Спастись нельзя любить

— Извини, что ты говорила? — Марк поднял глаза от экрана своего мобильника и устремил взгляд на Дашу. Та молча и с некоторым разочарованием смотрела в ответ несколько секунд, а потом вздохнула и повторила сказанное. — Говорю, мы песню новую скоро записывать хотим. Она такая классная получилась, ты не представляешь! — её глаза снова загорелись, как будто она не повторяла это специально для своего молодого человека, который изначально не потрудился обратить внимание. — Хочешь, сыграю её тебе сегодня вечером? Пою, конечно, так себе, но это просто первая песня, где я сама придумала что-то вроде небольшого соло на клавишах, ребята уже потом на гитару перенесли… — Ага, — протянул парень, глядя на неё с прищуром, будто думал о чем-то своем. Потом взял со стола свой бокал красного вина и прокрутил жидкость по стенкам, прежде чем сделать глоток. Даша внимательно изучала каждый его жест: это навевало воспоминания. А ведь два года назад они только познакомились и почти ничего друг о друге не знали — быстротечность времени удивляла. Тогда они тоже отмечали дни рождения Даши и Гоги в каком-то баре, и сам Копылов позвал своего друга — Женю, солиста музыкальной группы, которая только-только начинала свою карьеру. В отличие от Наутилусов, которые играли скорее альтернативу, эти ребята увлекались панк-металлом, но выглядели они не так угрожающе, как большинство групп в этом стиле, да и название у них было, больше подходящее для какого-нибудь готик-рока — «Коралина в стране иллюзий». Помимо экспрессивного Евгения с драматическим баритоном, в группе был гитарист Егор Белкин, который на абсолютно любом сборище пил больше, чем все остальные вместе взятые, барабанщик Альберт Потапкин, которого, казалось, кроме музыки ничего и не интересовало, и тот, кто привлек внимание Даши в первую очередь — басист, чуть наглый на вид, с большими глазами и очень идущим ему именем Марк. Гога был хорошо знаком только с Женей — остальных он и сам видел впервые. Однако все быстро начали общаться между собой так, словно давно знали друг друга: в том числе и Даша обнаружила себя сидящей за барной стойкой в компании Марка, который покупал ей уже второй коктейль. С тех пор «Коралина» и «Наутилус» нередко собирались вместе своей большой компанией, очень хорошо общались, сотрудничали, а между некоторыми участниками завязалось общение даже более тесное, чем дружба: как у Марка с Дашей, которые начали встречаться уже через месяц после знакомства, или, например, у Вари и Алика — они были полными противоположностями, но, может, в этом и была причина, по которой они внезапно для всех стали парой. В отличие от Даши и Марка, у этих двух практически не было ссор, и все эти два года они представляли собой пример просто, казалось бы, идеальных отношений, в которых и придраться было не к чему. — Долго они ещё готовить будут, интересно? — Да тут полная посадка, — Даша улыбнулась, — а мы сделали заказ пятнадцать минут назад. Думаю, ещё немного придется подождать. Марк все-таки оказался не полным придурком, вопреки предположениям Славы: подарил Даше часы, которые она как-то просила, поставил в вазу на кухне аккуратный букетик и поехал с ней в хороший ресторан на Цветном бульваре. Однако ей всё равно будто не хватило внимания: она надела своё любимое темно-синее платье, отлично подчеркивающее её фигуру, сделала легкий макияж, и даже стрелки получились идеально ровными — а он сделал ей комплимент настолько сухо, словно она была его коллегой по работе. В его взгляде было гораздо больше, и Даша не понимала, почему он не может просто сказать ей об этом. Она ждала его любви, как тактильная кошка жаждет, чтобы её наконец погладили, а он проходил мимо, едва коснувшись пальцами её макушки. Это расстраивало почти до слёз. — Милый, — позвала девушка, когда он снова открыл инстаграм. Марк тут же отложил телефон экраном вниз и улыбнулся, глядя на неё. Даша взяла его за руку, глядя со странной преданностью. — Я люблю тебя. — И я тебя, — ответил он, едва выдерживая зрительный контакт, а потом перевел взгляд за окно, где по небу растекался закат цвета малинового джема. Даша сделала вид, что не заметила этого действия, но внутри что-то кольнуло. Она улыбнулась, глотнула вино из бокала, задумчиво глядя на оставшееся содержимое, и поспешила направить мысли в другое русло. Он тоже меня любит. Просто не умеет это показывать другими способами, кроме секса. Такие рассуждения немного успокаивали. Им наконец принесли блюда, и еда оказалась великолепной. Спустя час, когда Марк, выпив уже третий бокал, наконец оказался в состоянии для бесконечных разговоров, и они обсуждали все на свете — от лучших картинных галерей до нового зеркала в спальню, — Даша подумала, что, пожалуй, свои двадцать три года она встретила очень даже хорошо. Завтра она заедет к маме, они по сложившейся традиции будут пить чай и есть киевский торт, разговаривая по душам, а в пятницу намечается целых два мероприятия… От этих мыслей девушка заметно повеселела. Марк задал очередной вопрос для размышления, его пытливый взгляд устремился на Дашу. Она чуть улыбнулась, рассматривая его лицо и раздумывая, за что так сильно любит его. Нос с горбинкой, короткие русые кудри, слегка надменный взгляд небесно-голубых глаз. Длинные ресницы, которым она сама немного завидовала, густые брови, тонкие губы. Едва заметная щетина, острые скулы… Марк вдруг пощелкал пальцами, выводя её из транса. — Ты чего зависла? — он усмехнулся. — Я вопрос задал. — Извини, — Даша улыбнулась и снова потянулась к своему бокалу, пытаясь вспомнить, что он вообще у неё спросил. За окнами сгущались сумерки. В темном зале играл джаз, слышался звон приборов и оживлённые разговоры. Марк видел, как светятся серо-зеленые глаза Даши от теплых желтых ламп и, замечая каждое её движение, пытался понять, почему эта девушка так к нему привязана, если для него самого она является просто увлечением, временным интересом. На долю секунды ему стало стыдно, но почти сразу трезвая часть рассудка отогнала эти пьяные мысли, и он довольно улыбнулся, вызывая у Даши такую же улыбку в ответ.

***

Елена Дмитриевна открыла дверь, с теплом встречая дочь. Даша стояла на пороге в легком цветочном платье, идеальном для душной июльской жары, и держала в руках коробочку с тортом. На её лице сияла улыбка. За бессмысленными разговорами они прошли на кухню, которая всегда вызывала у девушки смешанное чувство тепла и тоскливой ностальгии. — Всё хорошо у тебя? — спросила женщина, заваривая зеленый чай в большом стеклянном чайнике, пока Даша, сидя за столом, рассматривала знакомый до мелочей вид из окна. — Да, мам, — она тепло улыбнулась, переводя на неё взгляд. Такие иссиня-черные волосы Даше достались именно от матери: даже сейчас у Елены они были завиты крупными локонами и красиво спадали на плечи. Девушка окинула её восхищенным взглядом: она выглядела гораздо лучше, чем когда была моложе на десять лет, и это поражало. После смерти отца женщина была слишком подавлена и погружена в депрессию, чтобы обращать внимание на свой внешний вид, но как только оправилась, вновь стала следить за собой и теперь выглядела просто замечательно. — Как с группой? — она наконец поставила чашки на стол и села рядом, устремляя заинтересованный взгляд на дочь. — Всё отлично, — та радостно кивнула. — Новую музыку пишем, завтра вот выступление. Наконец-то сейчас можем полностью посвятить себя этому. Может, ненадолго, но мы пока наслаждаемся тем, что есть. — Это очень здорово, — женщина тепло улыбнулась. Она и сама была не против иногда послушать творчество группы, в которой играла её дочь, но концерты были для неё слишком сильным выходом из зоны комфорта. После этого Елена сама начала рассказывать, как у неё дела, а Даша пока рассматривала квартиру, где было так чисто, убрано, и все стояло на своих местах, а от аромадиффузоров приятно пахло лавандой. Даша всегда знала, что её мама — сильная женщина: даже в детстве, когда ещё сама не смогла бы дать этому определение. И сейчас Елена лишь доказывала, как отлично справляется одна: одиночество никак не мешало ей, наоборот, — от него она будто расцветала. Она без труда смогла бы найти себе нового партнера, но ее принципиальность обязывала её оставаться вдовой и хранить верность мужу. Более того, она этого и не хотела: ей никто не был нужен, она дополняла себя сама. Страшный диагноз саркома тазобедренной кости Константину поставили, когда они с Леной только поженились. Она проплакала три дня, но любая другая на её месте, пожалуй, просто ушла бы или лишь из жалости осталась на пару месяцев. Елена же, поговорив с ним, даже с радостью согласилась на его предложение завести ребенка. Ей было двадцать, ему — двадцать девять, но она была уверена, что уже никого в своей жизни не полюбит так, как любила Костю. Так у них и появилась Даша. Константин, вопреки прогнозам врачей, вышел в ремиссию: вероятно, на него так подействовало рождение дочери. Ремиссия, правда, была недолгой: полгода спустя пришлось возобновить лечение. Сложность местоположения его опухоли заключалась в том, что в случае поражения сухожилий и кости эту часть тела нельзя было ампутировать. Тем не менее, Костя все силы бросил на лечение, и когда Даше исполнилось три года, снова вышел в ремиссию — на этот раз довольно стойкую, длилась она четыре года. Однако никто в хороший исход особенно не верил: статистика была неутешительной. И на Косте она тоже сказалась: снова случился рецидив, и дальше начались пять лет ада. Иначе назвать это было попросту нельзя. Он проходил курсы лучевой терапии, ему становилось лучше, потом опять шло резкое ухудшение, ему вливали химию, он терял волосы и падал в обмороки, — и так снова и снова. Когда на очередной проверочной томографии нашли неоперабельные метастазы в легких, стало понятно, что это финал. Тут уже никто не питал особенных надежд: врачи сказали, что всё однозначно и шансов нет. Вопрос был лишь в том, сколько осталось времени — и Костя беспрестанно удивлялся, как Лена всё это время держалась даже с улыбкой на лице, при этом успевая уделять должное внимание дочери и зарабатывать деньги. После очередной встречи с лечащим онкологом она всё-таки не выдержала и просто расплакалась мужу в грудь, понимая при этом, что последнее, что ему сейчас нужно, — её слезы. Константин даже попробовал предложить ей разойтись, чтобы им не пришлось наблюдать, как он постепенно близится к смерти, но она о таком и слушать не хотела. Это стало переломным моментом: после вердикта началось лечение, которое Елена называла медленным убийством, потому что высокодозной химией ему пытались продлить жизнь, на деле убивая в нём остатки этой самой жизни. В конце концов, спустя несколько месяцев в больницах, Константин, лечение и обследования которого полностью оплачивали фонды, сам отказался продолжать. Ему стали выписывать рецепты на морфин, который дома ему колола жена, потому что без него жить он уже не мог — слишком сильной была боль. В больнице в следующий и уже последний раз он оказался, когда начал кашлять кровью и с трудом дышал — метастазы продвигались, мучительное лечение совсем не помогло, и его положили в хоспис, где он провел последние десять дней жизни. Сначала Елена не хотела брать с собой дочь, но Даша тоже была сообразительной и то и дело доставала маму расспросами о том, как дела у папы. Та лишь в отчаянии смотрела на девочку: по их вине девочка с детства знала, что такое онкология, пару раз была рядом с отцом во время химиотерапии, видела его в самом неприглядном состоянии. Она понимала всё лучше, чем многие её ровесники, и Елена боялась, что это нанесет удар её психике. Так и вышло, но отнюдь не настолько страшно, как можно было ожидать: просто уже с осознанного возраста Даша начала панически бояться больниц, и её трясло каждый раз, когда она видела эти стены и чувствовала запах антисептических препаратов, которыми промывали катетеры её отцу. Когда Константин умер, рядом была только его жена. Даша в это время была в школе, и мама забрала её почти сразу, думая, как лучше сообщить. Елена сама за эти двенадцать лет успела привыкнуть к жизни с вечным страхом того, что он может умереть — настолько привыкла, что сначала случившееся даже не показалось неожиданным. Через несколько дней осознание всё-таки накрыло, принося с собой глубокую депрессию, но поначалу она даже не могла плакать — глаза были сухие. А вот Даша на слёзы совсем не скупилась: она очень любила своего отца, хоть и виделись они не так часто, но он подарил ей одни из самых счастливых моментов, и девочка просто не могла понять, как такое возможно — что человека больше нет. Мама пыталась подготовить её, и возможно поэтому Даша восприняла все с большим пониманием, но слезы еще долго её не оставляли. Ребёнку было всё-таки очень трудно принять тот факт, что в мире существует смерть, и умереть может даже самый близкий человек. — Дашуль, ты чего зависла? — Елена вырвала дочь из потока воспоминаний, и та улыбнулась, извиняясь. — Спрашиваю, как там у Марка дела? Чего его с собой не взяла? — У него все нормально, — девушка пожала плечами. — Он сегодня на работе. А сразу после — на репетицию. Короче, дел по горло, как и всегда. Думаю, через пару дней найдём время и вместе приедем, — Даша улыбнулась матери, в глубине души понимая, что, скорее всего, этого не случится. Марк обычно находил любые отговорки, чтобы избежать встреч с Еленой Дмитриевной. Она совсем не казалась ему неинтересным человеком, не доставала его расспросами о свадьбе и детях, наоборот, всегда поддерживала диалог и шутила, дело было в другом: знакомство с родителями означало для Марка серьезность их с Дашей отношений, а этой серьезности он боялся как огня, потому что, видимо, сам ещё не перешагнул ту ступень, когда из беззаботности был готов стать серьезным. И Даша наверняка могла лишь догадываться, что даже их отношения он видел иначе, нежели она: для неё он был всем, а она для него — временным интересом, ещё одним сезоном проходного сериала. — Если что, пиши обязательно, с радостью буду вас ждать, — женщина улыбнулась. Ей самой Марк не особенно нравился: она ему не доверяла. Она слишком дорожила своей дочерью, которая осталась для неё главным воспоминанием о муже, и не была готова просто терпеть, если с ней стали бы плохо обращаться. Ничего ужасного от Марка она пока не замечала, но тот факт, что они уже дважды расставались, а сама Даша нередко приходила расстроенная после встреч с ним, уже говорил о многом. — Ну, неужели тебе нечего рассказать? Ты задумчивая какая-то, — женщина прищурилась, — как вчера отметили? Кто поздравил? — Цветы подарили, — Даша широко улыбнулась, вспоминая красивый букет и теплый взгляд Славы. — Потом с Марком вместе посидели, я вчера рассказывала… Их диалог из обсуждений последних жизненных событий плавно перешёл в обсуждение Лениных коллег по работе, обмен шутками и просто приятные разговоры. Сейчас Даша воспринимала маму как лучшую подругу: с ней можно было обсудить абсолютно всё и получить в ответ не осуждение, а поддержку или необходимый совет. Однако такие отношения у них были далеко не всегда: налаживаться они начали, когда дочери было уже семнадцать, и лишь спустя месяцы дошли того уровня, который имелся теперь. После смерти мужа Елена с головой ушла в работу, чтобы не думать о своей потере, а на дочь необоснованно злилась — её пронзительные серо-зеленые глаза до жути напоминали глаза Кости, по которому она болезненно скучала. Это сильно повлияло на ещё не повзрослевшего ребенка, и её подростковые годы были трудными: приходилось справляться со всем абсолютно самой, поэтому Даша очень рано повзрослела. Мать обращала на неё все меньше внимания, давала деньги, готовила еду — в общем, предоставляла все базовые потребности, но не могла даже обнять дочь. Она чувствовала стыд за такое отношение, но маскировала его злостью, обвиняя Дашу во всех несчастьях мира — хотя в большинстве случаев предпочитала просто игнорировать её существование, выкуривая по пачке сигарет в день. Пиком стала ситуация, произошедшая, когда Даше было шестнадцать и она уже почти научилась жить с этим, хоть иногда и накатывала неизмеримая тоска. Ей особенно некому было выговориться — подруг было много, но настолько близких — почти ни одной, — поэтому она начала делать записи в личном дневнике. И завела себе плохую привычку — стала забывать убрать этот дневник со своего стола, когда уходила. Один раз случилось то, что рано или поздно должно было случиться: Даша убежала в художку на занятие по скульптуре, а мама оказалась в ее комнате, чтобы взять ножницы со стола. И вместо ножниц вдруг обнаружила исписанные страницы. Возможно, она бы прочитала весь дневник и даже нашла бы, что предъявить дочери, если бы не наткнулась на фразу из самой свежей записи того же дня: «Дома я всё больше не чувствую себя как дома. Хочется уйти — и тяжело так внутри оттого, что как бы и некуда. Лучше бы они с папой просто развелись, было бы куда деться, но… Каждый раз вспоминаю и еще тяжелее. Не понимаю, почему, блять, у меня всё именно так». И Елене вдруг стало тоже — так больно и тяжело внутри, потому что она вдруг поняла, что её дочь не ощущает себя дома комфортно с единственным оставшимся родителем. Её настолько поразило написанное, что впервые за долгое время она не сдержала слёз. И когда Даша вернулась домой, мама с покрасневшими глазами вдруг обняла её и спросила, как прошло занятие. И Даша, вернувшись в комнату после их разговора, тоже расплакалась. Впервые за последнее время — от счастья. Эта ситуация стала последней каплей, после которой Елена поняла, что пора бы пройти психотерапию. И следующие два года психотерапевт грамотно выводила ее из этого состояния депрессии и ненависти ко всему миру, а сама Лена наконец начала любить жизнь, воспринимать дочь как главную ценность, что напоминала о муже уже в хорошем ключе, и это заметно улучшило их отношения. Даша провела с мамой еще час, беззаботно обсуждая, как проходит лето, что они с Марком планируют поехать на пару дней в горы в августе — отдохнуть, — а после попрощалась и ушла: дома надо было приготовить что-нибудь на ужин, потому что заказанную еду её молодой человек не любил, а готовить не любила сама Даша — хотя у неё это неплохо получалось, обычно просто было лень. На улице воздух был душным и влажным, как перед дождем. Небо заволокли серые клочки туч. Даша вдыхала этот свежий предгрозовой запах, пока шла к метро, и снова думала о том, как замечательна всё-таки жизнь, если уметь замечать даже такие мелочи.