Заботливый

Сумерки над кронами густятся, окропляют мох сапфировыми каплями, облекают сонливым потоком деревья и сердца — те, что уже не заколотятся вспуганными птицами. Лес пропитан болотным смрадом благотишного отчаяния и горькой солью крокодиловых слез; и рык непрестанно испускающих слезы клубится в кожаных утробах, порождая глубинное осознание собственного единства с влажным, задушливым изумрудно-траурным окрестом. Рука, сжимающая щетку, с прощальной скорбью двигается по охристой шерсти, выгрызая пыль, как речной песок из раковины — в последний раз. Чувство отречения незаметно проникает в волокна души, неумолимо сращивая их в один долгий-долгий звук, и тот, не выплеснувшись, проваливается в ночь. Хочется выкрикнуть, хочется промолчать, молчать всегда, молчать, отныне и поныне, словно язык его увяз в трясине, словно он отрезан лезвием деяний и забыт где-то, как истасканная сумка на усталом перроне. Язык забыт, пока забыт, на эти минуты прощания — английский — но не выдран из заветшалой памяти иной, знакомый с детства, цветистого, как полевые разнотравья, и ссохшегося, словно мертвецкая рука. Первый язык, познанный ходячими на двух лапах: забота. Киран заботливый. Человек… Совсем уже бывший. В окнах перегнивших жерновов воспоминаний маячит распушенный лисий хвост — постижение наипервейшего языка. Белая колыбель, кроткие руки, мягкая грудь, насыщающая жирным молоком. У нее он научился этим словам, а потом не умолкал уже никогда. Лошадям это особое наречие неведомо, их ему не обучить — почуяв гладного гривистого волка или лукавую змею, шипяще расплескивающую зубовную отраву, лошадь… непременно оставит на истерзание. Киран хотел бы научиться этому у них — молча(горде)ливых спутников. Но он владеет лишь двумя языками. Среди них нет равнодушного, как вересковая пустошь, себяспасительного самотничества. Увы. Поэтому, когда Кольм О’Дрисколл… (человек, красивый, словно терновник, вот только тронуть больно), своими зияющими ранами глаз прожег его грудь и лицо — насквозь, озвучивая свое суровое предложение-приговор, Киран вышел — вперед. И вот его паучьи пальцы впервые стеснили нож (жаль, рукоятку) — всплеск, всполох кривого месяца, пойманный в зеркало металла, и его товарищи — первые друзья — на земле. Один, другой, третий… «Тот из вас, кто решится прикончить всех остальных, станет моим…» Просто у Кирана живучая память, черт раздери её на клочья. Он уведовал, что смерть преподносит благо (покой, умиротворение, не-страдание) рано — родители покинули его, по-ирландски ускользнув к краешку пологой радуги, там, где их пращуры оставляли черепяные горшки, полнящиеся канареечными звеняшками купли-продажи… И никогда больше не знали. Страданий. Киран взирал в безжизненные глаза, и в их остекленевшей пустоте ему грезилась диковинная, почти сладостная безмятежность. Будто бы смерть, опустившаяся на лагерь черным вороном, высвободила что-то, томившееся, бьющееся в этих бренных туловищах, не находя себе покоя. Наконец-то… Киран не мог позволить им взять на себя его ношу. Ношу избавителя, призывающего пернатое чудище из зловонного, благоухающего небытия. Они бы казнились — виной и раскаянием, так присущими людям, но не Кирану — ведь на что жалеть о причинении истового добра? Его изобрел первый сын всеобщего матриарха. А грехом нарекли люди уже позднее. Киран всегда заботился о тех, кто ему дорог. Он стал одним из них — поклонников, что ползают у ног в поисках гладящей длани или звонкой пощечины. Он был другим, но все же покорялся. Годы, проведенные в тени бога-тирана, стали для Кирана шепотом гниющей листвы, вкрадчивым, но неотступным. Он вбирал жестокосердие О’Дрисколлов, как иссохшая земля вбирает первый дождь после долгой засухи. Убивать (и свидетельствовать умерщвлению) для него стало, казалось бы, таким же обыденным занятием, как запрягать лошадь или драить винтовку. Но внутри, под напластованиями слякоти и крови, тлился странный огонек.

Ночью, после очередной кровавой разборки, Киран стоял на берегу мутного озера. Луна, словно гнилой глаз рыбы, отражалась в воде, обращая ее в клокочущий котел теней. И тут он увидел их — лица матери и отца, проступившие на поверхности, словно бледные водоросли, тянущиеся к нему из темной глубины. «Мы счастливы», — прошелестели их губы, превратившиеся в раскрывающиеся пасти водяных лилий. «Избави и других от мучений».

Киран вздрогнул. Ему почудился запах свежеиспеченного материнского хлеба. За ароматом таилась сладкая приторность разложения, запах гниющей древесины и сырой земли. Дух смерти, ставший для Кирана извращенным ароматом утешения. Тогда он ослушался их. Только не они — О’Дрисколлы не были достойны его дара. Киран продолжает чистить кургузый подшерсток. Забирает пыль — обагряет взамен — кровью, коей сейчас благословлены его руки. Похищение бандой Ван дер Линде стало для Кирана падением — стремительным, как удар одноглазого ястреба, в бездну удушающей знобкой тревоги. О’Дрисколлы, с их скотской прямотой, теперь казались выцветшими тенями, пляшущими вдали угасающего огнища памяти. Эти новые лица упрятывали свои мысли за пеленой двоедушного благородства. «И что же нам с тобой делать, щенок?» — рычал Билл Уильямсон, его голос — скрежет заржавелого металла — кромсал слух. Киран, словно затравленный зверь, висел на дереве, белесым флагом, не знающим свободоветрия. Каждое утро становилось отсрочиванием неизбежного, и лишь кисловатый привкус отчаяния напоминал о том, что он все еще жив. Но мало-помалу, видя его безропотную, боязливую покорность, Ван дер Линде стали терять к нему интерес. А потом единодушно приняли его в ряды. Так Киран стал призраком среди призраков. Он выполнял свою работу, ища утешение в обществе прекрасных двужильных скакунов — их безгласное, пофыркивающее присутствие успокаивало. Но даже в этой иллюзорной безопасности он не находил себе места.

Несколько муторно-безмятежных недель…

И.

Напор невидимых тисков усиливался с каждым днем. Пинкертоны, безликие фантомы из мира порядка и закона, настигали их по пятам, словно стая обсидиановых крыланов. Киран видел, как меркнут глаза вокруг, как смех становится все реже, а в движениях возникает судорожная резкость забитых животных. И тогда к нему нежным избавлением пришло осознание: они не смогут сбежать. Гнилостная лоснящаяся прель, давно уже пожирающая их изнутри, скоро вырвется наружу, обратив жизни в пытку. Он, Киран, один лишь, кто способен остановить эту агонию. Он, подобно милосердному садовнику, острижет увядшие цветы, предупредив их неспешное растлевание. Артур… Артур был для него словно старый, надежный дуб — могучий, но обреченный упасть под натиском бури. Киран даровал ему покой быстро, словно ветер, обрывающий уже пожелтевший лист. Мэри-Бет… Хрупкая стрекозка, запутавшаяся в сети обстоятельств. Он освободил ее, разрезав нити рока одним точным движением, и она упорхнула в ночь, оставив после себя лишь призрачный аромат духов и тихую мечтательную грусть. Крошечный Джек… Нераспустившийся бутон, какому не суждено было обернуться в цветок. Киран заключил его в свои объятия и убаюкал на веки веков, оберегая от беспощадности мира. Каин. Хороший мальчик. Хороший пёс. Был. Киран передвигался, словно во сне, проводником — орудием в руках той самой всепоглощающей тьмы, которая когда-то явила ему действительное лицо милосердия. Один за другим. Каждый. Повторение — мать учения? Но не мучения… Мучений больше… Нет. Датч… Был последним. Некогда гордый венценосный орел, превратившийся в падшего ангела, с крыльями, обожженными жаром собственного умопомешательства. Он стоял на кромке зияющей пропасти, судорожно цепляясь за обломки своих иллюзий, в то время как вокруг превращался в развалины мир, который он сам же и разрушил. Киран видел: кровоточит его душа, как преющая язва на теле мира, отравляя все вокруг. Он слышал, как в его голосе, некогда звучавшем гордо и императивно, все отчетливее надрывчатым воем дикого зверя слышались нотки истерики. И тогда Киран протянул ему руку… Руку избавления. Он снова стал ангелом, который провожает душу на небеса — в объятия всезаволакивающего хаоса. Он превратил его из падающей звезды, оставляющей после себя лишь след разочарования, в черную дыру, поглощающую все на своем пути, включая и саму себя. И напоследок Киран заглянул в пучину, что зияла в душе Датча, и увидел там не злобу, не боль, а лишь сладкую, прекраснейшую пустоту. И он запрудил эту пустоту собой, став последним, что Датч увидел перед тем, как тьма сожрала его без остатка. Хорошо ведь? Тяжелое, пропитанное запахом крови и пота седло, с глухим стуком падает на землю. Киран, словно сомнамбул, воспроизводит одни и те же движения, освобождая остатних лошадей от сбруи. Табун смятенно топчется на месте, чуя неладное — воздух полнится смертью. Киран ведет их прочь из лесу — к ближайшему полю… Пропитанная червонной жидкостью грудина рубахи сладостно студит тщедушное тело. И там, под снежными летними звездами, он раскрывает руки — освобождает. И лошади рвутся в ночь, словно отпущенные светлячки. Их копыта взбивают пыль, что серебрится в лунности, превращая бегство в чарующий, мистический танец, разметают сон — вихрь жизни, алчно устремляющейся вон от заболоченной темноты. Киран медленно опускается на колени, чувствуя, как к нему подкрадывается изнеможение. Он закрывает глаза, вожделея раствориться в этой блаженной тишине, стать ее неотъемлемой частью. И ощущает вдруг на своей щеке теплое, влажное касание. Размежает тяжелые веки и видит перед собой умный, полнящийся неистощимой мудростью взгляд. Бранвен стоит недвижимо, лишь изредка шевеля ушами, словно прислушиваясь к чему-то неуловимому. И тут в рассудке Кирана, точно вспышка извилистой молнии, прокатывается осияние. Бранвен не ушел. Бранвен остался. И не просто остался — он понимает. Он… Он единственный из тварей божьих, помимо человека, кто освоил самый первый язык… Возможно ли это?..

Копытный ангел.

И тогда Киран вспоминает свой второй язык. — Wᴇ ᴀʀᴇ ᴇᴛᴇʀɴᴀʟ… — изрекает он тихо, улыбаясь. Морозная дрожь сгорбленной спины медленно унимается. Бранвен такой же, как он. Его конь — он располагает редчайшим из даров. Ржание Бранвена рвет утреннюю библейскую тишину легко, как застарелую папиросную бумагу. Киран не успевает вскрикнуть, когда мощный удар копыта рушится ему на грудь, перебивая его заключительный выдох:

..Спасибо.