мельтешение у перевязки и тут же кладёт свою кисть на чужую, приостанавливая. Хочется что-то сказать, но вместо слов вырывается лишь гулкий вздох, а губы остаются приоткрытыми, словно вот-вот должны начать двигаться. Взгляд испуганный, совсем неверящий. Брови немного приподнимаются, а привычная, светло-зелёная радужка темнеет на тонов пятнадцать точно. Пусть Сэм и не сильно разбирается в искусстве, но пару уроков в разных школах не прогулял точно. Дин говорить не может, голос словно пропал, смотреть слишком долго тоже не может — слезы наворачиваются, да и за дорогой следить всё ещё нужно. Так и оставляет горячие пальцы на холодной плоти, запрещая двигаться. И просто ведёт дальше. Потому что сказать — нечего, смотреть — незачем. Всё подождёт. До мотеля они действительно добираются быстро, кажется, старший Винчестер благополучно нарушил пару правил и пропустил несколько ограничителей скорости. Но имеет ли это смысл? Как будто штрафы хоть когда-то его останавливали. Чаще это делал Сэм, занудничая на счёт правил дорожного движения и простой безопасности, но бывало такое только в самые душные дни. Дин вывел младшего из машины, донеся до комнаты практически на руках, ведь тот почти не дышит, не живёт, не двигается, так как мышцы каменные, а энергия вытекла вместе с кровью. Сэмми сейчас выглядит как в детстве — длинным, но при этом дико тощим и костлявым, пусть и всë обилие мышц было на месте. Если описывать всё это парой слов, то «маленький» и «беззащитный» отлично подходили, хотя ему давно можно было присвоить звание Лося. Когда старший с особой лёгкостью стянул перевязку, то послышался лишь тяжёлый вздох, но сопротивления никто оказывать не стал. Парень на кровати даже в сознании оставался с трудом, придерживаясь яркой картинки вокруг только из-за острой боли. Когда его начали шить, то единственное, что он говорил — это молитва, построенная на извинениях. За то, что не выполнил свою работу, за то, что не смог избавится от худшего монстра в грядущем апокалипсисе — себя. Но Дин ничего не мог разобрать, потому что речь младшего больше походила на лихорадочный бубнеж, который оказался вполне допустимым. Но после заключительного «Аминь», бровь старшего немного приподнялась. — Солнце моё, ты зачем молитвы читаешь? Я получше всякого бога тебя вылечу, будешь как новый. Да даже лучше! С обновкой в виде наикрутейших швов и бинтового браслета. Всё будет лучше, — мягко говорит Дин и аккуратно дошивает рану, снова поливая её спиртом. Только сейчас Сэм тухло захрипел, приостанавливая чужие пальцы собственными. Старшему хочется сказать, чтобы брат потерпел ещё немного, не был девчонкой и мягкотелым нытиком, но язык не поворачивается язвить прямо сейчас. — Прошу меня простить, а не вылечить и спасти, — глухо шепчет младший, сразу же прикусив тонкую, искусанную губу. — Выполни приказ отца, Дин. Ты всегда это делал, не отступай от своих принципов. Он был прав. Хватит меня зашивать, беспокоится и возится как с маленьким ребёнком, я опасен и ты должен устранить всю нечисть на своём пути. Я подвёл даже небеса. Старший Винчестер замирает, словно находится на фотографии, бледнеет, будто окунается в бочку с белилами. Он больше не смотрит в эти водянистые, красивые и печальные глаза, больше не смотрит на болезненное выражение лица, больше не смотрит на выбившиеся из общей массы прядки волос, которые так смешно смотрятся на растрепанной голове братишки. Сердце не бьётся — именно так ощущаются слова Сэма, болезненно врезаясь во всё жизненно важные органы и чёртову душу. Дину хочется заплакать, закричать и разнести весь номер, ведь это худшее, что он мог бы услышать. Он продал себя на вечные страдания в аду, чтобы этот дурачок жил дальше, был готов встать против небес, чтобы защитить эту щенячью мордашку, всю жизнь подбирал фразы и придумывал новые, чтобы никогда лишний раз не расстраивать. По ощущениям лёгкие отсыхают, шею переламывают, а язык вырывают, ведь сказать «нет» не выходит слишком долго. Это первый серьёзный отказ младшему брату за всю их жизнь, потому что Дин никогда не мог отказаться от просьб этих длинных ресниц, милых, очаровывающих глаз и надутых щёк. Он на физическом уровне ощущал невозможность этого действия, ведь оно всегда было таким трудным, таким нереальным и жестоким, что органы начинали кипеть от напряжения, а в голове тихонько стучали молоточком. Отказать получается только с закрытыми глазами, когда старший заканчивает свое творение и отрезает нитку. Холодное, твёрдое «нет» проносится по всему номеру незнакомым им обоим угрожающим и серьёзным басом, тут же разлетаясь по помещению гулким эхом. И старший Винчестер разбивается на бесконечное количество осколков, когда произносит это слово, ведь он только что сделал то, чего не делал никогда. И прекрасно понимает почему так не поступал. Старшему охотнику хочется ударить в подтверждение своей стойкости и грубости, привести в сознание и адекватное состояние, но единственное, что он может сделать — прижать родную голову к плечу и зарыться в мягкие волосы пятерней, поглаживая. Они оба плачут в тот вечер. С тех пор Сэм больше не вымаливал прощения, ведь никогда его не получал. С тех пор Сэм больше не пытался убить себя, ведь боялся за Дина до ужаса. С тех пор Сэм понял, что главнее брата и его состояния, его желаний и его возможностей ничего важнее не будет. Ни молитвы, ни ангелы, ни Бог. Но верить в лучшее время, спасение и добродушие он не перестал. Просто Библия и новый Завет перестали так часто мелькать в руках, а ссылалось это только на то, что книги просто старые и лишний раз их теребить не стоит. Было слишком много моментов, когда парень разочаровывался в своей вере — в такое время его застилала неосознанная тревога и необъяснимо сильная апатия, пару раз перетекающая в депрессию. Первым таким случаем стал отказ Бога. Бог, что всю жизнь выступал фигурой любимого отца, просто пропал так же, как когда-то настоящий. Тот день, проведённый на небесах, вызвал сначала фанатские вопли где-то внутри, ведь вот, Рай на самом деле существует (!!!), а потом заставил впасть в жестокое недоумение от того, что за ними ведётся охота даже в самом безопасном месте во всей вселенной, но с этим пришлось смириться слишком быстро. Однако взять и смирится с тем, что сам Бог подготовил им негативный ответ, даже не удосужившись появится самостоятельно, немного расстроил младшего Винчестера. И слово «немного» в этом контексте буквально означает фразу «меня сломали напополам, скрутили в самую тугую спираль, переломали этим кости и раскрутили, спокойно положив на кровать задницей к верху». Если быть достаточно кротким, то можно сказать, что Сэм впал в настоящее отчаяние. Сначала номер заполнил истерический смех, тяжело отскакивая от всех поверхностей и Дина, потом его заменил смех, перемешанный всхлипами и слезами, а потом всё стало слишком грустно без смеха. Просто истерика. Потом наступила самая настоящая тоска, которая охватила с ног до головы и заставила чувствовать себя так, словно мир рухнул, а весь свет погас. Он еле передвигался, постоянно спал, почти не разговаривал и не ел. Парень рассыпался изнутри и ничего не мог с этим сделать, ведь всё было бессмысленно и бесполезно. Потом наступила клетка Люцифера. Там не было и свободной минуты — пытки, пытки, пытки, пытки и снова пытки. Эмоциональные, физические. Ножи, копья, магия, переломы и увечья, нанесённые даже голыми руками. Откуда время на надежду и веру? Там было даже не вдохнуть свободно. Вечно связан, сожжён, растлен. Можно было бы назвать его «деловой колбасой», но в некоторых случаях это было слишком буквально и даже оскорбительно. Всё остальное время казалось неестественно одинаковым. Апокалипсис за апокалипсисом, смерть за смертью и так по кругу, словно всё крутится по одной траектории, но люди входят новые. А иногда эти люди, вперемешку со старыми, бросаются под поезд жизни. И это больно. Сэм всегда их отмаливает. Но больше не делает ничего, что могло бы связать его с богом или ангелами. Не потому, что он перестал в них верить, а потому, что всё, ради чего он жил, оказалось глупой иллюзией, подкрашенной пищевыми красителями, которые смылись слишком быстро, ведь были куплены за доллар в каком-то подвальчике. Когда младший Винчестер не верит, то в целом не живёт. По ощущениям всё становится темнее, более серым и скучным. Но он старается не обращать на это внимания и старается идти дальше без опоры, которая поддерживала всю его суть. Легче становится только тогда, когда появляется Джек. Этот ребёнок сплошное очарование, наимилейшее существо, которое когда либо существовало в этом мире, — по крайней мере, так думает Сэм. Мальчик по-детски наивный, до безумия добрый и открытый. И в момент становления Клайна Богом, охотник может выдохнуть так спокойно, как не выдыхал никогда в жизни. Он сам приложил руку к его воспитанию, видел, как тот учится, чувствует, любит. И заботится. Умение заботится у этого малыша совсем чарующее, мягкое, тёплое и словно ребяческое. Чему-то он явно научился у Дина и Кастиэля, следуя их советам, а какие-то моменты принадлежали и самому Сэму. И это успокаивает. Это дает чёткую уверенность в том, что ребёнок выполнит свою работу хорошо, будет заботится о людях и всём мире, потому что это правильно. И Сэм снова начинает молится. Но не просит защиты, прощения или облегчения мук из-за потери всех, кого он когда-либо любил, а использует совсем старую и почти забывшуюся молитву, благодаря Джека за всё, что тот делает.