Были и не были

      — Эй, ты, мы к тебе обращаемся!       Перед столом Хайтама в библиотеке толпятся трое старшекурсников с крайне неприятными лицами. Хайтам зарывается в книгу, стараясь не обращать внимание на неприятный шум. Он не хочет менять место, потому что его стул нагрет, а светильник поставлен ровно так, как надо. Если он пересядет, вновь придётся двигать светильник, а стул будет холодным. Кроме того, книги банально тяжёлые.       — Это наш стол!       Хайтам смотрит на шесть свободных стульев рядом. Затем на троих студентов. И вновь смотрит в книгу. Ему когда-нибудь удастся дочитать второй том Учения листвы?       — Его раньше тут не было.       — Точно, я вижу его впервые.       — Разве он не слишком взрослый для первокурсника?       — О, понятно! Так он умственно отсталый. Что же ты сразу не сказал, мы бы повторили тебе по слогам. Уй-ди с на-ше…       Тут надоедливый шум прерывается. Хайтам поднимает взгляд из интереса и видит очередного старшекурсника со слишком яркой улыбкой. Тот запрокидывает руку на плечи мудака и, о, его пальцы испачканы чернилами, а на среднем пальце мозоль.       Студент Кшахревара.       — Незачем повышать голос в библиотеке, ребят, — он улыбается им ещё более агрессивно. Другие начинают бегать глазами и отступают на несколько шагов от стола.       — Старший Кавех! Вы что, мы бы не посмели нарушить покой Дома Даэны. Это всего лишь…       — Небольшое недоразумение? Я так и подумал, — Кавех кивает несколько раз, для взгляда Хайтама слишком явно издеваясь над ними.       Он не замечает, как сам немного улыбается.       — А теперь кыш отсюда, пока я не нашёл кого-то из матр и не рассказал, как вы пытались избить ребёнка.       Старший Кавех приглашает сам себя сесть рядом и открывает книгу, которую всё это время держал за спиной. Хайтам не интересуется, что это, но замечает краем глаза, как старший старательно делает заметки.       Ручка расположена не там, где мозоль.       Хайтам доволен, что его выводы оказываются верными.       Спустя час тишины, когда Хайтам заканчивает книгу, старший невзначай спрашивает, не отрывая взгляда от своих заметок:       — Интересуешься сказками?       — Скорее историей.       Это заставляет старшего оторвать взгляд и посмотреть в глаза Хайтаму. Его пробирает небольшая дрожь в ответ из-за чувства, будто его на самом деле… Он не знает. Просто странно.       — Дендро Архонт. Совершенно другой механизм управления, совершенно другое поведение, другая модель в целом. Что изменилось? Мне показалось это… — он на секунду тушуется, но находит самое простое объяснение: — интересным.       — М-м, тогда тебя, возможно, заинтересует это. — Старший копается в сумке, кладёт книгу на стол и толкает её в сторону Хайтама. «История аль-Ахмара». — Конечно, после прочтения третьего тома.       — Спасибо.       Тогда Хайтам смотрит на то, что именно читает Кавех, и на секунду недоумевает. Это одна из книг старших курсов (на скромный взгляд Хайтама, гораздо более старших, чем старший Кавех может учиться) Хараватата.       Другой замечает его взгляд.       — Ах, это. У меня есть один проект на уме из смешанных дисциплин. Пока только в планах, но… — Кавех машет рукой, мол, когда-нибудь в будущем.       — Понятно.       Хайтам встаёт из-за стола, чтобы положить прочитанную книгу на место, но его останавливает чужая рука.       — Ты не должен слушать их бред только потому, что ты младше. Ты имеешь право сказать ответ. В конце концов, студент Хараватата должен знать силу слов.       Именно в этот момент Хайтам начинает чувствовать что-то совершенно неуместное к Кавеху.       — Я аль-Хайтам, старший.       — Я Кавех.

***

      Оглядываясь назад, возможно, аль-Хайтам понимал ценность языка, но не понимал сути слов. Или того, что они значат. Или, возможно, того, насколько разные вещи могут значить одни и те же слова для разных людей.       Важно ли это сейчас?

***

      Они берут тот самый проект. Проект, начало которого когда-то соединило Кавеха и Хайтама. Проект, который действительно может стать великим. Который может дать оценить их по достоинству.       Только если они смогут закончить его.       Группа из пятнадцати человек медленно превращается в группу из семи человек. Кавех старательно бегает между каждым, объясняя, что действительно требуется вложить в этот проект, а иногда банально делая работу за других. Хайтам смотрит, наблюдает, впитывает чужую усталость и истощённость, всё больше злясь даже не от бесконечного альтруизма, а от этой вечной искры вины в чужих глазах.       Семь человек превращается в пятерых. Чем больше Кавех распаляется, тем больше пятёрка превращается в двоих. Потому что, честно говоря, мало кто может угнаться за ними. Но если никто не может, то проект перестаёт иметь смысл.       Кавех затухает. Это неимоверно раздражает Хайтама и заставляет постоянно ёжиться, когда он смотрит на мешки под глазами старшего. Так не должно быть. Это неправильно.       — Учёба и знания — это не благотворительность. Если они не справляются со своей частью работы, то зачем они нам нужны? Мы не вытянем проект вдвоём. Так что нужно найти тех людей, кто действительно может что-то нам предложить.       — Как будто кто-то ещё согласится работать с тобой в группе! Даже я иногда не знаю, почему продолжаю это делать! — Кавех так сильно тянет волосы, что у него выпадают невидимки с оглушительным звоном на пол. Хайтам хочет протянуть руку, но останавливается. Он не думает, что действительно хочет этого. Он не знает, чего хочет.       (Это больно. Действительно больно.)       — Если бы ты только… Только… Тебе надо быть проще, и люди потянутся к тебе, — в голосе есть неуместное отчаяние, которое задевает в аль-Хайтаме нерв. Резонирует с натянутыми струнами, вызывая большую волну, чем позволительно.       Вечное «Попробуй это, попробуй то, общайся больше, будь более открытым». Как будто старший не понимает, насколько большая часть людей даже в Академии ограничена. Как будто Кавех не понимает, насколько остальные люди тупы. Как будто не ценит свой талант и не признаёт ум Хайтама.       — Ты занимаешься вечным альтруизмом из вечной вины, и это тебе пора остановиться винить во всех грехах мира себя, потому что твой отец умер. Хватит витать в иллюзиях. Мир не идеален. Люди глупы. Твой отец умер не из-за тебя, а из-за своей ошибки, глупости. Как делают все люди.       Сначала тишина кристальная. Настолько, что Хайтам слышит, что они оба даже не дышат.       А потом боль.       Его голова откидывается назад после того, как он осознаёт жгучую боль на своей щеке.       Он медленно возвращает взгляд на Кавеха, который стоит напротив него до сих пор с вытянутой рукой и красной ладонью. Кавех дышит, дышит тяжело, почти задыхаясь. Его глаз бога пульсирует зелёным светом, придавая всему слишком больную атмосферу, а клеймор за плечами то материализуется, то пропадает.       — Вот об этом я и говорил. И когда ты будешь умирать в полном одиночестве, ты поймёшь, что я был прав.       Хайтам в оцепенении держит распухшую щёку, смотрит на раскиданные листы бумаги и задаётся вопросом.       Что именно у него болит?

***

      Аль-Хайтам замечает очень знакомую блондинистую макушку, только когда трактирщик кидает слишком показательный озабоченный взгляд.       — Не думаю, что сегодня получу выручку со всего этого вина…       Хайтам, если честно, думает совсем не долго, прежде чем бросает мешок моры на барную стойку.       — Если там будет остаток, впиши на мой счёт.       Он не смотрит на трактирщика, прежде чем подойти к столу. Он не смотрит и на Кавеха, прежде чем отодвинуть стул и сесть за стол. Кавех тоже не смотрит на него.       Для аль-Хайтама остаётся нерешённой загадкой, как получилось, что Кавех после постройки настоящего шедевра оказался в долговой яме. Он знает, что каким-то образом виновата негоциантка. И зона увядания. Но он всё ещё не понимает, каким образом всё приходит к этому моменту.       — Пришёл поглумиться?       — Давно не виделись, старший.       Кавех ужасно пьян. Настолько ужасно, что, судя по лицу, будет блевать через несколько часов. На столе нет никаких закусок, что ещё больше не нравится аль-Хайтаму. Он нюхает один из пустых бокалов, где на дне остаётся несколько капель красного вина. И ловит самый дешёвый аромат из всех возможных в этом трактире.       — Можно меньше сарказма?       — Причём тут сарказм?       Кавех медленно поворачивает голову, продолжая упираться виском на стол. Он даже не пытается оторваться от поверхности.       Насколько жалкое зрелище.       — Зачем тебе тут ещё быть?       — Что с тобой случилось?       И тогда Кавех открывает рот. И говорит. Говорит-говорит-говорит. На середине Хайтам стягивает наушники на шею, и это единственный знак, который он даёт, что продолжает слушать. Кавех рассказывает о проблеме, о разрушении, о зоне увядания, о полном крахе работы всей его жизни, о контракте, о вложениях Дори и о своей глупости. О том, как он всё это заслужил, потому что виноват. О том, что оно того стоило. И снова о вине, и о своей глупости.       — Если тебе негде жить, можешь жить со мной. Временно, — аль-Хайтам секунду размышляет, как лучше поступить, чтобы это не казалось Кавеху слишком нереалистичным, — будешь платить арендную плату.       И тогда во взгляде Кавеха загорается искра. Не та, которую любит видеть Хайтам, но это уже больше, чем ничего.       — Нет. Ты никому не помогаешь. Не когда у этого нет никакой выгоды.       Это слегка задевает. Но недостаточно, чтобы Хайтам чувствовал что-то по этому поводу.       — У этого есть выгода. Аренда. И ты можешь убираться в доме. Я действительно не люблю это делать. К тому же, — он допивает две капли в одном из пустых бокалов, — это действительно отвратительное пойло.       — Эй! Это нормальное вино! Забери свои слова назад.       — Нет, оно отвратительное.       — Это я учил тебя пить. Я лучше знаю, какое это вино. Хоть раз прояви уважение к старшему.       Аль-Хайтам хмыкает.       — Но ты сам мне говорил, что не надо слушать, что говорят старшие, только потому что они старше.       Кавех пьяно мотает головой, глядя куда угодно, кроме как на Хайтама.       — Но, если ты так делаешь, значит, слушаешь старшего. Разве эта установка не противоречит сама себе?       Аль-Хайтам вздыхает.       — «Не надо» — это не «никогда». В этом нет противоречий. Не пытайся загнать меня в словесную ловушку. — Он вырывает бокал из чужих рук и замечает несколько новых шрамов. — Не то чтобы у тебя действительно был реальный выбор с твоим финансовым состоянием.       Так они оказываются на улице.       — Ты действительно умеешь делать больно словами.       Аль-Хайтам перехватывает руку Кавеха удобнее, взваливая больше его веса себе на плечо.       — Учился у лучших.

***

      — Я купил новый кофе!       Аль-Хайтам закрывает книгу и поднимает голову на звук. Кавех радостно трясёт мешком кофейных зёрен, будто это какое-то сокровище.       Откровенно говоря, хорошие кофейные зерна, может, и стоят немного дешевле, чем бутылка алкоголя, но не всегда. Было бы здорово для кошелька, если бы вместо кофе Кавех предпочёл пересесть на чай. Уж травы-то вокруг в избытке.       — Поздравляю.       Кавех дёргается, то ли считая слова сарказмом, то ли инстинктивно, но вновь восстанавливает равновесие спустя несколько секунд.       — Сегодня выходной. Может, оторвёшься от книг?       Аль-Хайтам смотрит на закрытую книгу на столе в ожидании чашки кофе и подавляет вздох. Кавех что-то напевает себе под нос, и по всему дому начинает разноситься терпкий запах молотых зёрен. Аль-Хайтам с кивком принимает кружку и впитывает в себя запах. В этот раз что-то более сладкое, чем обычно, но отдающее кислинкой на корне языка при вдохе.       — Оставаться в нашем доме, когда меня никто не дёргает, я считаю лучшим отдыхом, чем что-либо ещё.       Кавех замирает рядом, так и не отпив из собственной кружки.       — Ах, ты на самом деле действительно плох со словами, да?       Кавеху в этом году будет тридцать. Аль-Хайтаму уже двадцать восемь. У него приличная должность в Академии, спокойный уклад жизни и понимание, что никого другого он не впустит внутрь. В дом, в голову, в душу — неважно. Ещё больше понимание, что никто другой не захочет входить.       Никто другой не даст посмотреть на этот мир с иной точки зрения. Если аль-Хайтам останется в одиночестве, это принесёт ему полный покой, но также он знает, что сожрёт сам себя заживо. И пока ему есть, с кем бороться, он будет развиваться и продолжать жить.       Он не видит причин это менять.       Поэтому просто смотрит в красные глаза, от взгляда которых в первый раз у него пошли мурашки по коже.       — Ты обвиняешь меня в непрофессионализме?       Кавех поджимает губы, мечась взглядом по его лицу, будто пытаясь внезапно пробиться сквозь какой-то неведомый барьер и понять, что за ним, какая тайна, скрытый смысл. Но не находит: ни скрытого смысла, ни тайны, не барьера. А потом смеётся.       — Как я бы мог?       Хайтам с неуместным восхищением наблюдает, как из его рук забирают чашку кофе узловатыми пальцами с мозолями, и изо всех сил старается слышать их стук о стол. Он аккуратно снимает наушники. Тогда эти руки оказываются на его плечах.       Они были и не были друзьями. А потом…       Вот оно. Наконец-то.       А потом — это другая история.