non est verum

- А у меня есть замечательная новость, касающаяся Учих, - Хаширама широко улыбнулся, пополнив пиалу теплым ромашковый чаем. По поместью Сенджу гулял ветер, играя засененными из рощи тополиными пушинками и сгоняя те в мягкие белые коконы неведомых бабочек. За окном, затянутым жёлтой рисовой бумагой, не спасающей, впрочем, от жары, пели птицы, шумел потревоженный ветерком лес. Всё располагало к дружескому разговору, какого между братьями, пожалуй, не было со дня окончания вражды с кланом Учиха, однако как на зло в голову старшему сейчас лезла только одна новость. Тобирама отпил из своей пиалы и улыбнулся улыбкой самурая, скатившегося до продажи поддельных лекарств и буклетов непотребной литературы. - Не поверишь, анидзя, у меня тоже новость и тоже касающаяся красноглазых. Не знаю, правда, насколько она замечательная, но тебе бы лучше знать, - голос звучал язвительно, однако Хаширама этого не заметил либо же сделал вид что не заметил, слишком довольный тем, что брат наконец идёт на контакт после некоторого инцидента, произошедшего между ними в прошлом. Дело в том, что жизнью младший из Учих был обязан как раз таки старшему из Сенджу, что, несомненно, ускорило процесс подписания мирного договора, но глубоко ранило сущность этого самолюбивого и меж тем до крайности подозрительного волчонка. На слова о том, что этот самый Изуна мог быть убийцей кого-то из их младших неизменно следовал ответ предложений на двадцать, но общая суть его заключалась в том, что если бы кто-то из Учих сделал для их братьев то, что он сделал для младшего Мадары, вероятно, это сделало бы их обоих счастливыми, пусть и оставило бы в долгу. На логичные вопросы о том, почему никто так не поступил и с чего они должны были бы быть благодарны клану, который мог бы лишить жизни их брата Хаширама отмалчивался, стрелял глазами, словно пытаясь отыскать на белоснежном челе хоть тень сострадания или понимания, а затем уходил, пристыженный сам и бросивший всего лишь пару фраз о том, что Тобирама ещё слишком юн чтобы понять такие вещи. Такое, помнится, очень злило младшего, настолько, что однажды посреди ночи тот заявился в чужую комнату и потребовал прекратить тащиться за чужим красноглазым женатым альфой. Тогда первое, что Хаширама вообще определил со сна, было стойким запахом рисовой водки, но этот фрагмент, кажется, и был завершающим в долгой череде этих мучительных разговоров. С тех пор Хаширама стал холодно любезен с братом, в то время как Тобирама отвечал ему на это преданностью и тактическим отступлением при всякой попытке поговорить на любую не безотлагательную тематику. Именно поэтому разговор, происходящий в этот миг в небольшом полупустом кабинете на втором этаже поместья Сенджу, был так важен, и старший из братьев не позволял себе реагировать на тон собеседника. Вместо возмущения тот рассмеялся, глянул своими темными как ночь глазами в чужие и вновь заговорил, стараясь, чтобы все звучало исключительно как праздный разговор. - О, как интересно. Я думал, ты их ненавидишь до сих пор. И... Тогда моя новость подождёт. Выкладывай, - при звуке последнего слова Тобирама скривился, всем видом показывая отвращение к теме, но не встал и не вышел, что не могло не радовать. Напротив, младший вновь улыбнулся, постаравшись вложить в эту улыбку весь яд обитавших в овраге за поместьем щитомордников. - Нет, что ты. Твоя новость непременно важнее, тем более что я не могу быть уверенным как ты отнесешься к моей, так что выкладывай и не томи душу. - Тогда слушай. Помнишь, у них... Ну... У тех, которые... У Мадары с женой не получалось завести ребенка? Так вот, вчера ко мне этот хрен заявился счастливый во всю ширь обычно суровой физиономии и заявил, что скоро наконец то станет отцом, представляешь? Врачи уже подтвердили что в этот раз все действительно хорошо, - Хаширама чуть смутился под резко заледеневшим взглядом брата. Заминка в его речи, кажется, взбередила старую рану, и теперь только боги способны не допустить ссоры. Причиной тому - противоестественный в глазах Тобирамы брак красноглазого с собственным братом. Это он, Хаширама, знает, что вполне себе у них нормальные отношения, но это только потому, что в гостях бывает регулярно и видит, что те живут не лучше и не хуже других супружеских пар, а вот младший его, помнится, после первого дружеского его визита все пытался выспросить, что у Учих такого что не как у всех, раз они на омегах собственного клана женятся и не краснеют, "ублюдки поганые". То, что обычно подобные браки заключаются чтобы уберечь человека от позора, аргументом не прозвучало, ибо "какой должен быть позор чтобы ЭТО могло быть убежищем от него". Довод о том, что те же Абураме только и живут таким тоже ни к чему не привел ибо "эти ульи на ножках просто не способны заставить терпеть чужую омегу мерзкое шевеление внутри". Правда, в браке конкретно этих Учиха все было не так однозначно, и это Хаширама, скрепя сердце, тоже признавал. Во-первых, брак был заключён во времена, когда младшему из этих двоих в лучшем случае было пятнадцать лет. Во-вторых, красотой ни Изуна, ни Мадара обделены не были, как и умением вести дела или же воинской доблестью, так что об угрозе остаться в одиночестве или версии об изнасиловании просто не было места. И все же, брак заключён был и фиктивным на деле совершенно не являлся, по крайней мере об этом можно было судить по тому, что сам Мадара уже три раза заливал горе потери ребенка в компании старшего Сенджу. Возможно, именно поэтому новость так обрадовала последнего. В конце концов, оба Учихи взрослые люди и в состоянии определить, что им нужно, да и... Не склонен Хаширама был людей осуждать просто за то, что те чем-то отличаются от положений о норме, негласно закреплённых в его клане. В отличие от Тобирамы. И вот сейчас бледные губы человека напротив вновь изгибаются в язвительной улыбке, очевидно, скрывающей нечто большее, а пиала с тихим стуком опускается на котацу. До Хаширамы, завороженного видом брата, словно сквозь густой туман долетают слова, смысл которых, впрочем, улавливается мозгом достаточно быстро. - Надо же, этот красноглазый упырь тоже завел любовницу. Что ж, рад за него, рад. А что до моей новости... Ты не очень сильно удивляйся если их наследник будет на меня похож. Уж больно задница у этого твоего спасеныша гостеприимная, - и взгляд нашкодившей кошки. Наглый, непроницаемый и язвительный. Хаширама аж чаем подавился, осознав, что сейчас сказал его ненаглядный братишка такое сказал. Повисла неловкая тишина, которую старший постарался заполнить неуверенными смешками. Не вышло. - Не шути так. Нет, правда, порадовался бы за человека... - Я серьёзен. Все равно у этих двоих ничего бы не вышло из-за такого близкого родства, и это понимали все, кроме Мадары. Все же твой дружок эгоистичный сучёныш. - Это не оправдывает твоего поступка! Как ты вообще... Вы же ненавидите друг друга больше, чем любите жизнь! Черт... Нет, я не хочу это знать. - А я скажу. Мой дорогой анидзя, я, кажется, понял, что ты имел в виду. Учихи действительно удивительный народ... По крайней мере в плане нравов. И мы не должны осуждать их за это. Ну перешёл спарринг в секс пару раз, в их извращенном клане это, должно быть, совершенно ничего не значит. Не значит? Вот же... Если Тобирама действительно настолько сблизился с кем-то из Учих, он должен знать, настолько в этом клане строго относятся к любому проявлению вольности в этом деле. Мозг старшего Сенжду дал трещину. Оставалось два варианта: либо никакой измены с той стороны не произошло, и все, что сейчас говорится, на деле лишь ужасная шутка человека, который шутить не любит, либо же чувства обоих настолько глубоки, что первый никогда о них не объявит, а второй скорее горло брату на супружеском ложе перережет, чем откажется или от позора, или от любовника. Сама мысль о том, что его правильный младший брат может играть столь щекотливую роль, казалась нереалистичной, но ответить что-то нужно было сейчас, когда времени на раздумья нет, а потому Хаширама вновь рассмеялся, на сей раз как-то надломленно, словно не желая признавать свое участие во всей этой грязной истории даже как наблюдатель. - Если это так, братец, то я официально запрещаю тебе отныне пересекать границу территорий клана Учиха и общаться с женой их главы. Если ты пошутил... Можешь игнорировать мои слова. - Если ублюдок будет похож на меня или бабушку, они сами пересекут нашу границу. - А уж об этом не тебе думать! Как вы вообще до этого докатились?!.. - когда все перешло на крик, Хаширама не знал, только чувствовал, что руки его дрожат, а по ледяному спокойствию собеседника было очевидно, что разговор тревожит и его. Неужели все действительно правда?.. Из размышлений старшего вывел быстрый, словно брошенный ответ. - Он хотел детей, я хотел трахаться. Тебе хорошо, у тебя Мито есть. Тем более, ты знаешь, они умеют добиваться своего. - Я никогда не поверю что он тебя изнасиловал. - Поверишь, что я его? - Я вообще не хочу в это верить. Тобирама. Прекрати немедленно. Мы... Мы ведь только подписали этот договор. Нужно тебе это все устраивать. Ты ведь не любишь его нисколько. - А вдруг люблю. Ответа на такой тезис у Хаширамы не нашлось, а потому тот умолк, вновь не зная, что делать. Любит? О нет, если бы Тобирама любил, он бы не то что не сказал ему... Да он бы похитил возлюбленного и скрылся на территории клана Узумаки, сменил бы фамилию, покрасил волос в каштановый во избежание узнавания посторонними и только в прощальном письме бы описал ситуацию во всех доступных его пониманию красках. Да, это несомненно было бы так. И все же, глядя сейчас в красные глаза напротив, Хаширама не мог сказать и того, что этот человек ничего не чувствует или чувствует что-то, не превосходящее по значению стыда или отвращения к собственному поступку, коих не было ни на грошь. И все же, решение нужно было принимать немедленно, а потому почти Хокаге чуть нахмурился и постарался говорить так, чтобы волнение было не слишком очевидно в его словах. - Это не имеет значения. С сего момента тебе действительно запрещается посещать их клан и общаться с Изуной Учиха в любом виде, будь то устная беседа, переписка или система тайных знаков. Увижу вас вместе - женю тебя на старухе из клана Акимичи и не выпущу из спальни, пока она не сообщит о факте беременности. Разговор окончен. Ты можешь приступить к выполнению своих прямых обязанностей по обеспечению безопасности деревни. Хаширама встал. Грудь его тяжело вздымалась словно после трёхчасовой пробежки, а в глазах не осталось ни гнева, ни непонимания, только усталость. Думать о том, что сказал ему брат, сейчас, виделось пыткой, а потому впервые за все время существования Конохи глава клана Сенджу добровольно сел за письменный стол, приступая к разбору документации. В голове шумело, а нехватка такого умного и начитанного брата под рукой ощущалось примерно как ампутация конечности, и все же, это лишь заставило Хашираму с большим усердием заняться делом. А по поместью все так же гулял ветер, звеня фуринами и гоняя по углам теплые облака тополиного пуха.

***

Тобирама шел по коридору недавно отстроенного здания с иероглифом "огонь" над входом. В плексигласовые окна несчадно лупило солнце, тело под водолазкой, доспехами и воротником изрядно взопрело, но за мыслями своими, как тягостными, как и бесполезными, младший Сенджу не замечал таких мелочей. Как верно подметил Хаширама, он не любил Изуну так, как надлежит действительно любить чужую жену, если следовать логике романов, в которых прекрасный юноша спасает цветущую блондинку из лап старика-мужа, обычно, увозя её впоследствии куда-то из их поместья. Куда? Тобирама никогда не любил такие произведения как раз потому, что самое важное, практическая сторона вопроса, никогда не была раскрыта с должной скурпулезностью. Откуда деньги у нахального юнца? Богатые родители? Нет, аристократ бы просто не пустил на порог сына с чужой женой в объятиях. Сам заработал? Бедная женщина, теперь ей днями и ночами придется трудиться в лавке мужа. Не работает? Шулер, а значит, почти точно сутенёр, какая там любовь. И все же, все эти герои сейчас казались Сенжду истинными праведниками в сравнении с ним самим. И проблема даже не в том, что сердце не отзывается при имени этого Учихи... И не в страхе, нет. Просто это была совсем не та любовь, ради которой Тобирама считал нужным чем-то жертвовать, если это все же любовь. Мысль о том, чтобы связать свою жизнь с человеком замужним, но при том готовым броситься в его руки, стоит снять доспехи просто по причине жары казалась слишком эфемерной, чтобы заслуживать анализа. Это не было распутство, никак нет, и всё же из всего того, что сейчас клубилось под белоснежными волосами, вытекал всего один вывод: Хаширама поступил несомненно мудро, завершив все одним ударом раскаленного ножа. Ни брак, ни расставание не смогли бы придать этим чувствам ту завершенность, ту романтическую чистую трагичность, какую придал этот запрет. Он хотя бы временно избавлял Тобираму от необходимости думать ещё и об этом, а это было воистину благом. Однако покровительство такое не могло спасать вечно, а потому оставалось необходимым вложить свою лепту в возведение стены, что теперь разделяла его и одного Учиху с такими завораживающими даже без техники глазами. Тихо скрипнула дверь, в лицо Сенджу ударило запахом крови и свежей земли, что совершенно невероятным образом переплелся с ароматом старых книг. Перед окном расположились трое мальцов лет по тринадцать каждому. Один из них, судя по знаку на кожаных доспехах, принадлежал к клану Сарутоби, но это не помешало ему усесться прямо на рабочий стол, который впоследствие должен бы достаться Хокаге. На стуле возле него расположилась кудряшка из клана Учиха, кажется, увлеченно слушавшая до этого момента некий разговор, теперь прерванный появлением старшего в кабинете. Больше всего в глаза, впрочем, бросалась фигура третьего мальчика, который поставил ногу на стул в позе эдакого покорителя новых земель во время, очевидно, разгоряченного спора. На скрип двери все трое обернулись, и теперь в глазах Сенджу пестрело от детских улыбок. Вот же... Хаширама, конечно, хорошо придумал про команды из трёх генинов и наставника, но зачем было сообщать об этом детям! По крайней мере, этим троим, ибо данные отпрыски своих семей теперь следовали за ним как утята, надеясь оказаться в команде с заветным наставником. Чем он так приглянулся малышне, Тобирама не знал, но и разогнать стайку пока не пытался, в конце концов, дети оказались довольно смышлёными и его прямой обязанностью казалось внушить им идею воли огня, которую некогда Хаширама так старательно внушил ему самому. Сейчас же, не смотря на камень, тяготивший душу, невольный наставник улыбнулся ребятам, а затем строго посмотрел на ноги всех троих. Кагами, эдакий прилежный отличник, разумеется, почистил сандалии после тренировки, на кожаных ботинках Хирузена и Данзо же было по килограмму грязи на единицу обуви, вероятнее всего, и все эти килограммы грозили остаться в кабинете. Ну что за дети... Никакого единства. Могли бы хоть как-то друг на друга влиять, ну, кроме тех синяков, что регулярно навешивали друг другу Шимура и Сарутоби и из-за которых все остальные дети Конохи считали его самым жутким и суровым наставником. В общем и целом, Тобирама тяжело вздохнул, изобразил недовольство и отправил всех троих за тряпками. Соперники, кстати говоря, побежали наперегонки, а Учиха поджал губки, недовольно глянул на пятна и только после отправился за товарищами. Вот же... Либо все представители этого клана жеманные сучки, либо только омеги, а то, что этот послушный, ласковый и нежный в обращении мальчик через несколько лет расцветёт прекрасным пятном ликориса, сомневаться не приходилось. Как бы то ни было, конкретно этот ребенок раздражал Сенджу реже всех, а потому из всего презрения, которое тот испытывал к клану Учиха, на кудрявую голову обрушивалось только усталое похлопывание по макушке, от которого, впрочем, мальчишка млел, краснел и жмурился, вызывая тем смешки товарищей. Сейчас, сидя в одиночестве на все том же столе, Тобирама отчего-то особенно ясно припомнил искры в этих почти фиолетовых в лучах солнца глазах. А ведь если бы Изуна был его женой, как знать, возможно, этот мальчишка приходился бы ему родственником, племянником или вроде того, все таки, все они красноглазые. Такие мысли, впрочем, только нагоняли тоску. Спустя пару минут, бренча ведрами, вернулась компания. Под глазом Сарутоби наливался кровью новый фонарь, а на руке его вечного оппонента красовалась свежая ссадина. На вопросительный взгляд старшего ответ дал Кагами, объяснив, что ребята снова не смогли решить кто станет Хокаге после Хаширамы. После Хаширамы. Прозвучало это уверенно и не терпяще возражений... Из уст Учихи. Неужели Мадару действительно даже в его клане не признают? Нет, Тобирама подозревал, конечно, но подтверждение все равно немного выбило его из колеи. Ещё через полчаса уборка была закончена, и теперь все четверо направлялись к тренировочной площадке в самой дальней части полигона, где даже в самый жаркий полдень царила тень от старых раскидистых дубов, перекрывавших кронами небо над засыпанным песком клочком земли. Хирузен с Данзо убежали вперёд, совершенно очевидно собираясь вновь устроить спарринг раньше времени по причине того, что первый опять хвастался техниками клана, а второй с деланным почтением ответил, что мастерство клана Сарутоби уже оставило след на светлом лике его товарища, недаром тот так похож на обезьяну, которую и близко к власти подпускать нельзя. Кагами шел рядом и совершенно очевидно хотел что-то сказать, но мялся, в то время как самому Тобираме не было дела до детских выдумок малолетнего Учихи, даже такого хорошенького и преданного идее Воли Огня как этот. Собственные проблемы его вновь всплывали из глубин сознания. Нужно было что-то делать, только что? Просить руки и сердца омеги из какого-нибудь клана? Да, лучший вариант, только кого? В клане Инузука, помнится, растет довольно симпатичная принцесса, но она уже помолвлена с человеком из клана Хьюга. На белоглазых смотреть и вовсе нет смысла, их печать превращает любую омегу в потенциального шпиона, а это может привести к расколу в ещё не окрепшем союзе. Узумаки... Да, это был бы вполне хороший вариант, особенно учитывая, что у Мито есть незамужняя сестра, только вот народ они слишком чувственный, без любви не могут, и одно дело Хаширама, любящий всех и вся, его тепла хватит любому, и совсем другое он сам... Холодный, язвительный. А если не удастся полюбить? В таком случае брак превратится в ад для обоих супругов. Нет. На Узумаки жениться тоже не вариант. Есть ещё Нара, но единственная свободная на данный момент их невеста на выданье была лет на пять старше самого Тобирамы, что тоже не было приятным. Сарутоби. Нет, эти тоже не то, хоть и старые союзники, но уж больно требовательны. На примере старых знакомых Сенжду точно знал, что если не вернуться домой с приходом сумерек, омега этого клана совершенно точно расскажет все Хашираме и будет рассказывать, сколько не опаздывай, будет готовить здоровую еду, делать зарядку каждое утро и будить, будить без жалости каждое утро, даже по воскресеньям. Сам Тобирама не мог назвать себя сильно отличающимся от этого описания, только вот из-за этого он особенно ценил свое священное право высыпаться по воскресеньям, не носить панамки в жару и не чистить доспехи десятком средств, обходясь водяным драконом с добавлением в него пары-тройки моющих средств. Так, задумавшись, Сенджу не сразу обратил внимание на то, что кто-то робко, почти невесомо касался его плеча, стараясь обратить на себя внимание. Кем-то оказался юный Учиха. На щеках его алела тень зари, а в глазах Тобираме на миг почудилось маниакальное обожание, впрочем, совсем скоро скрывшееся за розовым облаком неловкости. Заметив на себе взгляд чужих глаз, мальчик заговорил не громче шелеста листьев в вышине, а взгляд его немедленно опустился в примятую траву. - Мне нужно сказать Вам что-то очень важное. - И что же? Только говори прямо, я не буду ругаться, - и Тобирама действительно изобразил заинтересованность. Если мальчика это настолько смущает, дело действительно должно быть необычным, а то, что тот все же решился заговорить, говорило о его важности. Неужели Изуна попросил ребёнка что-то передать ему? Вот безумец, чего не хватало. Мальчик же ещё немного помолчал, теребя в руках что-то вроде вышитого платка, а после быстро заговорил, постепенно сбиваясь и стараясь словно выпалить все разом, так, чтобы после не мучиться и получить ответы на все вопросы сейчас. - Я... Отец решил, что стоит заключить помолвку насчёт меня... Сейчас. Заранее, ну... Это... Это должен быть один юноша из небольшого клана, но я не видел его никогда в жизни, и... Я не хочу этого, я не... Я Вас люблю, - и, прошептав последнее, ребенок затих, пряча красное лицо в том, что действительно оказалось платком, вышитым неумелой, но очень старательной рукой. По уголкам его располагались цветы персика, теперь подрагивающие, словно мальчик действительно расплакался. Сказать честно, Тобирама удивлен не был ни новостью о помолвке, ни таким признанием. В конце концов... Для хорошеньких омег дурным тоном считается не влюбиться в юности в кого-нибудь недоступного, так, чтобы плакать о нем ночами. Как шутила их с Хаширамой мать, без такого опыта невозможно научиться по-настоящему любить, а сухость - положительная черта только для беты или альфы с достаточными заслугами на других фронтах. И все же, хрупкая фигурка перед ним вызывала не только жалость. Мысль промелькнула быстро и метко, сопоставляя части мозаики. Необходимость брака. Этот ребенок. Ближайшие пару лет ведь никто не сможет потребовать от него исполнения супружеского долга даже в случае, если они заключат брак на скорую руку, а потому у него будет время если не полюбить жену, то привыкнуть к ней. Тем более... Что более приятного в обхождении спутника жизни вряд ли можно было бы представить. Приняв решение, Тобирама едва слышно выдохнул, оправил протектор, а затем осторожно обнял мальчика, стараясь говорить так проникновенно, как только это возможно. - Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Сейчас же я отправлюсь к вашему главе в его корпусе и попрошу твоей руки... Нет, не стану врать о любви, но... Отдать такое маленькое солнышко кому-то незнакомому было бы несправедливо. Прозвучало слащаво. Тобирама только поморщился, однако ребенок в его руках, кажется, немного успокоился и теперь обнимал его в ответ, уткнувшись личиком в пушистый воротник. Вот и решена проблема женитьбы, причем с пользой для обеих сторон. Кудряшки привычно прогнулись под почти белыми пальцами, а мальчик вздрогнул, а после окончательно затих, вжавшись в голубые доспехи, вероятно, до боли. Ирония судьбы. Учих ненавидел, с Учихой лишился девственности и на Учихе же женится, причем даже не на том, с которым спал. Ну прямо проклятие какое-то. Ещё через пять минут ребёнок, охваченный неверием, восторгом и влюбленностью, был отправлен домой с ласковым напутствием не говорить никому пока глава не даст однозначно ответа, за Сарутоби и Шимурой был отправлен клон, а сам Тобирама, вполне себе одухотворенный, отправился в левое крыло будущей резиденции Хокаге, где пока располагался офис Мадары, взявшего на себя вопросы внешней политики в отношении кланов из стран Воды и Земли. Теперь проблема его была почти решена, если, конечно, не считать её частью то, что с вероятностью в пятьдесят процентов рождение нынешнего наследника клана красноглазых разобьёт сердечко Кагами, сломает жизнь Изуне и, как знать, может, станет причиной его собственной смерти. Но это все потом, сильно потом, а сейчас нужно получить согласие на брак, проверить отряд недавно основанного подразделения под названием АНБУ, сообщить брату о помолвке... Перестать думать о том человеке, которого полюбить не вышло, а не любить, должно быть, просто невозможно. Перестать. Немедленно.

***

Объяснения Тобирамы и с Мадарой, и с Хаширамой прошли по-своему колоритно, но без членовредительства. Первый встретил предложение помолвки с удивлением, быстро перетекшим в мрачное удовлетворение человека, которому его самый надоевший враг на вытянутых руках принес свое сердце. Во-первых, тот потребовал, чтобы Тобирама со всей его гордостью встал на колени и попросил прощения у его клана за все то зло, какое тот причинил. Это было ожидаемо, все же, мальчишка Учиха. Сенджу выполнил. В другое время, разумеется, дал бы зажравшемуся упырю в нос и послал бы его нахер или к могилам его собственных братьев, но сейчас этот брак был действительно необходим. Для начала Мадара заявил, что дети, рождённые с геномом в этом браке, будут должны носить фамилию матери. На это Тобирама тоже согласился, но исключительно при условии, если фамилия будет двойной и их потенциальные потомки, геном до двадцати лет не пробудившие, не будут оставаться в клане Учиха даже при условии, что их родители предпочли носить данную фамилию. После были расспросы о причинах желания брак заключить, о самом мальчике, об их отношениях, намек на педофилию, тень уважения при упоминании идеи брата и, как следствие, распитие бутылочки хорошенького бренди из западных стран, от которого Тобирама как заядлый трезвенник чуть не выкашлял сердце под искренний смех Мадары. Разговор с Хаширамой оказался одновременно короче и тягостнее. Тот догадывался о причинах подобной помолвки, однако и близко не знал о чувствах невесты, а потому смотрел на брата с жалостью и почти неприязнью, но меж тем и пониманием. Как бы то ни было, в итоге договор был заключен, и свадьба, что должна была связать главных антагонистов прошедшей межклановой войны кровными узами, была назначена на начало декабря.

***

С момента объявления о помолвке, а точнее уже три месяца, Изуна не смог улучить ни единого момента чтобы поговорить с возлюбленным наедине. Именно так, с возлюбленным. Этот бессердечный Сенджу, что должен был забрать его жизнь, отнял у Учихи нечто более важное, отнял и разбил, чем причинил ни с чем не сравнимое болезненное удовольствие. Чувства, которые супруга главы клана питала к белобрысому врагу, никогда не были достойны возвышенного слова любовь. Сначала то было желание унизить, после интерес, похоть, одержимость. Сон стал навязчивой мыслью, диагнозом, который сам Изуна признавал и от которого не собирался лечиться, предаваясь вновь и вновь рвущим душу мечтам, в которых его драгоценный вновь и вновь ломал его жизнь своей идиотской сдержанностью, своей правильностью, верностью клану и деревне. Впрочем... Не будь этот человек таким, фальшиво правильным, должно быть, он никогда не заслужил бы такого внимания. В конце концов, истинно правильным в отношении любви был Мадара, если, разумеется, не думать о том, что эта любовь, наполненная светом, поцелуями, цветами и теплом, началась с изнасилования, которое произошло в самый первый период младшего Учихи и ни единого эпизода которого сам он вспомнить не мог. Помнил тревогу и страх перед, помнил удовлетворение и боль после, а из самого процесса - абсолютно ничего. После, разумеется, была свадьба, красивая, пышная и совершенно не желанная. Изуне льстил взгляд брата, наполненный абсолютно всеми чувствами, моменту соответствующими, кроме сожаления или холодного воздержания, какое можно найти в глазах человека, поступающего правильно, но не верно. Льстил, но не более. Мадара был абсолютен в бою, совершенен в делах, касающихся цельности натуры и преданности близким людям, но оттого и совершенно скучен как человек, живой и по определению своему несовершенный. Разочарование новой жизнью в душе Изуны лишь усилилось после потери первого ребенка. Врачи, помнится, тогда говорили об аномалии развития, а его брат плакал, возможно, во второй раз в своей жизни. Первый был совсем давно, когда за раз, в одной экспедиции погибли все их младшие братья. Плакал не в скорби. Нет... От осознания, что последний его младший должен был быть там, но не был только потому, что серьезно повредил ногу на тренировке с ним самим. О, великое горе великого человека, как скучно ты, высокое и непостижимое, так же скучно как монолит, ставший частью пейзажа черных глаз много веков назад, а оттого уже ни у кого не вызывающий интереса. Великим людям принято страдать. Не великим же хочется развлекаться. Изуна и развлекался как мог, забыв о последствиях и не боясь ни грома небесного, ни гнева брата и мужа. Развлекался до момента, когда широко улыбающийся Мадара сообщил на собрании о великом событии: впервые за последние двести лет кланы Сенджу и Учиха породнятся, и просил руки представителя клана их не кто иной как сам Тобирама Сенджу, главный ненавистник красноглазых упырей и обладатель самой симпатичной шубки в округе. Тогда Изуна впервые почувствовал себя действительно преданным, но не потому, что дитя, которое так трепетно ожидал Мадара, было плодом их с белобрысым любви. Нет. Ему претила мысль о том что этот грязный, мелочный святоша, хранящий в глубине сердца ядовитую змею, в итоге предпочел отказаться от порока и прожить жизнь праведного мужа, любящего отца и верного супруга. Предпочел этого щуплого мальчишку его несравненным прелестям! Сейчас, сидя в гостиной у теплого очага в компании того самого Кагами, матушки и ещё пары омег, принадлежащих к наиболее значимой семье клана Учиха, Изуна, на миг остановивший работу над вышитым хаори, старательно вглядывался в маленькую фигурку, расположившуюся ближе всех к огню и старательно работающую непомерной для такой тонкой работы швейной иглой. Не было, хоть убей, не было в этом мальчишке ни той звериной грации, какую, помнится, его Тобирама так ценил в нем самом, ни умения, вырабатываемого годами, ни особенной красоты. Не было особой искры в глазах. Мальчишка был до корней волос искренний, черный долгу и влюбленный. Правильный. Такой не способен ни оценить всей прелести порока и плотских утех, ни простить и понять того, что ютилось под фарфоровой оболочкой сердца его будущего супруга. Должно быть, даже когда его алый цветок расцветет во всей своей животной красоте, душой этот кудрявый щенок останется все таким же любящим, верным и чистым. Душу Изуны рвали зависть и отвращение. Отвращение - к столь сильным и не менее сильным чем любовь Мадары чувствам, зависть... Да отчего вообще именно этот мальчишка будет носить розовые туники из чистого льна с вышитым драгоценным черным шелком знаком Сенджу на спине?! Разве способна эта прямая как палка душонка оценить всю прелесть богатства лесов этого клана, дорогие меха и пасеки, появившиеся на местах, где лет пятьдесят назад ютились дикие пчёлы? Разве годен этот чистый платочек для того, чтобы проводить пламенные ночи одна за одной в объятиях его, его драгоценного?.. Нет, конечно же, он не способен и не годен, однако он, Изуна, был бы годен, и мысль об этом ранила сердце куда больнее, чем уколы тонкой серебряной иглы, что раз за разом приходились по тонким пальцам. Только ему этой роскоши не изведать никогда. Ему остаётся только носить под сердцем бастарда и надеяться, что волосами и цветом глаз тот пойдет в мать. Должно быть, чувства его слишком ярко отразились на лице, поскольку сейчас уже три старухи вертелись вокруг, стараясь отобрать иглу, стереть кровавые капельки с пальцев и коснуться живота, словно знают они, как избавить младшего от страданий. Дуры. Кагами лишь обернулся, и в совершенно чистых, словно осенняя вода, глазах, мелькнуло беспокойство. Мерзавец. Такое внимание откровенно бесило Изуну, а потому, тепло улыбнувшись всем и заверив старух что все в порядке, тот подсел поближе к младшему, который и сам расплылся в искренней улыбке от подобной, как он ещё считал, чести. Нужно сорваться хоть на кому-нибудь, а потому, изобразив заботу, Изуна склонился над косой вышивкой, которой и был занят мальчик. Пионы. Едва можно понять из-за слишком размашистых стежков и неудачного подбора цветов. Впрочем, голос в потрескиванием костра прозвучал приторно мягко, и недовольство в нем почти не читалось. - Это следовало бы обратить гладью. А вот здесь... Здесь нужно бы взять нити цветом потеплее. Кагами, скажи, кто учил тебя вышивать? Рисунок совсем не похож ни на что, что я видел у наших рукодельниц. Мальчик вздрогнул, замялся, а на лице его расцвел румянец, столь выгодно смотрящийся в свете огня. Чертов святоша. Если бы действительно был весь такой идеальная омега, домашний, теплый, Изуна бы ещё понял, но в его глазах совершенно не вязались подобная робость и полное отсутствие навыков, какими обычно обладают чопорные омежки, гордящиеся в основном умениями носить детей и лепить пельмени на ужин. Таких было более чем достаточно, чтобы поведение этого ребёнка, нет, уже юноши если замуж выдают, было полным разрывом шаблона. И все же, ответ не заставил себя долго ждать, пусть и прозвучал до ужаса тихо. - Никто. Я... Я уделял почти все своё время тренировкам с оружием. Извините. Должно быть, это неправильно, нужно было довериться нашим альфам и учиться такому... Никогда не думал о том, что тоже когда-нибудь выйду замуж. Не думал. Да конечно. Изуна язвительно усмехнулся, совсем как это делал его драгоценный, но изменение в его лице скрыл заползающий с вечером из окон полумрак. Да какая омега, вертящая с детства задницей в военных лагерях, не думает о замужестве? Тем более, что неумение совершенно точно не было главной причиной тому, что творилось в пределах его пялец. Витает в облаках. Вспоминает двадцать стоек стиля разящего попугая, да конечно. Ещё и врёт. Только раздражал Изуну не столько факт вранья, сколько то, насколько легко ему оказалось выйти на истину, а точнее, подвести образ этого светлого юноши под подвластный его пониманию шаблон. Не сильно симпатичный, вот и искал жениха там, где конкуренция минимальна, а то, что именно его выбрал Тобирама... Роковая случайность, не более. С тем же успехом, вероятно, этот сученыш бы мечтал о любом другом альфе, что попросил бы его руки, да не просто так, а у самого главы клана. Только вот... Все же женихом Кагами был его Сенджу, а это спускало с голубых небес на грешную землю не хуже удара кунаем под ребро. И все же, Изуна решил не сбрасывать маску пока, а потому лишь мягко прищурился и словно искоса глянул в округлые глаза. - Ну, не оправдывайся. Скажи честно, ты же влюблён в своего белобрысенького? Да не смущайся так, хватит, все таки, когда женишься и получишь от пьяного мужа в глаз, ко мне плакать придёшь, больше не к кому. - Он... Он не пьет! И драться не будет... И... И да, я его очень-очень сильно люблю. И он меня, надеюсь. Ну, точнее, он не говорил что любит меня, но я же вижу, я знаю что любит, и обнимает так ласково, и... И... Он сказал мне, что у меня золотые руки и что тот платочек... Что он будет носить его с собой. И... Да. Мальчишка болтал без остановки, словно впервые за три тысячи лет встретил человека, а Изуна с каждой секундой чувствовал, как неприязнь внутри него превращается в ненависть, а ненависть побуждает убить, изуродовать, толкнуть лицом в камин, чтобы он кудряшек и румяных щечек осталось одно чёрное месиво. Золотые руки? Что за бред... Что за чертова лесть. И все же, зависть шептала на самое ухо, что ему Тобирама такого не говорил никогда. Не говорил и не скажет больше никогда. А мальчишка ведь действительно влюблен, совершенно точно влюблен и так хочет верить во взаимность, что занимается самообманом. Наивный... И лишь одно Изуна знал твердо, одно не давало ему совершить зло против этого щенка: на самом деле Сенджу любит его, его одного, а это всё... Только зависть вновь шептала, вторя мысли о самообмане Кагами, но подставив другое имя. Черт возьми... И никто не скажет ему сейчас, кто к истине ближе, он сам или этот чертов праведник. Тобирама совершенно точно любил его в момент их последней встречи, любил грязно, пошло, но любил, это было неоспоримо, только вот... Не могли ли эти три месяца что-то изменить в этой и без того нестабильной душе? Что если тот и в самом деле решил ступить на путь праведный, забыть о пороке и любить этого ублюдочного ребёнка, любить платонически, так, чтобы плотские утехи были не более чем способом обзавестись детьми? А что если эти отношения окажутся в итоге более значимыми чем пламя, что бушевало на их месте раньше? Нет... Об этом думать Изуна уже не мог. Серебряная игла выпала из тонких пальцев, и словно сквозь сон услышал он взволнованный крик ребенка и оханье старух. Тьма окутала рассудок младшего из братьев Учиха, и не было из тьмы той ни выхода, ни повода выйти. Уже после, через двадцать минут после произошедшего, в комнату вбежит Мадара, полуголый и мокрый, а за ним проследует седовласый врач, который успокоит окружающих, сообщив, что это всего лишь временная потеря сознания, вызванная никак не проблемами со здоровьем. Вероятно всего, переутомлением.

***

Снежинки, кружась, опускались на алые балдахины паланкина невесты, оставленном прямо у входа в главный храм семьи Сенджу. Сатин бантов под ветром волочился по грязной каше, разбрызгивая её на стенки, но никого это давно не волновало. Церемония закончилась три часа назад и теперь в зале, соединённом с храмом подземным тоннелем с яшмовой облицовкой, во всю горели свечи, а гости, коих на свадьбу явилось более тысячи, старались урвать момент между тостами и танцами для поздравления молодых. Были среди них и Мадара Учиха с супругой. Более того, так как они были напрямую связаны с невестой, место четы за праздничным столом располагалось по правую руку от жениха, и благодаря этой причуде Хаширамы Изуна сейчас как никогда раньше хорошо мог разглядеть счастливое личико молодой жены, чьё хрупкое тело откровенно утопало в обилии тканей. И все же, не смотря ни на что, никто не мог сказать, что выглядит картина не гормонично. Более того, людей умиляло то, с какой вкрадчивой заботой новоиспеченный муж поправлял парчу чужих одежд, подворачивал слишком длинные рукава старинных одежд, вышитых золотом, тянулся за желанным супруге угощением и подавал пиалу с лёгким летним вином так, чтобы ни капля не смогла испортить облачения его возлюбленного. Изуну это все бесило. Бесила эта наигранная нежность, бесили шум и пышность свадьбы, которая должна была быть его... Нет. Его свадьба ведь была не хуже. Но это утешение только больше разжигало пламя обиды в душе младшего Учихи. А ещё теперь, в свете лампад, хрустальной люстры и тысячи свечей тень надежды, что так старательно была хранима им в сердце, как-то слишком быстро растворялась, замешкалась новыми, сотнями, тысячами странных, мельтешащих теней вокруг. Мадара о чем-то уже говорил с Хаширамой и Мито, чья фигура уже во второй раз округлилась, и изредка поглядывал на него самого. Взглядов того, от кого они были желанны, не было. И... Что самое противное, это было не обычное избегание, не смущение, нет, его глаза словно скользили мимо того места, где сидел Изуна, скользили и находили остановку в других глазах, счастливых, безоговорочно влюбленных... Этот щенок даже на свадьбу нацепил этот дурацкий протектор. Неужели именно так покупается любовь этого человека? С ужасом для себя Учиха подумал, что если это так, он готов целыми днями работать в офисе и на миссиях, носить протектор и повесить над своей стороной кровати огромный постер с символикой деревни. Чёрт возьми... На глазах вскипали слезы, не горькие, как в песнях, нет, эти слезы были острые как чилийский перец, и не будь у него мангекё шарингана, Изуна был уверен, он появился бы сейчас, просто ради того чтобы сжечь эту кудрявую падлу и при всех, на глазах у мужа, у Хаширамы объявить о том, кто отец его ребенка, кто его настоящий муж, кто тот, о ком он мечтает ночами и спит наяву в действительности. Только вот это все было невозможно, и Учиха это прекрасно понимал. В таком случае... Огонь либо перекинется на его драгоценного, либо тот в порыве "праведной мести" лишит его жизни раньше, чем тот сумеет произнести хоть слово. А если сделать все раньше, даже эта кудрявая блоха поднимется и скажет, что мстить за дела минувших дней в такой радостный день подло, и абсолютно все её поддержат, а после Изуна навсегда лишится права пребывания в обществе, а значит, и лицезрения своей бесстыдной, наглой, похотливой и теперь женатой любви. Нет... Конечно же он не может любить этого ребёнка, нет, нет, только не его, не это нелепое создание... Аромат свечей и яств вдруг стал удушающим. Вновь обморок? Нет, только не сейчас. Нужно оставаться сильным, по крайней мере в глазах этого человека... Хотя бы чтобы ему было к кому прийти после нескольких лет скучного брака. Мысль об этом уже не была надеждой или химерой, нет, лишь констатация факта, однако перед глазами действительно все плыло, а низ живота скрутило приступом странной боли, впрочем, вполне объяснимой, даже более того... Изуна ещё выдавил из себя улыбку, сообщая брату, что ему душно и о желании совершить променад по тихому скверику вокруг поместья, что спустя несколько кругов посыпанных белым песочком дорожек как-то незаметно перетекал в дремучий лес, по большей части ельник. От сопровождения отказаться тоже оказалось несложно, особенно учитывая, что Мадара уже поплыл под воздействием янтарного вина и счастливых рассуждений Хаширамы о том, что третьего сына новобрачных непременно нужно назвать в честь старого главы клана Учиха, ведь недаром же этот человек столько лет лелеял силу своих подопечных, теперь вошедших в состав деревни. Нет, его, разумеется, не слушали, но ноги этого пьянчужки, так успешно вписавшегося в кресло Хокаге, уже подкашивались, а потому было решено, что именно эта персона, а никак не вполне трезвый Изуна с наибольшей вероятностью найдет на свою голову приключений без сопровождения. Мито отлучилась проведать сына за детским столом, когда вернётся - неизвестно, а потому спустя пару минут толчеи среди гостей при попытке покинуть здание Учиха таки оказался в одиночестве, ступая бархатными туфельками по свежему снегу, укрывшему тонким слоем слякоть. Теперь, когда мозг его не был занят необходимостью притворяться, из важных факторов осталась только боль, боль резкая, накатывающаяся волнами. К свежему воздуху декабрьского вечера примешался сладковатый и омерзительно кислый запах крови. Вот черт... Чего не хватало. На миг ещё Изуна замер, словно стараясь удостовериться, что никто не выйдет следом, а потом рванул прочь от здания, не задумываясь о том, что в таком состоянии ему может потребоваться как минимум врач и как максимум человек, который позаботится о ребенке и его бренном теле. Холодная влага противно хлюпала под тонкими подошвами насквозь промокших туфлей, а Учиха все бежал, бежал, будучи уверенным, что при каждом третьем его шаге на снегу расползается алое пятно. Нужно быстрее... Прочь. Нужно думать о том, что такая возможность выпадает раз в жизни. Возможность... Первым и единственным до принятия решения видеть результат всех этих страданий. Если раньше Изуна мечтал о том, чтобы обнародовать истину или же боялся расстроить брата, к которому в такие моменты испытывал только жалость, то сейчас такая перспектива казалась убийственной. Этот человек... Он ведь гордый. Не простит позора, не простит. Может, сумеет выкрутиться, напеть всем про мутации, даже так подло и ничтожно укрыться за широкими юбками новоявленной жены. Или не станет. Так было бы ещё хуже. Этот человек бы признал что любит его, произошел бы скандал, в результате которого, в этом Учиха был уверен, именно он бы стал фактической супругой этого человека, но тогда все их чувства, рождённые и жившие столько времени во тьме, просто выгорят на этом солнце, и если одному скучно не станет, то второму непременно станет всё равно. Нет. Никакие перспективы не допускали раскрытия этой грязной тайны. Меж тем боль становилась все сильнее. Последним шагом своим он, один из лучших воинов своего времени и обладатель Мангеке шарингана, влетел в водосборный жёлоб, подвернул ногу и полетел вниз по склону, прямо в объятия темных и тяжёлых еловых лап. Удар спиной о ствол оказался довольно болезненным, однако эта боль мгновенно потонула в другой, уже сводящей с ума. Холод считается обезболивающим, но сейчас от него было только хуже, хоть температура едва-едва опустилась ниже нуля. Снег вокруг Учихи оказался мокрым, пропитанным водой, а оттого все роскошные юбки, собственноручно им сшитые и украшенные ради этого дня, быстро набрали влаги, лишая ноги подвижности. Запах крови уже не примешивался, он заполнял все вокруг, давящий, свинцовый. Изуна вдруг подумал, что ему действительно страшно, и сам удивился такой мысли. Разве может что-то быть страшным если он не испугался крутить такой роман под боком у мужа, да ещё и с тем, кто едва не стал его собственным убийцей? Но все это казалось детской шалостью в сравнении с тем, что происходило сейчас. Глупостью казались чувства, что мучили Учиху последний год, невозможно далёкой и чужой вдруг оказалась зависть к этому глупому ребенку, и только мрачная радость цвела в глубине сознания. Эта кудряшка сейчас такая счастливая, но ещё не знает, на что добровольно себя обрекает. Знал бы - ни за что не согласился бы выйти замуж. Трижды до этого момента Изуна имел радость узнать о своей беременности и трижды оставался наедине с диагнозом врача и рыдающим мужем, но ни разу это не было так больно. Более того, ранее почти любая боль существеннее перелома плечевой кости блокировалась его сознанием и завершалась обмороком, но теперь... Теперь бежать было некуда. Учиха чувствовал себя загнанным в угол зверем, но именно это чувство и привело его в себя, наделив силами к борьбе. Что нужно делать, он не знал, но интуитивно стащил с себя два слоя декоративных юбок и организовал некое подобие гнезда. Мокро было по-прежнему, но теперь это ощущалось не так омерзительно. Как только манипуляции были совершены, в голову пришла ещё одна мысль. Те старухи... Они ведь рассказывали ему что-то. Так. Дышать? Глубоко и размеренно. Получалось не очень хорошо, но хоть что-то. Оставалось молиться, что его собственный организм, ещё молодой и в целом здоровый, сам сумеет справиться с большей частью задач. Засучивая юбки, юноша ещё было подумал о том, что те совершенно не испачканы кровью, а значит, скорее всего, все было не так плохо, как очередной приступ боли все же отправил его в тяжёлое, уже совершенно нежеланное забытие.

***

Утро началось для Изуны с боли во всем теле и встревоженных перекрикиваний медсестер, требующих позвать то врача, то молодого отца, то кормилицу с ребёнком, а то и всех вместе взятых. Пока перемен в, вероятнее всего, палате не произошло, Учиха постарался вспомнить, чем же закончилось все вчера. Словно сквозь сон видел он встревоженное лицо Тобирамы в освещении созданных чьей-то техникой огней. Кажется, именно он отнес его холодное тело в здание, отдал распоряжение позвать врача. Значит, не смотря на наличие молодой жены, таки заметил его отсутствие, пошел искать. Тонкие губы невольно изогнулись в улыбке. Меж тем на пороге комнаты появился Мадара, осторожно держащий в руках крохотный белый свёрток и улыбающийся во всю ширь своей суровой по определению физиономии. Доволен... Значит, все хорошо. И действительно, ребенок оказался до ужаса похож на него. Темный пушок на голове, сморщенная моська и сжатые в кулачки ручки. Лучшего результата и быть не могло. Покой сместил беспокойство, принеся за собой какую-то сахарную сонливость. В этот момент, право слово, Изуна почти любил мужа и брата той любовью, как должен бы, и почти был готов последовать за своим драгоценным по пути праведному, как взор его чуть плывущий выхватил в окне фрагмент забора с до боли знакомым символом. Учиха. В притихшей было душе вновь всколыхнуло пламя раздражения, но совсем иного, нежели раньше. Тогда горела древесина, теперь - чертов уголь, так заботливо раздухаренный чертовым веером на стенах его родной тюрьмы. Захотелось взвыть. Мадара, впрочем, этого не заметил, тихонько разговаривая с ребенком, которому и имя дать уже успел, и в реестр вписать, Изуна был уверен. Из-за забора выплывало золотистое солнце, бросая теплые отсветы на его собственную постель. На деле ведь... Так ничего и не изменилось. Все произошло правильно, пусть нисколько и не верно.