тени недосказанности

      Прозвенел звонок, разрывая тишину утренней школьной жизни. Лу успел добраться до своего первого урока за короткую минуту, учитывая, что он живет буквально в другом конце города. Присев за предпоследнюю парту в первом ряду, он оглядел одноклассников, разбросанных по классу. Из двадцати пяти учащихся пришло лишь девятнадцать, и в числе отсутствующих оказался Мариус, который, на минуточку, живет всего в пяти шагах от школы.        Гуссенс с недоумением прокомментировал это в своем воображении, громко возмущаясь за такую непунктуальность. Он с уверенностью предвещал, что сегодня эта тема станет основой для их очередной ссоры. В его голове прокручивались мысли о том, как много раз они уже обсуждали это, и неужели Мариус не может начать день без опоздания.       Доставая все необходимые вещи из своего черного рюкзака, Лу уже собирался полезть в телефон, чтобы написать Мариусу о его задержке. Но, как назло, не успел он набрать ни слова, как тот внезапно постучал в дверь два раза. Мариус, извиняясь, вошел в кабинет, его уверенная походка не оставляла сомнений в том, что он не боится возмездия за опоздание, и занял свое место рядом с Гуссенсом.       Лу приподнял бровь и бросил вопросительный взгляд на Де Загера. Но тот лишь ухмыльнулся, словно подшучивая над ним, и начал рыться в своем рюкзаке, отвечая на немой вопрос.       — Были пробки, ничего не мог поделать, — произнес Мариус, склонив голову так, будто его слова были абсолютной истиной, и покосился на Лу с таким странным выражением, будто издеваясь над его серьезностью.       Гуссенсу было тяжело сдерживать свои эмоции, и ему казалось, что его бушующее внутри раздражение вот-вот вырвется наружу, как шторм, готовящийся разразиться среди спокойного моря. Он чувствовал, как его сердце колотится в груди, и желание накричать на Мариуса сводило с ума. Но, собравшись с силами, Лу сделал глубокий вдох, чтобы охладить свой пыл. Он откинулся на спинку стула, расслабляясь, и просто взглянул на друга, передавая всю ту глубокую гамму чувств, которые путались в его голове. В этот момент Лу проговорил, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и спокойно:        — Мариус, — начал он, глядя на него с изучающим выражением, в котором смешивались недоумение и волнение. — Почему ты не можешь просто открыться и сказать правду? Мы же друзья, в конце концов.       Каждое его слово, произнесенное в этом тихом тоне, напоминало капли дождя, падающие на стекло, создавая мелодичный ритм, который был так контрастен бушующим эмоциям внутри него. Гуссенс попытался извлечь из своих слов не только упрек, но и честное желание понять, что же на самом деле происходит в душе его друга. В голове крутился вопрос, к которому он стремился добраться, оставляя позади ту горькую ноту ревности.       Мариус тяжело вздохнул, да так глубоко, что Лу подумал, что ему действительно в тягость любое взаимодействие с ним в этот момент.       — В этом и суть, что раз я не говорю тебе, то не хочу, — начал объяснять Де Загер, с напором, который казался знакомым и удивительным одновременно, будто они не друзья детства, которые видели друг друга практически во всех состояниях, а наоборот два соперника. — Просто отъебись.       Эти слова, произнесенные с такой безразличной резкостью, будто выстрел из пневматической винтовки, ударили Гуссенса глубоко во внутрь. Взгляд Лу метался, но внешне он никаким образом не продемонстрировал своего глубокого огорчения. Лишь повернувшись к Мариусу профилем, он пытался сохранить хотя бы видимость спокойствия. В его голове метались мысли, как стая птиц, стремящихся вырваться на свободу, но он держал себя в руках, как постепенно разгорающийся огонь, его эмоции проявлялись лишь в легком покачивании плеч.       Собравшись с мыслями, Лу схватил свою ручку и начал быстро переписывать все, что учитель успел вывести на доске за все время их напряженной дискуссии. Честно говоря, написанного там было много, но по времени их разговор занимал не более пяти минут. В воздухе все еще витали острые слова и недосказанность, создавая напряжение, которое можно было взять в руки.       — Если тебе так в тягость делиться со мной чем-то таким обыденным, то продолжать разговор с тобой сейчас я не намерен, — произнес он, стараясь сделать свой голос как можно более безразличным, но чувствовал, как внутри него волнение нарастает, словно приближающаяся буря. С этими словами Лу полностью отключился от мира сего, погружаясь в свои размышления о том, что происходит между ними.       С каждой написанной буквой, с каждым жестом, который он делал, его обида и злость накатывали волнами, как высокие приливы, захватывающие берег. Ему становилось обидно за то, что каждый день их отношения превращались в бесконечный цикл конфликтов, таких мелочных и необоснованных. Время шло, но в их жизни не было ни одного дня за последние три месяца, когда бы не происходили эти перепалки. Будь то обычное "ты взял мой карандаш" или разгорающееся нечто сейчас, когда их слова — острые, как лезвия — резали воздух. Гуссенс не понимал, с какого момента все это началось.       Они дружили с Мариусом уже более пяти лет, и, учитывая, что им в этом году стукнет семнадцать, для Лу это число было значительным и даже символическим. Каждый год дружбы складывался в удивительный пазл из воспоминаний, смеха, маленьких радостей и глубоких переживаний. Для Лу Де Загер представлял собой не просто друга; он стал его настоящей опорой, надежным якорем в бурном море подростковых эмоций. Отношения, которые они создали, стали для Лу чем-то более глубоким, чем просто дружба — это был тот редкий случай, когда человек, словно магнит, всегда улавливал его настроение и понимал, даже когда слова не звучали.       Мариус был тем психологом, с которым можно было обсудить каждую ситуацию, каждую незадачу и каждую радость — и это была настоящая находка в мире, полном неуверенности и перемен. Лу знал, что всегда может рассчитывать на поддержку и понимание Мариуса, и это знание укрепляло их связь. Но в последние месяцы, когда они начали вести себя как два несформированных ребенка, которые постоянно запутывались в своих чувствах, это было предельно тяжело и мучительно для Лу.        Он ощущал, как эмоциональные бури пронзают их повседневную жизнь, и каждое взаимодействие с Мариусом становилось все более неoпределённым и колючим. Каждый день, когда они сталкивались лицом к лицу, Гуссенс чувствовал, что что-то потихоньку угасает, как светлая звезда на ночном небе, откуда-то ускользает. Эти новые конфликты и молчания тянули его вниз, погружая в мрачный туман неопределенности, и он, в конце концов, не знал, как из него выбраться, как вернуть те светлые дни, когда их дружба была незапятнанна ни обидами, ни недопониманием. Весь тот груз, который находился на его сердце, был словно камень, зажатый в ладони, и он искренне желал, чтобы все проблемы исчезли, чтобы вернуться к тому простому, искреннему счастью, которое когда-то их объединяло.       Суть в том, что вся эта ненависть и неприязнь каким-то образом возникли не постепенно, как тихая закатная заря, а резко, словно молния, ударившая в них обоих, и зарядившая их только отрицательным отношением друг к другу. Лу отчетливо не помнил, с чего именно все это началось, не мог вспомнить, кто оказался инициатором — время словно стерло эти детали из его памяти. Однако он прекрасно запомнил те эмоции, которые ощутил, когда атмосфера между ними резко изменилась, заполнив пространство нелепыми недомолвками.       Каждый день, когда они пересекались в школьном коридоре, классе или когда выходили гулять с их общей компанией, Гуссенса буквально убивали те невысказанные слова, которые висели в воздухе между ними, как густой туман в раннее утро. Он чувствовал, как они давят на его плечи, становясь чуть ли не физической тяжестью, которую он не мог сбросить.       Основная проблема заключалась не только в этих молчаливых словах, но и в том, что ни он, ни Мариус не решались на такой важный шаг. Никто не мог первым начать этот разговор, будто они оба чего-то избегали, и это истощало Лу, оставляя его в глубоком смятении. Он бродил по своей голове, искал подходящие слова, но они ускользали от него, словно рассыпанные песчинки через пальцы.       Он не мог понять себя, в первую очередь, не говоря уже о Мариусе. Эта недосягаемая загадка, закрытая во множестве эмоций, словно разошнурованный клубок, обвивала его сердце. Лу часто задавал себе вопрос: чего же именно он боится? Зачем их дружба, когда-то такая крепкая, перекрыта непонятной завесой обиды и молчания? Это казалось абсурдным и одновременно мучительным. И всё же он оставался в бездне своих раздумий, продолжая наблюдать за Мариусом и молчаливо страдать от их общего безмолвия.       Раньше, когда еще не было всего этого недопонимания и напряжения, они с Мариусом охотно ходили вместе куда угодно, всегда держась рядом друг с другом, как парные брелки, соединенные невидимой нитью дружбы. Их смех звучал, как музыкальные струны, а взгляды пересекались, словно бесконечные дорожки в игре, где всегда знали, что другой на шаг впереди. Но сейчас, после всех их недопониманий, они в основном только сидели вдвоем за одной партой, и то иногда кто-то из них мог пересесть к другим одноклассникам, словно неуверенные путники, ищущие утешение где-то еще. Кажется, Лу понимал, что воздух между ними насыщен раздражением, к которому невозможно привыкнуть.       Как бы ни переполняла его обида, Гуссенс все это держал в себе, как драгоценное украшение в запертой шкатулке. Он не выпускал свои чувства наружу, будто бы слова, произнесенные слишком эмоционально, станут такими личными, какими парень не хотел бы делиться даже с самым близким другом в этот сложный период своей жизни. Эти страстные эмоции казались ему сейчас абсолютно неуместными и ужасно неправильными, будто он рисковал развалить на мелкие кусочки то, что когда-то было прочным.       Урок географии подошел к концу, и Лу быстро зашвырнул все свои вещи в портфель, погружаясь в мысли, словно отталкиваемый от легкой волны. Направляясь со скоростью ветра в столовую, он понимал, что, несмотря на комок в горле, который тяжело сидел на своем месте и никак не хотел уходить, ему нужно перекусить. С утра он пропустил прием пищи, и это тяготело его, как неотложное предупреждение о бедственном положении. Не оглядываясь назад, Гуссенс, идя по коридору, чувствовал, как его спина гудит под плохим взглядом, направленным на него. Не было никаких сомнений в том, кто именно в настоящее время будто втыкал ему ножи в затылок.       В столовой, несмотря на огромное количество еды, которое пышным цветом разложилось на прилавках, Лу, погруженный в свою печаль, выбрал лишь банановое молоко, суп и булочку с картошкой, надеясь, что этого хватит, чтобы прожить день вперёд. Осматривая пространство, он наткнулся на свободное место рядом с его друзьями из параллелей и, не раздумывая, направился туда, будто искал источник света в бескрайнем мраке.       — Йоу, Лу, какими судьбами ты решил посидеть с нами, а не с Мариусом? — вроде сарказмом, а вроде и совершенно серьезно, спросила его Розали, ее глаза блестели игривостью, но всегда оставалась искорка сопереживания в её взгляде.       Гуссенс не рассказал своим друзьям о том, что случилось между ним и Де Загером, ведь они были не настолько близки, чтобы делиться друг с другом такими проблемами. Поэтому он лишь пожал плечами, споткнувшись о собственные мысли, и подсел к ним с краю, как корабль, причаливающий к берегу.       Стол был рассчитан на восемь человек, но в общей сложности с Лу за столом оказалось всего пять. Они не теснясь, в смехе и разговорах, принялись за трапезу, наполняя пространство теплом дружбы, которое, казалось, обходило стороной его душу. Лу почувствовал, как грудь наполняется легкой надеждой, что, возможно, эти простые моменты снова научат его находить радость в настоящем, где-то вдали от боли, что тянет его вниз.       Когда Гуссенс пил свое банановое молоко, сладкий вкус которого пересекался с горечью на душе, он случайно зацепился взглядом за Мариуса, который тоже пришел со своими друзьями в столовую на завтрак. Из его компании Лу в принципе мог выделить нескольких знакомых лиц, знакомых по часам, проведенным в классе, но двоих парней он не знал лично, лишь мельком замечал, как они, как тени, ошиваются рядом с Де Загером в перерывах между уроками.        И вот, когда их взгляды встретились, в этом мгновении было нечто такое искрящееся и одновременно потухающее. Как будто вдруг выключили свет — не в счетчике, а в самой жизни. Гуссенс почувствовал, как в его сердце пробегает холодный прилив, и в этот момент ему стало ясно, что между ними царит какая-то невыносимая тишина, словно молчаливое согласие о том, что они оба находятся на непридуманной дистанции.       Он не знал, что хочет чувствовать, как хочет реагировать или, наоборот, как удержаться. Все эти эмоции смешивались в его груди, как бурлящий котел, и Лу думал лишь об одном — как бы поскорее добраться домой, забраться под одеяло, лечь на кровать и уснуть долгим, глубоким сном, в который не будут вторгаться ни тревожные мысли, ни болезненные воспоминания. В этом сне ему бы хотя бы на мгновение удалось забыть о той пропасти, что возникла между ним и его лучшим другом, пропасти, которая растягивалась и углублялась с каждым прошедшим днем.        Размышляя об этом, он снова взглянул на Мариуса, и на мгновение возникло желание сорвать эту немую завесу и прокричать все, что накопилось в его сердце, но он лишь вздохнул, заставив себя отвлечься, отставив в сторону эту мимолетную надежду. С грустью он снова поднял банановое молоко ко рту, желая, чтобы этот сладкий напиток мог каким-то образом смягчить горечь, что сжимала его сердце.

***

      Вернувшись домой, Лу уже по обуви понял, что Джул, его старший брат, вернулся с учебы. На самом деле, в этом полумраке трудно разобрать, кто еще может находиться в помещениях, ведь, кроме напольной лампы, медленно кидающей теплый свет на стены в гостиной, ничего не горит. Она словно охраняла это место, работая двадцать четыре часа на семь. Разувшись и оставив туфли у двери, Лу немного пошевелил своими уставшими пальцами, пытаясь хоть немного размять их после долгого дня, потому что на ногах он провел с самого раннего утра, а сейчас уже на часах было шесть вечера.       Парень невыносимо чувствовал усталость, которая сжимала его в своих объятиях, словно тяжелое одеяло, поэтому, направляясь на второй этаж к себе в комнату, он с облегчением выдохнул, когда дверь брата была плотно закрыта. Он знал, что в данный момент не готов общаться с кем-либо, а особенно разъяснять происходящее с ним. Чрезвычайно наблюдательный Джул всегда замечал в нем даже мельчайшие изменения — даже тот еле заметный сдвиг в настроении, который так мучил Лу сейчас.       Заперевшись в своей комнате, он без раздумий запрыгнул на свою уютную кровать, безжалостно просунув две руки под подушку и укладывая на нее свою голову. В душе он мечтал лишь о том, чтобы погрузиться в сладкое забвение, но здравый смысл шептал, что пока его мысли не утихнут, а мозг, возможно, не устанет от этого бесконечного потока, он не сможет нормально поспать. Эти тревожные мысли были, как вулкан, извергающий огненную лаву и песок и, охватывающий большую часть города, поглощая на своем пути все, что он любил, сжигая это до праха.       Гуссенсу бы сейчас сесть за стол, взять в руки свой блокнот, который он бережно хранит, как око дракона. Эти белоснежные листы, на которых со временем появляются исписанные слова, для него очень важны. Это единственное оружие в его неравной борьбе с мыслями, которое всегда было при нем в самые трудные моменты. В этом блокноте были запечатлены его чувства, страхи, переживания, и он бы никогда не хотел, чтобы кто-то другой читал эти строки, ведь они были слишком личными, и каждая запись несла в себе кусочек его души, уязвимой и открытой, как свежий срез на коже.       Встать с уютной, мягкой кровати, на которую Лу только что запрыгнул, оказалось невыносимо трудной задачей, словно он был прикован к ее теплым простыням. Однако это было правильным решением в данный момент, ведь если бы он остался лежать, то не уснул бы еще как минимум пару часов из-за своих нагнетающих мыслей, которые, словно привидения, не давали ему покоя. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак, он заставил себя поднять тяжелую тушку и направился к столу, который стоял в углу комнаты, покрытой полумглой вечернего света.       Там, из рядом стоящей тумбочки, он с облегчением достал столь нужный ему сейчас блокнот. Пролистывая уже половину исписанных страниц, он остановился на чистом листе, который манил его своей белизной, словно пустой холст, готовый принять все его мысли и чувства.        Сейчас Гуссенс хотел полностью изолироваться от общего шума и суматохи мира за окном. Он схватил ручку дрожащими руками, чувствуя, как волнение и тревога накатывают на него волной. Кусая губы в напряжении, он принялся за письмо, будто на бумаге собирался вылить все недосказанное, все боли и переживания, которые терзали его душу.

[11 января]  

      «Привет, я снова с тобой, но только уже по другому поводу.         Хах, наверное, если бы ты был человеком, то загнал бы меня давным-давно в какую-нибудь психушку, но я рад, что ты неживой.         Знаешь, с недавнего времени я часто начал задумываться о своей жизни. Типа: «Какой в ней смысл?», «Что мне сделать, чтобы дни снова были светлыми?» и что-то подобное. Но не слишком ли это странные мысли для шестнадцатилетнего парня?         Ситуация с Мариусом ухудшилась. Я расстроен, что между нами ничего не меняется. Будто, знаешь, уползающий последний пазл, без которого картина не была бы завершена. Мне кажется, что мои пазлы уже раскиданы по всей комнате в беспорядке моих чувств. Но что я могу сделать и предпринять в этом случае? Я даже не знаю, как мне поступить в ситуации с обычным походом в магазин. В моей голове творится бардак, и меня это пугает.         Если бы я знал, что в свои годы буду изливать душу листам, то с удовольствием отказался бы от такой жизни.         Каждый день мне становится все хуже, ведь слова, которые я сейчас пишу тебе, никогда не смогу сказать Мариусу. Будто он не должен их слышать... Но я ведь не прав, да?         Каждый час, проведенный рядом с ним, — это пытка, и я начинаю его ненавидеть все больше. Я чувствую, как мои органы разъедает это чувство, которое я не могу контролировать, потому что не знаю, как с ним бороться.         Моя ненависть к нему — это что-то большее, чем просто отрицательное чувство. Это намного хуже, и я все еще не могу в этом разобраться.         Мне хочется вспоминать только лучшие моменты, проведенные с ним, но они потихоньку начинают меркнуть на фоне тех, которые сейчас.         Я не понимаю, как это работает, но мы с ним дружим уже пять лет, и за это время у нас было больше хороших воспоминаний. Почему же тогда эти три месяца с нашими недомолвками запоминаются лучше, чем все остальное?         Умел бы ты разговаривать, что бы ты ответил на этот вопрос? Может, промолчал бы, может, посмотрел бы странным взглядом, а может, у нас с тобой были бы даже схожие мысли, и ты ответил: «Плохие воспоминания запоминаются лучше, чем хорошие. Ты не извлек урок, поэтому продолжаешь гнаться от них к чему-то светлому, хотя должен уметь бороться».         Мы же с тобой одно единое, поэтому я сам ответил на свой вопрос, но даже зная истину, я никогда ее не поборю.»       Каждый раз, слов становится все меньше, словно они расплываются в воздухе, ускользая от него, как воды. Но тем не менее для Лу этого все равно достаточно, чтобы выдохнуть с облегчением, словно сняв тяжелую ношу с плеч, и провалиться в пленительный сон, в котором он тоже не бывает свободен. Этот сон, как затянувшаяся тень, напоминает ему о том, что даже во сне тяжесть его переживаний не отпускает, и он снова оказывается запертым в круговороте неизменных страданий.

***

      Проснувшись после очередной тяжелой, мучительной ночи, заключенной в ворота бесконечных плохих снов, Гуссенс быстро оделся и спустился на кухню. Сегодня он встал чуть раньше, чем вчера, разбуженный пронзительным звоном своего будильника, который был установлен перед сном на шесть утра, как последняя надежда начать новый день с новой энергией. Обычно парень любил вставать так рано, лишь бы отойти от сновидений и провести свое заслуженное свободное время на свое усмотрение, наслаждаясь тихими утренними моментами.       На кухне он встретил Джула, который лениво поедал завтрак, сидя за столом с потерянным видом. Лу мгновенно понял, что брат его услышал, ведь тот, не отрываясь от телефона и завтрака, пожелал ему доброго утра с безразличием, которое почти обозначало: "Не мешай". И парень действительно рад, что Гуссенс старший даже не поднял на него свой взгляд — это означало, что тот не заметит его состояния.       Заварив себе крепкий кофе с молоком и сахаром, Лу, словно собирая все свои силы в кулак, взял запакованную булочку с сыром и направился к себе в комнату. Обычно он всегда это делает, так как это позволяло ему легче справляться с давящей атмосферой утренних разговоров и избежать ненужных вопросов.       — Что случилось? — задал вопрос Джул, его голос прозвучал неуверенно, но принужденно. В этот момент у Лу все под ногами пропало, словно опора в виде пола была единственной вещью, удерживавшей его на ногах в этом жестоком мире. Он искренне думал, что сегодня, наконец, все пойдет ему на удачу, и он сможет спокойно провести утро в одиночестве, уединяясь от постоянного давления вокруг.       Гуссенс не особо понимал, как стоит отвечать брату, поэтому застыл, как вкопанный, с кружкой горячего кофе в левой руке и мягкой булочкой в правой. Он не посмотрел на старшего, даже когда тот, уже устав ждать ответа, поднялся со своего места и, словно гигант, возвысился над его головой. В свои шестнадцать Лу был почти одного роста с братом, и у них разница была всего на голову, но сейчас он чувствал себя совсем крошечной мышью, за которой гонится человек, лишь бы успеть поймать, ожидая неотвратимого.       Сглотнув вязкую слюну, скопившуюся во рту, Лу пытался зацепиться взглядом за что-то одно, его глаза блуждали по всему периметру, как потерянные кораблики в бурном море, но ничто не привлекало его внимания, ничто не могло успокоить его разрозненные мысли. Он почувствовал, как чужие пальцы, теплые и уверенные, схватились за его подбородок, приподнимая его лицо чуть вверх, словно заставляя встретиться с мирами, о которых он не хочет думать. Гуссенс бросил взгляд на брата, и это стало его огромной ошибкой, потому что выражение лица Джула резко изменилось — в его глазах читалась настороженность, и только через пару секунд до Лу дошло, почему — когда чужие пальцы нежно начали вытирать его слезы, таящиеся на его щеках. Лу плакал, но не мог понять, почему и когда, он не чувствовал этого, словно его эмоции были отрезаны от сознания.       — Говори, что с тобой происходит, — произнес Джул, и это были не мягкие слова, на которые ты мог бы ответить или нет; это было утверждение, такое грубое и затвердевшее, будто выбора другого нет, кроме ответа. Его тон был полон искренней заботы и тревоги, но даже это, не могло открыть рот Лу.        Брат, поняв, что ответа не дождется, еще пару секунд разглядывал лицо Лу с легким беспокойством, как художник, который ищет вдохновение в чертах модели. Гуссенс же, напротив, был рад почувствовать, как все прикосновения и напряжение вдруг пропали, а Джул, приняв решение, отошел в сторону, тем самым пропуская его, как будто предоставляя свободу в вздохе.       Лу, словно вырвавшись из под гнета непрекращающегося давления со стороны брата, в комнату не просто пошел — он практически кинулся, с быстрым и взволнованным шагом, стараясь не разлить свой горячий напиток, который сильно парил и обжигал его холодные пальцы, словно маленькие языки пламени. В этот момент его мысли путались в неясности: пойдет ли в него еда, насыщая его тело теплом, или ему снова придется терпеть обед в столовой, среди привычного многоголосия гулких разговоров и всеобщего внимания, от которого устала его душа.       Закрывшись в своей комнате, Лу с чувством облегчения поставил кружку на стол и бережно прикрыл ее верхушку мягкой булочкой, как будто стараясь сохранить тепло и уют, которые ей соответствовали. Сам парень лишь присел на пол, теряясь в своём бурном потоке мыслей, пытаясь унять свое дыхание, которое стало нестабильным еще на кухне, напоминая морские волны, стремящиеся вглубь, но внезапно сталкивающиеся с невидимым берегом, отталкиваясь от него и вновь уходя под воду. Он будто тонул в своём внутреннем море, потом всплывал на поверхность, только чтобы снова пропасть в глубокую синеву своих эмоций. И всё это происходило только с ним; никто не протягивал ему руку спасения, никто не замечал, как трудно ему приходится, словно он был одиноким кораблем, потерянном в бескрайних водах бурного океана.

***

      Направляясь в школу, Лу все еще глубоко раздумывал над ситуацией, которая произошла всего час назад, и не знал, как стоит оправдываться потом перед братом. Он понимал, что тот беспокоится о нем, но, казалось, слова застряли где-то внутри, и он просто не мог ничего из себя выдавить, словно все его эмоции неожиданно разминулись с разумом.       По пути он встретил пару своих друзей, и благодаря их веселым разговором и шуткам вспомнил, что стоит иногда заглядывать в их общий чат, в котором все общались слишком много и активно. Для его социальной батарейки, которая уже почти разрядилась, это было, безусловно, чуть слишком.        Значок рядом с группой горел тревожным серым цветом, указывая на две тысячи девятьсот тридцать два непрочитанных сообщения. Тяжело вздохнув и осознавая, что его ждет настоящая информационная буря, Гуссенс зашел в чат и начал пролистывать все сообщения до самого последнего. В этот момент, краем глаза увидев, как все собираются на совместную прогулку, он почувствовал легкую волну веселья. Но как только увидел, что Мариус согласился на встречу, то вдруг понял, что после его ответа совершенно не хотел бы никуда идти. Тем не менее, ему пришлось написать маленькое: «ок», ведь в данный момент развеяться уж точно не помешает.       В школу он прибыл за десять минут до урока и, к своему удивлению, увидел, что Де Загер тоже уже здесь, в компании своих двоих вчерашних друзей, которых Лу не знал поименно. В его глаза попала девушка, стоящая рядом с ними, и глядя на нее, Лу вдруг понял, что ни разу не видел ее прежде. Она была яркой и живой, словно солнечный луч, пробивающийся сквозь облака, и это вызвало у него смешанные чувства, вроде восторга и настороженности одновременно.       Гуссенс никогда не встречал эту девушку даже в самой школе, не говоря уже про компанию друга, и капелька интереса, словно хитрый сталкер, подкралась к нему совсем незаметно, наблюдая за его внутренним смятением. Эта неожиданная встряска задела его, пробуждая в душе любопытство, которое он старался игнорировать.       Пока Лу размышлял о том, стоит ли подойти к ним, он случайно кинул взгляд на Мариуса, и в этот момент внутренне сломался, ведь тот смотрел на него с абсолютно равнодушным выражением лица, словно ни о чем и не догадывался. Вся его безразличная поза лишь подчеркивала собственное беспокойство Гуссенса, и в это мгновение Лу почувствовал, как на него накатывает волна саморазмышлений.       Прикрыв глаза, он в тревоге положил руки в карманы и стал теребить свои ключи, стараясь успокоиться. Этот привычный жест стал своего рода ритуалом, позволяющим ему вернуть контроль над собой. Немного пришедший в себя, Лу быстро развернулся и отправился в класс, стараясь не оглядываться, как будто стремился избежать столкновения со своим страхом. Лишь бы не видеть такое холодное выражение на лице Де Загера. Лишь бы снова не сломаться, не поддаться своим слабостям, которые, казалось, охватывали его с каждой минутой все сильнее.       В кабинете он сел за свое обычное место — предпоследней парте, выжидая, когда начнется урок, в то время как окружающая жизнь продолжала шуметь и двигаться в своем беспокойном ритме. Мариус снова опоздал на две минуты, даже находясь в школе, и Лу действительно начинал злиться не на шутку. Это чувство поглощало его полностью, заполняя каждую частичку его тела, как густая черная буря, затопляющая прибрежный город.        Ему бы выпустить эту злость ужасными словами в сторону Де Загера, смело высказав ему все, что накипело, но вместо этого он лишь посмотрел на него, как на врага, которому нельзя доверять. Однако, к его великому разочарованию, он заметил, что тот пошел не к нему, а за последнюю парту второго ряда, сев рядом с их одноклассником, словно не замечая его существования.        В этот момент в Лу разгорелась не только злость, но и обида, смешавшаяся с ненавистью, словно в бурлящем котле, где каждый новый ингредиент лишь усиливал интенсивное кипение и гнев, заполняя его душу темной, тревожной энергией. Устремляя взгляд в окно, он наблюдал за мгновенно проносящимися облаками, которые, казалось, были столь же неуловимыми, как и его собственные чувства.       Он нуждался хотя бы в том, чтобы переброситься с другом парой слов, ведь это было чем-то вроде традиции между ними, наполняющей дни простым, но ценным общением, даже та же самая перепалка. Но, не отрывая взгляда от Мариуса, наблюдая, как тот небрежно устраивается за партой, Лу вдруг понял, что это не просто мимолетный момент — это была окончательная поломка их общего мира, который был сродни чем-то важным.       Внутри него вспыхнуло горькое осознание, похожее на холодный ветер, пронзающий сердце. Оно оставило лишь пустоту, которая давила на него, как темные облака, готовящиеся к буре. Этот разрыв казался необратимым, обнажая те глубокие трещины, которые казались незаметными ранее, и все, что связывало их, как тонкая нить, постепенно рвалось.       Внутренний конфликт рвал его на части, как если бы две силы, полные противоречий, безжалостно сталкивались друг с другом. Лу не понимал, почему это простое игнорирование вызывает в нем такую ярость, такую могучую волну негодования. Его разум метался между желанием разобраться в своих эмоциях и стремлением взять себя в руки. В то же время, он не мог избавиться от чувства предательства, которое, как ледяное ранение, с каждым мгновением углублялось в его сердце. Это ощущение росло, становясь все более глубоким, как трещина в вулканической земле, готовая разразиться взрывом.       В этот момент он почувствовал, как его тело сжимается от тоски и злости, но внешне старался оставаться спокойным, словно тихая поверхность пруда, скрывающая бурные воды под собой. Чувства переполняли его, но Лу знал, что если он не найдет способ разобраться с ними, они неизменно захватят его целиком.