Коврик с подогревом

Хольтовский костюм содрали еще тогда, когда Олег валялся в отключке, поэтому путь до нужных дверей он проделывает в тонком, продуваемом всеми ветрами подкостюмнике и, считай, почти босиком. Хорошо, что уже несколько дней не было дождя. Его ведут, сложив чуть ли не носом к коленям, скованные руки задраны выше головы, перехватывает дыхание. Кровь приливает к лицу, колотится в ушах, ушибленные – хорошо если не сломанные – ребра отзываются болью на любое неловкое движение. То есть на каждый, мать его, шаг. Олег сосредотачивается на том, чтобы не задеть идущего справа охранника раненым ухом: и без того полголовы раскалывается. Перед глазами, подозрительно от них недалеко, раздолбанный асфальт, ровный бетон, металлический порожек. «Ноги!» – предупреждают сверху, и Олег старательно поднимает ноги, всерьез рискуя заехать коленом себе же в морду. Этот единственный доступный ему «пейзаж» повторяется раза три, прежде чем, наконец, его заводят в помещение. Становится чуть теплее. Асфальт и бетон сменяются вытертым линолеумом, боковое зрение выхватывает обшарпанные стены. Еще один порог, и ему позволяют разогнуться – точнее, распрямляют рывком. Грудину и поясницу ломит, мушки перед глазами атакуют таким плотным роем, что ведет вбок. Олег бы позорно свалился, если б не держали с обеих сторон. – В пол смотреть! – рявкают, и Олег немедленно, с наслаждением, вонзает взгляд в человека перед собой. Тот тщательно отработанный взгляд, от которого многие отшатываются, а особо слабонервные ссутся в штаны. Когда-то, очень давно, маленькому мальчику Олежеку говорили, что у него красивые голубые глазки. С тех пор мальчик вырос и выучился пользоваться глазками с иными целями, нежели покорение сердобольных воспитательниц. Человек делает шаг назад, и Олег находит в этом утешение, когда от тычка под ребра снова сгибает пополам. Согнуться ему не дают – держат. – Упырь белоглазый! Удар несильный, в общем-то, но ребра, поймавшие несколько пуль через броник, добавляют ему весомости. – Сказано в пол смотреть, уебок, ну?! Олег смотрит и пытается краем глаза и на слух оценить ситуацию. Если верить чувствам, ситуация включает в себя минимум пятерых охранников. Трое стоят ближе, еще двое – напротив друг друга у стен. Вероятно, кто-то есть сзади, у двери, и в коридоре, но это неточно. Пока Олег присматривается, рядом что-то бубнят нудной монотонной скороговоркой, видать, объясняют процедуру, зачитывают права, но толку прислушиваться нет: ясно, что на практике никаких прав таким, как он, не положено. А здесь и вправду теплее. Олега наконец отпускает противный мелкий озноб. Человек исчезает из центра поля зрения, и Олег пользуется моментом, чтобы взглянуть перед собой. Помещение напоминает маленький школьный класс, если вынести все, оставив одну беленую металлическую парту. Правда, в школе парты обычно к полу не приваривают. А надо бы, рассеянно думает Олег, когда из ниоткуда выныривает воспоминание о том, как они на переменах по партам скакали в младших классах. И как только не проломили? Перед партой лежит небольшой и совершенно чужеродный серый коврик. Охранники, которые его вели, тоже отходят к стенам. У стоящего перед ним человека, уже другого, выше и массивнее предыдущего, нет автомата. Олег мог бы свернуть ему шею в мгновение ока, однако оружие есть у остальных. Минимум четверых-пятерых. Скорее всего, они будут стрелять по ногам, но в планы Олега не входит возвращаться к Серёже инвалидом. Придется потерпеть. – Одежду в ящик, пластыри снять. Приняв команду за разрешение двигаться свободнее, Олег вертит головой, стараясь, впрочем, не поднимать её слишком высоко. Ящик обнаруживается на короткой лавке справа и сзади. У открытой двери никого нет, зато в коридоре за ней человек, наверное, десять. Ни хрена себе, сколько чести Олегу Волкову, как тут себя не зауважать. Хорошо, что его частично раздели: в нынешнем состоянии Олег точно не выбрался бы из хольтовского доспеха самостоятельно. Подкостюмник же слезает легко, приходится только опереться о стену, чтоб стащить носки и штанины. У него сейчас занос один метр, как у автобуса. – Белье тоже. Ага. Олег стягивает трусы, разматывает грязные пластыри – с трудом, пару раз помогает зубами. – Руки по швам, голову ровно. – Начальник, – хрипит Олег, – а как держать голову ровно и не смотреть? Можно мне маску на глаза? Латексную такую, красненькую? Он инстинктивно поджимается, напрягает живот, но, удивительное дело, его не бьют. Подъеб уходит в молоко. Олег вздергивает подбородок, стараясь все равно смотреть вниз. Глаза от таких экзерсисов режет, как песку сыпанули, пол под ступнями ледяной. Олега пошатывает от собственного сердцебиения, но до стены далековато. Интересно, если он рухнет, это будет воспринято попыткой провалиться сквозь землю буквально и таким образом сбежать? Ему ерошат и прочесывают пальцами волосы (что он способен пронести в такой длине? Ядовитую перхоть?), светят маленьким фонариком в ноздри и уши. С тревожным щелчком натянув медицинскую перчатку, прощупывают рот между губами и зубами, вокруг языка. Олег слегка давится: чужие пальцы профессионально бесстрастны, но далеки от нежности, а у него всегда был хороший рвотный рефлекс. Когда убирают пальцы, он громко сглатывает и прочищает горло. – Ну что там? Кариеса нет? Гланды не увеличены? Стягивая перчатку, человек снисходит до ответа. – У врача на медосмотре спросишь, – постным тоном отвечает он. Бля, надо же было на такого зануду нарваться… От скуки Олег слушается беспрекословно: присаживается на корточки, широко раздвинув ноги, терпеливо пялится в стену над недопартой, пока рука в свежей перчатке елозит между бедер, облапывая член и мошонку. Искрометную шутку про «поверните голову и покашляйте» он на этот раз оставляет при себе: понял уже, что не оценят. – Грудью на стол, руки перед собой. Олег достаточно давно чаще сам раздает приказы, но годы под началом других не вытравишь: он выполняет и только потом, опустившись щекой и торсом на твердую прохладную поверхность, задумывается, входит ли это в стандартную процедуру. Вроде, входит? Наверное, надо было все-таки прислушаться к тому невнятному бубнежу в начале. К его голове причаливают двое. Олег напрягается. – Ноги на ковер. Коврик настолько не подходит к обстановке, что Олег машинально поставил ступни так, чтобы на него не наступать. Ковер оказывается очень мягким. И, мать его, теплым, почти горячим. От этого обстоятельства Олег офигевает едва ли не сильнее, чем в тот момент, когда в телестудию пафосно, дыша духами и туманами, то есть, простите, силовыми полями и электричеством, влетел Хольт в костюме а-ля Айронмэн. Долго удивляться ему не дают поочередно щелчок перчатки и скользкие пальцы в заднице. Ну да, блин, а вдруг он там смартфон протащить пытается. Или, с поправкой на телефоны, с которыми обычно имеет дело Олег, скорее «Моторолу» или «Нокию». Ладно, ладно, еще минута позора – и свободен. Он дышит через нос и пытается расслабиться. Пальцы внутри двигаются терпимо, только почему-то чересчур активно, словно не запрет ищут, а пытаются кишки взболтать нахрен. Спустя бесконечные несколько секунд это начинает напрягать всерьез. Как ни убеждает себя Олег сохранять самообладание, когда пальцы выскальзывают из саднящей растянутой дырки, он вздыхает с нескрываемым облегчением. Ждет команды подниматься, но сзади только ходят и шуршат. – Эй, ты что делаешь? Что?.. В задницу вжимается нечто куда крупнее двух пальцев. Олега выбрасывает в панику так, как не бывало от упавшей рядом гранаты. Он слепо подрывается, оттолкнувшись от стола, но – на него рушится потолок. *** Когда темнота неохотно рассеивается, Олег вяло понимает, что это, наверное, была дубинка или приклад. Голова почему-то сильнее болит не в том месте, куда ударили, а с другой стороны. Под щекой и виском горячо и мокро. – Ты ему башку нахрен раскроил! – Не ссы, это ухо. Он упал на сторону поврежденного уха и растревожил рану. Ухо огнем горит, но внимание быстро смещается к тому факту, что у него, блядь, член в жопе. Он провалялся в бессознанке от силы несколько секунд, а этот тип с постным голосом (или кто-то другой?) успел засадить по самые помидоры. Член распирает так, что сводит живот и страшно двинуться: вдруг что-то порвется внутри. Бояться боли странно – после всего, что творили с его спиной – но когда что-то пихают внутрь, это почему-то совершенно другое. – Лежи тихо, сука, а не то… В лоб упирается ствол. Олег закрывает глаза. Ладно, позора будет больше, чем на минуту. Он нужен Серёже живым. Тот, сзади, начинает двигаться, все так же молча. Олег изо всех сил пытается расслабиться. Кажется, что член вот-вот вывернет его наизнанку, но это не столько больно, сколько иррационально страшно. Не боль, а её ожидание. Ухо дергает, край стола неудобно впивается в живот, дуло автомата скребет лоб. В коридоре шаркают ноги, переговариваются люди, буднично и лениво, а Олега долбят в зад в комнате для досмотров с комфортным, мать его, температурным режимом и ковриком с подогревом. Хочется не то ржать, не то сдохнуть. Обмудок сзади сдавленно стонет и замирает, но вытаскивает не сразу – тяжело дышит и возит пальцами по спине, почти ласкает шрамы. Олег крупно вздрагивает всем телом, автоматный ствол предупреждающе вжимается в мокрую кожу. Член на выходе по ощущениям разматывает половину кишечника, но опять-таки, это не больно всерьез, а скорее стремно. – Хочешь? Что? Еще кто-то? Блядь, пожалуйста, не надо. Олег в шаге от того, чтобы начать умолять вслух. – Да ну нафиг. Я этой мрази не коснусь, хоть ты мне приплати. – А что так? – сипит Олег прежде, чем успевает подумать. – У тебя кто-то умер? Дубинкой, видно, касаться не зашквар. Увесистый удар приходится по низу ягодиц, и это, мать его, больно. Олег мурлычет под нос, успокаивая боль, и его несет дальше: – Ты с яйцами осторожнее, окей? Отобьешь – будешь целовать, пока болеть не перестанут. За свои усилия он огребает еще раз, от души, по тому же месту. Олег вскрикивает и вместо слов давит из себя смех. Тогда ублюдок приподнимает его голову за волосы на затылке – он промахнулся ножницами, и там получилось подобие куцего хвостика – и хватает за ухо, точно за покалеченную мочку, выкручивает. Полчерепа взрывается такой болью, что кажется, будто расплавится и вытечет глазное яблоко. Олег воет сквозь зубы. – Хорош, бля! Дверь открыта, хочешь, чтобы кто-то сверху сунулся посмотреть, что тут творится? Урод шипит что-то про «пустить по кругу» и «ствол в жопу запихнуть», но клешню убирает. Олег, уткнувшись лбом в перепачканную нагретую столешницу, дышит-дышит-дышит. – Подъем. Он думал, отойдет от стола и свалится, но, к своему удивлению, держится на ногах не хуже, чем до… Чем до. Одежду Олегу не отдают, гонят мыться. Вместо того, чтобы сунуть под душ и оставить в покое, окатывают из шланга, как гребаный автомобиль. Олег морально готовится трястись под ледяной водой, но та внезапно тепловатая, на неостывшей коже даже приятно, и напор не сбивает с ног. Спасибо, конечно, за маленькие радости, но Олег многое сейчас отдал бы за нормальный душ – вывернул бы кран до кипятка и стоял минут двадцать-тридцать, пялясь в стену. Драматичненько, как в фильмах, все дела. Только у него нет тридцати минут, нет и десяти – хорошо, если пять от сердца отрывают. Врач в медчасти сухо интересуется, имеются ли жалобы. У Олега болит без преувеличения все от макушки до яиц, но он елейным тоном отвечает, что жалоб нет. Врач невозмутимо щупает ему бока, светит в глаза, обрабатывает мелкие порезы, под обезболом промывает, штопает и заклеивает ухо, смазывает какой-то дрянью задницу – и снаружи, и внутри. Олега немного мутит, когда чужие пальцы снова насаживают его, как перчаточную куклу, но это же доктор, пускай лечит. Ему выдают трусы, серую футболку с длинным рукавом, рубашку и штаны, цветом напоминающие униформу ветеринара, и обувь, после чего кормят и опять конвоируют в машину. Путь, похоже, неблизкий, пакуют не по-детски: кандалы словно из марвеловских фильмов вышли – широченные, фиксируют не только запястья двойным кольцом, но и каждый палец отдельно, цепи от них тянутся к ошейнику, ножным браслетам и кольцам в стене. Надо же, перетрухнули, ссыкуны. Олег буквально чувствует, как восстанавливается пошатнувшееся эго. Машину покачивает на неровной дороге. В желудке неуютно бурлит химическая пюрешка – горячее питание, че. Чтобы не смотреть на спрятанные за шлемами рожи напротив, Олег разглядывает носы собственных кед. Кеды тряпичные, тонкие, ноги слегка зябнут на сквознячке. Олег вспоминает коврик с подогревом почти умильно. Он меняет позу, чтобы убрать часть веса с ноющей задницы, откидывается затылком на стену, улыбается мечтательно. Когда он окажется на воле, то сперва доберется до всех, кто причинил боль Серёже, а потом и до тех, кто причинил боль ему. – Че лыбишься, сучара? – цедит ближайший «шлем». – Будь моя воля, ты б до места назначения не доехал. – Гав, – нежно отвечает Олег. А ведь «шлем» в чем-то прав. До места назначения он совершенно точно не доедет.

КОНЕЦ