Амундсен

Интересно, он вообще замечает? Как ногти поцарапывают кожу под ежиком волос на затылке... Во время процесса – в голове – он всегда где-то? Можно ведь только призрачно надеяться, что не думает, как отдать ей всего себя. Но чувствует он все. Как не мог ни один ее проходимец-любовник. Как никто, кого она хотя бы немного подпускала. Никто. Отлично. Хочется кончить от этой мысли. Степа рад стараться. Очень тихий сегодня. Притом у неё не было сомнения, что достаточно возбужденный сам по себе и с самого преддверия их уединения. Он уже не на пульсирующем клиторе, а немного выше – оттеняет ударное удовольствие. Ей горяще-щекотно уже повсюду, и в голову приходит постонать ради приличия, может, подумать о члене... У него руки никогда не грубые и ни разу не грубые к ней. Даже сейчас ладони не на груди, руки огибают бедра, чтобы гладить по бокам и косточкам таза. Не хватливые, не заграбастывающие. Хотя он позволял себе ровно столько, сколько ему нужно. Сколько будет верно.. Пока он не видит, Маша вытерла слезы основанием ладони. Он же не видит.. Лучше бы не видел. Лучше бы даже не хотел. Ему нравилось время от времени быть на стороне управления оргазмом. Сегодня у нее атрофировалось любое настроение, кроме – быть выебанной. Этого было мало. Но все, что было не этим "мало", поражало, как дурацкий, паршивый вирус из его бесконечных фильмов про зомби. В конце концов, она могла только и мечтать о том, какого это.. сжаться на нем. Степа знал, когда нужно примкнуть сильнее, до конца, не ждя ни слова, ни тем более руки. Можно продлить еще на четверть минуты.. Он ее чувствовал. Как несколько раз на недостигнутом пике дернулась лодыжка, потом отведенное бедро. Только был очень тихим в этот раз.. По крайней мере, мог бы насмешить, задрав на лоб глаза. Как можно быть.. таким дураком. Таким нетелесным в этот момент. И не изнывающим от желания вставить и устроить кобелиное сношение. У каждого свой самоконтроль. Если на секунду во все это поверить, и сделать самую стыдную, самую жалкую и скорбную, нежную и чистую мечту своей. И сказать, что мечта – это он. Ей это не выдержать. Он опять вжался в неё. И взял за руку, пока кончала. Запетлял языком к входу, чтобы почувствовать сокращения или что он там хотел.. Давно не было так сильно, как стирающая вспышка людей в чёрном. И стало спокойно. Драгоценные пару минут. Тело размягчилось. Может, до этого она вообще ощущалась как армоплита для Степы? Впрочем, это не помешало такому же стояку упираться в вытянутую и заправленную под него ногу. И не отстраняется. Обычно это она в этом – бес. – Это уже беспредел, – посмеялась Маша. Наконец от души. Он послушался и приподнялся на локтях. Мокрое лицо было каким-то растерянным. – Дай еще минутку.. Кивнула она ему и с довольной улыбкой пошевелилась, чтобы Степе обожглось от соприкосновения. Вообще, он стал выглядеть грустно. Язык голоса в голове лживо не смог повернуться и сказать – неудовлетворённо. Но Степан привычно для него вжался в шею. – Я могу сам. Просто.. укуси, как ты делала когда-то давно, – тихо прохрипел он. Будто бы.. с новым отзвуком для него. Со слабиной. – Блять.. ты такая мокрая.. Степан редко матерился. Маша ещё никогда так не сострадала ему. И себе тоже. Она поцеловала его в переносицу и начала выползать. – Перевернись на спину. Кажется, это мгновенно его отрезвило. – Зачем? – Перевернись. Она выволокла из под их тел скомканное одеяло. Степа неподдельно поразился. – Мы же не.. Ты точно уверена? – он прервался и покраснел. – Прости. – Не извиняйся, мать Тереза. Она оседлала его. У нее впервые будет нечто такое.. невинно-феминное. Он подбадривающе застонал. И раз за разом мокро, горячо проезжаясь по стволу, слыша непривычное выстанывание «Мариша, Мариша, Мариша..» – ей было как ни с кем и никогда. Только с ним. А без него – лучше действительно спиться в одиночестве.

***

– Встанем наконец? Надю пора забрать от твоего, как его там.. Степа лениво разлепил веки. – Это же ты на мне лежишь. Ты редко так.. лежишь на мне. Маша подавила смешок. – Твой друг – совратитель? – Чего!? Зато до конца очнулся. – Он просто ведет кружок рисования...