Я вызываю боль

      Обычно после съёмок комики сразу же разъезжались по домам. Но иногда, когда всё проходило особо удачно и все были в хорошем настроении, вечер продлевался – в баре, ресторане или просто у Широкова дома. Вот как в этот раз. Небольшая компания из трёх эмигрантов, заглянувшего в гости Бухарова и пяти бутылок Киндзмараули почти до утра просидела на кухне, весело обсуждая съёмки, жизнь в Грузии, общих знакомых и вообще всё на свете. Ближе к рассвету почти все разъехались – остался лишь Илья Овечкин. Им с Костей вдруг очень приспичило посмотреть недавно вышедшую комедию, о которой довольно много рассказал Вова. И вроде всё шло вполне нормально – ночь, гостиная, два не совсем трезвых человека на диване смотрят фильм на ноутбуке. Но в какой-то момент увлёкшийся Илья засмеялся и автоматически похлопал Костю по бедру. Это было ожидаемо, оба становились слишком тактильными, когда оказывались рядом. Но вот чего раньше не было, так это тихого болезненного шипения со стороны Широкова.       - Костян, всё ок? Что там у тебя? – фильм, разумеется, пришлось поставить на паузу.       - Да ерунда, обжёгся маслом, пока жарил картошку, давай дальше смотреть, - отмахнулся Костя. И Овечкин мог бы ему поверить. Но слишком уж нервно отодвинулся Широков после этого прикосновения. Раньше он не так резко реагировал на простые бытовые травмы, спокойно говорил о них и даже ухитрялся шутить. А потом в памяти Ильи всплыл неожиданный переход на сигареты и исчезновение шорт из гардероба Кости – даже в +35 тот ходил в спортивках или лёгких джинсах. Нет, про обычную травму Широков бы рассказал и не боялся бы появляться в бинтах или пластырях.       - Так… Показывай давай. – Илья ещё не совсем понимал, что же там такого стыдного он может увидеть. Но какое-то тревожное чувство в душе не давало ему покоя и требовало разобраться. Тем более что, услышав просьбу, Костя лишь отодвинулся ещё дальше и опустил голову. – Широков, по-хорошему прошу! Или мне тебя связать и раздеть?       Костя почти наверняка защищался бы до конца. Но голос Ильи на последних двух фразах внезапно зазвучал более властно, и открывшийся было для возражений рот так и закрылся.       - Ладно. Хорошо. Но пообещай, что это останется между нами.       - Само собой.       Костя пару секунд помедлил. Но затем, поняв, что уже дал слово и назад дороги нет, встал с дивана, оказываясь лицом к лицу с Овечкиным, и медленно снял с себя любимые спортивные штаны.       - Это ещё что такое? – несколько секунд Илья просто всматривался в то, что увидел на внутренней стороне чужого бедра, ближе к колену. А потом в голове появилась мысль, настолько дикая, что в неё верилось с трудом, и Овечкин поднял голову, всматриваясь в лицо друга круглыми от шока глазами. - Бля, Широков, какого хуя ты натворил?..              За неделю до…       Годовщина эмиграции. Нет, Широкову, конечно, не впервой было начинать всё с ноля, браться за что-то новое. Но раньше перемены оставались в границах родной страны – а дома, как известно, и стены помогают. Сейчас же всё по-другому. Такого сильного отчаяния и желания бросить всё Костя никогда не ощущал. На самом деле, он давно бы уже всё бросил, если бы не поддержка друзей, часть из которых были такими же эмигрантами, а часть не смогли уехать по разным причинам, но оставались на связи. Костя изо всех сил старался держаться на плаву и не сойти с ума, благо любимое дело – юмор – по-прежнему давалось ему легко. Но провал с Villa Stage… Конечно, собрать группу людей в одном доме и проводить в нём время вместе 24/7 изначально звучало как плохая идея, глупо было надеяться, что у них получится жить дружно и не переругаться. Но это внушало опасения, что и с Бухари всё может быть не так гладко.       Изменение семейного положения также подлило масла в огонь. Костя, разумеется, их не винил. Не каждый может бросить всё и уехать в неизвестность. Ведь, в конце концов, остались же они друзьями с Димой Ковалем, Сашей Малым, Лёшей Квашонкиным и прочими. Точно так же мирно получилось и с супругой, но лёгкое ощущение предательства всё же грызло где-то глубоко внутри. Тяжесть скопившихся эмоций и переживаний не давала спокойно спать, Широков как мог с головой погружался в работу, соглашался на все съёмки, мероприятия – лишь бы как можно реже оставаться наедине с самим собой.       Но всему есть свой предел. Сначала одна шутка про суицид, потом другая, третья… И вот уже Костя вдруг ловит себя на мысли, а смог бы он на самом деле это сделать. Нет, вряд ли. Не смотря на происходящее в мире дерьмо, жить по-прежнему хотелось. А вот если просто боль…       Отвлекаться от душевной боли с помощью физической – звучит, конечно, так себе. Но когда взгляд Кости наткнулся на оставленную кем-то из друзей пачку сигарет, нетрезвый (спасибо грузинской чаче) мозг вдруг отключился, руки сами потянулись к ней. В полупустой пачке оказалась ещё и зажигалка, как удобно. Тихий щелчок, Широков затянулся, прикуривая. С непривычки закашлялся – сколько уже лет как он перешёл на электронки? Красный раскалённый кончик сигареты пугал и завораживал. Остатков здравого смысла хватило лишь на то, чтобы задуматься над местом. Руки? Видно. Живот? Наверняка больно. Ноги? Да, как вариант. Только не слишком высоко.       Костя закатал шорты повыше, обнажая левую ногу, и резко опустил руку вниз, вжимая сигарету в бедро. Боль яркой вспышкой обожгла тело, первым желанием было отодвинуться, уйти, но Широков терпел. Стиснув зубы, он прислушивался к тому, как боль постепенно растекается вокруг места ожога и затихает. Секунд через пятнадцать от неё не осталось и следа, но как будто бы вместе с собой она унесла часть накопившегося в душе груза. Убрав сигарету и смахнув с кожи пепел, Костя увидел лишь безобидное красное пятнышко на месте ожога, и это только подтолкнуло его продолжать. Он вновь зажёг сигарету, выкурил примерно до половины – и вновь потушил, почти там же, на полсантиметра левее. И вновь фальшивое чувство облегчения. И – ещё раз. Третий. Последний на тот вечер.              Целая россыпь маленьких ожогов, поместившихся на небольшой площади. Кожа вокруг каждого из них покраснела, и, так как раны были слишком близко друг к другу, то всё это слилось в одно большое красное пятно, усыпанное кратерами ожогов, где-то ярких и глубоких, а где-то уже более тёмных и заросших корочкой. Вот какую картину увидел Илья.       - Это масло, говорю же, - нелепо повторил отмазку Костя.       - Хуясло! Я ж вижу, что тут есть и свежие, и почти зажившие следы. Хочешь сказать, что регулярно что-то жарил и регулярно масло брызгало тебе на одну и ту же ногу в почти одно и то же место? Ещё и такими идеально ровными кружками. И, разумеется, это просто совпадение, что последнее время от тебя пахнет сигаретами, хотя на людях ты куришь всё ту же дудку. Да тут и моё медицинское образование не нужно, чтобы увидеть пиздёж. Давай рассказывай.       Костя не хотел. Ему было ужасно стыдно признаваться, он и сам понимал, что делает глупость, но эти короткие вспышки боли, превращающиеся в лёгкую пульсацию и потом ещё пару дней напоминающие о себе при ходьбе, словно приносили облегчение. Хотя очевидно, что это не так, просто мозг, пережив сильную физическую боль от раскалённой сигареты, после неё куда проще переносит безобидную душевную. Широкову не хотелось оправдываться, объяснять, но голос Ильи был неожиданно требовательным, да и он ведь и так же уже всё понял…       - Блядь, да, конечно же, это не масло. – Костя натянул штаны на место и сел на прежнее место рядом с Ильёй. Смотреть в глаза не хотелось, поэтому Широков просто зажмурился и откинулся назад, на спинку дивана. – Ты прав, это сигареты.       - И… Как давно ты этой хуйнёй занимаешься? Насколько я помню, недели три назад мы выпивали в баре, и ты ещё был в коротких шортах. А вскоре после этого на съёмках Ариана брызгала на тебя духами, потому что твоя одежда вдруг стала пахнуть сигаретами.       - Да, недели две, может двенадцать дней. Но не каждый день! Знаешь, ожоги заживают довольно плохо и долго напоминают о себе…       - Знаю, - кивнул Овечкин. Каких трудов ему стоило сохранять спокойствие в то время, как безумно хотелось развернуться и от души ударить этого идиота, родившего столь "гениальную" идею! Но – нельзя. Друг же. Да и кто его знает, вдруг ему и это понравится. – Костян, я не буду спрашивать, что там творится у тебя в душе, что ты дошёл до такого. Частично я понимаю. Но я очень прошу, пообещай мне кое-что, ладно?       - Что именно?       Поняв, что его не будут осуждать или высмеивать за столь идиотское решение, Широков немного расслабился и наконец смог открыть глаза и посмотреть в сторону друга. Илья выглядел немного злым – но куда больше на его лице читалась тревога. Он действительно испугался.       - Что, когда в следующий раз тебе будет так же хреново на душе, ты позвонишь мне. Я обязательно приеду, постараюсь как можно скорее. Мы можем набухаться и поговорить. Можем собраться и поехать прыгать с парашютом или с тарзанки, если нужен будет всплеск адреналина. Да могу даже укусить тебя, - фыркнул Илья. – Укусы тоже долго проходят, поверь. Короче, что угодно, только такой хуетой больше не занимайся, хорошо?       - Обещаю, - кивнул Костя. А потом вдруг тихо засмеялся. – А за жопу укусишь? – и тут же получил лёгкий тычок в плечо.       - Придурок… Могу и за жопу, если будешь сильно бесить меня. А сейчас – снимай штаны, ложись на кровать, доктор Овечкин будет лечить последствия твоей глупости.              Широков наивно думал, что одним вечером дело и ограничится. Но – нет. Илья начал стабильно приходить к нему раз в пару дней. Официально – чтобы проверить, как заживают ожоги, и смазать их свежей мазью. На самом же деле, Илья беспокоился и хотел убедиться, что новых следов больше не появится.       - Ты же понимаешь, что я просто мог выбрать другое место? – поинтересовался Костя, когда в очередной раз лежал на постели в одном нижнем белье, пока Овечкин втирал мазь в израненную кожу. Осторожно, круговыми движениями, так, что это было больше похоже на поглаживания.       - Догадываюсь. Но ты мне обещал, и я тебе верю.       Широков держал своё слово. Отчасти потому, что это было правильно. А отчасти… Он сам не понимал, как так получилось, но ему вдруг очень понравились чужие прикосновения. Конечно, они уже тысячи раз трогали друг друга, обнимались, даже показушно целовались на камеру – но чтобы вот так, наедине, без какой-либо наигранности, тёплыми пальцами по обнажённой коже… Такого ещё не было. И оказалось, что душевную боль можно вылечить не только саморазрушением, но и простой заботой. От мысли, что кому-то не плевать, кто-то волнуется и готов помочь, становилось теплее на душе. А вот чужие тёплые руки на бедре в какой-то момент вдруг стали вызывать немного иную реакцию тела. И сколько бы Широков ни пытался скрыть это, в какой-то момент в очередной из их таких совместных вечеров Костя вздрогнул и тихо застонал, когда рука Ильи случайно поднялась немного выше.       - Больно, что ли?       - Нет, - поспешил ответить Широков. И лишь потом понял, что лучше было бы соврать. Боль объяснить было куда проще, чем внезапное возбуждение.       - Так, блин… - Овечкин, конечно, догадался. Не сразу, но довольно быстро. – И какого хрена ты молчал?       - Понятия не имею, о чём ты. – Костя произнёс это максимально спокойным тоном, хотя уже понимал, что никакие отмазки ему не помогут. Надежда была лишь на то, что Илье тоже станет неловко, и он сделает вид будто ничего не заметил. Но – нет.       - Я, значит, стараюсь как могу, предлагаю пьянки, прыжки с парашютом, абонемент в тренажёрку, просмотр сериалов… А он, видите ли, молчит о том, что всё это фигня и его интересует другой способ снять стресс.       - А как я, по-твоему, должен был это сказать? "Ильюш, я ценю твоё желание помочь и твою заботу, но мне пиздец как нравятся твои руки и, кажется, я очень хочу увидеть тебя в своей постели"?       - И давно у тебя появились такие желания?       Илья избегал смотреть прямо в глаза. Но и не пытался уйти, не показывал отвращения – чего так боялся Костя. И это немного успокаивало.       - Точно не знаю. Но осознал я это только в последние две недели.       - То есть, пока я тут ухаживал за тобой и лечил твои ожоги, ты хотел затащить меня в кровать, а я этого не замечал… А знаешь что, дорогой мой Костя? Давай попробуем.       Широков удивлённо вскинул брови. Слова Ильи казались вполне понятными, но верилось в них с трудом. Однако, когда Овечкин, окончательно потеряв терпение, наклонился и прижался губами к чужим губам, все сомнения исчезли. Голова как будто стала пустой, в ней осталось лишь одно - сильное желание получить то, чего так хотелось. И, к счастью, желания совпадали с реальностью, Илья действительно изучал своими руками Широкова, становясь всё смелее с каждым вздохом и стоном. В какой-то момент Костя обхватил друга за талию, заставляя лечь рядом. Прижался как можно ближе, закинул ногу на чужое бедро – и в ответ получил лёгкий укус в шею.       - Бля, давай без засосов.       - А что? Ты же сам шутил про укус за жопу, я думал, это такой намёк на твои предпочтения, - фыркнул Илья. Но кусаться перестал, вместо этого вновь целуя Костю. Который уже даже и не пытался скрыть тихие стоны и просто наслаждался происходящим.       - Какого хрена на тебе так много одежды, - в какой-то момент Широков осознал, что ему это не нравится. Хотелось больше контакта. Хотелось и самому трогать, целовать, слышать ответные стоны и сбившееся дыхание. И Овечкин, конечно, сперва думал было возразить – мол, какого хрена, мы тут тебя лечим, а не романтик разводим. Но это была бы ложь. Не стал бы он с кем-то другим так же возиться. Не испугался бы так сильно при виде шрамов от селфхарма. И уж точно не стал бы гладить, целовать и дрочить просто потому, что другому необходима эмоциональная и физическая разрядка. Всё это хотелось только с Костей. Хотелось самого Костю.       Блядская концепция. В какой вообще момент она перестала быть шуткой и превратилась в реальность? Как так получилось, что игра на публику стала самым настоящим флиртом и привела их в одну постель? Илья попытался было задуматься над этим после, когда уже стоял в душе, смывая с себя пот и прочие следы их безумства. И, видимо, сильно задумался, потому что в реальный мир его вернул стук в дверь.       - Овечкин, блин, закругляйся, я тоже хочу.       "Да к чёрту" – Илья тряхнул головой и выключил воду. Уже через минуты две он вышел из ванной, полностью одетый, вытирая волосы полотенцем.       - Ну, наконец-то, - Костя, который уже успел за время ожидания сменить постельное бельё и покурить свою любимую дудку, поспешил занять душ. Он, конечно, не так загонялся над произошедшим – он относительно давно принял факт своей бисексуальности и куда проще смирился с интересом к другу и коллеге. Но и тут нашлось место тревоге. Широков понятия не имел, как отреагирует Илья. И, выходя из ванной, он был готов ко всему. К серьёзному разговору в стиле "я не гей, давай забудем", к пустой квартире и дальнейшему ухудшению их дружбы вплоть до полного игнора. Словом, ожидания были крайне пессимистичные. Поэтому Костя даже не сразу поверил, когда уловил из кухни запах свежесваренного кофе и нашёл там Илью с двумя ещё дымящимися чашками на столе и пачкой печенья.       - Будешь?       Вообще-то, кофе в час ночи – идея так себе. Но, увидев, что всё хорошо, что Илья не сбежал, не злится и вроде как не жалеет о произошедшем, Широков просто улыбнулся и сел рядом.       - Значит, так, Костян. Зная тебя – ты сейчас сто процентов начнёшь загоняться. Так вот. Не смей. Я совершенно не жалею о том, что между нами было, и принимаю тот факт, что наша дружба может превратиться в отношения.       - Отношения? – Широков удивлённо приподнял брови. Такого смелого заявления он не ожидал.       - Бля, да не делай ты такое удивлённое лицо, как будто я тебя замуж позвал! Я сказал "может превратиться", а не "превратилась". Пускай всё идёт как получается, а там посмотрим. Но если тебе опять понадобится выпустить пар… Звони.       - Идёт, - кивнул Костя. А потом, не удержавшись, потянулся вперёд и неловко мазнул губами по чужой щеке. – Спасибо тебе, Ильюш.