Жемчужный узел

По лестнице прокатился ворох из юбок и голосов, и в холл с неподобающим топотом и хохотом вывалились три растрёпанные девицы. Две ещё продолжали смеяться, когда третья резко затормозила и ткнула острыми локотками сестёр под дых. Те, закашлявшись, было набросились на неё, но вдруг замерли сами. С противоположной стороны залы за ними, поджав губы и скрестив руки на груди, наблюдала четвёртая проживавшая в этих стенах женщина. Удостоверившись, что на неё обратили внимание, она медленно покачала головой: – Так совершенно не пойдёт. Где это видано… – тут женщина медленно двинулась вперёд, обходя девиц по широкому кругу, – где это видано, чтобы девушки на выданье из уважаемой семьи вели себя, как базарные девки? Извольте-ка объясниться перед матерью. – Но маменька!.. – начала одна, подбоченившись и приготовившись спорить. – Ох, маменька… – уставилась в пол вторая, явно пристыженная. – Ой, маменька, – затараторила третья, выступив было вперёд. Женщина взмахнула рукой, мигом заставляя их замолчать. – О, Отец, у меня от вас голова раскалывается, – коснулась она пальцами виска. – Нет бы, взять пример с Лизаветы – вот же воспитанная, вежливая, спокойная девочка! А вы?! Обормотихи!.. Только сейчас девицы заметили, что в холле они с матерью были не одни. У стены, изо всех сил пытаясь слиться с ней, мялась ещё одна девушка. – Ой, Лизонька! – младшая сестра-тараторка шагнула ей навстречу. Та смущённо улыбнулась, наматывая на палец белёсую прядку. – Вот, посмотрите! Никаких криков, грохота, топота! – загородила её мать бойкой троицы. – Одно достоинство! Не удивлюсь, если отец выдаст её замуж в следующем же сезоне! А с вами я точно намучаюсь… Женщина сокрушённо вздохнула, и дочери тут же кинулись к ней, начали наперебой успокаивать и разубеждать. Лизавета вперила взгляд в пол, но изредка да поглядывала на шумное семейство, коротко улыбаясь. Про себя она гадала, понимает ли господарыня Соловьёва, что голосистостью и несговорчивым характером девушки пошли в неё. – Так бы и наказала вас! – грозилась мать Александры, Наденьки и Маши с невероятной любовью и нежностью. – Вот взяла бы, и никуда не отпустила! Но раз уж Лизавета пришла, не будем её почём зря выпроваживать. Идите, так уж и быть. Она махнула рукой, но стоило девицам радостно запрыгать – замерла и нахмурилась. И снова средней, Наденьке, пришлось осаживать сестёр. – Только попробуйте меня опозорить – под замок посажу! – когда девушки наконец замолчали, подняла палец их мать. – Ведите себя, как подобает купеческим, а не крестьянским дочкам! А ты, Лизаветонька, уж присмотри за ними. Последняя в ответ еле выдавила что-то согласное, слишком смущённая тем, что её ставят выше сестёр. Те же не обратили внимания – сорвались с места, подхватили Лизавету под руки и едва лм не утащили из дома. Она, впрочем, не отставала: сделав пару шагов, сама подхватила юбки и засеменила за подругами по улице, всё быстрей и быстрей. Мимо так и замелькали дома - сплошь двухэтажные, светлые, крашеного кирпича, все как один с изящными балкончиками, прямоугольными окнами и украшенными лепниной пилястрами. Сёстры Соловьёвы жили в богатом районе, облюбованном семьями преуспевающих купцов I-й и II-й гильдий, где каждое здание было сродни произведению искусства. В прошлом Лизавета заглядывалась на них, но чем дольше была знакома с девушками, тем больше привыкала – теперь и вовсе не смотрела по сторонам, поспешая за ними. Далеко бежать не пришлось: не подходящие для того были одежды. Пролетев чуть меньше квартала, девицы остановились, запыхались. Маша, не сдержавшись, засмеялась, но тут же спрятала смех в кулачок: – Ой, видела бы нас сейчас маменька! – Не каркай, – строго осадила её Наденька. – Не дай боже, увидит! – Да не будет нам ничего, – легкомысленно, но не без оснований заметила Александра. – Даже если б маменька в окно чего-то заметила – ну, пошумела бы, пальцем погрозила, а потом всё простила бы! – Простила б, – подтвердила Лизавета, успевшая уже выровнять дыхание. – Сколько вас знаю: маменька ваша вам всегда всё с рук спускала. А я завидовала! Тут она покривила душой: зависти в ней не хватило бы и на золотник. Лизавета всегда знала, что отец любит её ничуть не меньше, чем родители – сестёр Соловьёвых. Может, даже чуточку больше, раз уж так строго за ней приглядывал и так чутко заботился! – Ой, да брось, – отмахнулась Александра, лучше младших сестёр распознававшая лесть. – Все мы знаем, что твой батенька души в тебе не чает. Что там маменька говорила про следующий сезон? Лизавета не ответила – слова Александры так удачно потонули в шуме проехавшего мимо ландо, что она поспешила притвориться, будто бы не расслышала. А тут как раз и Наденьке пришла в голову идея: – Давайте-ка, чтобы маменька совсем уж не огорчалась, наймём экипаж? Приедем в салон красиво, как купеческим дочкам положено – негоже нам улицы топтать, как каким-то крестьянкам! Да и маменьке потом наверняка расскажут, как мы чинно-благородно явились… – Эй, кучер! – Маша не дала сестре договорить: вскинула тонкую ручку, подзывая коляску. Не прошло и пары мгновений, как все четверо уместились внутри и покатили в сторону торговой улицы. Как и многие другие девушки в этот день, они ехали обновить гардероб перед закрытием сезона. Близился конец августа, многочисленные знатные юноши возвращались из столицы в родные пенаты, и охота на них продолжалась уже не на роскошных балах, а на скромных приёмах. – Так что же, Лизонька, там было насчёт следующего сезона? – припомнила, спрыгивая с подножки, Александра. – Про то, что отец тебя замуж выдать собрался? Лизавета помедлила. Молча, она спустилась на землю и помогла спуститься Маше, поправила и отряхнула юбку, начала искать мелочь для платы кучеру – и остановилась, когда Наденька протестующе замахала руками. В надежде, Лизавета всё-таки повернулась к Александре и с сожалением обнаружила, что та всё ещё с ожиданием на неё смотрит. – Ну да, – вздохнула она наконец. – Они решили, что мне пора устроить дебют. – Ого! – тут же в поле зрения появилась Маша. – Раньше восемнадцати?! Лизавета пожала плечами, не зная, что ответить. Она и сама не была уверена, отчего отец решил так поступить. Насколько знала сама Лизавета, семья их жила в достатке – так что замуж её выдавали уж точно не для того, чтобы скинуть ярмо с плеч или получить выкуп. Но для чего ещё? – А что же, и женишок на примете есть? – подхватила её под руку Наденька. – Что?! Нет! – к щекам прилил жар. – Ой, девочки, посмотрите – Лизонька-то покраснела! – развеселилась Маша. А той только и хотелось, что провалиться под землю – или хотя бы скорее дойти до салона Румянцевой, куда они так стремились. От заветного спокойствия и горы тканей подруг отделяли лишь несколько шагов: кучер остановился прямо напротив входа. Но под разговоры о скором замужестве Лизавете показалось, что шли они маленькую вечность. Внутри было неожиданно пусто. Кроме четырёх подруг заказывать пришли лишь пара юных барышень с маменьками – те неодобрительно покосились на хихикающих девиц, ввалившихся в двери. А вот сама хозяйка – модистка по фамилии Румянцева – встретила их радушно. Она поочерёдно чмокнула воздух в паре вершков от щеки сначала Александры, затем Наденьки, Маши и скромно стоящей поодаль Лизаветы: – Смотрите, выбирайте, мои дорогие. Заказов пока немного, так что пошьём всё в самый короткий срок. Если, конечно, фасон будет не слишком мудрёный! – О, но этого мы никак не можем обещать! – всплеснула руками Александра. Но сударыня Румянцева лишь рассмеялась в ответ. Она-то знала, что эти девицы заказывают исключительно то, что считается модным в их обществе. А сейчас мода диктовала девушкам наряжаться в простые, светлые платья, делающие их похожими на воздушные меренги. Будто в подтверждение её мыслей подруги направились к тканям самых нежных оттенков. Отрезы приятно зашуршали, зашелестели в их руках, перебираемые, извлекаемые на свет и изучаемые самым тщательным образом. – Ах, Лизонька, смотри! – выудила откуда-то Александра жемчужно-белый муслин. – Тебе обязательно надо пошить платье из этой ткани! Она тебе так к лицу! Легкомысленно набросив отрез на плечи Лизаветы, старшая из сестёр тут же куда-то упорхнула. Лизавета же осталась в одиночестве наедине с нежнейшей тканью, высоким зеркалом и своими сомнениями. – Я не очень уверена… – пробормотала она себе под нос, оборачивая отрез вокруг талии наподобие платья. За спиной пронёсся вихрь по имени Маша. Лизавета повернулась боком к своему отражению, придирчиво окинула фигуру: муслин струился вдоль тонкого силуэта, подчёркивая её хрупкость. И не сказать, чтобы это было плохо – разве что из-за оттенка ткани Лизавета сама себе казалась болезненной. – А тебе идёт! – вихрь по имени Маша вернулся, покрутился вокруг и унёсся в противоположную сторону. Лизавета нахмурилась. Подошла к зеркалу поближе, придирчиво вглядываясь в ничем не примечательное лицо. Может, сёстры правы и дело вовсе не в ткани? Она ведь всегда была очень светлой со своими голубыми глазами, бледной кожей, льняными локонами – настолько, что незнакомые люди порой шёпотом интересовались у батюшки о её самочувствии. – Ещё думаешь? – удивилась вновь оказавшаяся рядом Александра. – Девочки, а ну-ка подойдите сюда! Скажите: нашей же Лизоньке диво как подходит! Наденька вынырнула откуда-то из-за тканей, взъерошенная, но в целом довольная вылазкой. Оттого столь разительным было изменение в её лице, когда улыбку сменили задумчиво поджатые губы. Внимательный, изучающий взгляд скользнул по Лизавете: – А что же, неплохо! Если тебе нравится, то почему бы и нет! – Но мне не то чтобы нравится… – задумчиво начала было Лизавета. – Вот видишь! – не услышав, всплеснула руками Александра – Всем девочкам нравится. Я слышала: Маша тоже сказала, что тебе всё к лицу! – Ну, если вы все трое уверены… – Вы, что же, определились? – вдруг выглянула из-за её плеча модистка. Лизавета, вздрогнув, обернулась. На мгновение она задержала взгляд на лице Румянцевой, надеясь по его выражению понять впечатление от увиденного. Но что сударыня Румянцева умела, так это сохранять мастерски вежливую улыбку в любой ситуации. А тут ещё и сёстры, как назло, стояли над душой. – Да, пожалуй, определилась, – скрепя сердце, кивнула Лизавета. – Очень и очень славно, – просияла Румянцева. – А что же фасон? По последней моде: высокая талия, открытые плечи, декольте поглубже? – Нет-нет! Открытые плечи мне ещё рановато! Модистка замерла. Лизавете даже показалось, что вот сейчас выражение её лица даст трещину: улыбка сменится удивлённо приподнятой бровью, – но нет. Румянцева, пускай и с запозданием, кивнула: – Как пожелаете, ваша степенность. Пройдёмте снимем мерки. Лизавета послушно проследовала за ней и поднялась на невысокий помост. Модистка закружила вокруг, лихо орудуя то иголками, то отрезами бумаги, то аршинной линейкой. Лизавете оставалось только лишний раз не шевелиться и терпеливо ждать. Сестёр рядом не было: они никак не могли сделать выбор. Точнее, Александра-то определилась, но остановилась, вопреки моде, на тёмном оттенке. Теперь Наденька её отговаривала, а Маша подначивала, наблюдая за спором как за увлекательным спектаклем. Деталей Лизавета не слышала, но по долетавшим даже до неё голосам понимала: угомонятся сёстры ещё нескоро. Разве что их остановит кто-то из других покупательниц – одна, вон, уже вся сжалась от негодования, так и глядишь… – Да хватит же, мама!!! – Лизавета резко развернулась, задев модистку. Неожиданно громкий крик заставил замолчать даже её подруг. Все взоры обратились к дальнему углу магазина, где стояла совсем юная девушка – наверное, ровесница Маши. Именно она сейчас, вскинув подбородок, распинала собственную мать: – Только и говоришь, что о том, как мне нужно себя вести, что делать, что говорить, что думать, боже ж ты мой! – она аж ножкою топнула. – Надоело, надоело пуще пареной репы! Надоело наряжаться как все, надоело думать о других, надоело желать только замужества – да не хочу я замуж-то выходить! Я стихи писать хочу, я в столицу хочу, в поэтический клуб!.. Звук пощёчины – смачный, резкий – заставил Лизавету вздрогнуть. Мать девушки, в которой она с запозданием признала барышню Смирнову, тоже из купеческих отпрысков, склонилась и что-то прошипела на ухо дочери. А затем схватила её за руку и разве что не вытащила из салона, да так резво, что едва не столкнулась с разинувшей рот Наденькой – той пришлось отшатнуться. – Да что ж это такое, – пробормотала Румянцева так тихо, что Лизавета не услышала бы, не стой так рядом. – Дорогие гостьи, прошу простить за сей прискорбнейший инцидент! Надеюсь, он не сильно растревожил вас. А чтобы хоть немного скомпенсировать вам пренеприятнейшее зрелище, прошу вас – выберите для себя или своих дочерей любую ленту для волос, какая вам только понравится. Это сработало. Покупательницы единой волной хлынули к прилавку с лентами, перешёптываясь и переговариваясь. Модистка тяжело вздохнула, откидывая выбившуюся из причёски прядь со лба, и поймала взгляд Лизаветы: – Вы тоже можете выбрать. – Зачем? Ведь это была не ваша вина? Румянцева промолчала. Лизавета уже решила, что та не ответит – но модистка повернула голову, поглядела на то место, где совсем недавно стояла скандальная барышня, и тяжело уронила: – Отчасти, может быть, и моя. Что она имела в виду, Лизавета побоялась уточнять. Почему-то о словах модистки Лизавета не рассказала ни подругам, которые потом ещё полдня обсуждали случившийся инцидент, ни мачехе, скупо приветствовавшей её тем же вечером. Последняя, впрочем, и не настаивала — так повелось, что она мало интересовалась судьбой своей падчерицы. После всех прочитанных в детстве сказок о злобных мачехах, Лизавета была этому только рада. Свободная от ненужных разговоров, по приезде домой она сразу направилась в свои комнаты. Едва дверь за спиной закрылась, Лизавета стянула с головы капор, а с пальцев — перчатки, и небрежно бросила их на край кровати. Помедлив, сама же упала рядом и уставилась в потолок. Некрасивая сцена в салоне вновь предстала перед её внутренним взором. Но на этот раз к сожалению в сердце Лизаветы примешивалось лёгкое, а всё-таки раздражение: «Ну зачем было устраивать всё это в таком месте?! — подумала она, недовольно насупившись. — Всё равно, что выносить сор из избы. Так… неприлично. Да ещё и по такому поводу». Каждой девушке, равно как и каждому молодому человеку, родители указывали, как жить. Возмущаться из-за подобного было всё равно, что возмущаться голубому небу: глупо, по-детски. Кричать в салоне тоже было детской выходкой, простительной лишь до определённого возраста. Не удивительно, что господарыня Смирнова не сдержалась, отвесила дочери пощёчину — такое унижение для них обеих! А началось-то, поди, из-за ерунды: девице не понравился совет матери по поводу платья, фасона или чего-то ещё. И надо же, такой скандал!.. — Сударыня, ужели вам не здоровится?! Увлечённая своими мыслями, Лизавета и не заметила, как открылась дверь. Настасья, верно, долго и без толку стучала, раз решилась заглянуть внутрь без разрешения. Несмотря на то, что они были росли вместе с малых лет, обычно служанка себе такого не позволяла. — Нет, — медленно, будто бы сонно покачала головой Лизавета, приподнимаясь на локтях, чтобы видеть верную свою горничную и такую же верную подругу. — Устала маленько. — Немудрено-с! — поняв по поведению Лизаветы, что той приятно общество её и беседа, Настасья шагнула в комнату и аккуратно притворила за собой дверь. — Вас, почитай, весь день не было. — Мы с сёстрами Соловьёвыми несколько увлеклись беседой, — Лизавета лукаво улыбнулась. — И о чём же? — послушно подыграла ей служанка. Ей одной Лизавета могла рассказать обо всём, не боясь осуждения и пересудов. Она и рассказала — о той самой некрасивой сцене, о странных словах модистки и о том, что никак не может выкинуть случившееся из головы. Настасья внимательно слушала, кивала, в нужных местах — удивлённо качала головой. — Надо же, — проговорила задумчиво, когда Лизавета кончила. — Я, конечно, слышала, что младшая Смирнова страдает от нервов, но чтобы так… — Слышала? — Лизавета, уже давно севшая на кровати, вскинула брови. — Да. Уж простите, сударыня, я сама сплетни не жалую — а всё ж с прислугой из прочих домов знаюсь и молчать их заставить не могу. Вот и долетают иногда разговоры всякие… — И что ж говорят? — Я уж всего не знаю, да неладно там что-то у Смирновых. Говорят, отец младшей партию удачную нашёл, вроде бы и о помолвке сговорились, а она — ни в какую. Услышала новость, и слегла с головными болями, всё причитает: да как же так, я незнамо за кого пойду. А там не незнамо кто — младший Быстров, из тех самых! Все с неё в ужасе, никто ничего поделать не может… Лизавета слушала, меняясь в лице. Вспомнила: Софья Смирнова и впрямь что-то кричала про замужество — там, у модистки. Тогда это казалось лишь ещё одним пунктом в череде бессмысленных возмущений, сейчас же Лизавета думала: а что, если то была истинная причина неожиданной вспышки? Невольно подумалось о себе. Лизавета всегда знала, что ей предстоит выйти замуж за какого-нибудь купеческого сына и что удачную пару будет выбирать отец. Он твердил об этом с самого детства — ещё когда умилялся, как маленькая Лизаветы играет в куклы, отец гладил её по золотистым волосам и приговаривал: «Вот годков эдак десять пройдёт — и с детишками своими так будешь играться. А муж твой вас холить и лелеять будет, уж я позабочусь, будете как у Бога-Отца за пазухой». Неудивительно, что всю жизнь ей это казалось чем-то самим собой разумеющимся: сочетаться браком с тем, кого выберет и одобрит отец. Разве что в романах и сказках всё было совсем иначе… — С вами точно всё в порядке? — Лизавета обратила взор на Настасью и увидела, что та обеспокоенно хмурится. — Вы как пришли, всё будто в облаках витаете. Али влюбились? — Глупости говоришь, — Лизавета лишь отмахнулась. Про любовь она только читала, а в жизни ни разу не сталкивалась. Отец, правда, говорил, что маму больше жизни любил — но что ж тогда второй раз женился, когда Лизавете и года ещё не исполнилось? — Может, и глупости. Вам, сударыня, виднее будет, — Настасья пожала плечами, ничуть не обидевшись, а Лизавета всё равно устыдилась: — Нет, не виднее. Прости, я просто не хочу об этом говорить. Она устало вздохнула. — Помоги мне переодеться. Время ужина уже близко. — Как скажете, сударыня, — Настасья и сама была рада сменить тему и взяться за дело. — Как вам волосы к вечеру уложить, помудрёнее? — Нет, зачем. Достаточно поправить слегка, а то растрепались. Настасья с готовностью кивнула и потянулась за расчёской. Лизавета опустилась на мягкий пуфик перед зеркалом и разрешила себе прикрыть глаза. Будь её воля, она сидела бы с закрытыми глазами и за ужином – всё равно в свете свечей было видно не так уж много. Мачеха в сторону Лизаветы совсем не смотрела, взгляд её рассеянно сновал по столовой: то к окну, то к камину, то обратно к тарелке. Лизавета ковырялась в своей с откровенной скукой. Мысли её, как и весь день до этого, обращались к собственному будущему. Думалось о том, как ещё много таких безликих вечеров ждут её впереди, и изменится ли хоть что-то после маячившего впереди замужества. Отвлечь Лизавету от тягостных мыслей смогла лишь хлопнувшая в прихожей дверь. От громкого звука она вздрогнула, выронила вилку из пальцев – та со звоном столкнулась с тарелкой под недовольное цыканье мачехи. А следом раздался ещё один, куда более громкий звук: — А что ж это меня никто не встречает?! Неужто забыли батьку?! — Стой, куда! — тут же вскричала мачеха. Но Лизавета не слушала. Она вскочила из-за стола и побежала ко входу в дом так, что юбки хлестали по голеням. Отец уже ждал, распахнув тёплые объятия. — Здравствуй, здравствуй, мой птенчик, — пробасил он, и Лизавета почувствовала, как в макушку ткнулся колючий подбородок. — Вижу, соскучилась! — Ты как? Как доехал? Голодный? — едва отстранившись, завалила его Лизавета вопросами. — Устал, поди! Давай я слуг снаряжу, чтоб воды тебе на ванну нагрели! Она готова была снова сорваться с места, но отец удержал, сжал крепко-крепко предплечья: — Постой, дай на тебя наглядеться! Лизавета удивлённо посмотрела снизу-вверх. Отец глядел на неё в ответ с какой-то непривычной нежностью и словно бы не мог наглядеться. Нет, он и раньше смотрел на неё исключительно с любовью — но теперь тёплые чувства будто смешивались с какой-то… грустью? — Всё хорошо? — осторожно поинтересовалась Лизавета. — Да, конечно! — он ответил слишком поспешно. — Просто не могу поверить, как же ты у меня выросла! Кажется, всего пару лет назад вот такая по дому бегала, , а теперь — девица на выданье! Смотрю, и каждый раз удивляюсь! Смущённая, Лизавета заправила прядку за ухо. Она не знала, что на это ответить: простое «Я тебя тоже люблю» в голове звучало слишком обыденным, привычным и никак не выражало всю гамму чувств, таившихся в груди. Впрочем, отвечать и не пришлось. — А с женой не желаете поздороваться? — это мачеха возникла на пороге. — Желаю, конечно, желаю! — напоследок сжав Лизавету за плечи, отец отстранился. — Я, вон, и подарочек тебе привёз, да какой! Увидишь — будешь диву даваться! Такого в наших краях-то и не сыскать! — Да прям-таки не сыскать! Ты-то ведь тоже не за тридевять земель катался! — А всё же удивить тебя смогу. Да уж, так удивлю, что мало не покажется… Так, то ли споря, то ли воркуя, они месте вышли из прихожей, оставив Лизавету позади и в лёгком недоумении. Право слово, отец вёл себя очень странно! А вот мачеха была в своём репертуаре — Лизавета порой даже задумывалась, так ли уж она любит отца. Или, может, любила когда-то, но чувства с годами угасли и любовь сменилась терпением? Вздохнув, она направилась вслед за родителями. Те нашлись в гостиной: отец сел в любимое кресло, мачеха — прямо напротив. На столике между ними уже дымился изящный чайник, а рядом стояли две кружки, будто бы намекая — Лизавете здесь было не место. — Дорогая, прости, но не могла бы ты дать нам с мамой минутку? — заметив её краем глаза, отец повернулся, посмотрел извиняющимся взглядом. — Есть некоторые новости, которые я бы хотел обсудить только с ней. — Да, конечно, — чувствуя себя ещё более растерянной, Лизавета отступила. Не так уж часто родители просили оставить их, чтобы посекретничать. Порой ей вообще казалось, что у мачехи с отцом не осталось никаких тайн — такой простой, безыскусной была их жизнь. Мачеха целые дни проводила за чаепитиями и тем, что называла обсуждением новостей. Отец жил работой: если не ездил куда-то с товаром, то запирался в своей конторе с бумагами о купле, продаже и займах. Конечно, у обоих были постыдные увлечения — мачеха не гнушалась провести вечерок за бульварным романом, отец порой прикладывался к бутылке, но всё это казалось сущими мелочами. И вот, нате вам, появились какие-то секреты! Лизавета, поражённая и, признаться, слегка возмущённая, позабыла об оставленном ужине. Она ушла наверх и вот уже несколько минут то ходила из одного угла своей комнаты в другой, то растерянно топталась на месте. Она мучилась непониманием, ожиданием и смутной надеждой на то, что в итоге ей расскажут о предмете тайного разговора. Хотя, может, лучше бы не рассказывали, чтобы их жизнь по-прежнему виделась такой простой и безынтересной. Растерянная пуще прежнего, Лизавета беспомощно села на кровать. Потом подскочила, зажгла стоявшие то тут, то там свечи. Комната наполнилась тусклым, неровным светом, от которого сомнения и подозрения Лизаветы только усилились. — Нет, ну что может случиться! — забормотала она себе под нос. — Папенька ездил в деревню, отвозил товары… может, его ограбили? Да нет, он выглядел целым и невредимым. А может, обманул кто? Сунул фальшивую монетку, а папенька сразу и не понял… Хотя он столько уже в этом деле, наверняка его непросто обмануть. Но если рассчитались не деньгами, а драгоценностями? Впрочем, откуда драгоценности у деревенских… Идеи кружили в её голове, словно рой пчёл, и скорее раздражали своим гудением, чем успокаивали. Надеясь утихомирить мысли, Лизавета подошла к окну, отворила створку. Снаружи пахнуло тяжёлым, влажным, чуть сладковатым воздухом — будто дождь скоро пойдёт. Лизавета вдохнула его полной грудью, но легче не стало. Подумалось: может, позвать Настасью, поделиться переживаниями? Лизавета так и сделала, но заговорить о своих сомненьях в отце не смогла даже с верной служанкой. Та чувствовала, что дело неладно, пыталась расспрашивать, но столкнувшись с тщетностью своих попыток, умолкла. Лизавета снова осталась одна – в темноте и расстроенных чувствах, безо всяких мыслей о сне. Даже лёжа в постели, она ждала, что вот сейчас раздастся стук, дверь откроется, отец сядет на край кровати и всё объяснит. Но этого так и не произошло.